Расказ
Мама живет на даче 6-ой год, пишет расказы, выпустила книгу, но тираж маленький, а отзывы не плохие вот выкадываю на ваше обозрение, понравится выложу все остальное.
Можжевельник
Не иначе как бес меня попутал! Зачем спилила можжевельник?! Ну, стоял он двадцать шесть лет в дальнем углу огорода с двумя разбросанными в стороны ветвями: одна вниз, другая вверх, – простоял бы еще столько же, не мешал ведь никому. А самое главное знала же я: Андрюше мой ход не понравится …
С чего всё началось? Прикопала я саженец дуба. Нина Васильевна, соседка по даче, кричит мне через забор:
– Валь, чё сажаешь?
Я выпрямилась и гордо так говорю:
– Дуб вековечный.
Она мне:
– Что ж ты его в центре участка угнездила?
Я ей:
– Вырастет, тень давать будет.
Она мне:
– Вот именно, что тень. Под дубом ничего не растёт, ухаживай, унаваживай, а расти не будет. На кой он сдался посреди огорода? У тебя и так участочек махонький.
Это она права, участочек махонький. Из четырёх соток дом половину занимает. Если дуб разрастётся, то и впрямь от огорода ничего не останется.
– Вот не подумала, – говорю. – Куда ж его теперь? Слева парник, а там за ним провода висят.
– Куда, куда? Посади у забора, рядом с можжевельником.
Ладно, перетащила саженец к изгороди. Топчусь, примериваюсь, прикидываю, как лучше пристроить деревце. Нина Васильевна со своей стороны за мной наблюдает. Только я его устаканила, она кричит:
– Не так, разверни длинными ветками в сад.
Я развернула. Нина Васильевна не унимается.
– Да не так, отцентруй!
– Как центровать, когда можжевельник мешает.
– Мешает?! Отруби ветку!
– Не могу, Андрюша убьёт за это дело.
– Да брось ты, что я твоего Андрюшу не знаю?! А где он сам-то?
– В командировке.
– Тем более руби, не думай.
– Убьёт он меня, ей-ей.
– Пусть спасибо скажет. Пока он там командируется, ты тут одна в огороде с утра до ночи корячишься. Да было бы за что убивать! Глянь, высох весь можжевельник, стоит, как пугало огородное – ветки в стороны, одной будет меньше, руби не думай.
И правда, чего его жалеть? Пошла в дом за ножовкой, поднялась на крыльцо. Крыльцо у нас высокое, десять ступеней. На цыпочках прошла через веранду на кухню. Почему на цыпочках? Пол ещё не успел просохнуть после покраски. Рылась, рылась и вспомнила, что весь инструмент сама же в гараж снесла. Обратно веранду проскочила на цыпочках и рысью вниз, нашла ножовку, несу. Нина Васильевна глаз с меня не спускает. Ладно, думаю, уважу, как-никак человек она пожилой, всё близко к сердцу принимает. Приступилась, пилю, а древесина сырая – живая, стало быть. Отпилила ту ветку, что вниз росла. Ой, нехорошо! Будто одноруким стал можжевельник. А я бодрюсь.
– Как теперь?
Ну, зачем, зачем я спросила?! Тянули меня за язык! Нина Васильевна доски в заборе раздвинула, норовит пролезть на мой участок. Погода, надо сказать, была прохладная. Нина Васильевна в валенках и в ватнике просунулась в щель наполовину, одной ногой на моей земле упор ищет, другой – на своей буксует. У нас почва глинистая, а до этого дожди шли, одним словом, скользко. Застряла моя надоумщица, раскраснелась, ругается:
– Чёрт бы побрал этот твой можжевельник!
У меня сердце захолонуло, и от затылка по спине, будто муравьи побежали, спустились до поясницы, обтянутой шерстяным платком, – и обратно к затылку. Почему, спрашивается, платок повязан? Известно почему: сорвала спину. И не мудрено, столько я всего переделала. Вагонку таскала с веранды по крутой лестнице на второй этаж. Пока тягала её, пупок надрывая, сама пару раз сверзилась. Полы красила, огород перекопала. Всего не перечислишь. К приезду Андрюшиному старалась.
