Снайпер, убивший себя…⁠⁠

У стойки вокзального кафе, молча подливая водку в уже давно раскисшие бумажные стаканы, эти двое обращали на себя внимание. Один — тщательно выбритый, в модном тёмном пальто, другой — в дырявом свитере с чужого плеча и с лицом, покрытым коростой бездомности и лишений. Один живой. Другой мёртвый.

Они не виделись пять лет. И Павел, проездом оказавшийся в Москве, забыл и о прибывающем поезде, и о ждущей его в Рязани тёще, узнав вдруг в вокзальном нищем друга детства и своего боевого командира Юрку Букаева.

«Чхели Боча?» — спросил Павел, тронув за плечо. По таджикски это означало «Как дела парень?». И знать это мог только Юрка. Нищий медленно повернул голову и посмотрел Павлу в глаза. Это был Юрка, которого помнил он шестилетним пацаном, которого упрямо и безнадежно разыскивал все эти годы. Это был он и не он. Такого равнодушного взгляда у его Юрки быть не могло. В нём не было ни радости, ни боли, ни одиночества. В нём не было НИЧЕГО.

Они жили в одном доме, стоявшем на тенистой улочке, раскаленной летом градусов до 50 азиатской столицы. Они с Юркой были уверены: им здорово повезло. Что за жизнь где-то там в Пензе или Саратове? Скукотища. Здесь был Восток. Мощённая булыжником дорога от их дома резко сворачивала влево и терялась далеко за городом. По этой дороге каждый вечер пятницы приезжала из далекого аула повозка, доверху гружённая персиками, дынями или орехами. И возница щедро угощал детей, рассказывая забавные истории, приключившиеся по дороге. А они, мальчишки, строго по очереди поили уставшего ишака, поглаживая его запылённые в дороге бока. Мама у Юрки работала учительницей и всё время была занята. И Юрка, свободный от домашнего гнёта и неистощимый на выдумку, был признанным лидером их двора.

Однажды в классе появилась новенькая. Алла. Ее тяжёлые косы красиво ложились на спинку стула, а глаза казались всегда грустными. Юрка изменился вдруг до неузнаваемости. Он больше не гонял с мальчишками по пыльным дорогам. Как привязанный ходил он за Аллой, вдохновенно рассказывая ей сюжеты любимых книжек. Им было тогда по 13 лет. И их дружба вызывала у взрослых лишь добрую улыбку.

...В тот день ей исполнилось 17. Он бежал к ней домой, от запаха роз и скорой встречи кружилась голова. Но она встретила его на улице. Впервые не пригласила к столу, где её папа говорил торжественную речь и мама зажигала свечи на вкуснейшем торте. Ему показалось, что они не бежали, а летели от её дома на безлюдные загородные просторы. Её лицо, утопающее в розах, выбившаяся прядка волос, коротенькое платье неземного розового, цвета...

Она была бабочкой, рвущейся к солнцу. Юрка не отрывал от нее глаз. Её тело дрожало, как в ознобе. Она отдалась ему сама, желая раствориться в любимом. Уже на рассвете, провожая Аллу домой, Юрка вспомнил, что забыл про подарок. Из серебряной царской монеты, хранившейся у матери в память о деде, заказал он в ювелирке открывающееся сердечко и вставил в него свою фотографию. Цепочку с этим медальоном и повесил он на шею любимой. Она обещала не снимать ее никогда.

Через 3 недели после дня рождения Алла сказала, что родители увозят ее в Литву. Отцу предложили хорошую работу. Все давно решено. Документы подписаны, и сделать ничего нельзя. Юрка не поверил. Он метался по городу, как раненый зверь. Через два дня их дом опустел навсегда. Он долго не мог смириться с несовершенством мира. Но даже не пытался учиться жить без неё. Она Писала часто. Когда ее письма приходить перестали, Юрка понял - стряслась беда. Его письма возвращались обратно, будто не было больше на планете ни города, ни дома, ни её самой.

