Рассказы о Древней Руси⁠⁠

Вашему вниманию предлагается часть из серии рассказов о жизни священника Афонасия, который участвует в расследовании преступлений, либо разрешении других "неприятностей" жителей местных сел. Время описываемых событий - 16 век, тогда действительно имелись случаи привлечения священнослужетелей к расследованию уголовных дел.

Пикабу читаю давно, но пост мой первый. Рассказы ранее нигде не публиковались, пишу недавно, просьба излагать конструктивную критику в комментариях, стараюсь повышать качество своей работы.
Если пост вызовет интерес у читателей, публикации будут продолжены.

Коготь оборотня

Семья Любачевского священника отца Офонасия мылась в бане. Мылась, как и положено было "Домостроем", в субботу. Полдня баня топилась. Топилась по-черному. Таким способом, по-черному, то есть без трубы, дым выходит в открытую дверь или особое волоковое окно, в шестнадцатом веке топились не только все бани, но и избы. “Горечи дымныя не претерпев, тепла не видати”. Копоть оседала на потолке и на стенах. Немного неудобно, но, как было замечено, в прокопченные дома труднее было пробраться любой, из огромного числа, заразе тех лет, той же чуме. Ну так вот, отец Офонасий мылся в бане со своей семьей. Мылся, млея от удовольствия. Уже сам отец Офонасий, снимая первый жар, два раза, покряхтывая, березовым веником парился, уже и супружница его, попадья Наталья, парила его, а после небольшого роздыха подверглась, растянувшись на полке, тому же истязанию. Затем берёзовой порке подверглись дети отца Офонасия и Натальи, Нестор, Семён и Настя.

Наталья и дети уже ушли, баня остывала, а отец Офонасий собирался, не торопясь, смакуя последние "банные" минуты и вдыхая с удовольствием горько-сладковатый, сырой запах продымленных стен. Отец Офонасий в чистой рубахе и портах вышел на свежий осенний воздух и пошёл к дому, предвкушая ядреную прохладу кваса и вечернее общение с семьей. Неожиданно из сгущающейся темноты навстречу отцу Офонасию вышла Наталья. "Батюшка, к тебе ходоки". - "Какие ходоки, матушка?" - "Из Калиновки, вон на завалинке сидят. Просила в дом, не идут. Разговор, говорят, к тебе, батюшка". Отец Офонасий подошел к трём тёмным фигурам на завалинке. Они поднялись навстречу священнику, разом снимая шапки. В скупом освещении четко выделялись только их очертания. "К тебе, батюшка, - начал самый высокий из них густым грудным голосом, - обществом направлены. Беда у нас". - "Что такое? Какая беда?" -"Скот у нас стал пропадать, батюшка. А надысь козла увели". - "Татьба? Воровство? Так ведь к губному..." - "Хуже, батюшка". - "Хуже? Что же будет хуже татьбы?" - "Оборотень батюшка". - "Что? Оборотень? Что за

напасть?" - "Оборотень в медвежьем обличии. Просим тебя, батюшка, защитить. Отслужи, будь добр, особую службу, охрани от нечистой". - "Вот оно как, - задумался отец Офонасий. - Завтра, мужики, Воскресная служба. А вот через день буду у вас в Калиновке. Тебя как зовут?"- спросил вдруг отец Офонасий у того, что стоял слева от него. "Власом, - ответил тот немного удивленно и от этого, наверное, давший в конце петуха. "Брагой своей угостишь, Влас?" - "Брагой? Откуда тебе известно про мою брагу, батюшка?" - "Запах, сын мой. Запахи вокруг нас, и они многое про нас рассказывают". - "А разве можно попу брагу пить?" - немного дерзко высказался третий из мужиков грубым голосом. "Я дара Божьего не порицаю, но порицаю тех, кто пьет без удержу", - цитатой ответил мужику отец Офонасий. А Власа спросил: "Так угостишь?" - "Угощу, батюшка, приди только". - "Приду, приду, через день", - еще раз пообещал отец Офонасий.

