Расшибёсси!

В детстве я ходила гулять с прабабушкой.


Ей было за 80.


У прабабушки ныли суставы и скакало давление.


Мне было пять лет.


Я тоже хотела скакать, как давление, а когда мне не давали этого делать, я ныла, как суставы.


Детский организм заряжен порохом любопытства. Он должен постоянно выстреливать салютом восторгов, это его рабочее состояние. Должен вскакивать с кровати и, подхваченный ликующим настроением, нестись навстречу приключениям.


Я так и делала. Просыпалась и выстреливала. Восторгом.


Но в любой инструкции к фейерверку написано, как это опасно. А фейерверк детских эмоций – в два раза опаснее. Для взрослых это накладно.


Потому что надо отложить свои дела и следить, чтобы дите – в данном случае я – не причинило вред окружающим и прежде всего себе.


Например, не упало со штор, катаясь на них, или не промокло, шастая по лужам.


Это классический конфликт интересов. И в этом конфликте обязательно должна быть пострадавшая сторона.


В моем случае каждая сторона считала себя пострадавшей.


Родители сердились на меня за то, что я в пять лет не веду себя продуманно и взвешенно, как взрослая женщина, и наказывали за то, что в моих поступках отсутствовала логика. Я же стояла в углу и дулась, не понимая, в чем вечно виновата.


– Ты зачем скачешь, как сайгак, по комнате. Ты видела, чтобы кто-нибудь из взрослых так скакал? Вон прабабушка сидит, читает Псалтырь. Не скачет.


«Прабабушка молодец и не скачет. Будь как прабабушка», – словно говорили мне и наказывали за то, что я не прабабушка.


Меня никто не слушал. Раньше вообще было не принято слушать детей. Их просто воспитывали


Глагол «воспитывать» включал в себя питание, проживание и запреты всего, что просит ребенок. Чтобы знал, кто главный, и ненароком не запутался в субординации.


В пять лет все мои прогулки были пробниками старости.


Я выходила с прабабушкой на улицу и садилась на скамейку с ее подругами.


Весь путь от квартиры до скамейки (а это пять шагов по лестничной клетке, потом лифт, затем три подъездные ступеньки) прабабушка для надежности вела меня за руку. Видимо, предполагала, что я и там смогу покалечиться. Полоумный сайгак способен сломать конечности даже в лифте.


Кстати, бабушкой был найден уникальный и естественный для бабушек способ снизить мою прыгучесть. Он назывался «раскормить».


Если довести ребенка до первой или второй стадии ожирения, то он сам не захочет прыгать. Захочет сидеть на скамейке, справляясь с одышкой.


Все бабушки на скамейке были в платочках. И прабабушка была в платочке. Если бы и мне повязали платочек, то я со спины совсем слилась бы с пожилым контингентом.


К ШЕСТИ ГОДАМ Я ОБРОСЛА НАВЫКОМ ОСУЖДАЮЩЕ ЗДОРОВАТЬСЯ С ПРОХОДЯЩИМИ ЖИЛЬЦАМИ, ПРЕЗРИТЕЛЬНО ПОДЖАВ ГУБЫ: «ЗДРАССССЬТИ!» – И МАСТЕРСКИ ПОДДЕРЖИВАЛА СТАРУШЕЧЬИ БЕСЕДЫ.


Пока мои сверстники играли в «Казаков-разбойников», прятки и догонялки, я, подперев ладошкой пухлую щеку, аргументированно рассуждала о том, почему бесстыжая Натка таскает с работы лотки с продуктами, ведь ее недавно перевели из столовой на склад, и чем намазано в гараже у дяди Толи, если туда слетаются как мухи все районные алкаши.


Иногда мы с бабулями весело смеялись беззубыми ртами. Если вдруг что-то казалось им смешным. Я их шуток не понимала и смеялась за компанию. По количеству зубов мы с ними, кстати, тоже совпадали: у меня еще не выросли, у них – уже выпали


Однажды во время наших старушечьих посиделок мимо скамейки пробежал рыжий Валерик. Он был лохматый, грязный и голодный, потому что рос в многодетной семье.


Многодетные семьи стояли на особом старушечьем учете, ибо плодили хулиганов и шалопаев.


На чумазую персону Валерика у нас имелось целое досье, полное компромата:


– Зачем Людка рожала четвертого в двухкомнатную квартиру, чем думала, шалава?


– Что за мода нынче держать в квартире больших собак? Это же как пятый ребенок!


– Невоспитанный Валерик давече с Петровной даже не поздоровался. Она ему: «Здравствуй, Валера!» – а он ей «здрасьте» пожалел.


– До четырех лет он вообще не говорил, думали, немой, а нет, выправился.


– Никого не слушает эта молодежь, зла не хватает, свою голову же не приставишь, прости хосподи.


Так вот, Валерик.


