ПРЯМАЯ ЯВНАЯ УГРОЗА
Лиза бодро шагала по лесной тропе, еле поспевая за тремя брутальными мужчинами. Она знала, зачем они её взяли в лес. Как любая женщина, Лиза догадывалась, что все эти мужские сказки про искреннюю дружбу – лишь игра. На самом деле, все эти мужики – хитрые, меркантильные твари. Даже маленькие. Если бы она не давала им списывать, не крала у мамы плед и огурцы с огорода – на неё бы даже не посмотрели. Ну и пусть, думала Лиза. Она им всем отомстит. Когда она вырастит, ни за кого из них не выйдет замуж!
- Во! Ребза, сюда! Кто-то кастрик палил! – Вожак стаи Мишка указал на ворох красных, тихо потрескивающих углей между двух берез, и смачно сплюнул на тропинку («Ах, как он мужественно плевал – не распылял аэрозолью, как все эти ботаны, а цельно, шумно и профессионально!... Но я всё равно за него не выйду!»).
- Сувай в них картошку!
Пока Лиза обустраивала пикниковый быт, расстилая покрывало и выставляя огурцы, сало и хлеб, мужички запихнули в угли ворованные картофелины, наломали шампуров и приготовились насаживать толстые прожилочные салинки вперемешку с чёрным хлебом. Мишка управился первым и протянул гастрономическую шпагу к углям. Что-то было не так. А, вот что – глаза. Они смотрели на Мишку прямо из углей и часто моргали. Потом появился нос, а за ним из углей медленно стал расти голый мужик, по ходу превращая пепел в частицы себя. Брутальные мужички взвизгнули и болоньевыми молниями ударились в галоп. Мужик, поёживаясь, встал во весь рост и огляделся.
- Ебучая собака… Ай! –вскрикнул он, увидев неподвижно стоящую Лизу, глядевшую на него во все глаза. Мужик задымился, но тут же прекратил, оценив размеры маленькой девочки.
- Ты извращенец? – с любопытством спросила Лиза, ещё не познавшая вкус жизненных реалий и поэтому спокойна как маленький удав.
- Чё? А, нееее. А, бляяяя… - догадался мужик, схватил покрывало и замотался в него патрицием эконом-класса. - Извиняюсь. А это чё тут у тебя? Огурцы? Оооо, картафан! Сальцо! Хлебушек!!! Всегда жрать охота после этого дела.
Мужик упал на колени и стал жадно запихивать в рот всё готовое и ещё недопечёное.
- Какого дела?
- Ну этого… - мужик неопределённо махнул рукой. – Возрождения долбаного.
- Меня зовут Лиза. – отчиталась Лиза, даже в стрессовой ситуации не забывая о хороших манерах.
- Семичев, - давясь огурцом, ответил ей тем же мужик. – Обалденные огурцы. Я б тебе заплатил, да бабки были в куртке. Эх, такой куртецон высший был… Сгорел вместе со мной. Ещё и сигарет почти пачка…
- А почему ты сгорел?
…Потому что Семичев был фениксом. Сгорающим при каждой угрозе своей жизни, и восстающим из пепла. В принципе, это хорошая вещь, когда ты храбр – можно спокойно прыгать на вражеский дзот или занять парковочное место у Совета Федерации. Но Семичев до смерти боялся всего – пауков, высоты, клоунов, пневмонии, больших собак, рака кожи, инфляции, заражения крови, бородатых женщин… Список его фобий не уместился бы на рулоне туалетной бумаги, которого он тоже боялся – в размотанном виде он был похож на ленточного червя, который может забраться в задницу и съесть Семичева изнутри. Все эти страхи не прибавляли фениксу огнеупорности, поэтому горел он по нескольку раз на день. Это было всегда очень больно, но спасти свою жизнь было всенепременно важнее.
- Я тоже всего боюсь, - честно призналась Лиза. – Однажды, когда я была маленькой, я даже описалась из-за большого петуха!
- Хм. Я горю, ты писаешь – в случае опасности мы прекрасно дополняли бы друг друга.
- А что ты делал в этом лесу?
- Искал нестрашное место. Хотя бы недельку не гореть – чтоб организм отдохнул и всё такое. А тут эта дурацкая собака. Страшнющая такая… Брррр.
- У меня есть нестрашное место! – заговорщицки прошептала Лиза. – Идём со мной!
… - Проходи. - Лиза осторожно открыла калитку на заднем дворе своего дома. – Вон оно – НЕСТРАШНОЕ МЕСТО.
Она указала на покосившуюся деревянную хибару, окруженную огородом и кустами малины.
- А там нет пауков? Ржавых гвоздей? Клоунов?
- Нет. Это папин гараж.
- У тебя есть папа? Он большой? Занимается боевыми искусствами? Чем переболел?