И действительно, через день, на телеге с запряжённым в неё Соловком, конём семьи священника, проехав несколько вёрст по грязной от дождя дороге мимо сжатых полей, отец Офонасий появился в Калиновке. В том, что отец Офонасий отправился в Калиновку без лишних расспросов, не было ничего необыкновенного. Кикиморы, оборотни, черти, домовые частенько наведывались тогда в общество людей, и те люди не зазнавались и признавали нечистую и не называли суеверием. Священника встретили представители общины, среди которых были и Влас, и высокий мужик, которых отец Офонасий опознал, в первую очередь по голосам. После положенных приветствий, недолго размышляя, приступили к делу. Взяв с телеги мешок, отец Офонасий вынул из него ризы, в которые тут же и облачился. Также из мешка появились кадило, кропило, берестяная фляга с освященной водой и чаша. В то время, как отец Офонасий начал облачаться в свои одежды и готовиться к исполнению требы, деревенские, глядя на него, уже стали проникаться духом таинства. На церковные богослужения они ходили в любачевскую церковь, но случалось им там бывать довольно редко, обычно по большим праздникам, и теперь они почувствовали эту свою оторванность, а присутствие действующего священника настраивало на торжественный лад.

Задача отца Офонасия состояла в освящении места, на котором стояла деревня, для чего нужно было совершить богослужение, обойти деревню, создав священный защитный круг. Особого труда это не представляло, так как деревня состояла из семи дворов, правда, разбросанных друг от друга. Отец Офонасий справлял службу чинно, не торопясь, обходя деревню размеренным шагом, от сердца произнося слова молитвы и с удовольствием вдыхая присовокупившийся к запаху воскуренного ладана запах из смеси увядающих трав под его ногами. После того, как служба закончилась, и отец Офонасий произнес "Аминь", деревенские вздохнули облегчённо и уже не чувствовали себя совершенно оторванными от церкви и посещение ее по большим праздникам, может и не всем, казалось достаточным. А отец Офонасий был уверен, что калиновские, для верности, тайно принесли дары и поганому богу Велесу, языческому скотьему богу.

"А все же любопытно узнать подробности о вашем оборотне, - попросил любопытный отец Офонасий. - Как он вас окрутил?" - "Поперву появился, - взялся рассказывать Трофим, высокий худой мужик, борода лопатой, - у моего загона скотьего, коша". - "Почему же за оборотня принял, а не просто за медведя?" - "Вот то-то и оно. Поперву смотрю, в сумерках, человек незнаемый идёт. Да чудно идёт, всё ближе и ближе к земле прогибается. Занемог или прячется? А враз гляжу, кувыркнулся по земле, а потом встает - и медведь уже, хозяин косолапый. И прямо ко мне в кош. И глаза горят - сжелта. Оробел я. А он хлоп моего козла лапой и уложил одним ударом. И взвалил на себя, и утащил в тот вон лес". - "Всё?" - "Всё как было". - "Ой ли? Не от лукавого ли байка?" - засомневался отец Офонасий. - "Мы тоже не поверили Трофиму, - сказал стоящий рядом с Трофимом мужичок, кривой на один глаз, - пока сами не узрели". - "Тебе только и подтверждать, - глядя на его кривизну, подумал отец Офонасий. - Один глаз на мельницу, другой на кузницу". Но кривого Егора поддержали. "У кривого Егорки глаз шибко зоркий", - вспомнил начало пословицы отец Офонасий. "Так. Ещё два раза появлялся. У Власа козла унес и у Нефёда овцу. И всё по слову Трофима случилось. Человек кувыркается, а потом медведь встает". - "А скотину пропавшую искали?" - "Искали. Напрасно. Ни ножек, ни рожек". - "У помещика своего защиту искали?"- "Искали. Не поверил он. Да и нет его теперь. На смотр вызвали, конно, людно и оружно".

