Рассказ. Дежавю, ч.1⁠⁠

Сегодня я убил женщину. Я не справился с управлением автомобиля, и произошла авария, которая унесла жизнь невинного человека. Время смерти: семь пятьдесят три. Перед моими глазами багровеет закатное солнце, где-то неподалеку родители успокаивают плачущего ребенка, сигналят автомобили, которым я заблокировал проезд. Несколько человек, оказавшись свидетелями этого происшествия, суетятся вокруг и пытаются помочь друг другу. Я боковым зрением вижу и дорисовываю картину, как седеющий мужчина делает искусственное дыхание пострадавшей, другие пытаются остановить кровь, кто-то звонит в скорую помощь и полицию.
Что же всеми этими людьми движет, когда они так отчаянно стараются спасти жизнь незнакомого им человека? Какую меркантильную цену они назначают за эти действия, прикрывая их эмпатией? Придет ли им от случившегося осознание, что сегодня - самое время жить? Бросят ли они чужие мечты ради своих собственных? Мой ответ - нет. Я давно пришел к тому, что человечество безнадежно в своем невежестве. Мои размышления растворяются в тот момент, когда я смотрю на эту самую растерянную эфемеру - она приближается ко мне по узкой дороге, заставленной вдоль маленькими, как будто кукольными домиками и деревьями.
Погибшая направляется ко мне, не обращая внимания на шум и суету вокруг. Внезапно оторванные от тела души всегда так поступают, и это сильно облегчает мою работу. Мне нравится называть это миссией, которую я несу в этом мире, а я занимаюсь этим ремеслом более девяти сотен лет. Но сегодня - мой последний день в качестве проводника в мир мертвых. Хотя люди придумали нам более красивые названия - жнец смерти или ангел смерти, игнорируя ту правду, что в самой смерти нет ничего красивого. Люди часто романтизируют вещи, которые не понимают или боятся, тем самым стараясь добавить порядок в хаос, в котором им так неудобно жить. Они хотят, чтобы все было объяснимо и приобретало форму, поэтому и запирают разные явления в темницы слов.
«Вначале было слово», - сказали люди, упуская саму суть мироздания, которое не раз им показало и доказало, что лучшее в этом мире словами не объяснить и невозможно дать этому ни имени, ни формы, если нет желания исказить или уничтожить. Чувство, которое испытывает мать, держа на руках своего новорожденного младенца или ощущение дежавю, эмоции при встрече с родственной душой. Только никогда не ощущавший этих переживаний может описать их словами.
Этот список безмерного чуда бесконечен, и в этом есть их огромная ошибка всех времен - наглухо закупорить и ограничить его в слова “счастье” и “любовь”. Им также были подарены сакральные знания, которые они спрятали в слова “сознание” и “интуиция”. Люди даже их умудрились растаскать на рваные и бессмысленные лоскуты определений, лишив себя прямой связи с источником мироздания.
Чем больше негодования во мне растет, когда я размышляю об этом, тем лучше я осознаю, что должно быть я утратил желание этим заниматься, меня больше не трогает происходящее на этой стороне. Я не испытываю щемящую тоску по жизни, и во мне не осталось сопереживания и надежды. Я ничего не чувствую, я все растерял по дороге к своему спокойствию, тут остались только пустота и полное безразличие ко всему вокруг, даже к сохранению тайны и баланса существующего цикла рождения и смерти.
Но, не смотря на мою ошибку случайно отнять жизнь у человека сегодня, я в основном справлялся без потерь даже с очень сложными случаями. Обычно сложнейшая работа проводится с душами буддистов, потому что их трудно убедить в том, что смерть с ними случилась. Помню одного буддийского монаха, который игнорировал меня, во что бы то ему ни стало, и сохранял стойкость, пока не начал привлекать к себе другие потерянные души, которым необходима энергия жизни, чтобы находиться в этом мире. Я нашел его истерзанным оголодавшими духами, бродившими по Ханою, ведь такие материи безлики и кочуют по всему миру, привлекаемые живыми, которые потеряли связь с физическим миром, заблудившись в лабиринтах своего бессознательного, но все еще не оторваны от тела.
