Те, кто вернулся⁠⁠

Недавно в этом сообществе я разместил письмо молодого биолога из Пущино, которое вызвало оживленную дискуссию в комментариях. К слову, я тоже считаю, что не все научные учреждения и молодые научные сотрудники страны находятся в столь плачевном положении. Работая в новосибирском Академгородке, часто вижу более достойные картины. Что не отменяет того факта, что если такая проблема сложилась исключительно в Пущино, то ее надо решать, а не обвинять магистрантов и лаборантов в ленности и непрактичности. В конце концов, мы же не медведевы, чтобы советовать всем идти в бизнес или еще куда. Люди хотят заниматься наукой и если власть декларирует курс на научный прорыв, будьте добры оказывать этому прорыву поддержку в своих полномочиях. Нормальное бесплатное общежитие и стипендия добросовестным студентам стоят намного дешевле чемпионата по футболу.
Но у любой ситуации есть две, а то и больше сторон. Поэтому я размещаю ниже истории тех ученых, кто наоборот вернулся в Россию из-за границы. Хоть он опубликован на ТАСС, я не считаю его "топорной пропагандой", я лично знаком с людьми (не героями этого репортажа), кто по несколько лет проработал в США, Сингапуре, странах Евросоюза и сейчас уже несколько лет как вернулся заниматься наукой обратно в Россию. Что интересно, у них по-прежнему выходят статьи в высокоимпактных журналах, так что это полноценные, работающие ученые. На этом вступление заканчиваю, ниже сам текст (копипаста! не надо предлагать в комментах, как в прошлый раз: "ТС не ной, найди работу", у меня лично все хорошо, спасибо;))

Дмитрий Иванов, директор исследований Национального научного центра Франции, руководитель лаборатории инженерного материаловедения МГУ им. М.В. Ломоносова, 53 года.

Я москвич, родился и вырос недалеко от МГУ. Мои родители — гуманитарии. И возможно, из духа противоречия я выбрал фундаментальную науку, увлекся физикой.

Родители меня поддержали и перевели в замечательную физматшколу №2. После нее я поступил в МФТИ, более известный как Физтех, сдав экзамены на все пятерки. Можно было и в МГУ, но мне хотелось независимости, скорее стать взрослым, а на Физтехе давали общежитие даже москвичам. Я выбрал факультет физико-химической биологии, основанный на стыке трех наук. Эта междисциплинарность мне казалась наиболее интересной, перспективной для научной работы.

После института поступил в аспирантуру, отучился, а потом наступило безвременье 90-х.

Я тогда работал в одном академическом институте, он находился на Ленинском проспекте. И перед ним был разбит небольшой продуктовый рынок. Помню, я получил аспирантскую стипендию, зашел на этот рыночек и обнаружил, что моих денег хватает только на то, чтобы купить пару килограммов бананов. Было ощущение, что исчезает не только наука, но и вся страна. Я понял: либо мне придется самому начать продавать бананы, либо что-то придумать, чтобы не потерять профессию.

Я никогда не собирался уезжать с Родины, даже мыслей таких не было. Но в тот момент осознал, что не готов расстаться со своим делом.

Психологически было трудно решиться на переезд, но я нашел однокурсника, который уже работал за границей, стал узнавать, как найти там работу. Меня взяли в Католический университет в Бельгии. Помню, как меня поразили приборы для исследований в институте, — я в СССР о таких не мог и мечтать!

Не скажу, что адаптироваться было очень трудно. Да, французы и бельгийцы совсем иные, нежели русские; у них другой менталитет. Но у России всегда были крепкие культурные связи с Европой и особенно с Францией, это помогает.

Так как на английском в Валлонии почти не говорят, мне пришлось очень быстро освоить французский. На всю жизнь у меня остался бельгийский акцент, французы при знакомстве до сих пор это отмечают.

Спустя несколько лет я стал профессором Свободного университета в Брюсселе. А потом мне предложили возглавить крупный академический институт на востоке Франции, недалеко от Страсбурга и Базеля.

