Суть поколения

«В свободное от тренировок время мы ездили по Москве, наблюдали, сравнивали, удивлялись. Третьяк и Фирсов были нашими постоянными попутчиками в таких поездках. Мальчики, особенно Брент, буквально боготворили Владислава. Каждое утро Третьяк и Фирсов встречали нас у гостиницы «Советская», но ни разу они не вошли в неё. Они ждали нас на улице у входа. Это гостиница для иностранных туристов, и там строгие правила. Третьяк – популярнейший спортсмен, но и он не мог переступить порог гостиницы.

Конечно, мы осмотрели всё, что положено туристам. Были в замечательном Московском цирке. Наблюдали смену караула у Мавзолея Ленина на Красной площади – это одно из самых впечатляющих зрелищ, какие я когда-либо видел. Уэйн же видел смену караула не раз. Дело вот в чём. Однажды он никак не мог заснуть, бродил по гостинице, в холле в половине второго ночи наткнулся на Чарли (который вообще, видимо, никогда не спит), и они отправились гулять. Гуляли до утра и каждый час возвращались на площадь – посмотреть ещё раз этот потрясающий ритуал.

Некоторые ограничения, с которыми мы столкнулись в Москве, казались странными и очень раздражали. В гостинице у входа швейцар стоит на страже все 24 часа, и, если у вас нет пропуска, в гостиницу не попадёшь. На фотоаппарат смотрят с подозрением. В Москве есть телевизионная башня, с которой открывается замечательная панорама города, но фотоаппарат мне пришлось оставить внизу, иначе меня не пустили бы наверх. Я хотел сфотографировать русского постового у посольства, но наш гид сказала, что этого делать нельзя, «потому что многим постовым это не нравится». Меня взяла досада, и я ей сказал, что где-нибудь в Канаде или в Штатах солдат или полицейский всегда готовы с улыбкой позировать туристам», — писал в книге «Уэйн Гретцки» отец хоккеиста Уолтер.

Гретцки, Третьяк и его дочь Ирина

«Научил его пить водку так, чтобы с непривычки было нетяжело. За хоккей выпили…»

«Он приехал ещё с 20 людьми снимать фильм «Чемпионы» – он есть в YouTube. У нас было много экскурсий, ему очень понравилось и в Кремле, и в московском метро. Были съёмки и на льду. И однажды Уэйн говорит: «А ещё я хочу сделать съёмку у тебя дома». Он, когда ехал, заказывал, чтобы у него были каждый день шампанское и мороженое. А тут я ему ставлю условие: «Ну, у меня дома надо водки выпить. Еда будет как раз под водку». – «Нет, я водку не пью». – «Ну, тогда ко мне домой не приедешь». – «Нет-нет, буду пить!»

Я жил на улице Правды в восьмиэтажном доме. Когда он подъехал и я его встретил во дворе, Гретцки спросил: «Весь этот дом – твой?». «Да нет, – говорю, – у меня здесь только трёхкомнатная квартира». Мы его встретили хлеб-солью, Татьяна стол накрыла. Был он, его братья и невеста. Научил его пить водку так, чтобы с непривычки не было тяжело – сразу же, не дыша, пепси-колой запить. И вот так ему понравилось. За хоккей выпили… Я его уже хотел пожалеть и третью не наливать, но когда сказал, что третью у нас пьют за женщин, Уэйн затребовал: «А мне?». Налил. Но больше не дал. А то один знакомый тренер в Германии, где я проводил занятия хоккейной школы, тоже водку никогда не пил. Так он третью рюмку бросил себе за спину! Говорю ему: «Что ты сделал?». – «Читал, что гусары третью рюмку выбрасывали». А после четвёртой рюмки на стул сесть уже не мог – жена ругалась. Сколько его потом встречал – водку больше никогда не пил. И мне не хотелось, чтобы у Гретцки осталась такая же память. И получилось нормально», — вспоминал Третьяк в интервью «Спорт-экспрессу».

«Главная сцена того вечера была, когда Гретцки после нескольких рюмок водки и долгого застолья был взят «на слабо» своей подругой Вики Мосс. Она настояла, чтобы он первый раз попробовал икру. «Это ни на что не похоже!» — воскликнул Уэйн», — пишет в своей книге «Слёзы Гретцки: хоккей, Канада и один день, который всё изменил» журналист Стивен Брант.