Интересно, что безликие души тоже когда-то были людьми, которые так и не смогли смириться со своей смертью. Поэтому они остаются здесь, чтобы завершить свои дела и успокоиться. Со временем скитаний, они постепенно забывают первоначальную идею и смысл, у них остается только ощущение, что они должны были сделать что-то очень важное, но уже не помнят что именно. Их все еще продолжают держать здесь неотпущенные события их прошлой жизни, которой больше не существует. Они перестают помнить себя, своих предков и потомков, у них больше нет причины находиться между двумя мирами, поэтому они просто потерянно блуждают. Их лица стираются, смысл существования растворяется во времени и забвении.
Я ничем не лучше их, нас отличают только память и одежды жнеца. Я, так же как и они, безнадежно долго блуждаю здесь, настолько, что перестаю помнить самого себя. Мое время на земле заканчивается, я растворяюсь в пустоте и безразличии перед незнанием, что будет потом. Я начинаю забывать причину, почему я согласился на эту участь - быть ангелом смерти. Все, что мне остается - это по инерции двигаться по предназначенному мне пути нарастающего одиночества, среди руин и отголосков прошлого. У меня больше не остается веры, что я могу хоть что-то исправить. Я уже не помню черты ее лица и цвет глаз, который всегда был глубоким, хотя теперь я в этом сомневаюсь. Я все еще вижу сны, где она рядом, но это всего лишь тусклые фрагменты воспоминаний, коварная игра моего воображения.
Сейчас мне кажется, что я все придумал, что ее никогда и не существовало. Оливия. Ее звали Оливия. С нее и началась моя история, тем самым летом, таким же знойным, как и мое желание жить. Я помню ее аромат, который увлекал меня и кружил голову. Вот она бежит передо мной, волосы собраны в высокий хвост и тонкая шея то появляется, то исчезает за ними. Запах свежей зелени, росы и утреннего августа. Ее тонкие запястья в моей руке. Она мое притягательное и мягкое лето. Мне было важно не то, как она выглядела, а то, кого я сам видел в ней.
Нам по шестнадцать, она смеется так игриво и смело, что я тоже смеюсь в ответ. Я в нее влюблен. Она бесподобна в своей легкости и любви к миру. Мне очень нравится, как она проживает свою прекрасную жизнь. Она искала счастье, а находила себя. Мы оба делали то, что хотели и благодаря этому были свободны.
Нам по восемнадцать и вот она отошла назад для разбега и через несколько секунд уже прыгнула в воду с трехэтажной заброшенной башни у пристани. Она говорила, что ей не было страшно, и я ей верю. Мой бесстрашный и солнечный феникс. В то время она считала, что стоить планы бессмысленно, потому что никогда не знаешь, проснешься ли ты завтра утром. Но, тем не менее, она всегда их строила и старалась им следовать. По ее словам, планы ее успокаивали и приносили ощущение безопасности.
А вот она украшает беседку полевыми цветами и что-то щебечет про мой день рождения, у нее грандиозный план и мне он совсем не нравится. Она шутливо вздыхает, откидывает голову назад и растворяется в своих размышлениях. Так свободно и непосредственно, что я не могу отвести от нее глаз. Она берегла в себе ребенка, но была слишком разумна, чтобы показывать это. Но она показывала его мне, и это был наш секрет. Рядом с ней я чувствовал себя особенным. Я чувствовал себя нужным.
Нам по двадцать, и я крепко ее обнимаю и укачиваю как дитя, чтобы ей стало легче и спокойнее. Она в очередной раз завалила экзамен для поступления в институт. Я вижу капризную печаль на ее лице, ощущаю переполняющую ее обиду по несбывшимся надеждам. Мне хочется забрать у нее эту грусть себе. Но порой, чтобы кому-то помочь, нужно просто его обнять. Поэтому я повторяю ей, что жить здесь и сейчас - это лучше, чем много лет учиться в институте, как надо жить. Она так расстроена и уязвима в этот момент, что я теряюсь, я полностью обезоружен. Каждому человеку нужен кто-то, с кем с благодарностью можно быть уязвимым. Я буду ее броней.