Нина Васильевна кричит дурниной, как потерпевшая. Бросилась я к ней на выручку. Она в щели будто ржавый, загнутый гвоздь в доске – ни туда, ни сюда. Я её за руку тяну, сама от натуги раскраснелась, забыла и про поясницу, но не тут-то было: плотно засела Васильевна. Это ж надо как её угораздило. Вот взять, к примеру, крысу. Для неё главное, чтоб голова пролезла, тулово пройдёт, как нитка сквозь игольное ушко. Я как рассуждаю? Если одна половина Нины Васильевны тут, то и вторая следом должна быть. Логично? Какая сила заклинила её – непонятно. Решили мы перекур устроить. Совет держим. Нина Васильевна жалуется:
– Грудь сдавило. Задыхаюсь! Сейчас упаду.
– Не волнуйся, – говорю, – если упадёшь, то вместе с забором.
Она мне со слезами:
– Смехаточки! Тебя бы на моё место.
– Может, – говорю, – доску спилить?
– Что ты! Ногу отхватишь. Ой, задыхаюсь…
– Может, – говорю, – руками ее отодрать?
– Попробуй.
Взялась я, что есть силы, тяну, доска хрустит, но не поддается, потому что по всему забору сверху и снизу проволока пущена и цепь намотана.
– Нина Васильевана, давно спросить хочу. Чего это вы с Михалычем от нас проволокой да цепями отгородились? Мы люди не вороватые.
Нина Васильевна, отдуваясь, речёт:
– Мой дурак старый проволоку и цепь с работы припёр, когда у них завод закрывали. Лежало всё это в сарае. Я ругаюсь каждый раз. Говорю, отдай кому-нибудь или приспособь куда-нибудь, вот он и приладил. Правда, часть цепи и впрямь по делу пригодилась, на колодезный барабан пошла.
Выслушала я, и такая злость меня одолела: доска хряснула пополам, проволока лопнула, аж заискрило, а я вместе с обломком отлетела в сторону. Нина Васильвна выбралась, отдышалась, осмотрела себя: на ватнике пары пуговиц не досчиталась, вырваны с мясом; глянула в ноги – валенок пропорот. Стали мы искать пуговицы, шарили, шарили, нет нигде, как сквозь землю провалились. Нина Васильевна поднялась первая.
– Да, пропади они пропадом, другие пришью. Валенок вот попортила.
Смотрю, у неё уголки губ опустились. Пожалела я её. Пострадал человек ни за что ни про что. Тем временем Нина Васильевна к можжевельнику направилась, обошла с одной стороны, с другой, рубанула воздух ладонью, как приговор вынесла.
– Убрать его надо совсем, никудышный он.
У меня опять муравьи по спине туда-сюда. Сходила за топором. Возвращаюсь. Нина Васильевна ждёт. Я с размаху по стволу тюк, топор отскочил, как мяч резиновый. А Нина Васильевна совсем в себя пришла:
– Пилить надо, а так не возьмешь. Ишь какой: тонкий, гонкий да звонкий.
Пилю, а что остаётся? Пилю, а сама представляю: выходит Андрюша на крыльцо, смотрит по сторонам, позёвывая да потягиваясь, глядь, а можжевельника нету. Так и слышу: «Ты что наделала, Крот?». Это он меня так зовет, а я привыкла, мне даже нравится. Он и на стекле оконном вывел серебристыми буквами – «крот», чем писал – не знаю, а только надпись не оттирается. Дальше этого ничего не хочется представлять. Спилила.
– Теперь всё так? – спрашиваю соседку.
Она мне с улыбочкой нехорошей:
– Так не так, перетакивать не будем.
Снесла я останки можжевельника на мусорную кучу.
Андрюша приехал под вечер. И сразу началось.
– Крот, куда инструмент убрала?
Говорю:
– В гараже сложила, ищи там на полках.
Он мне:
– Сколько раз просил, не лезь в мужские дела.
Я ему:
– Если не буду лезть, зарастем твоими железяками до потолка.
Он с новым вопросом подступается:
–Зачем вагонку наверх перетащила?
А я держу оборону:
– Сложила в штабель.
