Старик и смерть.⁠⁠

Эта история живет в нашей семье не одно уж поколение, хотя к нам отношение имеет только географическое - произошло все в той деревеньке, где я в детстве гостила у бабушки. На окраине села, почти у самого кладбища жил бобыль. Крепкий здоровенный старик, белый как лунь. Дом и двор был у него в идеальном состоянии. А не женился он по той причине, что в деревне гуляло поверье о том, что весь его род заклеймил каким-то проклятием его дед.

Дед имел большую семью - семеро сыновей и две дочери. И сам дед вырос в такой же большой семье.

Сыновья повзрослели, женились, появились первые ребятишки, а старикан все никак сыновей своих не отделял. То есть, по доброму-то, при женитьбе надо было выделить из своего хозяйства молодым землю, скотину, утварь, чтоб они могли жить своим домом. А дед уперся: ничо, я-де сам до 40 лет неотделенным жил, уж Спирька (пятый ли, четвертый ли парень) родился, а я со своей бабой всё при родителях жил.

Как умудрились столько детей наплодить в этом муравейнике? Дед посмеивался в усы: летом-то просто, тайга большая. А зимой - ну ждем, кто первый со своей женой "заскрипит", тут уж и мы. А потом жена сшила подзор на кровать - такую простынь с кружевной каймой, до пола. На пол перебрались, под кровать. Бог весть, как до его родителей дошло, что таки негоже четыре семьи держать в одной комнате, по углам, за занавесками, отделили таки сыновей. Так и этот дед туда же. Все сыновья, снохи, ребятишки, дочки его - все в одной избе. Шум, гам, визг, крик, бабы ругаются, что-то делят, друг на друга жалуются, а он - ну не отделяет и все тут. Как-то даже, разнимая вцепившихся в косы друг другу, баб, плюнул в сердцах:

- Исдохну - тащщыте всё, пропадай, добро!

Долго ли коротко ли, а пришел однажды старикан с покоса, велел собирать на стол, а сам прикорнул на лавке. И обедать пора, а дед спит, будить страшно, уж больно норов крут. Пообедали без него, оставили ему куски получше. Ночь прошла, день, еще ночь - а дед никак не проснется. И холодный весь стал. Неуж помер? Позвали земского врача. Тот поводил зеркальцем у дедова носа, позадирал ему веки, послушал пульс, сердце и вынес вердикт: помер.

Деда обмыли, обрядили в новоё, состругали гроб, погрузили на телегу и повезли отпевать.

Когда выезжали из ворот, телега подпрыгнула на кочке. Покойный сел в гробу. Обвел грозным взором остолбеневших родственников и молвил:

- Аааа, блядины дети... што, обрадовалися? Думали - помер? А вот вам, выкусите! - и смачно поцеловал свернутый кукиш. Выскочил из гроба и до вечера "строил" жену, детей, внуков, гонял их вожжами по дворам и огородам. Ну ладно. Долго ли, коротко ли жили они после первых похорон.

А пришел однажды дедуган из баньки, да и прилег отдохнуть. Через неделю "отдыхания" послали за земским врачом. Тот повторил прежние манипуляции и снова возвестил: помер!

Снова обмыли, обрядили, положили, повезли. На этот раз доехали до церкви. В церковных воротах покойный снова сел в гробу.

- Ах же, яззззви вас в душу-от, блядины дети, а вот я вам щаззз! - выпутался из полотенец, которыми были связаны его ноги, выскочил из домовины и погнал родню до самого дома. Благо уж подморозило и бежать было не жарко. Опять дом и двор сотрясались от "разборок".

В третий раз дед действительно умер.

Просто не проснулся утром. Лежал, пока не засмердел. Тогда и похоронили, под вековой лиственницей. Хоронили с опаской да оглядкой - не встанет ли опять?

Но на этом история не заканчивается. На девятый день пришли на погост помянуть отца семейства. А крест на его могиле ушел под землю, только вершинка еле виднеется. И сколь тех крестов ни ставили заново - проваливались они, как в бездну, не простояв и месяца.

Наконец кто-то из сынов подрядил кузнеца и тот выковал огромный железный крест, и, ничтоже сумняшесь, прикреплен был тот крест к лиственнице. Уж теперь-то не провалится.

В первую же грозу в эту лиственницу ударила молния и расщепила ее пополам - от макушки до земли. Крест остался стоять на останках дерева, но обрел какой-то лиловый цвет.

Деревенские стали хоронить своих все дальше и дальше от дедовой могилы, так она и оказалась на отшибе. Крест не ржавеет. А местные все с тех пор и гадают: что же такого было на совести старика, что и помереть толком не мог, да и по смерти все у него не как у людей.