Годом позже она запорхнула ко мне в лабораторию, вся взъерошенная и до нитки промокшая. Мне хочется ее согреть, и я спешу снять с нее пальто. Ее глаза горят идеей, она не может стоять на месте и в нетерпении ждет, когда я разберусь с мокрой одеждой. Она бежала ко мне со всех ног, чтобы рассказать это. Когда она говорит, ее голос дрожит, она торопится и путается в словах - я совершенно ничего не понимаю из сказанного. Вообще ничего от начала и до конца, возможно, это был другой язык или не язык вовсе. Но я чувствую, как ей это важно, как она изо всех сил старается убедить меня. Мне остается лишь смотреть на нее, как она взмахивает рукой, что-то увлеченно объясняет и приводит аргументы. В моей голове белый шум, и я практически ее не слышу. Когда она замолкает и переводит дух, вопрошающе делая шаг в мою сторону, я загадочно киваю и соглашаюсь. Она сначала не верит, а потом осознает, и ее лицо начинает сиять от радости. Она улыбается и начинает плакать. И одновременно смеется. И мне уже не важно, что именно она предлагала, и пусть я ни слова не понял, я готов перевернуть мир и поддержать ее в этом, да и в любом другом, лишь бы она продолжала так улыбаться. Она моё счастье.
Мы были искренне счастливы, и пили те дни до последней капли, с воодушевлением смотрели в будущее и принимали настоящее без сожалений о прошлом. Мы не теряли времени, ничего не зная о жизни, мы стремились ее жить. Были наивны и создавали свой собственный мир, наполняли его общими воспоминаниями и имели наглость и отвагу проявлять себя, мечтая о грандиозном и не стесняясь довольствоваться простыми вещами, будучи уверенными, что все должно быть легко. Это длилось бы вечно, если бы я не заболел.
Спустя несколько лет у меня обнаружили рак. Я рассмеялся, в тот самый момент мне ничего другого не оставалось. Мне вдруг вспомнилось, как мой отец как-то сказал, чтобы я жил свою единственную жизнь бесстрашно и с доверием к себе, чтобы не быть одним из тех, кто умирает так и не поживши. Значит ли это, что я торопился жить настолько, что моя жадность была наказана?
С тех пор все изменилось, несмотря на веру, что это какая-то ошибка, урок, чья-то дурная шутка, я чувствовал себя загнанным в угол. Совершенно обезумевший от несправедливости мира и страха за будущее, я так и не смог смириться с предлагаемой мне судьбой. Мне всегда хотелось думать, что я сам создаю ее, и в моей жизни будет все то, во что я верю. А я верил, что стану великим, буду полезен этому миру не меньше, чем он мне. Я хотел прославиться и стать выдающимся человеком. Теперь я хотел бы быть просто здоровым.
Болезнь забирала мою жизнь со зверской скоростью, Оливия успокаивала меня, ведь разум все еще был при мне. Но вскоре я стал находить себя в местах своей квартиры и не помнил, как попал туда. Я делал усилие и притворялся перед ней, старался сохранять привычный мне оптимизм, но, оставаясь в одиночестве, я превращался в самое напуганное в мире существо, нагнетаемый порывами отчаяния, я метался из угла в угол, выл до истомы, пока от усталости не отключался. Я ломался изнутри. Я иногда ловил себя на осознании, что уже был сломлен. Оставалось только одно желание, чтобы это из меня вынули, чтобы мне помогли избавиться от этого. Чтобы все стало как раньше.
Но как раньше уже никогда не было, я отдалялся от Оливии, иногда целыми днями не подходил к двери, я поддавался своему личному безумию и агонии. Я был слабее, чем думал о себе, мне хотелось верить в везение, но когда я не видел этому подтверждения, я отрекался от всего, что мне было по-настоящему дорого. Я отрекался от нее. Оправдывая себя тем, что таким образом я готовлю Оливию к жизни без меня и хочу, чтобы она привыкла к моему отсутствию, я увеличивал дистанцию между нами. В то время я был исключительным глупцом, думая за нас двоих, не спросив ее согласия. Дни тянулись в мучительной боли, недели и месяцы пролетали перед моим расплавленным сознанием, а терапия не помогала. Помогали только нежные объятия Оливии, в которых я становился собой, прежним, теперь казавшимся мне чужим.
