Шепчущий часть 1⁠⁠

- Мне нужно тебе кое-что отдать, - Ольга проигнорировала приветствие, словно продолжая прерванный минуту назад разговор, - это осталось от Олега.

Наверное, не стоило брать трубку так сразу. Может, если бы она решила, что разбудила меня, ее голос не был бы таким обжигающе холодным. Но я испугался, что она передумает и сбросит вызов прежде, чем я успею ответить.

- От Олега? Какие-то его вещи?

- Записи. Думаю, он бы этого хотел. А мне...

На секунду я решил, что сейчас она оттает, может даже расплачется, и я услышу прежнюю Ольгу, живую, теплую, но - показалось.

- Мне это больше не нужно. Не хочу с этим жить.

Затяжной октябрьский дождь отбивал нервную дробь по жестяному карнизу. В ручейках стекающей по оконному стеклу воды мерцали огни ночного города - искушали, вселяли робкую надежду.

- Хорошо, я приду. Когда тебе...

- Завтра после шести я буду дома, - отчеканила она и сбросила звонок.

Я тут же почувствовал себя неловко, будто сам навязываюсь человеку, которому неприятен. Но я пришел. Ровно в шесть.

Дверь открылась, едва я коснулся запыленной кнопки звонка. Ольга замерла на пороге - белая блузка, черная юбка, голубоватые тени, залегшие под глазами – и несколько секунд внимательно меня разглядывала. "Дурак, - пронеслось в голове, - человек только с работы пришел. Сказали же тебе - ПОСЛЕ шести".

- Привет, - произнес я вслух и виновато улыбнулся, - слишком рано?

- Здравствуй, - наконец заговорила она, опуская неприязненный взгляд, - нет, все нормально, сейчас я вынесу.

Дверь со скрипом проплыла мимо - внутрь меня пускать явно не собирались. Я остался изучать потертую дерматиновую обшивку, раздумывая о том, как мало Ольга изменилась за прошедший год. Тихая, серьезная, бледная почти до прозрачности – такой же она была на поминках Олега, поминках без похорон. Стоит рядом, а через секунду ее уже нет - только почувствуешь, как колыхнулся воздух, будто напрочь лишенный кислорода. Большие серые глаза подернуты влагой, но за весь тот день она ни разу не заплакала. И не проронила почти ни слова. Только все кружилась у стола в каких-то несуществующих заботах. Или с безжизненным выражением лица принимала очередные соболезнования.

Людей пришло немного. Только самые близкие, кого Олег не успел отвадить от себя своим пренебрежительным отношением и отчужденным образом жизни. Ольга со всеми сохраняла холодную вежливость - в разрозненных репликах, жестах, кивках головы. Но иногда она смотрела людям прямо в глаза, и это заставляло их смешиваться, теряя последние крупицы своего комфорта, и искать защиты в узорах линолеума под ногами.

Она ненавидела их, я был почти в этом уверен. Ненавидела всех, кто пришел в ее с Олегом дом, как подтверждение того, что сам он больше никогда туда не вернется. А меня она ненавидела больше всех.

Дверь снова скрипнула, разгоняя внезапно нахлынувшие воспоминания.

- Вот, - в руках Ольги не было ни записных книжек, ни тетрадей, ни распечатанных на принтере листов, как я себе представлял. Только черный кусочек пластмассы - флешка.

- Что там? - принимая странный подарок, я как будто случайно коснулся кончиков ее пальцев. Они оказались холодными и твердыми, словно у вырезанной из глыбы льда статуи.

- Его истории, заметки, черновик романа... Я не все читала. Не смогла...

Она подняла усталые глаза, и мне показалось, что кроме невысказанного упрека в них промелькнула мольба о помощи. Лишь на мгновение.

- В общем, ваши писательские штучки. Может тебе они пригодятся, а я хочу избавиться от всех этих ужасов.

Ольга намеренно подчеркнула последнее слово презрительной интонацией. «Ужасы». Она никогда не разделяла интересы своего мужа, но слишком любила его, чтобы сказать об этом в глаза.