Отец Офонасий понимающе кивнул. "Конно, людно и оружно", это ему хорошо знакомо. Много раз являлся на военные смотры с прежним помещиком, отцом нынешнего, его, отца Офонасия, отец, боевой холоп. Помещику земля давалась не за красивые глазки, а за службу государю. Военную службу. Свой помещичий надел помещики отрабатывали ранами, увечьями, потерянным здоровьем, а то и жизнью. Прежнего помещика, Акинфия сына Аникеева, как и отца священника Офонасия Якова, свели в могилу болячки, набранные в военных походах. А их при государе Иоанне Васильевиче Грозном оказалось достаточно и более того. И нынешнему помещику Алексею сыну Акинфиеву следует по первому зову являться на смотр конно, людно и оружно и выступать в походы. Иначе землю отберут в казну.

"В таком случае показывайте, христиане, где оборотень шастал, - попросил отец Офонасий, надеясь прощупать случай с другого боку, а больше из любопытства. Найти какие-либо следы после прошедших дождей отец Офонасий не надеялся, но с чего-то начать хотелось. Да вот хотя бы у того же Власа. Влас показал место за своим загоном, где кувыркнулся в бурьян человек и обернулся медведем. А на одной жерди загона увидели следы глубокие от когтей косолапого. "За какие грехи напасть эта?" - вздохнул Влас. "Может и есть какие, - мрачно произнес кривой Егор. - В старину предки наши хозяина косматого почитали". Но тут же Егор прикусил язык, встретившись со взглядом отца Офонасия. На других местах "шастанья" оборотня, кроме того же потоптанного и поломанного бурьяна, следов не обнаружили.

"Тёмное дело, - подвел итог отец Офонасий. - И всё время в сумерках появляется? Ну да, так и положено". Отец Офонасий засобирался домой, однако его не отпустили, не покормив, а затем сложили в телегу причитающуюся плату зерном, мёдом, яйцами, гусем за богослужение. Пришёл и Влас с ковшом браги. "Не обидь, батюшка, обещался отведать". Батюшка не обидел и выпил брагу

всю до донца. "Хороша брага, Влас. Овсяная". - "Так". - "Ну, бывайте, христиане". Отец Офонасий дернул вожжами и Соловко послушно потянул телегу в сторону дома. Только не суждено было отцу Офонасию добраться скоро в Любачево.

Началось с того, что как только телега выехала за околицу Калиновки, дорогу, прямо перед копытами Соловки, перебежал заяц. "Что за напасть", - подумал про себя отец Офонасий и перекрестился. Перебежавший дорогу заяц - плохая примета. В то время в приметы верили даже священники. Это в наше время во всякую чертовщину верят просто не религиозные люди или неверующие. А не проехал отец Офонасий и версты, как его настиг верховой. Они переговорили, и батюшка, как тогда выражались, поворотил оглобли, направившись в сторону деревни Почайки, пять дворов. Верховой ускакал вперед. К этому времени в голове у отца Офонасия загуляла во всю силу овсяная брага Власа, и священник, не печалясь по поводу новой загогулины и не замечая недовольного гоготания гусака в лукошке, затянул песню:

Повадился, повадился вор-воробей

В мою конопельку, мою зеленую

Летати, летати

Мою конопельку, мою зеленую

Клевати, клевати

Уж я его, уж я его изловлю, изловлю

Крылья-перья, крылья-перья ощиплю, ощиплю.

Возможно, на священника нашла веселая пора, а, возможно, он всё-таки размышлял таким образом о краже скота, и песня помогала ему в каких-то размышлениях об оборотне. Что за напасть в Почайке? Верховой рассказал, слух по деревне вдруг пошёл, будто сегодня в Почайке оборотень появится. История приобретала новый оборот и осложнения. Отец Офонасий даже подумал, а хватит ли ему сил бороться с нечистью? Но сам же себе и ответил: "Богу вверяю себя. А после этого кого убоюсь". И, озираясь вокруг, запел:

Ой, поля мои поля, ой, леса мои леса...