- Его сейчас нет. Он в космосе.
- Где?!
- Ты правильно расслышал. Мама сказала, что он улетел в экспедицию на Марс, когда узнал, что я появлюсь, – гордо отчиталась Лиза. – Прямо с гаража на машине стартанул, правда, крутотень?
- Ну… Сейчас таких космонавтов каждый третий. Но здорово, да. Мой-то просто пешком куда-то съебался. Тебе повезло. А кто еще тут живёт?
- Мама. И дед Степан. Папин папа.
- Хм. Странно. Обычно папы космонавтов улетают вместе с сыновьями. А дед в нестрашное место не зайдёт?
- Не, нечего ему там делать. Он свой компотик с утра наварит, попьёт и потом спит или поёт. А мне не даёт – говорит, я маленькая ещё, у меня прошлого нет, чтоб компотом его запивать. Он для взрослых и депрессивных. Ты живи тут, хорошо? А я к тебе в гости ходить буду.
…И зажил Семичев как у Христа за пазухой. Лиза притащила ему надувной плавательный матрас, мыло и краски с альбомом, чтобы было нескучно. Она навещала его каждый день после уроков. Подходя к гаражу, она напевала детскую песню, чтобы её появление не было внезапным и пугающим феникса. Она приносила еду и квас, прилежно докладывала о своих страхах, а он делился с ней своими. Вместе пугаться оказалось как-то смелее и чуточку нестрашно.
…Пришла зима. Заморозила грязь, засунула её подальше от глаз под сугробы. Лиза облачила Семичева в папины свитера с оленями. Чтобы согреться, конечно, маловато, поэтому Семичев попросил у неё репродукцию картины Никаса Сафронова. Картина не несла угрозы для его жизни, но пугала изрядно и заставляла голову дымиться– как раз хватало, чтобы было тепло и комфортно. Это его и подвело. Как-то раз маму Лизы опять сократили, поэтому она вернулась домой пораньше. Завидев тонкую струйку дыма, вьющуюся из-под гаражной крыши, она подошла ближе, глянула в щель и обомлела – какой-то косматый дымящийся мужик приплясывал перед пугающим изобразительным уёбством, выставляя к ней руки. Женщина осторожно отступила от гаража и опрометью бросилась в дом.
- Степан Николаич!!! Лизка где?!
- На речке с пацанами, а что? – заспанный дед ржавой баржей выплыл из своего логова.
- Хватайте своё ружьё! А я милицию вызову! – женщина схватила телефонную трубку и, еле попадая трясущимся пальцем в дыры наборного диска, рванула его с «нуля». – Степан Николаич, ну что Вы стоите фонарём! У нас там в гороже…! Какой-то тип! Вы его это… на прицел…
- Нин, ты это, успокойся, лады? – ответил дед и нажал никотиновым пальцем на телефонный рычажок. – Не надо ментов.
- В смысссссссле?! – Нина не поверила своим ушам. – Там же… Он вор или… Вы что, его знаете?!
…Степан Николаич, ветеран-оперативник, вычислил Семичева в первые же дни его заселения в гаражные чертоги. Ночью, чтобы не пугать сноху и внучку, он снял со стены ружжо, методично его зарядил, и, тихо насвистывая «Не думай о секундах…», выдвинулся на задержание. За свою долгую профессиональную карьеру он видел много способов свалить от органов правопорядка: через окно, потайную дверь, подкоп, взятку, депутатскую неприкосновенность… Но чтоб бандит сматывался в свой собственный пепел – это с Николаичем было впервые. Сначала он из любопытства минут 40 издевался над Семичевым, наставляя на него двустволку и наблюдая пиротехническое шоу. Вдоволь наигравшись, дед устроил Семичеву допрос. Семичев, дымясь от одного вида увесистых дедовских кулаков, тут же раскололся и стал рассказывать всё как на духу. По мимике и жестам Николаич понял, что тот не врёт, а по факту первого возгорания феникса в 981-м году – что разговор у них будет долгим. Дед не увидел в нём никакой угрозы для семьи («ты только по сеновалу не шляйся») и оставил его жить в гараже. Не выгонять же бедолагу – ещё подпалит что-нибудь – справедливо рассудил он. А справедливость была его главным чувством и проклятием, за которое его никто никогда не любил. Никто пить с ним не хотел, на халяву даже. Потому как после первого стакана начинали ему на жизнь жаловаться, о проблемах рассказывать, совета просить. А он каждый свой ответ начинал с фразы: «Это потому что ты – долбоёб!». А никому ж не нравится, когда его долбоёбом называют. Тем более если это чистая правда.