- Романа? – мое удивление было искренним, - я и не знал, что он писал роман...

Это было явно не то, что следовало сказать, но нужные слова никак не приходили на ум, а мне так хотелось хоть как-то продлить нашу встречу.

- Ты много чего не знал, - на этот раз по тону сразу стало понятно, что разговор окончен, - до свидания.

Выйдя из подъезда, я чуть не столкнулся со старухой.

На улице уже стемнело. Редкий свет в окнах пробивался через плотные шторы и жалюзи, расчерчивая серый кирпич пятиэтажки желтушными полосами. В голове роились мысли. С чего это Ольга вдруг про меня вспомнила? Простила ли? Зачем позвала к себе? Если уж я так ей противен, могла скинуть все по электронке...

Старуха застыла на крыльце, словно высеченное из камня изваяние. Серое, пахнущее нафталином пальто. Покрытая горелым жиром кастрюля в скрюченных пальцах. Одутловатое лицо похоже на глиняную маску. Я был уверен, что мы никогда не встречались раньше, но отчего-то она показалась мне до боли знакомой.

- Извините, - пролепетал я, чудом уходя от столкновения с этим неповоротливым "големом". Желтый свет подъездной лампочки преломился в толстых стеклах очков. Губы беззвучно зашевелились, но я расслышал лишь невнятный шепот.

На пустыре, за шеренгой мусорных баков, завыла собака. Старуха дернулась и медленно двинулась на этот тоскливый «зов».

С рекламного баннера, висящего на грязной стене, обнадеживающе улыбалась блондинка в деловом костюме, обещая мне «надежность», «доверие» и «уверенность в завтрашнем дне».

*

Какие секреты хранит многоликий город? Что скрывают от глаз его мрачные дворы, безымянные проулки и серые пустыри? Какими откровениями могли бы поделиться те, кто познал его темную душу?

...По тротуару, рядом с обшарпанными "хрущевками" гуляет женщина с комнатной собачкой. На лице блуждающая улыбка. Движения заторможенные. Правая рука не находит себе места, то и дело одергивая дутую куртку или проверяя, не разошлась ли "молния". В левой - тоненький кожаный поводок. Обычно они обходят фонари стороной, иногда замирая на самой границе света и тени. Почувствовав приближение посторонних, питомец жмется к ногам хозяйки или прячется в зарослях мертвого кустарника. Песик никогда не лает, а хозяйка никогда его не торопит. Лишь слегка подается вперед, провожая случайного прохожего затравленным, полным боли, взглядом. А потом снова отступает во тьму...

В поисках ответов Ищущий отверг древнейший из человеческих инстинктов - страх. И тогда Откровения сами начали находить его. Они копошились под бетонной шкурой города, подобно червям в раздувшемся трупе. Гул, порождаемый их осклизлыми телами, пробивался сквозь трещины мироздания, сквозь глубокие изъяны, оставленные людской жестокостью, пороками и насилием. Тайны жаждали выйти наружу...

...В маленьком закутке за Макдональдсом, находится настоящий алтарь – кусок потемневшей от времени фанеры, расписанный цветными мелками. Он спрятан в старой телефонной будке с давно отрезанными проводами. На рисунке неуверенной детской рукой выведен Цветочный бог, порхающий над раскрытым бутоном. Взрослому ни за что не проникнуть в этот маленький «храм», но у детей есть свои лазейки. Сюда приходят те, у кого нет друзей, кто устал быть объектом насмешек в школе и пустым местом дома. Они оставляют на алтаре выпавший зуб, любимую куклу или каплю крови из проколотого булавкой пальца и молятся. А Цветочный бог говорит им, что надо сделать, чтобы исправить свое положение...

"Следуй за Тьмой". Так Ищущий назвал эту игру, когда еще думал, что это игра. Пока не нашел Путь. Правила элементарны - выходишь из дома после заката и просто бредешь по городу. Не нужно заранее продумывать маршрут - направление неважно. Нужно просто взять и пойти в неизвестность. Никакого транспорта. Голова пустая. Рот на замке, даже если кто-то из прохожих сам обратится к тебе...