Скоро я впал в кому, и меня подключили к аппаратам для поддержания жизни. Спустя месяц я пришел в сознание и не смог узнать Оливию. Она таяла на глазах, на ней не было живого места от усталости и слез. Я не мог без сожаления и тревоги взглянуть на нее. Я должен был что-то с этим сделать как минимум ради нее, для нее я хотел этого всей душой. Но вскоре я опять почувствовал себя плохо и следующие полгода это был замкнутый круг нечестной борьбы между надеждой и разочарованием в хрупкости человеческого тела.
Однажды, в минуту прояснения ума, я попросил Оливию помочь мне уйти с помощью снотворного, но она наотрез отказалась и даже разозлилась на меня. Просила не сдаваться и верить, ведь в этом случае все может быть возможным. Она и не догадывалась, что я давно уже сдался, но все еще не хотел становиться для нее обузой, мне было больно быть кем-то, кому помогают волочить его существование. Я боялся этого больше смерти.
Когда мое состояние было стабильно плохим, и болезнь забирала все мои силы, я почти все время находился в бреду и на повышенной дозировке обезболивающего. Больше не в состоянии выносить это, я написал ей почти неразборчиво строгую просьбу, сделать это, если она меня действительно любит. В тот вечер я очнулся рядом со своим измученным телом. Вот как быстро может оборваться земная жизнь. Мне кажется, что я помню, как она дрожащими руками заставила меня выпить горькую настойку.
Меня встретил Сэй - мой проводник, который сообщил мое время смерти и озарил крохотную темную комнату широкой, почти счастливой улыбкой. За это я был готов наброситься на него с кулаками. Да как он смеет так улыбаться? Разве он не понимает, что мне плохо, у меня траур? Я только что вообще-то умер. Так издеваться над душами должно быть запрещено каким-нибудь их законом, если он вообще существует.
Сэй и не заметил моих эмоциональных метаний, а очень легко и по-братски положил свою руку мне на плечо, увлекая за собой в воронку небытия. Если бы я все еще находился в своем теле, меня бы точно вывернуло наизнанку - настолько все кружило и сверкало перед глазами. Только сейчас я понимаю, что Сэй не попросил меня закрыть глаза и я уверен, что он сделал это нарочно.
Когда при случае я спросил его об этом, он усмехнулся и сказал, что для него вопрос, есть ли у душ чувства и эмоции, а также прижизненные рефлексы, остается открытым. Поэтому он экспериментирует, ища ответы. Какой же он нахал, и это очень грубо с его стороны поступать настолько неэтично с испуганными душами, которые все еще связаны с этим миром пуповиной переживаний и памяти. Но Сэй проигнорировал мое замечание и нахмурился. Больше мы об этом не говорили.
В день моей смерти Сэй провел меня через серую пустоту, чтобы встретиться с моими принимающими. Я не мог передвигаться без его помощи, потому что вокруг не было ничего, сплошная пустота, туман и отсутствие понимания в какую сторону мы направляемся. Сэй намекнул, что проблема не в том, где мы сейчас находимся, а в том, что я не позволяю себе видеть. Он уточнил, что мы в белом зале, здесь есть высокие колонны и даже кушетки для ожидающих.
Возможно, он достаточно подробно описал окружающую обстановку, а, может быть, это я сам себе представил, потому что через какое-то время вокруг действительно начали проявляться очертания кушеток и колонн. Вскоре я действительно находился в огромном белом зале, потолок которого уходил так высоко наверх, что создавалось впечатление, будто я смотрю в колодец без дна. Как же удивительно работает воображение, с его помощью можно создавать вокруг себя пространство, главное знать примерные ключевые формы.
Когда я с Сэй обсуждал это явление, он согласился со мной, уточнив, что важно не просто знать эти формы, но и хотеть их воплотить, погружая в себя потоки источника извне, чтобы была возможность принимать и допускать изменения у себя внутри. То есть, принимая за истину, что эта пустота может иметь определенный вид, который ты сам себе придумал, то вместо пустоты реализуются ожидаемые тобой формы. Таким образом, этот зал для меня всегда был разным, в зависимости от моего настроения и сил он менял внешний вид и форму. Неизменным оставался только потолок, и эту задачу я так и не смог решить. Он всегда был бездонным колодцем вверх.