С Францией связана значительная часть моей жизни. Там выросли мои дети. И точно так же, как когда-то в юности я думал, что ни за что не уеду из России, в более зрелом возрасте считал, что никогда не вернусь на родину. Казалось, что вернуться туда, где осталось выжженное поле, невозможно. Но оба раза жизнь опровергла мои убеждения. В 2010 году в России запустили программу мегагрантов привлечения в российскую науку зарубежных специалистов. Я подал заявку и выиграл. У меня было такое чувство, что я давно ожидал такого случая.

Мегагрант позволил мне создать на факультете фундаментальной физико-химической инженерии МГУ новую лабораторию и набрать группу талантливых студентов, всего 15 человек. Многие удивляются — зачем это нужно, ведь у меня есть работа во Франции. Считают, что в Европе зарплаты выше и это решает все. Но вопрос денег не стоял для меня на первом плане. Например, лекции я читаю в России бесплатно. Мне прежде всего хочется передать свои знания молодым ученым, потому что в 90-е мы потеряли поколение в науке, его просто нет, это негативно отражается на научных школах.

Мы исследуем свойства материалов в условиях экстремальных скоростей нагревов и охлаждений. Для этого помещаем микрочастицу материала на специальный MEMS-сенсор, где за долю секунды ее нагревают. Создать такие условия можно только на очень маленьком образце, а если взять, к примеру, мешочек песка, для такого быстрого нагрева со скоростью 1 млн градусов в секунду понадобится мощность гидроэлектростанции Братска. Наш коллектив создал прибор, с помощью которого можно нагреть частицу материала до высокой температуры за сотые доли секунды.

Также мы работаем над созданием заряженного полимера, полиэлектролита, который позволит проводить очистку материалов, в том числе опреснять морскую воду. Это такой порошок, который в случае, к примеру, крушения на воде можно добавить в стакан соленой воды и выпить уже пресную. Создаем мы также синтетические полимерные импланты, которые, я надеюсь, смогут применяться для замены человеческих суставов, кожи, мягких тканей.

Мне предоставили довольно комфортные условия для работы и во Франции, и в России. Выбирая эту профессию, надо понимать, что сидеть всю жизнь на месте не получится. Кому-то ритм нашей жизни покажется сумасшедшим, но в нашей области очень часто так случается, что ученые становятся настоящими кочевниками. Вот сейчас приехал на две недели в Москву, потом уеду на две недели во Францию. Мы несколько раз в год ездим со студентами в Гренобль для исследований.

В России, конечно, еще много сложностей с поставками оборудования: для меня было шоком, насколько неэтично ведут себя некоторые западные компании, причем те же самые, что поставляют оборудование в мой институт во Франции. Там, если я заказал реактивы, они наутро уже будут у меня, даже до того, как я заплатил. Там компания боится потерять крупного заказчика. А здесь они выставляют произвольные цены, нарушают все мыслимые сроки, договоренности. Надеюсь, этот вопрос будет отрегулирован на государственном уровне.

Я тем не менее очень рад тому, что смог вернуться и снова работать для российской науки. Мне нравится общаться с нашими ребятами — они, наверное, самые мотивированные и компетентные из молодых ученых, с кем мне довелось работать. Например, в Физтехе, на мой взгляд, студенты с самым оригинальным мышлением, таких нет больше нигде в мире.

Главная цель проекта, который я выполняю в МГУ, — не просто создать лабораторию, а собрать команду, которая останется здесь работать и тогда, когда проект закончится. Студентам я могу не только передать мои знания, но и ввести их в научное сообщество, познакомить с другими учеными, связи в науке — это очень важно для успешной работы.

У меня болит сердце за российскую науку и очень хочется сделать максимум возможного, чтобы восполнить пробел, который случился в 90-е.

Иван Батаев, доцент кафедры материаловедения и машиностроения Новосибирского государственного университета, 35 лет.

