Спящие⁠⁠

Я никогда не мог спать в самолётах. Разве что после трёх пинт, залитых в портовом баре за неприличные деньги - но часто ни времени, ни ресурсов распивать пиво у меня не было. И все два, четыре, семь часов я беспокойно ерзал, пытаясь найти краткий путь через тянущееся время полета между строками покетбука.

Хуже, чем мне, только тучной женщине, которая постоянно будит соседа причитаниями и вздохами - у несчастной сводит ноги. Эти переваренные сардельки, силами лучших колбасоделов области втиснутые в узкие босоножки. Она высовывает свои мозольные пятки из кожаных пут, шевелит кривыми пальцами, снова вздыхает.

Но больше всего меня пугают Спящие. Прикованные к узким креслам лоукостера, они сидят ровно, будто им всадили стальной прут вдоль позвоночника. Они держат в руках телефоны, книги, руки других Спящих. Иногда их головы чуть повернуты, будто они неловко пытаются выдать себя за настоящих людей. Но их надменные, геометрически верные позы не похожи на человеческий сон.

Закрывая глаза, мы бросаемся в крайности ещё чаще, чем днём. Порой мы съеживаемся до зародышевого состояния, сдавленные машинным прессом глубоких страхов. Иногда, напротив, распахиваем свои объятия ночному Космосу, наивно уверовав в чистоту этого мира.

Твое лицо безмятежно, ты не слышишь визга дерущихся котов, звона расколотых бутылок и плача избитой за остывший рассольник жены. Так ли ты спокойна, когда меня нет рядом?

Спящие не спят в привычном понимании этого слова. Их будто выключили. Как солдат, ставящий винтовку на предохранитель - но готовый снять её в любой момент. Чего они ждут? Это случится в полете, или я по ошибке попал в транспортный корабль, перевозящих этих существ? В какой-то момент я не вижу ни одного бодрствующего человека. Я один, в свете единственной включенной лампы индивидуального освещения во всем салоне. Вдоль прохода, из широкой щели между потолком и отсеками для ручной клади, сочится могильный свет. Мне страшно встать, страшно идти по этому перевернутому коридору в склеп, проходить мимо стройных рядов Спящих. Их размеренное дыхание сливается в тихий шепчущий гимн, ледяным червем вползающий в мое воспалённое ухо...

Одна из них вздрагивает и просыпается. Я мельком смотрю на нее, спокойно отвожу взгляд обратно. Но внутри я радуюсь как ребенок этому чуду Лазаря, произошедшему на месте 23D Боинга 737-800. Она потирает свой носик и тихо чихает, недовольно морщась. Зевает и пытается изящными изгибами разогнать кровь по затекшей спине. Она так жива! Я влюбляюсь, но это ничего. Главное - я не один. Она надевает наушники и снова выключается - но мне больше не страшно. Мы с ней просто притворимся. Я заговорщицки подмигиваю ей, немного ранясь об острые края ее закрытых глаз. Выключаю последнюю лампу и опускаю веки. Мы просто сделаем вид, что принадлежим к Ним. Сон темным едким дымом опутывает мое сознание, вызывая спокойствие, как тогда, от этого пьянящего тепла твоего тела среди зимней бури.

Я заплываю все глубже в этот вязкий пунш, в котором кто-то явно переборщил с джином. Твое тело... Я поднимаюсь выше, задевая губами твой сосок, и смотрю на твои губы, в твои глаза цвета...

Беззвучно вскрикивая, просыпаюсь, лезу в карман, открываю первое твое фото на телефоне. Карие. Я помню. Начавший размываться образ вновь собирается в единое нерушимое целое, и я откидываюсь в кресле. Включаю лампу индивидуального освещения. Смотрю на пустое лицо Спящей с места 23D. Она стала ещё бледнее, будто проглотила капсулу с цианидом, не сумев завербовать меня в свой мертвецкий легион.

Я отворачиваюсь к иллюминатору, стараясь не думать об острых закрытых глазах, о переваренных сардельках, о могильном свете. Внизу маленькие лужицы, прикрытые еле заметным туманом. И леса, тянущиеся на многие гектары. Леса, в которых мы так хотели гулять теплыми днями. Но после зимы на наш город рухнула жара, высушив поцелуи и расплавив едва загоревшиеся свечи.

Уткнувшись в спинку кресла, я проклинаю расстояние, проклинаю близость. Бескрайнее небо сдавливает мне грудь, душит изнутри... Я никогда не мог спать в самолётах.