«Washeh zduhrawv’eh!» — сказал Третьяк и выпил водку одним быстрым глотком»

«Квартира Третьяка оказалась гораздо меньше, чем я предполагал. В ней было две спальни, кухня, скромная гостиная и коридор, где стоял огромных размеров книжный шкаф, который использовали как хранилище для трофеев. Кроме того, медали и призы были и на кухне, где над холодильником висели две клюшки — это были призы «Золотая клюшка», вручённые голкиперу в 1981 и 1982 годах как лучшему хоккеисту Европы.

В гостиной Третьяк открыл свой хорошо укомплектованный бар и щедро налил водки. «Washeh zduhrawv’eh!» — сказал такой тост с пожеланием здоровья и выпил водку одним быстрым глотком. Третьяки живут в комфорте, хотя Татьяна, бывшая учительница русского языка и литературы, больше не работает. Игроки ЦСКА получают зарплату в размере от $ 300 до 400 в месяц — вдвое больше, чем зарабатывает обычный человек, а также получают бонусы за победы на чемпионате мира, Олимпиадах и так далее. Третьяк водит новую «Волгу», а не более дешёвую и распространённую «Ладу», его семья имеет возможность делать покупки в магазинах для ограниченного контингента, где есть мясо, молочные продукты, одежда и другие товары, которые, как правило, являются дефицитом. Третьяк говорил, что не может распоряжаться своей жизнью как хочет. Я подумал, что он говорит, что он в ловушке, но он имел в виду то, что принадлежит русскому народу. Это даёт ему огромную гордость и силу. Ради этого он готов идти на любые жертвы, которые связаны с отказом играть в НХЛ — мечты, с которой он поделился с Гретцки год назад. Прежде чем мы покинули его квартиру, он открыл бутылку 15-летнего коньяка и налил до краёв. «Это очень важно. Я — патриот», — сказал он», — писал в 1984 году обозреватель Sports Illustrated Эдвард Свифт.

«Я сидел здесь. Уэйн сидел рядом со мной. Сколько денег он зарабатывает сейчас? Нет, не говорите мне. Не хочу знать», — вспоминал Третьяк через год после визита Гретцки, когда к нему снова приехали североамериканские журналисты. Мечта Третьяка сыграть за «Монреаль» так и не осуществилась.

«Владислав Третьяк. Выдающийся спортсмен и, что более важно, замечательный человек. Сцену в аэропорту, куда он приехал попрощаться с нами, я не забуду. Брент не хотел расставаться с Владом. Пришло время идти в самолёт, а мы никак не можем найти мальчика. В конце концов Влад обнаружил его: Брент присел среди чемоданов, сумок и плакал. Третьяк подхватил его на руки, крепко обнял на прощание. Брент даже улыбнулся сквозь слёзы. И не нужно у него спрашивать, кто из советских хоккеистов ему нравится. Кумир не меняется…», — завершил свой рассказ о московских приключениях Уолтер.

Отсель

С 1949 года училась я в школе во Внуково, отучилась все 10 лет. Позже этой школе присвоили номер 13. В первый класс мы пошли вместе с Ниной Маслаковой, Вовой Плоховым и Вовой Рощиным.

В весенний период ходить в школу было нелегко. Помню, один раз весной нас Лёша Маслаков, брат Нины, провел через речку, мимо «Алешиного бочага», мы вышли к Шельбутовой горе и пошли через поле в школу. Ходили в это время в резиновых сапогах. А когда пошли назад, речка совсем разлилась и затопила мостик. Тогда мостик был совсем низкий, ещё и пошатывался под нами. Воды было выше сапог, но ничего не оставалось, мы стали переходить. Сапоги черпали холодную речную воду, и мы мокрые бежали домой сушиться.

А однажды зимой была настолько сильная метель, что ничего видно не было. Мы вышли из школы и направились по направлению к деревне. Когда подошли к реке, оказалось, что дорогу мы потеряли и вышли не к мостику, а к плотине. А оттуда до дома еще надо было через поле пройти.