Принимающие мою душу ангелы запустили процесс очищения памяти и поставили меня в очередь, чтобы до этого момента я принял все уроки и ошибки из только что закончившейся жизни. Самое удивительное, что до этого я считал, будто душа должна помнить все ее предыдущие жизни. Но этого не случилось, потому как это и есть переход в суть знания и понимания истины, существования всего сущего, а не алгоритмов событий и усвоенного мной опыта. Или, быть может, того, кем я был в этих прошлых жизнях. Мы это называем интуицией.
Все будет хорошо. Так я себя почувствовал при первом касании с этой новой атмосферой и стадией моего присутствия здесь. Все уже хорошо, здесь и сейчас я в безопасности, я принадлежу сам себе, я осознаю свою ценность и я нужен этому месту. Теперь я могу идти дальше и приносить пользу в новом пространстве, которое меня определит по осознанию и принятию всех моих уроков, которые я получил за все время моего существования.
Меня оставили ждать на одной из кушеток, которая была довольно мягкой и удобной. Интересно, я сам создал ее такой? Скорее всего, так и было, ведь в моем багаже и опыте отзывалась мысль о том, что очень важно на какую волну настроен мой приемник, от этого и зависит, что меня окружает. Это размышление привело меня к Оливии, смогу ли я воплотить ее здесь? Если все же смогу, то будет ли это действительно она или это будет уже ее клон или, того хуже, внешнее подобие?
А как я смогу понять, что это действительно настоящая, моя Оливия? Этот вопрос меня ввел в смятение, потому что мы никогда не разговаривали с ней о подобных допустимых ситуациях. По каким признакам я смогу ее распознать, узнать ее? Я помню каждую черту ее лица, улыбку, каждое ее движение, характерное только ей, ее смех и голос. Я помню ее природную веселость, рассказы и страхи, ее реакции, даже ее молчание мне всегда давало сигналы, которые я понимал. Но достаточно ли этого, чтобы узнать ее в толпе? Что для меня является отличительными чертами Оливии от других? Конечно же, это не ее внешний облик, не ее манера говорить и жестикулировать, не ее привычки и поведение.
Я на некоторое время ушел в себя, в свои размышления над этими вопросами, как вдруг меня осенило: мои чувства и мое узнавание Оливии зависят только от меня, от того, что я чувствую и считываю при соприкосновении нас в одном пространстве. Как я сам себя ощущаю в ее присутствии. Поэтому по своим ощущениям и реакциям на нее, я не смогу перепутать ее ни с кем другим, потому что это будут уже другие эмоции. Она с радостью помогала мне чувствовать себя рядом с ней особенным и нужным. Я всегда ее узнаю.
В эти самые мгновения я испытывал неподдельное желание поделиться своими приятными мыслями с Оливией. И без долгих раздумий, поднявшись со своего места, я был готов направиться к ней, чтобы подарить ей мгновения искренней радости. Но вокруг меня царила лишь пустота, серый туман окружал меня со всех сторон. Я ощущал только гнетущую тишину и неподвижность, а внутри у меня расползалось ощущение утраты и отчаянного одиночества.
Мы теперь в разных мирах, ее здесь нет. Но во мне бесконтрольно воспроизвелся ее голос, словно она вновь мне говорила, что никогда не стоит утрачивать жизненную энергию и радость из-за чего-то, что не стоит жизни самой по себе. Лучше всего сохранять жизненные силы для того, что действительно имеет для нас значение и является источником счастья и вдохновения. Стоит ли моя любовь жизни или какое значение она имеет для меня? А для Оливии? И почему я никогда ее не спрашивал об этом, а просто как будто знал, так и не поинтересовавшись действительно ли для нее это ощущается так же, как и для меня?
Я вырос в семье, где проявление любви является слабостью и поражением, каждый из нас боролся друг против друга за уважение и признание себя лучше других. Но, встретив Оливию, я целиком отдался этому чувству, придя к выводу, что любовь на самом деле дает нам силу и вдохновение, заставляет нас чувствовать себя живыми и значимыми. Любовь приносит нам радость и счастье, она делает жизнь более насыщенной и прекрасной. В то же время, любовь может принести и боль, и страдания, но она все равно стоит того, потому что без нее жизнь потеряла бы многие свои ценности и смыслы. Я определенно точно понимаю, что хочу, чтобы Оливия жила, чтобы она смогла продолжить свой прекрасный путь со мной или без меня, исцеляя других людей в своих прекрасных руках.