Я родился и вырос в Новосибирске в семье университетских преподавателей. Папа работал в НГУ, так что в альма-матер я впервые побывал еще ребенком: ходил в детский сад при университете, а папа часто забирал меня и приводил на работу. Помню, как я с интересом разглядывал оборудование в лаборантских, а первые компьютеры — их тогда больше нигде нельзя было увидеть — вызывали восторг. Потом я пошел в школу, расположенную неподалеку, а потом — в лицей при НГУ. Серьезно задумывался о том, чтобы пойти учиться на программиста, но отец убедил выбрать его родной университет — наверное, многие родители хотят, чтобы ребенок пошел по его стопам, и мой папа не исключение. Я его послушал и поступил на механико-технологический факультет, где сейчас и работаю.

Обычно трудно объяснить людям, не связанным с наукой, чем я занимаюсь, но если попытаться упростить, то получится так: я исследую свойства различных материалов в разных условиях, например их износостойкость. Это может применяться для создания более прочных материалов, например в медицине, при создании имплантов коленного и тазобедренного суставов.

Стажироваться за границей начал еще в студенческие годы, но тогда нас посылали в короткие поездки на две-три недели, в основном для того, чтобы освоить новое оборудование, которое появлялось в университете.

У меня не было маниакального желания уехать в другую страну, просто для ученых международные стажировки — нормальная практика. После аспирантуры представился шанс: ко мне на одной из научных конференций подошел японец и пригласил поработать с ним на позиции постдока — это то же, что и интерн в медицине, — он сказал, что ему нравятся мои исследования. Оплачивает такие поездки приглашающая сторона, и я на полгода уехал в городок Ямомото, это недалеко от Фукусимы.

Я остался бы и дольше, но случилось землетрясение, которое привело к цунами и аварии на атомной электростанции "Фукусима-1", так что я вернулся в Новосибирск. Спустя два гора поехал на другую стажировку — во Францию, в Гренобль. Там находится синхротрон — исследовательский комплекс, где тысячи ученых со всего мира проводят свои исследования.

Во время стажировки у меня родилась дочка, и жена захотела домой — тут у нас бабушки-дедушки, есть кому помочь. Я отправил их в Россию и через год вернулся сам.

Остаться дольше не составляло проблем, но за границей никто не предлагает молодым ученым постоянную работу. Как только проект заканчивается, нужно искать новую. Обычно это год-два, дольше — очень редко. И нестабильность не дает себя чувствовать спокойно.

Конечно, в Европе у молодых ученых хорошие зарплаты. Аренда жилья дорогая, но денег хватает и на то, чтобы снять квартиру, и на достойное существование. Жизнь там спокойная. Зато в России ты гораздо быстрее видишь, как твои разработки применяются на практике. А в той же Японии таких, как я, сотни, если не будет меня, приедет какой-нибудь ученый из Китая или Индии, мы там как взаимозаменяемые винтики. В России же ученые очень востребованы, найти интересный проект легко. Дома я чувствую себя нужнее, здесь мой вклад в науку будет более весомым.

Тут еще очень много нужно делать и многое упирается в деньги. В России большие проблемы с финансированием науки. Ученый моего уровня в Европе получает около €3 тыс. в месяц. В Новосибирске зарплата с учетом выплат по грантам в пять-шесть раз ниже. Можно, конечно, получать и больше, но для этого нужно прилагать гигантские усилия, жить на работе, забыв обо всем остальном. До сих пор не решена проблема утечки мозгов и лучшие из лучших уезжают.

Еще очень хочется побороть бюрократию в России. Это то, что душит российскую науку. За каждый потраченный рубль надо дать отчет, объяснить, на что именно мы хотим этот рубль потратить. Ученые вместо того, чтобы полностью посвятить свое время исследованиям, тратят его на составление многочисленных объяснительных — все боятся сесть в тюрьму, если вдруг неправильно заполнишь бумажку и тебя заподозрят в нецелевом расходовании средств. В Европе с этим гораздо проще.