...Бродяги повсюду. Не те немощные старики, позабытые и всеми брошенные. Не лишенные последних средств к существованию калеки. Не спившиеся забулдыги, коротающие зиму на теплотрассах... Другие. Хитрые, алчные, с хищным блеском в безразлично-черных глазах. Они прячутся в подворотнях и караулят на автобусных остановках, заманивают, провоцируют - охотятся, словно пауки, плетущие свои сети. Но хуже всего, когда это дети. С детьми проще потерять самоконтроль. Проще поддаться эмоциям и забыть про правила. Сострадание недопустимо в этом месте. Сострадание хуже глупости...

Самое главное - на каждом повороте, развилке или перекрестке уходить подальше от света. Туда, где не горят фонари, туда, где больше потухших окон, туда, куда не проникает даже сияние звезд. Пока сама Тьма не превратиться из загнанной жертвы в верного спутника. Пока ткань мироздания не разойдется по швам, и маска повседневности не спадет с города, открывая его истинное лицо. Пока не окажешься в самом его сердце, где тьма становится осязаемой и никогда не смолкает вкрадчивый шепот, так похожий на шелест мертвой листвы под ногами...

*

Олег пропал прошлой осенью. Просто и банально - вечером ушел из дома и больше не вернулся.

Ольга связалась со мной на следующие сутки. «Не звонил?.. Не заходил?.. Не писал?..». За окном лил дождь, так же как и год спустя. Ее голос заметно дрожал.

- Если вдруг объявится, передай, что я очень волнуюсь…

Я и сам не знал, зачем соврал ей тогда. Наверное, просто еще не осознавал, что в этот раз все серьезнее, чем обычно. Впрочем, она, скорее всего, тоже.

Его звонок разбудил меня в ночь накануне исчезновения.

- Я понял! - по голосу было ясно, что он на взводе. Язык привычно заплетался, не поспевая за мыслями.

- Что? – я непонимающе уставился в потолок. В последнее время Олег совсем помешался на своем творческом поиске. Потерял все границы.

- Чем ударить! Помнишь наш разговор, давно, когда я только начал... Когда...

- Не помню…

- Камерто-о-о-он! - страдальчески протянул Олег, - одно слово, конечно, ничего не значит, но текст... Текст может заставить звенеть...

- Олежа, какой еще текст? - я сел на кровати, свободной рукой протирая залипшие со сна глаза, - ты знаешь, сколько сейчас времени?

- Настоящий! Детище Творца. Каузация… - второй вопрос он проигнорировал.

- Можно скроить ткань бытия из разрозненных кусков... Новую ткань, слышишь? Новую вселенную! На другом уровне реальности... А потом заменить ею…

Я "бросил трубку". Наверняка, он еще долго что-то говорил, даже не заметив этого. На смартфоне высветилось время - 01:30. Мне предстоял очень важный день - презентация моего первого авторского сборника.

Да, мой друг был писателем. Не профессиональным - в том смысле, что он ничего этим не зарабатывал - но Писателем с большой буквы. Из тех, кого при жизни считают безумцами, одержимыми или блаженными, и только после смерти признают их гениальное наследие. Вот только, что осталось от Олега? Маленький кусочек пластмассы?

Мы начинали вместе. Еще в студенческие годы, когда любовь к жанру ужасов и хроническая графомания неожиданно сблизили меня с парнишкой из параллельной группы. Высокий, худой, с россыпью юношеских прыщей на щеках, Олег имел редкий дар находить нечто интригующее и пугающее в самых обыденных вещах. Он видел то, что другим было недоступно, и изливал свои "наблюдения" в виде коротких и по-настоящему жутких зарисовок, из которых общими усилиями впоследствии рождался полноценный текст. На тематических сайтах наше творчество заходило на "ура", но, как и всякому гению, Олегу было этого недостаточно. Он не стремился сделать себе имя. Не торопился печататься и продаваться. Его творчество походило на гонку с самим собой в вечной погоне за совершенством. Меня не устраивало такое положение вещей.