С водой было тяжело, ходили набирать ведра на полив или на речку, или на прудик. Намного позже у прудика построили мостики, и полоскать белье мы уже ходили туда. До питьевого колодца было дойти тоже непросто, через наш двор до колодца у реки была тропинка. Склон у карьера, позади нашего двора, был достаточно крутым, и небольшая тропинка спускалась с трех горок. Подниматься обратно было еще тяжелее, дорожка была довольна узкая и песчаная. С коромыслом было совсем неудобно. В какой-то момент начали приворовывать с огорода: то банки пропадут с забора, то еще что-то. Уж кто это делал, не знаю, но мама пошла в колхоз и попросила закрыть проход. Проход вскоре закрыли, а к колодцу сделали тропинку по «Малашиной горе» (позади дома №41). Был колодец еще позади Басовых, недалеко от нынешней детской площадки. Он был совсем у уреза реки, но в половодье его постоянно затапливало.

Всегда держали скотину, которая жила в сенях. У нас были куры и гуси, была коза, поросенка тоже всегда держали. Поросят держали и соседи. Если мы резали поросенка, то делили его, часть забирала тётя Настя Маслакова, часть тётя Вера Одинокова. Потом приходила очередь других, соседи также резали поросенка и уже отдавали часть нам. А потом следующие резали... Мясо у нас было всегда.

В начале 50-х годов у нас было увлечение: я, моя подруга Нина и ее мама тетя Настя Маслакова вышивали болгарским крестом картины. Покупали картинки и нитки в магазинах и сидели у кого-нибудь дома, рукодельничали. Это было очень интересно.

Конечно, были и другие забавы. Если у кого играли свадьбу, обязательно лазили по окнам посмотреть торжество; однажды, на свадьбе Сони Мокровой, нас даже пустили на печку посмотреть. Отмечали Новый год и Троицу, а на Пасху деревенские ребята всегда катали яйца с горы.

Фотографии в рассказе из личного архива Гороховой Надежды Михайловны. Рассказ из книги “Пыхтино. Истории одной деревни”.

Шапарина Александра Ивановна. “Пыхтино. Истории одной деревни”

Меркушина Антонина Кирилловна. “Пыхтино. Истории одной деревни”

Дров не было, ходили в лес на просеку, которую вырубили для проведения высоковольтной линии. Выкорчевывали пни для того, чтоб можно было чем-то обогреть дом. Конечно, в лесу собирали грибы, ягоды, был довольно большой орешник.

Соседство с аэропортом Внуково давало о себе знать, самолеты противника регулярно его бомбили. Работали прожекторы, ловили их. Мы прятались от налетов, пересиживали это время в карьере. А где сейчас заправка, возле остановки, как-то упал наш самолет. Дом у нас тогда был крайним на деревне, и окровавленные летчики добрались к нам ползком, а мама с тётей Лизой обрабатывали их раны. Довольно быстро за ними приехали и забрали, видели же, что самолет упал.

Когда объявили, что война закончилась, мы тут все рыдали и плакали от счастья, как было весело, как было хорошо! Мы очень ждали, что папа придет домой.

Я всегда носила его фотографию с собой. В начале 1948 года папу отпустили в отпуск, и он приехал к нам. Я как сейчас помню, в старом доме мою пол, а он входит в дверь. Конечно, были слезы, и всё на свете… Полностью папу отпустили домой только в конце года.

Хорошо помню, как по нашей деревне вели военнопленных немцев. Их гнали в сторону Внуково. После войны немцы много домов там построили, и некоторые объекты аэропорта.

После войны я пошла в школу, училась в Изварино. Позже из Изварино нас перевели в Пахульскую школу. В школу ходили в телогрейках, еле-еле одетые, что-то на ногах было: ботинки или какие-нибудь старенькие валенки. Кто в чем мог идти, в том и ходил. С пятого класса открылась школа во Внуково, в которой я доучилась до 7 класса.