Я не исключаю, что поеду за границу на год-другой, но все зависит от предложения. Я бы с радостью поработал в крупных университетах, таких как Кембридж, Стэнфорд, Оксфорд, а срываться в среднестатистический университет только потому, что это Европа, не вижу смысла. Уезжать в Москву или Петербург тоже не хочу — должно быть очень интересное предложение, чтобы я согласился. А просто так, чтобы жить в столице, — нет. В родном Новосибирске сейчас создается неплохая база для исследований в моей области. Так что я выбираю работу дома.

Евгения Шеремет, профессор Исследовательской школы физики высокоэнергетических процессов Томского политехнического университета, 30 лет.

Я из Новосибирска. В моей семье у всех технические специальности: один дед и бабушка — кораблестроители, второй — строитель, папа — самолетостроитель, мама занималась автоматизацией. Так что я семейную традицию продолжила и решила учиться на инженера. Выбрала главный инженерный вуз Новосибирска — НГТУ, тем более я выросла в его дворе — там училась мама.

Поступила на факультет радиотехники и электроники, специальность — "нанотехнология". Во время учебы, с третьего курса, мы проходили стажировки в новосибирском Академгородке, в Институте физики полупроводников им. А.В. Ржанова. А в аспирантуру я поехала учиться в Германию.

Там меня очень радовала бюрократическая машина — по сравнению с российской она работает. Чтобы это понять, нужно испытать на себе. Но в культурном плане, в общении было тяжело. Немцы, да еще и физики, не самые открытые люди.

В отличие от России аспирантам в Германии платят зарплату или стипендию, на которую вполне можно жить, а не ожидают чудес выживания на энтузиазме. Но при этом там огромное перепроизводство кадров. Менее процента выпускников аспирантуры имеют шанс сделать классическую карьеру в науке делом своей жизни. Большинству так или иначе приходится покидать эту область в течение трех-десяти лет после защиты диссертации, в основном из-за отсутствия стабильности.

Многие руководители научных групп переезжали много раз со всей семьей — прежде чем смогли получить стабильную позицию.

В Германии я познакомилась со своим будущим мужем — работали в одной лаборатории. Мы прожили там шесть лет. Переезд в Венесуэлу не рассматривали — муж уехал оттуда 15 лет назад и не планировал возвращаться. Тем более при такой неспокойной обстановке там.

У нас обоих были предложения, действующие договоры в Германии, но мы хотели найти постоянную работу, чтобы чувствовать себя уверенно. Рассматривали проекты в Германии, Австрии, Швейцарии. После нескольких интервью поняли, что в связи с проектной системой финансирования гарантированно получим работу только на два-три года. К тому же нам уже хотелось заняться независимыми исследованиями, а перспектив таких в Европе не было. И мы приняли решение уехать в Россию.

В июле 2017 года мы переехали в Томск — это очень комфортный для жизни и для исследований город. Особенно ценишь это после родного Новосибирска, где я провела слишком много ценного времени в пробках и в маршрутках. К тому же в Томске пять университетов и множество НИИ, огромная исследовательская инфраструктура в шаговой доступности. Я бы сказала, что весь Томск — это Академгородок. Таких городов мало и в Европе.

В ТПУ нам дали возможность преподавать и создать свою исследовательскую группу с полной независимостью. Уже сейчас, а не через пять-десять лет.

Мы работаем над наноматериалами — от их фундаментальных свойств до применений. У нас два важных направления: первое — гибкая электроника, сенсоры, биоэлектроды. Они применяются в медицине. А также работаем над наноантеннами для высокочувствительного анализа химических веществ. Их используют в экологии, например для детектирования пестицидов, в медицине, в фундаментальных исследованиях оптическими методами на наномасштабах.

ТПУ нас очень поддерживает. Здесь предусматриваются международные стажировки каждые пять лет, и мы ими планируем воспользоваться.

Знакомые часто спрашивают, как мой муж-южанин прижился в Сибири. Так вот, он очень любит Томск и Россию, русскую зиму. Если увидите человека в ветровке и без шапки, который едет на велосипеде по заснеженным улицам Томска, — это он!

Источник