В армию он пошел упрямый и злой. Подчинённость чужой воле ему показалась спасением. Но спасения не было. Ночами Алла наклонялась над ним, поправляя грубое солдатское одеяло, нежно гладила сильно окрепшие за эти годы плечи, и её грустные глаза были полны слёз. Вернувшись к матери и не сняв ещё солдатских сапог, Юрка вновь упрямо принялся искать её. Пашка всегда был рядом и молча страдал с другом. Они вместе тогда часами торчали у посольства, ездили в Москву, писали просьбы во все инстанции, которые знали.

Всё было напрасно… А вскоре Юрка сообщил верному другу Пашке, что собирается служить по контракту в любой горячей точке. По контракту так по контракту, решил Пашка, и они уехали вместе.

Война оказалось безжалостной и грязной. Жизнь без надежды, смерть без ужаса. Очень скоро Юрка стал высококлассным снайпером, и его назначили командовать снайперским взводом. Для него не было не выполнимого приказа. Как будто в насмешку, здесь на войне, у него получалось всё.

Была новогодняя ночь. Казалось это понимали и командиры, и противник. На войне это называется затишьем. Кто-то даже украсил местную ёлку-арчу пачками от сигарет и стрелянными гильзами. Пашка не заметил, как Юрка растворился в горах.

Второй месяц, как на той стороне появился снайпер, отличавшийся от других поразительно метким выстрелом и способностью мгновенно исчезать. Вычислить его было невозможно, невозможно было и предсказать его следующий шаг. Он делал один выстрел и как будто растворялся в воздухе. Юрка давно охотился за ним.

Почти 6 часов просидел он на дереве, особым, вычитанным еще до войны способом, каждые 15 минут делая зарядку только мышцами при неподвижном теле. Выстрел прозвучал неожиданно близко. Ни одна веточка не шелохнулась, пока поднимал он винтовку, по звуку наводя оптический прицел.

Из-за камней вышла женщина, одетая как все женщины в этих краях по-старушечьи бедно. Вдруг она проворно спрятала что-то в вязанку с хворостом. Юрка нажал курок. Женщина упала… То ли сомнения, то ли охотничий азарт, то ли то, что мы называем роком или судьбой, но первый раз снайпер Букаев подошел к своей жертве. Он старался'не смотреть на нее. Его интересовала только вязанка хвороста. Снайперскую винтовку он нащупал сразу, стоило лишь чуть-чуть повернуть женщину набок. Но этого чуть-чуть оказалось достаточным, что- бы сердце его сжалось и застонало. И еще не поняв причины, вздрогнул Юрка от выпрыгнувшего, будто изнутри убитой, маленького серебряного' сердечка - ярко блестевшего на тёмной одежде и такого нелепого на войне.

Долго стоял он на коленях над своей убитой любовью, не замечая ночного морозца и утреннего снежка. Она изменилась. Почти ничего не напоминало ту девочку-бабочку, порхающую от счастья. Холодные глаза, распахнутые в холодное небо... Откуда-то прилетела ворона. Её противное карканье вернуло его к действительности. Он осторожно, чтобы не сделать больно, подложил ей под голову платок, навеки закрыв её грустные глаза. Молча солдатским перочинным ножом он резал холодную землю на маленькие кусочки, пока не сдалась земля, не подчинилась воле упрямого человека. Эту страшную постель для любимой он устлал еловыми ветками. Она лежала на них как живая.

…Три дня искали Юрку всей ротой. На четвёртый он вернулся сам с об- мороженными руками, чёрным лицом и мёртвыми глазами и первым же бортом улетел в Россию.

Пил он люто ровно неделю. А потом вдруг собрался и улетел на восток - в знойный город их несостоявшейся любви. Пришел в свой дом, где уже давно жила шумная таджикская семья. Маленький мальчик в вышитой тюбетейке неожиданно протянул ему замызганный серый конверт.

Ровно два года письмо ждало адресата. Дождалось. Любимым ровным почерком в нём сообщалось, что от сердечного приступа умер отец, мама тяжело заболела. Нужны были большие средства для ее содержания в клиниках. Эти средства в стране, так и оставшейся для неё чужой, она могла найти лишь двумя способами: выйти на панель или стать снайпером в горячей точке. Она выбрала второе...

...Пашка разлил остатки водки. Человеку, стоявшему напротив, он отдал бы все, но ему ничего не было нужно. Из страны мертвых не возвращаются в мир людей.

Ирина Канточкина