Точка предела текучести⁠⁠

В моём кругу женщин не выбирают. Их заказывают по спецификациям. Чипированные куклы. Идеальная кожа, эмпатия по подписке, холодный расчёт внутри. Я их чую за версту: они смотрят на тебя, а видят кредитный рейтинг. Рядом с ними удобно, но холодно, как в серверной.

Мира была другой.
Она была… аналоговой.
Смеялась невпопад. Пахла не дорогой синтетикой, а тёплым молоком и сном.

— Я учусь чувствовать глубже, — говорила она, прижимаясь ко мне во сне. — Я тренируюсь проводить тепло. Чтобы тебе не было так жёстко жить.

Я думал, это метафора. Я думал, она про душу.
Рядом с ней меня отпускало. Сначала я диагностировал это как «счастье».
Фатальная ошибка.
Это была лучевая терапия. Только вместо гамма-лучей — концентрированная, нечеловеческая нежность.

Первый сбой случился через месяц.
Я был в ярости из-за сорванной сделки. Пришёл домой, готовый крушить мебель. Моё эго, моя гордость, моя агрессия — всё это стояло дыбом, как шерсть у волка.
Мира просто подошла. Она даже не коснулась меня.
Она просто включилась.
Воздух вокруг неё стал плотным, как сироп. Моя ярость не исчезла — она вспыхнула и сгорела за секунду, оставив после себя пепел безразличия.
Я хотел ударить кулаком по столу, но рука замерла в воздухе. Импульс «бей» столкнулся с встречной волной абсолютного принятия.

Меня затрясло. В голове, где секунду назад выстраивались стратегии мести, стало пусто и гулко.
— Тише, — шептала она. — Я поглощаю это. Тебе больше не нужно быть злым.
Я испугался.
Это не успокоение. Это тепловой демонтаж личности.

Я решил сбежать той же ночью.
Проснулся от того, что меня лихорадило. Внутри черепа гудело, как в трансформаторной будке.
Я встал. Тело слушалось, но с трудом, словно я управлял им через толстый слой ваты.
Я добрался до двери спальни. Мне нужно было уйти. Срочно. Вернуться в холодный, жестокий мир, где я — это я. Где есть границы.
Я схватился за латунную ручку. Нажал.

И тут реальность поплыла.
Ручка не повернулась. Она поддалась.
Металл не расплавился от жара. Это моя рука потеряла определение «твёрдого». Пальцы вдавились в латунь, смешиваясь с ней, как два куска пластилина. Граница между «я» и «мир» исчезла.

Я дёрнул руку в ужасе, оставляя на ручке глубокий, смазанный отпечаток собственной ладони. Кожа была цела, кости целы, но я чувствовал, как материя вокруг меня теряет свои законы.
Я обернулся.

Мира спала, откинув одеяло.
На её лопатке, там, где у обычных моделей стоит порт, пульсировал шрам.
Кожа вокруг него была натянута и светилась изнутри мягким, оранжевым светом.
Воздух над ней дрожал.
Обычные эмпаты чувствуют твои эмоции, а она их назначает.

Она натренирована нейросетью «радикальной эмпатии» и генерирует поле такой чудовищной нежности, что каркас личности не выдерживает температуры. Это не поддержка, это аннигиляция: моё эго просто плавится в её тепле, как воск в реакторе.
Она не лечит меня. Она меня переваривает.
Внутри меня что-то хрустнуло. Не кость.
Это сгорали мои воспоминания.
Детские обиды, амбиции, страх смерти, любовь к виски, ненависть к конкурентам — всё, из чего состоял «Артём», вспыхивало и превращалось в белый шум.
Меня колотило. Я чувствовал, как отваливаются куски моего характера, как обгорает краска с фасада моей личности. Я становился никем. Просто тёплой биомассой.

Я стоял у двери. Ноги дрожали, но держали.
Я мог бы уйти. Физически я был свободен.

— Артём? — её голос прозвучал не ушах, а сразу в затылке.

Я замер.
В комнате стало невыносимо, удушливо хорошо.

— Не уходи, — она села на кровати. Её глаза сияли в темноте, как два перегретых диода. — Ты не дойдёшь.

Я хотел огрызнуться: «Пошла к чёрту!».
Но вместо этого из горла вырвался жалкий всхлип.
— Почему? — прошептал я.

Она улыбнулась. Искренне. Смертельно.

— Потому что я расплавила твои опоры, милый. Твой страх, твою злость, твою самостоятельность. Я всё это сожгла. На чём ты будешь держаться там, снаружи? Ты расплескаешься на первом же перекрёстке.

Я посмотрел на свои руки. Они дрожали.
Она была права.
Без этого каркаса из боли и амбиций я не мог стоять вертикально. Гравитация мира раздавит меня.
Единственное место, где я могу сохранять форму — это её поле. В эпицентре этого ядерного взрыва любви.
— Иди ко мне, — сказала она, протягивая руки. От неё шёл такой мощный фон, что у меня заслезились глаза. — Я держу тебя. Пока я рядом, ты цельный.

Я должен быть в ужасе.
Я должен бежать, ползти, выгрызать себе путь на волю.
Но «я» больше нет. Остался только инстинкт мотылька.
Я отпускаю дверную ручку с моим отпечатком.
Ноги сами несут меня обратно. Не потому что я хочу. А потому что там, рядом с ней — единственное место, где не больно сгорать.

Я ложусь рядом. Она обнимает меня, и гул в голове становится оглушительным.
Последняя мысль, прежде чем сознание окончательно растворяется в белой вспышке:

Я расплавился.
И это — лучшее, что со мной случалось.