Пока я отдавался чувствам и воспоминаниям, туман рассеялся, и я снова очутился в белом зале с колоннами. Вокруг меня мелькали какие-то странные типы - то ли души, то ли ангелы. Но никаких перьев на них не было, а крыльев тем более! Вместо этого они были одеты в длинные плащи и маски, которые скрывали их лица. Может быть, они перепугались ковида и решили замаскироваться, чтобы не заболеть? Или, возможно, они нарядились в облик чертовых ниндзя, чтобы пугать прохожих? Интересно, а мне можно тут чертыхаться? Вдруг они читают мои мысли и обидятся на мои неуместные выражения?
В этот момент рядом со мной реализовался один из ангелов, и я испугался до потери дара речи и чуть не выругался уже вслух. Он появился так неожиданно, словно вырос из-под каменных плит, возможно, он ошибся конечным местом перемещения, поэтому оказался рядом почти вплотную ко мне. Что это за сила такая, которая даже ангелов телепортирует не туда? Мне стало как-то неловко от его близости, и я сделал шаг назад, упершись ногами в кушетку, сел на нее, потеряв баланс. Определенно точно я выглядел в его глазах нелепо и неуклюже, но почему именно это сейчас мне стало важно?
Он был по мою душу, предложил мне пройти за ним и мы направились вдоль зала в сторону огромных дверей, за которыми меня ожидала команда ниндзя и Сэй, чтобы озвучить мое будущее. Разумеется, я ожидал скучную историю о моих ошибках, о моих неправильных выборах или неподобающих действиях, но вместо этого они сообщили мне, что моя Оливия ушла из жизни живых и теперь ей предстоит очищение на протяжении девяти жизней, которые были ей даны как испытание. Они так и сказали: это будут девять жизней страдания.
Я почувствовал, будто меня обхватили ледяные цепи. Я не мог поверить и осмотрелся в поисках существа с блокнотом, фиксирующее мою реакцию. Сэй смотрел на меня с сочувствием, а ниндзя молча стояли, словно ожидая, что я скажу что-то. Но я был в ступоре и не мог найти слов, я был ошарашен и сбит с толку. Все, что я уточнил, это могу ли я ее увидеть. Но оказалось, что это категорически невозможно, ее душа находится в процессе экстренного стирания памяти, потому что все, что она могла ощущать - это непреодолимое чувство сожалений и потери. Она превратилась в эфемерную массу боли и это не позволяет ей двигаться дальше. Сейчас ей остается только из жизни в жизнь нести свои страдания и выплачивать долг за убийство другого человека.
Я уже не мог сдержаться, потому что этот человек – я, и я был не против! Я возмущенно заявил, что это я попросил ее, заставил усыпить меня, потому что хотел этого и совсем не держу на нее зла, а, наоборот, я благодарен ей. Я все равно умирал, и она спасла меня. Но ангелы не слышали меня, они повторяли одно и то же: это ее сломило. Я не успокаивался, стараясь защитить ее, пока Сэй не взял мою руку и я не увидел Оливию, одетую во все черное на фоне унылого и тяжелого неба, затянувшегося облаками.
Это был день моих похорон, на которых она не плакала. Она произнесла короткую речь и все остальное время молча стояла в стороне, глядя в одну точку. Она не выдавала никаких эмоций. Ее лицо было похоже на маску, на чужую и незнакомую мне. Что-то навсегда надломилось в ней и не смогло срастись. Я ее не узнавал, это была не она. Она превратилась в тень в теле человека. Она ушла вместе со мной, но продолжала существовать.
Сразу после я наблюдал, как она ночами просыпалась и бродила по квартире в темноте, как она разговаривала с кем-то, словно была не одна. Открывала окна, закрывала их, снова бродила и перекладывала вещи с полки в шкаф и обратно, не могла найти себе места. Она сходила с ума. Все, что ей осталось после меня - это безумие. Она разговаривала со мной, я это понял, потому что она часто произносила мое имя. Она перестала выходить на улицу, перестала есть. Наши общие друзья заходили к ней, но она никому не открывала, поэтому им оставалось только оставлять послания и еду под дверью.