Он посмотрел, буркнул:
– Я в гараже место приготовил. Теперь со второго этажа вниз придется таскать.
Я своё толку:
– Зато веранда покрашена.
Он мне на это:
– А яблони зачем убрала от калитки? Я специально их у трубы посадил, чтоб им теплее было.
Я, затаив дыхание, вещаю:
– Нина Васильевна сказала, что там грунтовые воды проходят, корни гнить начнут, вот я и пересадила.
–Толку, что пересадила?! Увяли обе яблони. Что ты всех слушаешь? Не могла меня дождаться?
Я промолчала, он еще погундел, погундел да и успокоился. Дело к ночи, он мне ласково:
–Кротик, давай укладываться, – а сам смотрит на меня, как кот на сметану. Вот тут-то я и решилась сказать про свой главный подвиг. Ну, зачем, зачем?! Эх! «Андрюша, – говорю, – я ведь можжевельник спилила». Андрюша сначала не понял, потом в лице переменился, перекосило его, как в прошлом году, когда у него парез был. Он в три прыжка на крыльце очутился, смотрит – можжевельника нет.
– Крот, что ты наделала? Тебя убить за это мало, ноги выдернуть, руки оторвать. Я за ним двадцать шесть лет ухаживал! Я его двадцать шесть лет опрыскивал, опылял! Он же воздух чистит, климат оздоравливает. Понимаешь? Да я и приезжал то на дачу только ради него. Как ты могла? Почему со мной не посоветовалась?
Смотрю, мужик чуть не плачет. Думаю, и правда, что ж я наделала?! Жалко мне его стало.
– Успокойся, – говорю, – съездим в питомник, купим самый дорогой саженец.
– Нет! – кричит он. – Мне нужен мой можжевельник, я обратно его посажу. Куда ты его дела?
– На мусорную кучу снесла, – говорю.
Он побежал туда, я за ним. Видит, ничего нельзя сделать.
– Зачем ты спилила его? Зачем?
Я спокойно так:
– Дуб на этом месте высадила, хороший, крепкий. Я его сначала у дома пристроила. Нина Васильевна сказала: дуб вымахает, а в его тени расти ничего не будет.
Можжевельник
Не иначе как бес меня попутал! Зачем спилила можжевельник?! Ну, стоял он двадцать шесть лет в дальнем углу огорода с двумя разбросанными в стороны ветвями: одна вниз, другая вверх, – простоял бы еще столько же, не мешал ведь никому. А самое главное знала же я: Андрюше мой ход не понравится …
С чего всё началось? Прикопала я саженец дуба. Нина Васильевна, соседка по даче, кричит мне через забор:
– Валь, чё сажаешь?
Я выпрямилась и гордо так говорю:
– Дуб вековечный.
Она мне:
– Что ж ты его в центре участка угнездила?
Я ей:
– Вырастет, тень давать будет.
Она мне:
– Вот именно, что тень. Под дубом ничего не растёт, ухаживай, унаваживай, а расти не будет. На кой он сдался посреди огорода? У тебя и так участочек махонький.
Это она права, участочек махонький. Из четырёх соток дом половину занимает. Если дуб разрастётся, то и впрямь от огорода ничего не останется.
– Вот не подумала, – говорю. – Куда ж его теперь? Слева парник, а там за ним провода висят.
– Куда, куда? Посади у забора, рядом с можжевельником.
Ладно, перетащила саженец к изгороди. Топчусь, примериваюсь, прикидываю, как лучше пристроить деревце. Нина Васильевна со своей стороны за мной наблюдает. Только я его устаканила, она кричит:
– Не так, разверни длинными ветками в сад.
Я развернула. Нина Васильевна не унимается.
– Да не так, отцентруй!
– Как центровать, когда можжевельник мешает.
– Мешает?! Отруби ветку!
– Не могу, Андрюша убьёт за это дело.
– Да брось ты, что я твоего Андрюшу не знаю?! А где он сам-то?
– В командировке.
– Тем более руби, не думай.
– Убьёт он меня, ей-ей.