В деревне всегда ярко отмечали праздники, свадьбы. Помню, у тёти Насти Маслаковой выдавали замуж её дочку Нину. Мама была веселой, задорной, всех женщин организовала, собрала, и пошли они величать. Раньше ведь всегда ходили величать, невеста за это подарки давала. На другой день им давали пирог, который невеста пекла, бутылку. Мама, тётя Вера Одинокова, тётя Таня Сугробова выйдут потом на хутор и пляшут-танцуют.

В детстве, бывало, хулиганили. У нас Обидин Толя жил, они богатые по тем временам были, и его отец, дядя Сережа, купил ему лодку резиновую. А Толька посадит Зойку Одинокову в нее, и поплывут вдвоем. Нам, конечно, обидно — её катает, а нас нет. Ну мы поднырнем под лодку, да перевернем. Зойка выскочит, а Толька очки свои ищет в воде.

Ещё Толя очень любил гулять вдоль речки, а мы за ним ходили. Он только разденется, зайдет в воду искупаться, а мы — хвать его брюки трикотажные и майку, в узлы позавяжем и драть оттуда.

Дома было всё свое: и ягоды, и фрукты. Но, как говорится, «в чужом огороде вкуснее». Около Шельбутово был большой сад, рос крыжовник, черная смородина, и мы туда пошли за ягодками. Я, Зоя Одинокова и Вовка Обидин, брат Анатолия. Я стояла, рвала и складывала ягодки в кармашки своего пиджачка, а Зоя Васильевна с Вовкой отделились от меня, и их там председатель поймал. А я как дернулась бежать по пшеничному полю и только слышу, как выстрелили из пугача вверх — я так в траву и нырнула от страху, потом подскочила и снова бежать. Выскочила у клуба во Внуково и добежала до плотины. Вовку с Зойкой забрали в сельсовет. Уже от плотины иду по деревне такая деловая, смотрю, около дома стоят наши родители, мама с дядей Сережей Обидиным, а я им из кармана крыжовник достаю угостить. Мама, конечно, ругалась, обещала этим крыжовником умыть, чтоб не позорила.

Взрослая жизнь началась рано, работать я пошла с 15 лет. Работала в спортивном магазине в Москве на Солянке.

Во многом жили благодаря своему хозяйству. Корова была у мамы, сколько я себя помню. Если бы не корова, мы бы с голоду померли. Мама ездила в Дорогомилово, у неё были свои клиенты, молоко разносила по квартирам. Обратно её ждали с баранками, сахаром.

Были у нас и другие животные. Если отец резал поросенка, то ходил продавать мясо в дачи «Московских писателей». Там, конечно, люди побогаче нас жили. Пошли они однажды с моим мужем Женей, зашли в дом Утёсова, а тут он сам выходит с домработницей. Сватают ему свое мясо, и потом завязывается диалог:

- Налей 100 грамм, — просит отец.

- Я не пью.

- Да ладно, что тебе, жалко?

- Ну, там, налей им немножко, — сказал Утёсов домработнице.

В итоге ушли выпивши; а по пути домой, в Ликове, у дома Пасековых, стащили собаку. Это собака прожила в нашей семье почти 10 лет, пса назвали Байкалом.

Фотографии в рассказе из личного архива Меркушиной Антонины Кирилловны.  Рассказ из книги “Пыхтино. Истории одной деревни”

Жили в другом доме. Дом был старый, плохой, пол дырявый, потолок серый из-за маленькой дымящей печки. Как начинался дождик — все текло в дом, крыши-то соломенные были, сухо было только посередине комнаты. Материну перину и четыре подушки мы клали в центр и накрывали, чтобы ничего не намокло.

Жили плоховато. Дети у мамы через год рождались, всего 7 детей родилось. Отец, как и многие в деревне, делал щетки. У мамы тоже жизнь была не легкая, ходила в лес за хворостом. Зимы были снежные, и мама в юбке да в валенках ползла по снегу в лес. Женщины всегда застуженные были.

Бывало, отец, Иван Егорович Шапарин, закупит продуктов, положит всё в мешок и пока со станции Внуково дойдет, все в мешке перемешается. Приходя домой, высыпал все на пол, а мы, детишки, садились на колени и начинали перебирать продукты, сахар в одну сторону, крупы в другую.