На сороковой день после моей смерти у нее остановилось сердце. Это озвучил Сэй, сообщивший ей ее же время смерти: девятнадцать пятьдесят три, остановка сердца. А дальше не было ничего, кроме тяжелого чувства, что я допустил это, не уберег Оливию, эгоистично считая, что я принимаю за нас двоих правильные решения, веду ее к свободе и к тому, чтобы она продолжала жить. Неужели я настолько плохо ее знал, не понимал, что ее сердце не выдержит такого горя и вины? Потеряв себя в болезни, я думал только о себе, о том, что я сам не хочу быть ей обузой, так и не узнав, был ли я ее ношей или все же надеждой на чудо. Человека определяет только его выбор, а значит, как человек я был так себе.
От этих мыслей меня оторвал Сэй, сообщив, что знает ее душу еще с момента ее рождения, он несколько жизней был ее ангелом-хранителем и никогда не видел, чтобы можно было себе представить ее возвращение такой израненной, разбитой на миллион мелких осколков боли. С их стороны это было очень жестоко рассказывать мне об этом, зная, что я ничего не могу сделать или как-то повлиять на случившееся. Они называли это еще одним моим уроком, заархивировав в одно слово всю мою злость на самого себя. Слова не имеют веса, когда речь идет об эмоциях, люди всегда выкрикивают неразборчивый и бессвязный бред, когда несогласованность и бессилие переполняют их, вырываясь наружу. Этот всплеск происходит на другом уровне, не на интеллектуальном, как цунами, вырываясь в пространство вокруг, снося все на своем пути, разрушая связи и пути к контакту с рациональным.
Я понял, что в этой ситуации о стирании памяти, и речи идти не может. Быстро прикинув и оценив, что у меня довольно много преимуществ, чтобы больше не перерождаться в погоне за очищением, я мог бы как свободная душа следовать за Оливией и помогать ей справиться с любым испытанием, выпавшим на ее судьбу. Я бы мог даже многие уроки взять на себя, они все равно зачтутся ей. Но ангелы в белых ниндзя-одеяниях не одобрили мое предложение, потому что душам без связи с источником жизни нечего делать на той стороне, если они не планируют превратиться в безликих. Мне обязательно нужно было что-то придумать.
Сэй после глубокого раздумья предложил мне вариант, который позволяет быть мне в мире живых, но при этом иметь связь с источником - взять обет на выполнение обязанностей ангела смерти. Его идея была одобрена, а я был почти готов его обнять и расцеловать, но он лихо увернулся от моих нежных порывов, сказав, что от меня все еще веет прижизненными рефлексами. Я рассмеялся впервые почти искренне с момента моей болезни при жизни.
Таким образом я стал одним из ниндзя-ангелов, а Сэй с того дня стал не просто моим проводником, но и покровителем. Он меня обучал и наставлял, оставался рядом в самые темные моменты безысходной тоски по Оливии и всему, что у нас так и не сбылось. Мы проводили много времени за нашими обязанностями - сопровождали души умерших, принимали их и были своего рода взрослыми для потерянных детей, которые так или иначе все еще питают надежду на светлое будущее.
Я ошеломлен тем, как многие люди не осознают, что некоторые их поступки невозможно изменить или исправить. Вместо этого они прибегают к вере во что-то более высшее и благоразумное, чем они сами, чтобы эта сила простила их за совершенные ими действия, которые обрастают неподъемной виной, унижением и самокритикой. Они страдают и мучают себя, отдаваясь волне бессознательного, и ищут спасения во внешнем мире, забывая, что если бы они встретили такого же друга, какими они являются сами для себя, то вряд ли смогли бы провести вместе хотя бы пять минут. Они не осознают того, что критикуют и оскорбляют самих себя, создавая невыносимые условия для жизни с самими собой, превращаясь в вечно контролирующих и требующих невозможного. Они постоянно возвращаются в прошлое, рефлексируя над тем, что должны были поступить иначе, и как они были глупы, что не догадались об этом раньше. Но почему-то некоторые из них не дают себе шанса оправдаться и принять свое прошлое, не признают, что в тот момент они не могли поступить иначе.