Флешку я просмотрел в тот же вечер. Пришлось продираться через целый "ворох" "вордовских" файлов с порой ничего не значащими названиями - просто случайный набор букв или цифр, попавшихся под руку на клавиатуре. В некоторых было по паре страниц текста, в других - по абзацу или вовсе по несколько фраз. Что-то типа «…её волосы цвета упавшей в парке листвы…» или «…Безликая Тьма под черным капюшоном…». А потом я нашел роман.

*

В первый раз Ищущий не заметил, когда и как это произошло. Он просто вывалился из очередного грязного проулка и понял, что город неуловимо изменился. Дороги опустели. Куда-то подевались прохожие. Даже свет рекламных вывесок теперь больше напоминал фосфоресцирующее мерцание над безмолвными склепами из стекла и бетона. У одного из таких «склепов» стояла женщина с собачкой.

...Недавно она стала матерью. Все случилось так внезапно. Она даже не успела никому рассказать. Впрочем, некому было рассказывать. Отец ребенка, словно порыв свежего ветерка растворился в душной летней ночи – в ту ночь она была так пьяна, что даже не спросила его имени. Собственная мать давно отвернулась от непутевой дочери, удалив ее номер из списка контактов и поменяв замки на входной двери, а близких подруг нажить так и не получилось. Но, как бы то ни было, теперь она больше не была одинока в этом жестоком и безразличном мире.

Рожала сама, в ванной. Сначала малыш постоянно болел, покрывался желтой слизью и жутко вонял. Зато никогда не плакал. Она кутала его в одеяло и укладывала спать на батарее, чтобы не мерз, а сама садилась рядом и ночи напролет пела колыбельные. Потом недуг прошел. Сморщенное красное тельце съежилось и почернело, теперь лишь отдаленно напоминая крохотного человечка, а выпуклые глаза казались отлитыми из цветного стекла. Но она не перестала любить его и каждый раз с болезненным наслаждением закатывала глаза, когда прижимала высохшие губки к пустой груди, до крови расцарапывая соски. А потом, ей начало казаться, что когда она поет, малыш тихонечко вторит ей в унисон...

*

- Только находясь в темноте можно увидеть и Свет и Тьму, и то, что притаилось в этой Тьме... - Олег стоял у окна, словно герой "нуарного" фильма, скорбно взирающий на спящий город.

Цепкие, похожие на птичьи, пальцы крепко сжимали полупустую пивную бутылку. Это был последний раз, когда мы виделись с ним вживую.

- Кажется, это не твоя мысль, - вяло парировал я. До рассвета оставалось несколько часов. Алкоголь и царящий в комнате полумрак погружали в вязкое дремотное состояние, лишая всякого желания вести диалог. Да и пустое это занятие - спорить с ним, когда он такой.

- Да? - Олег рассмеялся, - А чья? Ты знаешь, кто дошел до этого первым?

- Наверное, кто-то очень древний...

- Все творчество - подражательство! - он как будто не услышал меня.

- Кто-то где-то сказал, другой подхватил, переиначил, заставил работать на себя... Ты ведь знаешь, что во всей мировой литературе всего шесть оригинальных сюжетов?

- Слышал.

- Это потому что те, кого мы зовем творцами - жалкие плагиатчики. А в жанре ужаса и подавно. Какие откровения могут родиться в несовершенном человеческом разуме, неспособном постичь абсолютные материи? Абсолютное одиночество, абсолютный ужас, абсолютное безумие...

- А как же Лавкрафт?

- Лавкрафт был визионером. Плюс хорошее образование, знакомство с древней историей и мифотворчеством... Я не преуменьшаю его вклад, но настоящий Творец - лишь тот, кто может создавать из Ничего. Для кого хаос - глина в умелых руках. Кто не оглядывается на опыт предшественников, а сам становится недостижимым идеалом.

- Я все равно хочу попытаться издать наши ранние рассказы, - я откинулся на спинку стула, прислонившись затылком к холодной стене.

- Они ужасны.

- Многим нравится. Они развлекают. Разве не это их основное назначение?