Помню, однажды отец принес вина и дал мне попробовать. Я уж не знаю сколько выпила, сладкое, хорошее вино, и повалилась на пол. А была маленькой, еще десяти лет не было.

У матери была сестра, тётя Таня, она жила в Москве. Она нас обувала и одевала, старье какое-нибудь из Москвы привозила. У родителей денег нас одевать не было.

Летом было жарко, а мы, ребятишки, постоянно были на речке, по берегам росла огромная трава, цветов всяких разных был полно: и ромашка, и незабудка, и фиалки, и лилии в воде росли. Речка была чистая, там и стирались, и мылись. Бывало, мать скажет: «Ну-ка дай-ка я посмотрю голову, вшей-то не накупала». Вши были у всех, это сейчас вы не знаете, что это такое. Загорали бывало, и плавать учились на речке, и тонули. Речка была чистая, проточная, где глина, где камни, местами глубокая. Недалеко от нынешней плотины был бочаг, там постоянно воду крутило, туда мы не ходили.

Праздники в деревне до войны отмечали очень здорово, все вместе, и те, кто победнее, и те, кто побогаче. Нажарят картошки, и уже праздник чувствуется. Днем все по гостям, а как вечереет, все на улицу выходили, обязательно выносили с собой гармонь. Делились по компаниям, вся деревня полна народу. Кто похулиганистее, затеет драку, но их быстро разгоняли. Мы еще маленькие были, но обязательно бегали смотреть, что происходит на празднике, интересно нам было.

Деревенские ребята ходили в сельскую школу в Изварино. В школу я пошла, по-моему, в 1937 году. Сентябрь, тепло, а я в валенках и больших галошах, но больше обувать нечего было. Мать с отцом поехали и купили мне пальто, очень длинное, чтоб на несколько лет хватило. Детей было много в деревне, в каждой семье по несколько ребятишек. Начиная от Степановых, потом Комаровых, Моргуновых, и вот все заходят друг за другом, и в конце деревни уже целая толпа собиралась. Ходили по Боровскому шоссе до реки, а от реки поворачивали до школы. Дорога была совсем плохая, это сейчас асфальт, а тогда на шоссе были большие булыжники, уложенные по дороге. В один из предвоенных годов зима была очень снежная. В том году щеточную артель уже перевели в Ликову. Взрослые с деревни шли на работу впереди нас, немножко протопчут дорогу, а мы по их следам идем до Ликовы. У реки, в низине, снегу наметало очень много, и пока дойдем, бывало, все мокрые. А там еще от Ликовы до Изварино надо было идти полем.

Я, откровенно говоря, не очень хорошо училась, переходила из класса в класс, а в каком-нибудь и останусь на второй год. Отучилась я в Изваринской школе 4 класса, а в пятый класс пошла в школу через речку от Изварино, по-моему, школа Пахульская называлась.

Шло начало 1941 года. Отец работал в колхозе, ухаживал за лошадьми. Запряг лошадь и поехал в лес, а там хворосточки от осины остались, после спила деревьев, когда колодец делали. Он и привез их домой на лошади, не знаю, воз или два, и свалил их позади двора. А мать отцу говорит: «Ты бы спрятал их, а то вдруг лесник придет». Лесник-то, и правда, пришел, начал к отцу придираться, а отец тоже в ответ: «Я же не пилил их, подумаешь, брошенные поднял». За это на отца подали в суд, и 11 марта в Одинцово отца осудили на 1,5 года тюрьмы. Мать вернулась одна.

А тут в июне война началась, 3 месяца прошло. После ареста отец нам писал, что находится в Горьковской области, Богородском районе, селе Оранки. Но потом заключенных отправили на передовую. Отец с войны не вернулся.