"Здорово, здорово, Пахом, - поприветствовал отец Офонасий совершенно седого почаевского старика, народившегося внука которого священник крестил на днях. - Не живётся вам спокойно".

Почаевские, человек пять, встречали батюшку, сняв шапки, когда он остановил телегу. Здесь же был и сын Пахома Глеб. Молодой ещё, стеснительный, с ясным взглядом. "Мы, батюшка, безвредно живем. Нечистой неймется, гоношит всё против добрых христиан". - " А скажите, добрые христиане, откуда слух взялся об оборотне?" - спросил отец Офонасий. "Дык... Таво... Откуда?" - старик Пахом в замешательстве обернулся к стоящим за ним. Те озадаченно переглянулись и стали чесать в затылках. Чесали долго, отец Офонасий не торопил, давая им время пораскинуть умом.

"Дык, - заговорил, наконец, один из них, начиная с почаевского "дык" вместо "так", - вона Акулина давеча сказывала". И он указал на бабу у колодца. Впрочем, у колодца их стояло три. "Какая же?" - "Дык, тучная, в синем платке". Отец Офонасий узнал Акулину, недавно отпевал умершего деверя её. Позвали Акулину, и выяснилось, что ей об оборотне сказала Агафья, оказавшаяся здесь же у колодца. Подошедшая Агафья точно помнила, что услышала об оборотне от Василины, жены Богдана-пасечника. Ни Василины, ни Богдана среди присутствующих не нашлось, но третья баба, не преминувшая подойти, Глафира, точно знала, что Василине об оборотне стало известно от Катерины по прозвищу Сычиха или от Федьки Занозы, или Егора Кривого из Калиновки. "Егор Кривой что у вас потерял?" - "Брат у него здесь сродный, частенько наведывается". - "Дык, Егору Кривому я об оборотне сказала", - призналась Акулина и накинулась на Глафиру. "А ты, Глашка, не знаешь, не мели". - "А что мне? - вскинулась Глафира. - Что люди говорят, то и я". Бабы начали перебранку, и мужики прогнали их к колодцу.

"Дык что, христиане, будем службу служить?" - посмеиваясь, спросил отец Офонасий. "Дык, будем", - ответил Пахом, а остальные дружно закивали головами, соглашаясь. И состоялось то же самое: отец Офонасий облачился в ризы, воскурил кадило, служил службу и обходил деревню по осеннему полю, вдыхая травные запахи. И теперь уже почаевские, начиная с облачения священника, обещали себе чаще приходить в церковь, а в завершение службы эта мысль уже не так сильно вдохновляла их. Особенно, когда во дворе

Пахома они укладывали "подарки" в телегу отца Офонасия за совершенную службу. Среди подарков, кстати, была молодая гусыня, в пару гусаку из Калиновки.

"Дык, а как, если все же явится оборотень?" - засомневался Пахом, то поглаживая свою бороду, то поглядывая на "подарки", то чеша в затылке. "Так мы проверим", - подмигнул ему отец Офонасий. - "Дык, как?" - "Сегодня обещал явиться? Вот мы и поглядим".

И договорились. Дождавшись сумерек, спрятаться мужикам недалеко от скотьего загона дедушки Пахома. Их семья самая домовитая, разжились добром, скота немалое количество. И козлы есть, до которых медведь-оборотень так охоч. Из остальных загонов в деревне скотину увели в хлева. Сговорились, когда оборотень подойдёт к загону, призвав крестную силу, кинуться скопом на него и попортить шкуру хозяину косматому, чтобы, если и не одолеть его, то отвадить от Почайки. Засаду устроили перед загоном с двух сторон, улегшись в бурьян. Мужики сжимали в руках вилы, рогатины и топоры. "У нас ещё случай, отец Офонасий, - устраиваясь рядом с батюшкой, сказал Глеб, сын Пахома. - Баженка пропал. Ушел в лес сегодня раным-рано поутру на охоту и не возвращается. Обещался после полдня. Олеся, жена, переживает". - "Вернётся, авось", - равнодушно пообещал другой мужик, Андрей, с лицом в бородавках. Отец Офонасий промолчал, в голове только покружилось: " В темном лесе, В темном лесе..."