- А разве ты не хочешь большего?! - внезапно вспыхнул он.

- Я просто хочу, чтоб мое творчество, пусть и с маленькой буквы, продавалось.

- Значит, ты никогда не станешь Творцом...

- А ты, значит, станешь?!

В отражении оконного стекла его усмешка показалась презрительной и жестокой.

- Я не против, - произнес он, наконец, - ты же этого хотел от меня добиться? Я отдаю их тебе. Я ВСЁ тебе отдаю. Делай с этим, что хочешь.

Роман назывался "Шепчущий" и рассказывал о начинающем писателе, проводящем жизнь в бесконечном поиске самого себя и истоков своего вдохновения. Безымянный герой, обозначенный только как Ищущий, бродит по ночным улицам, следуя какому-то причудливому алгоритму и постепенно, погружаясь в пучину страстей городского "дна", находит нечто совершенно иного рода. Второе дно. Город под городом. Мир под миром.

Текст являлся автобиографичным, до определенной степени конечно. Кроме того, он совершенно не щадил читателя, откровенно издеваясь над восприятием. Повествование велось сбивчиво и сумбурно. Временные отрезки и события переплетались тугим клубком. Тягучие описания локаций сменялись яркими вспышками действия. А реализму, с которым описывалось насилие, позавидовали бы снафф-фильмы.

Интересно, планировал ли Олег хоть когда-то это издать? В последний год своей жизни он превратился в настоящего затворника. Уволился с работы. Еще больше похудел и осунулся. Стал похож на гигантского жука-палочника с безумно сверкающими угольками глаз на пожелтевшем, как пергамент, лице. Его мир сузился до размеров комнаты, в центре которой, словно костер в пещере первобытного человека, горел монитор компьютера. И все-таки он жаждал признания. Кому как не мне было это знать.

*

«Мир под миром» назывался Нихиль. Ищущий сам дал ему это имя, потому что имя превращает Ничто во Что-то. С тех пор условия игры потеряли свое значение. Нихиль стал неотрывно следовать за ним, требовать его внимания, проникая в реальность даже при свете дня и рассказывая свои жуткие истории. И чем глубже он погружался в тайны этого гротескного мира, тем громче становился шепот, звучащий у него в голове.

…Мальчик бежит по грязному проулку, с трудом маневрируя между мусорными контейнерами и обломками старой мебели. Тяжелое дыхание отдается в висках бешеным ритмом. Объемный живот покачивается в такт движению.

- Ты попал, жирный!

Под тяжелыми, купленными мамой «на вырост», ботинками предательски трещит битое стекло. Мальчик знает, чем обычно заканчиваются такие погони. Сколько раз ему приходилось вытряхивать из портфеля собачье дерьмо? Сколько раз он застирывал пятна грязи и крови на своей одежде, чтобы отец не выпорол его за неопрятность? Но сегодня не тот день. Сегодня все должно быть по-другому. Его «новый друг» пообещал ему.

Напрягая последние силы, мальчик перескакивает кусок черного брезента и ныряет в ржавый остов телефонной будки. На куске фанеры с наивным детским рисунком запеклись пятна крови – дар Цветочному божеству. Сердце яростно колотиться о ребра, желая вырваться наружу через глотку. Он смотрит на «алтарь» невидящим взглядом, думая только о том, чтобы не задохнуться, а потом слышит пронзительный крик и глухой удар.

Кусок брезента остался снаружи, зацепившись за край открытого канализационного люка, а преследователя больше нет. Только в царящей внизу темноте колышутся белесые тени, и раздается тихий шорох. Мальчик делает несколько осторожных шагов и вытягивает шею, чтобы лучше рассмотреть, что же там происходит. Он не замечает, как его лодыжки медленно опутывают бледные стебли никогда не видевшего свет растения…

*

На следующий день я стоял на остановке, дожидаясь автобуса. Было еще не поздно, но из-за обложивших небо туч, казалось, не рассветало уже целую неделю. Дождь выстукивал монотонный ритм по орголитовой крыше. В забитых мусором ливневках гулко плескалась вода.