Мать была беременная и 6 августа еще родила сестру Валю. Нас стало четверо детей (ещё трое до войны не дожили). Мать стала в колхозе работать, и мы ей помогали. Тогда работали одни женщины да ребятишки. А тут и усиление войск стало, все куда-то разъехались, а ребята перестали в школу ходить. Немец был вот-вот около нас, даже слышно было, как оружие стреляло. А мы жили, одну картошку ели, которую сажали на 30 сотках. Картошку покрупнее мать выбирала и носила в аэропорт, а там уже менялась с семьями летчиков на хлеб или что-нибудь ещё. Потом мать поехала в Абабуровку и поменяла картошку на козленочка, и у нас выросла коза. Позже эта коза принесла нам еще двух козлят, этим мы и выжили. На еду толкла картошку с молоком и кормила нас, а хлеба даже крошки не видели. Летом всю траву ели, где щавель соберем, где акации цветочки нащиплем, где другую травку нарвем. Пока мама уходила на работы в колхоз, нам раздавала задания по хозяйству: убраться в доме, принести несколько вязанок сена от реки для коз, сварить картошку и другие.

В войну работать в колхозе было некому, работали все кто остался, и женщины, и дети. На лугу капусту сажали. Все, бывало, измучаемся: воду таскали из речки, поливали огромные кочаны. А осенью вырастет капуста, военные приедут, в машину все загрузят, а нам одна ботва да листва остается.

Ходили просили вспахать землю дядю Ганю Моргунова, он тогда за колхозными лошадями ухаживал. Придут тётя Маня, тётя Клава, ещё кто-нибудь придет. Дядя Ганя проедет, вспашет, а мы уже сажаем картошку.

В войну было тяжело, переживали бомбежки. Бывало, летит высоко самолет и гудит. Мы уже по звуку знали, что это не наш самолет. Скорее свой вещевой мешочек на тачку положим и бежим в землянку. Землянку мы выкопали у Пискуновых под липами. А тот осинник, за который отца посадили, лежал у нас, и мы его отдали на убежище. Из этого осинника сделали крышу и землей присыпали. С собой мешочек добра, на нем и сидели. Прятались тетя Шура Пискунова с дочерью Шуркой, Полина Михайловна Пискунова со своей матерью Анной, моя тётка Даша с дочкой Машей, и все мы. Нас целая яма была. Иногда всю ночь сидели там и зимой, и летом. В сторону Курилиных была щёлка, через которую воздух шел, и в которую посмотреть можно было. А как был отбой, слушали из Одинцово гудок-сирену. Гудит, значит самолеты улетели, и мы выходили.

Позади нас, в конце огорода, упала бомба, но не взорвалась, ушла в землю. Народ собрался и стал выкапывать. Копали-копали, да так и не выкопали, не нашли. Так там до сих пор и лежит где-то. Потом говорили, что возможно незаряженная была, но этого теперь никто не узнает.

Был случай, упал самолет небольшой на лощине, и ребятишки побежали смотреть, а там кругом были мины, и девочка, Шура Корчагина, наскочила на эту мину, конечно, она не выжила. Большое горе было.

В 14 лет я пошла работать в АХО уборщицей, шла середина войны. Работали тогда за карточки, а по карточкам давали 550 грамм хлеба, 2 килограмма мяса, килограмм сахара, сколько-то масла, немного конфет «подушечек». Мать, бывало, скажет: «Ты там не ешь, домой неси» - мне семью тоже жалко, как же я все сама съем? Несла всё в дом, а там мать уже на всех поровну делила.

Не знаю, сколько проработала в АХО, но я ушла. Брат матери, дядя Саша, говорит мне: «Чего ты там за копейки работаешь, переходи в ГСМ». Во Внуково, в ГСМ, я отработала еще 43 года. Пришла рабочей, потом оператором стала, потом много лет кладовщиком отработала, пока на пенсию не вышла. Принимала горючее, выдавала на самолеты, лазила по цистернам, замеряла сколько топлива, пробы отбирала и относила в лабораторию.

После войны тоже голодно было. В колхозе осенью выкопают картошку, а часть в земле остается, весна подойдет, мы ходим картошку гнилую да мороженую копаем, «кавардашки» называлась. Бывало, полведра или ведро накопаем, придем, очистим, а мама потолчет эти кавардашки, посолит, сделает лепешки, да в печку отправит. Очень вкусные они нам тогда казались.