Затем священник, помучившись некоторое время, усадил себя в бурьян так, чтобы не выдать своего присутствия, но и ясно обозревать окрестности. Ожидали оборотня от леса. Ждать пришлось долго. Вот подступили сумерки, вот они стали сгущаться, а никто из леса не появлялся. Мужики заскучали и даже стали впадать в дремоту. "Брехня всё. Да и молебен отслужили". И всё же он появился. Маленький человек в серой одежонке. Выйдя из леса немного правее от засады, маленький человек суетливо заходил вдоль опушки, как бы ища след. Странно и жутко выглядело его лицо. Даже в сумерках плоское и неестественно белое. Вдруг он замер, навострился на загон и быстрыми, мелкими шагами засеменил к нему. Поначалу его тело было напряжено и вытянуто в палку, но чем ближе он подходил, тем расслабленнее становилось тело. Оно стало сгибаться, скрючиваться, скручиваться и совсем припало к земле. Густота ли сумерек, волнение ли отца Офонасия, ещё ли чёрт знает что, заставляло видеть движение этого маленького человека то в обычном порядке, то прерывистом, словно он, шагая мелко-мелко, вдруг делал мощный рывок вперёд сразу на пару-тройку саженей. И всё это во все более и более скрюченном положение. И вот произошел ожидаемый кувырок. Тело исчезло в бурьяне и тут же из него... поднялся на двух лапах огромный, преогромный медведь. Росту он казался больше трехаршинной сажени, невероятно мохнат, шерсти тёмно-бурого, почти чёрного цвета. Оборотень заревел, глаза его блеснули желтым светом, он упал на четыре лапы и, отмахивая куски расстояния, ринулся к загону. Его тяжелое дыхание, наводя ужас, растекалось по округе. У отца Офонасия кровь застыла в жилах, а сердце словно кто-то схватил ледяной рукой. Он как сидел, так и не мог пошевелиться. Медведь, вмиг оказавшись у загона, ударом лапы сбил верхнюю жердь. Раздался треск дерева. Мужики правой засады вскочили и, не долго думая, бросились наутек без оглядки. Кто-то из них заверещал паскудно. Медведь рыкнул в их сторону, и из его пасти полыхнул огонь. Засада, в которой сидел отец Офонасий, вся вжалась в землю. Бородавчатый Андрей, плотно припадая к земле, быстро работая коленями и локтями, уползал в сторону, оставляя след сорванного дерна.

Об оружии и отпоре не вспомнил ни один человек. А оборотень уже орудовал в загоне. Налетев на перепуганное и тоже застывшее в ужасе стадо, оборотень одним ударом уложил белого козла, закинул его себе на спину и ринулся обратно, с легкостью перепрыгнув заграждение загона. Он теми же огромными скачками достиг леса и скрылся в нём. Только после этого, оставшиеся на месте мужики, а с ними и отец Офонасий, стали приходить в себя.

"С нами крестная сила", - широко перекрестившись, произнёс священник. - "У меня, кажись, волосы на голове зашевелились," - признался Глеб. - "А у меня все остановилось", - признался отец Офонасий. Во всем теле он чувствовал холод, особенно холодными

были ступни ног и пальцы рук. Левая рука судорожно сжимала вырванный пучок травы, весь смятый в ком. "Что же теперь будет, батюшка?" - непонятно спросил Глеб. "Утро вечера мудренее, сын мой", - был ответ отца Офонасия.