– Пусть спасибо скажет. Пока он там командируется, ты тут одна в огороде с утра до ночи корячишься. Да было бы за что убивать! Глянь, высох весь можжевельник, стоит, как пугало огородное – ветки в стороны, одной будет меньше, руби не думай.
И правда, чего его жалеть? Пошла в дом за ножовкой, поднялась на крыльцо. Крыльцо у нас высокое, десять ступеней. На цыпочках прошла через веранду на кухню. Почему на цыпочках? Пол ещё не успел просохнуть после покраски. Рылась, рылась и вспомнила, что весь инструмент сама же в гараж снесла. Обратно веранду проскочила на цыпочках и рысью вниз, нашла ножовку, несу. Нина Васильевна глаз с меня не спускает. Ладно, думаю, уважу, как-никак человек она пожилой, всё близко к сердцу принимает. Приступилась, пилю, а древесина сырая – живая, стало быть. Отпилила ту ветку, что вниз росла. Ой, нехорошо! Будто одноруким стал можжевельник. А я бодрюсь.
– Как теперь?
Ну, зачем, зачем я спросила?! Тянули меня за язык! Нина Васильевна доски в заборе раздвинула, норовит пролезть на мой участок. Погода, надо сказать, была прохладная. Нина Васильевна в валенках и в ватнике просунулась в щель наполовину, одной ногой на моей земле упор ищет, другой – на своей буксует. У нас почва глинистая, а до этого дожди шли, одним словом, скользко. Застряла моя надоумщица, раскраснелась, ругается:
– Чёрт бы побрал этот твой можжевельник!
У меня сердце захолонуло, и от затылка по спине, будто муравьи побежали, спустились до поясницы, обтянутой шерстяным платком, – и обратно к затылку. Почему, спрашивается, платок повязан? Известно почему: сорвала спину. И не мудрено, столько я всего переделала. Вагонку таскала с веранды по крутой лестнице на второй этаж. Пока тягала её, пупок надрывая, сама пару раз сверзилась. Полы красила, огород перекопала. Всего не перечислишь. К приезду Андрюшиному старалась.
Нина Васильевна кричит дурниной, как потерпевшая. Бросилась я к ней на выручку. Она в щели будто ржавый, загнутый гвоздь в доске – ни туда, ни сюда. Я её за руку тяну, сама от натуги раскраснелась, забыла и про поясницу, но не тут-то было: плотно засела Васильевна. Это ж надо как её угораздило. Вот взять, к примеру, крысу. Для неё главное, чтоб голова пролезла, тулово пройдёт, как нитка сквозь игольное ушко. Я как рассуждаю? Если одна половина Нины Васильевны тут, то и вторая следом должна быть. Логично? Какая сила заклинила её – непонятно. Решили мы перекур устроить. Совет держим. Нина Васильевна жалуется:
– Грудь сдавило. Задыхаюсь! Сейчас упаду.
– Не волнуйся, – говорю, – если упадёшь, то вместе с забором.
Она мне со слезами:
– Смехаточки! Тебя бы на моё место.
– Может, – говорю, – доску спилить?
– Что ты! Ногу отхватишь. Ой, задыхаюсь…
– Может, – говорю, – руками ее отодрать?
– Попробуй.
Взялась я, что есть силы, тяну, доска хрустит, но не поддается, потому что по всему забору сверху и снизу проволока пущена и цепь намотана.
– Нина Васильевана, давно спросить хочу. Чего это вы с Михалычем от нас проволокой да цепями отгородились? Мы люди не вороватые.
Нина Васильевна, отдуваясь, речёт:
– Мой дурак старый проволоку и цепь с работы припёр, когда у них завод закрывали. Лежало всё это в сарае. Я ругаюсь каждый раз. Говорю, отдай кому-нибудь или приспособь куда-нибудь, вот он и приладил. Правда, часть цепи и впрямь по делу пригодилась, на колодезный барабан пошла.
Выслушала я, и такая злость меня одолела: доска хряснула пополам, проволока лопнула, аж заискрило, а я вместе с обломком отлетела в сторону. Нина Васильвна выбралась, отдышалась, осмотрела себя: на ватнике пары пуговиц не досчиталась, вырваны с мясом; глянула в ноги – валенок пропорот. Стали мы искать пуговицы, шарили, шарили, нет нигде, как сквозь землю провалились. Нина Васильевна поднялась первая.