1947 год. Мы ходили в лес за дровами, за речкой всё было оцеплено, там работали заключенные-военнопленные. Там был овраг, где деревья росли, заключенные лес пилили. Идем обратно и видим, самолет поднялся и развернулся, хотел, наверное, вернуться. Самолет совсем снизился и стал задевать дома. Мы перешли через речку, бросили дрова и побежали в деревню. На окошке дома №14 сидела Тоня Одинокова, верхнюю часть её дома самолёт задел крылом. Тоня упала, и ее привалило бревнами, благо она почти не пострадала. Дальше стояли огромные вётлы, самолет их снес. На деревне паслась коза тёти Дуси Рощиной, от козы почти ничего не осталось, разметало винтом. Дом №14 Одиноковых весь снесло, и сарай Басовых хвостом самолёта поломало. В самолете там кто-то остался жив, из деревенских никто не погиб. Приехали скорые, увезли всех, кого куда. С аэропорта быстро понаехали машины, и стали загружать остатки груза.

Тяжелое у нас было детство и юность.

Фотографии в рассказе из личного архива Шапариной Александры Ивановны. Рассказ из книги “Пыхтино. Истории одной деревни”

Карантин — это не дополнительные выходные. Карантин — это социальная ответственность.

Красный вопросительный знак Почему во время пандемии коронавируса так важно оставаться дома?

via

Менеджер французского кафе Шевиньон Кристоф Грос наполняет бокалы Божоле нуво 1998 года, 19 ноября

Кутузовский проспект

Старый трамвай на Шоссе Энтузиастов

Как и в прошлый раз, попав внутрь, сразу нужно убраться с прохода, чтобы никому не мешать. Всюду снуют по своим делам рабочие; если верить экскурсоводу, их одновременно трудится от 1 до 2 тысяч — каждый день, круглосуточно, в три смены. Они уже выполнили огромный объём работ: подвели под здание новый фундамент, раскрыли подвальный этаж и выкопали под ним ещё один, технический.

Сейчас мы в подвале. Своды музея подпирают сотни кирпичных пилонов. Толстые трубы — это система временной вентиляции. В дальнейшем в здании появится постоянная система проветривания и кондиционирования, а раньше для этого можно было разве что открывать окна.

У некоторых пилонов средняя часть бетонная, а кое-где видны и заделанные двутавровые балки.

Всё это появилось в ходе замены фундамента, о которой я подробно рассказывал в прошлом посте. Кирпичные пилоны были разрезаны и приподняты с помощью тех самых балок. Затем под ними вбили новые сваи, забетонировали их, создав ростверк, и уже на него опустили исходные опоры. А в подземном пространстве (ниже уровня старого подвала) был выкопан абсолютно новый этаж.

Там всё бетонное и предельно функциональное, так что показывать особо нечего. Минус второй этаж будет отведён под инженерные системы — электроснабжение, вентиляцию, откачку грунтовых вод. Как я узнал, создание такого этажа изначально не было предусмотрено проектом. В том числе и поэтому затянулись сроки реконструкции — напомню, что раньше музей собирались открыть в 2018 году.

Возвращаемся на уровень −4 метра (подвальный этаж). После реконструкции здесь будут располагаться кассы, магазины, выставочные центры партнёров музея и др.

Поднимаемся выше, на первый этаж. Многие арки раньше были украшены росписями, которые в ходе позднейших ремонтов заштукатурили или закрыли фанерой и гипсокартоном. Строители рассказывают, что в некоторых местах толщина такого «слоёного пирога» достигала метра.

На втором фото — главная лестница в центральной части здания. Нижние колонны сейчас оголены до металлической основы. Очень трогательно смотрятся временные батареи.

Главная лестница — предмет самой строгой научной реставрации. Её планируют восстановить именно в таком виде, в каком она предстала перед посетителями музея в 1877 году. Мы же пока можем посмотреть на приблизительную визуализацию, сделанную для архитектурного конкурса.

На лестнице многолюдно: рабочие очищают лепнину, штукатурят и выравнивают поверхности.

А тут ходят всякие с камерами, отвлекают.

На примере колонны выше можно видеть, как реставрируют оригинальную лепнину. Мелкие детали гипсовых балясин долгие годы были скрыты под наслоениями краски. Каждую нужно кропотливо очищать, а утраченные детали — изготавливать заново по образцу.