Переночевал отец Офонасий в доме у Пахома. Его, как гостя, уложили на самое лучшее место, на печи. Сами хозяева улеглись на полатях да по лавкам. Проснулся отец Офонасий рано, заслышав, как возится в своем “бабьем куту” у печи хозяйка, готовя завтрак. За завтраком Пахом скорбел об утерянном козле, пенял, что не оборонили. Сильнее досталось Глебу. Глеб оправдывался: "Оробел я, тятя. Очень уж он страшной". - "Все мы приужахнулись," - помог Глебу отец Офонасий. Подумав, он сказал: "Надо с начала начинать". - "Чего начинать-то, батюшка? Козла не вернешь," - сердился Пахом. "Козла, думаю, не вернешь. А вот впредь не допустить... Надо посмотреть". - "Чего смотреть? Смотри, не смотри, нет козла".

Идти осматривать место происшествия отказались что Пахом, по причине переживаний о бедном белом козле, что Глеб, из-за пережитого ужаса, от которого пока не оправился. Не сказать, что и отец Офонасий совсем забыл о пережитом страхе, только причитания Пахома заставляли чувствовать его, отца Офонасия, какую-то вину и ответственность за произошедшее.

Священник вышел к скотьему загону. Загон был пуст. Животных вывели на пастбище. Отец Офонасий подошёл к тому месту, где оборотень сломал жердь. Хозяйственный Пахом уже починил изгородь. Священник внимательно огляделся. Что это? Клок шерсти на жерди, что пониже сломанной. Медведь зацепился за сучочек, когда перепрыгивал изгородь. Отец Офонасий спрятал черно-бурый клок в рукав. А это что? Священник поднял с земли костяной крючок. "Что нашёл, батюшка?" Глеб все же пришёл. "А погляди. Коготь?" - "Коготь. Это он когда по жерди ударил. Большой. Большой зверюга". - "Это хорошо," - задумчиво произнёс отец Офонасий и сунул коготь в рукав. "Что ж хорошего, батюшка?" - удивился Глеб, невольно озираясь по сторонам. "А на один коготь у оборотня теперь меньше. А? Теперь он не так страшен. А, Глеб?"

Глеб криво усмехнулся. "А что, Баженка вернулся?" - вспомнил отец Офонасий. "Нет, не вернулся". - "Угу. Пойдём дальше, Глеб".

Глеб неуверенно потоптался, однако вслед за отцом Офонасием перелез через изгородь. У них было чувство, словно они проникали во владения оборотня. Вдвоём проследили путь оборотня до места его появления. Видно было, что чудовище двигалось огромными скачками, взрывая когтями землю и вырывая траву. Место его обращения в медведя нашли легко. Здесь бурьян был сильно помят и поломан. "Вишь, сколько намял травы, злодей, словно раза три кувыркнулся, а то и по земле катался. А ведь только раз. А, Глеб?" - "Не помню, - признался Глеб. - Только ведь огромный он. Враз может все перемять". - "Огромная орясина, верно. А ещё говорят, у страха глаза велики, да ничего не видят. Верно?" - "Я его, батюшка, на всю жизнь рассмотрел. Огромный". "Огромный и страшный, что есть, то есть".

Ползали по месту прямо на коленях, так велел отец Офонасий. Он, похоже, что-то искал, что-то определённое, но не находил. Глеб же с торчащего обломка чертополоха снял ниточку и подал её отцу Офонасию. Священник внимательно рассмотрел её: "Тонюсенькая. Серенькая. Все правильно. С одежонки того человечка. Молодец, Глебушка". И ниточка, конечно же, отправилась в глубины рукава рясы священника. А вот как потянуть за эту ниточку отец Офонасий, похоже, не представляет пока, показалось Глебу.

В глубоком раздумье и с чувством вины перед почаевскими уезжал отец Офонасий из деревни. Жители провожали его угрюмо и недовольно, косились на увозимые телегой попа харчи. Отец Офонасий будто и не замечал этих взглядов. На него как раз напала икота.

продолжение следует...