Город просто захлебывался в дожде, как и в тот день, когда мы расставались с Ольгой.

Это было уютное кафе на втором этаже торгового центра. По висящему на стене телевизору крутили попсовые клипы. Она устало взглянула на меня и сказала:

- Нам не стоит больше встречаться.

- Ты думаешь, он о чем-то догадывается? - настороженно спросил я.

- Нет, - Ольга отрицательно мотнула головой, словно желая стряхнуть с себя тяжесть переживаний. Волосы цвета упавшей в парке листвы рассыпались по плечам, влажно поблескивая в приглушенном свете ламп.

- Конечно, нет. Если бы он что-то узнал, я бы этого не перенесла. Он сейчас такой... - она задумалась, подыскивая слово, - уязвимый...

- Он все еще в поиске?

- Иногда мне кажется, что он уже нашел...

Ольга машинально разгладила лежащую на столе салфетку.

- Он теперь много пишет. Но, ты знаешь, от этого мне еще страшней...

- Все настолько плохо?

- Он превратился в одержимого. Ничего вокруг себя не замечает, бормочет под нос, пропадает где-то ночи напролет, а утром закрывается в своей комнате и стучит по клавишам... Иногда засыпает прямо на столе...

Она отвернулась к окну, всматриваясь в какую-то видимую только ей точку на перекрестке. Бескровные губы сжались в нитку. Темные веки подрагивали, словно крылышки насекомого. Я накрыл ее кисть ладонью, но она, казалось, даже не заметила этого.

- Знаешь, что самое страшное? Он не подпускает меня к себе. Игнорирует все расспросы. Запрещает входить в комнату и даже прикасаться к его компьютеру. Но однажды, когда его не было, я посмотрела, что он пишет. Это настоящее безумие...

- Тебя так напугало его новое творение? - я невольно улыбнулся, - Оля, ты не фанат жанра, тебя многое может шокировать, но это только текст, выдумка. Не стоит относиться к этому так серьезно.

- Ты не понимаешь, - на мгновение Ольга повернулась ко мне и глаза ее сверкнули сталью, - этот текст как будто живой. Он сводит меня с ума…

Она снова уставилась в окно, словно боясь потерять кого-то из вида. Я проследил за ее взглядом, но перекресток был пуст.

- Может, ты будешь смеяться, - на этот раз ей потребовалась почти минута, чтобы собраться с мыслями, - но иногда мне кажется, что я вижу тех существ, его персонажей... В реальности, понимаешь?

Прошел всего год, а многие события того периода уже успели сгладиться из моей памяти, словно происходили в другой жизни. Звонок Ольги и ее странный подарок заставили многое вспомнить и о многом задуматься. Я не мог понять только одного – что заставило ее так внезапно вернуться в мою жизнь?

- Она дала тебе...

Слова настигли меня, родившись из невнятного бормотания за спиной. Я вздрогнул и обернулся. Приземистая фигура отделилась от сгустившейся в углу остановки тьмы и шагнула в мою сторону. Лишенная интонации фраза - толи вопрос, толи утверждение - так и повисла в сыром воздухе вместе с кислым запахом мочи.

- Что?

Бомж смотрел на меня с таким любопытством и участием, что просто проигнорировать его я не смог.

- Дала, да? – его землистые ладони беспрестанно елозили по грязному синтепону, торчащему из боков разодранной болоньевой куртки - толи он пытался придать себе более презентабельный вид, толи просто вытирал их. В безумных глазах, словно в двух маслянистых лужах, отражался свет неоновой рекламы.

- Дорогу... Теперь ты найдешь дорогу... Надо будет заплатить...

- Денег у меня нет, - я, наконец, догадался, что происходит.

- У тебя есть ключ! – брызги слюны вылетели из скривившегося рта и растворились в зарослях спутанной бороды, - а если есть ключ, найдется и дверь...

- Слушай, мужик, - я постарался придать голосу решимости, - тебе че надо, а? Ментов вызвать или...

- Он жде-е-ет... - бродяга сообщил это таким тоном, словно вообще меня не слышал.