Он, в порванных на коленях штанах, спасаясь от кого-то бегством, несся к гаражам и делал это с таким азартом, столько ликования было в его глазах, что я, повинуясь какому-то инстинкту, заразившись его настроением, не удержалась, будто кто толкнул меня, спрыгнула со скамейки и резво побежала за ним.


Я бежала так быстро и так свободно, что мне с непривычки показалось, что у меня развеваются щеки.


– РАСШИБЁС-СИ-И-И!!! – тут же услышала я вслед прабабушкин голос, который воткнулся мне в спину холодным мечом.


Прямо вошел точнехонько между лопаток.


Я выгнулась пузом вперед, будто врезалась, будто меня и правда догнала ударная волна прабабушкиного возмущения, и неловко плюхнулась на пятую точку, тяжело дыша.


– Я ЖЕ ГОВОРИЛА!!! – закричала прабабушка, полыхая гневом.


Когда она меня ругала, то сразу молодела. Не скакало давление, не ныли суставы. Она становилась румяной, и ее голубые глаза перетягивали на себя внимание от морщин.


Я, ссутулившись, посидела в пыльной грязи секунд десять и понуро побрела к насесту.


Прабабушка ждала меня на скамеечной локации для публичной словесной порки за проступок.


Я шла к ней, отряхивая руки, и думала: «Вот зачем, зачем я побежала? Сидела же как человек, на радость прабабушке. Нет, надо же было сдриснуть. А Валерик! Он что, не мог обернуться и подождать? Нарожают четверых в однокомнатную, заведут собак, а потом от них выбегают невоспитанные и молчаливые валерики, на которых зла не хватает…»


Я покорно вернулась на скамейку со слегка виноватым выражением лица.


– Ну и куда ты, прости хосподи, понеслась? – спросила прабабушка.


Она перевернула мои руки вверх ладошками, увидела, что они пыльные от падения, достала старый желтоватый носовой платок, плюнула на него и стала вытирать мне ладошки от пыли.


Мне стало противно и брезгливо. У прабабушки во рту было уже совсем мало зубов, они сгнили, а два передних раскорячились, образуя заглавную букву «Л», и она ела много тертого чеснока, ибо свято верила в то, что если Иисус Христос не спасет ее от хворей, то это сделает чеснок.


Одно время она, яростно просвещая меня в вопросах веры, здоровья и нечистоплотности сотрудников собесов, так намешала четырехлетней мне понятия о том, что чеснок – это немного апостол. Другими словами, заместитель Иисуса в Департаменте здравоохранения собеса.


Собес прабабушка ненавидела. И я ненавидела его за компанию. Не может быть хорошим учреждение, в названии которого есть слово «БЕС». Прости хосподи.


И вот этими слюнями, полными гнилых зубов и чеснока, она вытирала мне руки.


Я захныкала.


– Тань, а что, может, побегала бы детка-то? А то что она с нами? К чему ей эти разговоры? – заступилась за меня тетя Тома перед прабабушкой.


Она пекла вкусные румяные пирожки с капустой и всегда меня ими угощала. Еще у нее жила подранная собаками кошка, которую она втихаря разрешала мне гладить.


Прабабушка запрещала мне приближаться к животным, потому что «у них лишай».


Я не знала, что такое лишай, но гладила кошку тети Томы со всей возможной осторожностью: если бы она заразила меня лишаем, то правда о моем гладильно-кошачьем преступлении просочилась бы до прабабушки, и она сказала бы строго:


– Я ЖЕ ГОВОРИЛА! – и помолодела бы на глазах.


– Ну и что это было? – строго спросила меня прабабушка. Адвокатирования теть Томы она сознательно не заметила. – Куда это мы покатились? Что тебе надо было от Валерика? Поваляться в грязи за гаражами? Явиться домой в порванных штанах? Чумазая? Научиться от шантрапы матом ругаться? Куда тебя понесло? Что ты ревешь? Нет, ну что ты ревешь?


Я не знала, почему я реву. Не понимала. Не понимала состава своего преступления.


Просто по лицу текли слезы, а я брезговала вытирать их «чистыми» ладонями.


– Это все Сатана! – вынесла вердикт прабабушка.


Это был главный ее диагноз, прояснявший предпосылки каждого моего проступка.


Прабабушка была очень верующая.


В ее комнате стоял богатый иконостас, блестевший «золотом» икон, около которого она молилась каждый день с четырех утра.


Также она ходила на службы в церковь и держала все посты. Это не сложно с двумя последними здоровыми зубами, которые будто прислонились друг к другу буквой «Л» и говорили: «Ладно, Лейте баЛанду».


(c) https://www.facebook.com/groups/1759927237620928/permalink/2...

Вы смотрите срез комментариев. Показать все
ещё комментарий
Вы смотрите срез комментариев. Чтобы написать комментарий, перейдите к общему списку