– Да, пропади они пропадом, другие пришью. Валенок вот попортила.
Смотрю, у неё уголки губ опустились. Пожалела я её. Пострадал человек ни за что ни про что. Тем временем Нина Васильевна к можжевельнику направилась, обошла с одной стороны, с другой, рубанула воздух ладонью, как приговор вынесла.
– Убрать его надо совсем, никудышный он.
У меня опять муравьи по спине туда-сюда. Сходила за топором. Возвращаюсь. Нина Васильевна ждёт. Я с размаху по стволу тюк, топор отскочил, как мяч резиновый. А Нина Васильевна совсем в себя пришла:
– Пилить надо, а так не возьмешь. Ишь какой: тонкий, гонкий да звонкий.
Пилю, а что остаётся? Пилю, а сама представляю: выходит Андрюша на крыльцо, смотрит по сторонам, позёвывая да потягиваясь, глядь, а можжевельника нету. Так и слышу: «Ты что наделала, Крот?». Это он меня так зовет, а я привыкла, мне даже нравится. Он и на стекле оконном вывел серебристыми буквами – «крот», чем писал – не знаю, а только надпись не оттирается. Дальше этого ничего не хочется представлять. Спилила.
– Теперь всё так? – спрашиваю соседку.
Она мне с улыбочкой нехорошей:
– Так не так, перетакивать не будем.
Снесла я останки можжевельника на мусорную кучу.
Андрюша приехал под вечер. И сразу началось.
– Крот, куда инструмент убрала?
Говорю:
– В гараже сложила, ищи там на полках.
Он мне:
– Сколько раз просил, не лезь в мужские дела.
Я ему:
– Если не буду лезть, зарастем твоими железяками до потолка.
Он с новым вопросом подступается:
–Зачем вагонку наверх перетащила?
А я держу оборону:
– Сложила в штабель.
Он посмотрел, буркнул:
– Я в гараже место приготовил. Теперь со второго этажа вниз придется таскать.
Я своё толку:
– Зато веранда покрашена.
Он мне на это:
– А яблони зачем убрала от калитки? Я специально их у трубы посадил, чтоб им теплее было.
Я, затаив дыхание, вещаю:
– Нина Васильевна сказала, что там грунтовые воды проходят, корни гнить начнут, вот я и пересадила.
–Толку, что пересадила?! Увяли обе яблони. Что ты всех слушаешь? Не могла меня дождаться?
Я промолчала, он еще погундел, погундел да и успокоился. Дело к ночи, он мне ласково:
–Кротик, давай укладываться, – а сам смотрит на меня, как кот на сметану. Вот тут-то я и решилась сказать про свой главный подвиг. Ну, зачем, зачем?! Эх! «Андрюша, – говорю, – я ведь можжевельник спилила». Андрюша сначала не понял, потом в лице переменился, перекосило его, как в прошлом году, когда у него парез был. Он в три прыжка на крыльце очутился, смотрит – можжевельника нет.
– Крот, что ты наделала? Тебя убить за это мало, ноги выдернуть, руки оторвать. Я за ним двадцать шесть лет ухаживал! Я его двадцать шесть лет опрыскивал, опылял! Он же воздух чистит, климат оздоравливает. Понимаешь? Да я и приезжал то на дачу только ради него. Как ты могла? Почему со мной не посоветовалась?
Смотрю, мужик чуть не плачет. Думаю, и правда, что ж я наделала?! Жалко мне его стало.
– Успокойся, – говорю, – съездим в питомник, купим самый дорогой саженец.
– Нет! – кричит он. – Мне нужен мой можжевельник, я обратно его посажу. Куда ты его дела?
– На мусорную кучу снесла, – говорю.
Он побежал туда, я за ним. Видит, ничего нельзя сделать.
– Зачем ты спилила его? Зачем?
Я спокойно так:
– Дуб на этом месте высадила, хороший, крепкий. Я его сначала у дома пристроила. Нина Васильевна сказала: дуб вымахает, а в его тени расти ничего не будет.