Восстановлением лепнины занимаются неподалёку, во временной мастерской.

Здесь можно видеть те самые балясины, капители и основания колонн, декоративные вазоны и множество других деталей, формирующих интерьер исторического здания.

У этого мастера на столе — шаблоны для изготовления деталей вращения.

А больше всего мне понравился вот этот лис.

Разглядывать каменное кружево можно бесконечно, но пора идти дальше.

Теперь мы под самой крышей. Раньше это пространство использовалось только для хозяйственных нужд. После реконструкции здесь хотели разместить инженерные системы, но поскольку был выкопан дополнительный подземный этаж, появилась возможность освободить чердак под что-то более интересное.

Кирпичные перемычки и деревянные балки хотят оставить как есть — они и без декора достаточно выразительны. Скорее всего, здесь будут проходить временные выставки.

После череды бесконечных лестниц и поворотов наконец выходим на крышу! Внизу — южный двор музея, который будет накрыт стеклянным куполом. Почти всё это пространство будет отдано детям.

Снизу всё будет выглядеть примерно так — с поправкой на то, что на фото северный двор. Там крыша уже почти готова.

В северном дворе после реконструкции появится большая площадка для выступлений.

Если не помешают коронавирус, обвал рубля и прочие напасти, музей должен открыть свои двери 12 декабря 2020 года.

(Нет, не эти. Но эти тоже красивые).

Совсем небольшое видео, передающее атмосферу внутри:

Ну а в конце — коротко о тех интересных событиях, о которых я упоминал вначале, и о том, как мне, собственно, удалось попасть на такую экскурсию. Спешу поделиться радостью: с конца прошлого года я являюсь сотрудником Политехнического музея. Увлечение ретро-техникой и написание тематических постов на Пикабу не прошли даром :) Теперь я работаю над частью постоянной экспозиции, которая будет посвящена информатике и компьютерам. Надеюсь, что, когда музей откроется, вы найдёте в нём и частичку моего труда.

Все фотографии в посте, кроме первой, мои, а первая — Елены Крижевской.

P. S. Баянометр — как Вовочка из анекдота про баб: «А я всегда о них думаю».

источник

Работа над книгой заняла год. Сборы фотографий, историй, хождение по старожилам с диктофоном дали свои плоды. Собрал в итоге 250 фотографий, в книгу из которых вошли 120, а также чуть больше десятка историй.

Конечно, материала не шибко много, но на небольшую книгу хватило. В итоге получилось издание формата А4 на 80 страницах. Не буду расписывать как пришлось искать деньги на издание, но всё получилось.

Сейчас книги доступны в ближайших библиотеках и потихонечку появляются в крупнейших библиотеках России.

Хочу сказать одно напутствие, собирайте истории о жизни у своих бабушек и дедушек, мам и пап, разговаривайте с соседями и сохраняйте то, что так легко потерять... Даже если у вас нет денег издать эти воспоминания, опубликуйте их в интернете, они обязательно найдут свое место и время.
А может и здесь есть уроженцы деревни Пыхтино, кто может рассказать свою историю?

Это все, что на данный момент осталось от легендарного зала. Может быть для легендарного далеко не для всех, но большинство видело концерты и шоу, которые снимались именно на арене Олимпийского.

К небольшой части этого приложил руку и я в свое время. Начиная от работы художником по свету на новогодних концертах и до спецэффектов на концертах и телесъемках различных звезд. Столько воспоминаний связано именно с этим залом.

Одна вспышка истории - Armin Van Buuren 2017.

На момент открытия "Олимпийскому" не было равных в мире, да и сейчас в Европе лишь Манчестер, Лондон, Кёльн и Белград могут похвастать подобными крытыми спортивными аренами. Комплекс состоит из двух спортивных сооружений — крытого стадиона и плавательного бассейна, которые начали строить в 1977 году и закончили летом 1980 года. Официальная дата открытия - 19 июля, как раз в день начала Олимпийских игр в Москве. Возглавлял большую команду архитекторов Михаил Посохин, который за этот проект вместе с Борисом Тхором в 1982 году был удостоен Ленинской премии.

Теперь тот старый Олимпийский остается только в истории и воспоминаниях...