- Тьма принимает каждого...

Он говорил что-то еще, но я больше не воспринимал его слов. Я видел грязное, искаженное безумной гримасой, лицо, кривые зубы, серый язык, трещины на полопавшихся губах. А еще я видел, как что-то дергалось под полами его бесформенной куртки, бугрилось и перекатывалось с места на место резкими рефлексивными волнами. Что-то живое было там. Словно подобранный на улице котенок, которого суешь за пазуху, чтобы согреть, а он лезет наружу. Только у этого типа там мог оказаться целый выводок кошек. Или крыс.

Я заворожено наблюдал, как зашевелились куски синтепона, как тени сгустились вокруг, превращая их в подобие живых отростков. Что-то готовилось выйти наружу, и я был обречен это увидеть. Но не успел.

Мокрый шорох шин за спиной развеял наваждение. Фыркнула выхлопная труба автобуса, со скрипом разъехались в стороны металлические створки дверей. Меня окатило волной душного воздуха с запахом бензина, и я попятился к спасительному проему, все еще не в силах отвести взгляд от бродяги.

- Когда Безумный Слепец начнет говорить, ты не сможешь заткнуть уши!

Пальцы впились в гладкий поручень, и я спиной вперед ввалился в полупустой салон. Двери со скрипом съехались, но это не спасло меня от последних слов старика.

- Ты сам станешь его языком...

*

…Они сидят на трубах центрального отопления, весело о чем-то переговариваясь. На первый взгляд - обычные подростки. Среди них даже есть девочка. Худенькая, угловатая, она прячет грязные патлы под капюшоном толстовки с волчьей мордой на груди. Большие, широко посаженные глаза мерцают холодным антрацитовым блеском – у девчонки, не у волка – но в целом, они неуловимо похожи. Тот же хищный оскал, то же ощущение превосходства над окружающими во взгляде.

Мальчишки другие. Большеротые, лобастые, с явными признаками вырождения на лицах. Они толкаются и смеются, подтрунивают друг над другом, но они уже давно не дети. Это легко понять по их липким взглядам, ощупывающим пустынную улицу в поисках новой жертвы для своих развлечений.

Они беспризорники. Днями "тусются" у дверей гипермаркетов и на автостоянках, в руках неумело намалеванные таблички - "Маме на операцию" или "Не ел три дня". А когда стемнеет - высыпают собранную мелочь в хлюпающие сливные канавы. Маленькая жертва, чтобы Тот, Кто Присматривает за ними, даровал удачу в другом промысле. Насилие и страдание - неотъемлемая часть их жизни.

В руках у девочки дорогой смартфон. Брезгливо, словно само существование гаджета вызывает в ней омерзение, она касается экрана тонким пальчиком - листает фотографии. Пацаны довольно хохочут. Корчат гримасы, видимо пародируя кого-то на фото. Это длится несколько минут, а потом им становится скучно. Девочка разжимает пальцы, и плоский прямоугольник падает в бетонную крошку. Не переставая хихикать, подростки "снимаются" с насиженных мест. Ветер треплет полы драных курток, ерошит волосы. Толпа медленно растворяется во мраке…

Ищущий видел те фотографии. Не смог справится с любопытством и просто пройти мимо. На расчерченном тонкой сеткой трещин экране - мужчина лет сорока, предположительно хозяин смартфона. Вспышка выхватывает из темноты лишь отдельные элементы общей картины. На каждом фото - что-то новое. Скрученные толстой алюминиевой проволокой запястья и лодыжки. Неподдельный ужас, застывший на бледном лице. Искромсанная в лоскуты кожа и грязные иглы использованных шприцов, впившиеся во вздувшиеся вены. Силуэты мучителей едва проступают в окружающем жертву мраке, но их глаза горят отраженным светом вспышки, и от того кажется, что это вовсе не люди…

А еще он успел увидеть, как резкий порыв ветра сорвал с девчонки капюшон, и редкие волосы взвились в воздух, открывая белесые шишковатые наросты на кривом черепе, отдаленно похожие на недоразвитые антенны насекомого.