Семичев же на эти оскорбления не обижался из-за трусости – так Степан Николаич получил дрессированного собутыльника. Каждую ночь он приходил с банкой компоту и перекрученным салом, и слушал Семичева, которому было что рассказать – он горел при Ельцине, Брежневе, Сталине и всех царях. Фениксу дедовский компот помогал – под ним он становился намного храбрее и при виде полевой мыши, иногда шляющейся по полу, всего лишь тлел. А пару месяцев назад лишили деда какой-то положенной единовременной выплаты. Дед почувствовал острую несправедливость. Ночью он усадил Семичева в свою болотную «Ниву», остановился за три квартала до «Сбербанка». Вместе с фениксом они подкрались к служебному входу, и дед показал Семичеву дохлую крысу, и затем ссыпал его пепел в дверную щель. Семичев возродился, вскрыл кассу, вернулся к двери.
- Готово! – прошептал он ветерану оперу и представил, как его будет брать российский спецназ. Николаич всосал его из-за двери автопылесосом, и оба ушуршали в туман. В отличие от Царьграда (ворота в который Семичев открыл примерно таким же трюком) трофей их был довольно скуден: одна тысяча сто девятнадцать рублей двадцать две копейки. Что равнялось единовременной выплате – больше дед брать запретил. Ну, потому что это было справедливо. Так они и жили последние полгода: днём к Семичеву прибегала Лиза, а по ночам приползал Николаич. И всё это в тайне от семьи, и тайну эту феникс свято хранил. В самом нестрашном месте. Поэтому…
…- Повторяю, Нинок, никого вызывать не надо, - попросил дед и отпустил телефонный рычаг.
- Ты старый конченый алкаш! – ответила та и яростно крутанула «0». Остановил её детский крик, донёсшийся с речки.
…Как любая женщина, Лиза догадывалась, зачем семилетние мужички взяли её на речку. Не потому что она была великим хоккеистом. Просто она единственная, кто безропотно становился на ворота. А ещё бегал за ускользнувшей далеко шайбы. Тольео она не догадывалась, что под слоем налетевшего снега, куда упал каучуковый диск, была незатянувшаяся еще крещенская прорубь. Лиза успела только вскрикнуть – течение быстро затянуло её под лёд. Брутальные мужички заорали на помощь.
…Прибежавшая на крики Нина увидела под ногами свою дочь, медленно плывущую по течению. В преломлении льда та походила на красивый акварельный рисунок. Её большие глаза удивлённо смотрели на мать, и из них неумолимо утекала жизнь, смешиваясь с вязкой холодной водой. Нина упала на колени и отчаянно заколотила ладонью по льду. Мимо неё галопом пронеслись вязанные олени – и Семичев нелепо, но храбро нырнул в прорубь.
…Тело пронзила такая боль, будто японцы пальнули в упор ледяной шимозой. Пробили лёгкие, оторвали руки и ноги, выбили глаза. Семичев мог ориентироваться только на стук о лёд материнских ладоней. Тук… тук… тук… Феникс загрёб отсутствующими руками. Тук… тук… В руку попало что-то шершавое. Лизин шарф. Семичев, судорожно царапая лёд свободной рукой, из последних сил искал путь обратно, против течения. Он уже почти потерял сознание, когда крепкая старческая рука ухватила его за шиворот и с силой рванула вверх.
…- ПФФФУААААА!!! – крякнул феникс. Первое, о чём он подумал – почему я не сгорел?! Я никогда не был так близок к смерти… Что это? Холод? Вода? Он посмотрел на тело Лизы в своих окоченелых руках.
И тут он загорелся.
Огонь был другим. Не ядовито-жёлтым, кричащим и разрушающим, как обычно. Пламя было мягкого, золотого с голубым цвета. И оно не пожирало Семичева, не обращало его в горстку красных углей. Оно было уютным и тёплым. Потому что когда ты горишь лишь за себя, ты сгораешь дотла. А когда за других – тебе просто тепло. И не только тебе.
Лиза открыла глаза.
…Ровнёхонько через год они отмечали возрождение Лизы. Её второй день рождения. И если бы вы были какой-нибудь нечистью, подкравшейся к окнам их дома, вы бы услышали следующий диалог:
- Мужчины, давайте за стол! Ли-за!
- Слушай, Семичев. А ты читал новость – к нам метеорит через неделю прилетит. Пиздец всей планете.
- Николаич!!! Ну на фига тыАААА жжётся, ЖЖЁТС…!
- Да господи боже мой! Лиза, возьми веник, подмети отца! И не заметай под ковёр, слышишь! А то папа опять без пальца останется! Степан Николаич, ну не надоело со своими шутками дебильными?!
- Не, никогда не надоест! Вон он растёт уже, ничо с ним не станется!
- БЛЯЯЯ!... Пальцы на месте… Николаич, ты заебал! Ну больно же, блин! И Нинке нервничать нельзя в её положении… Разливай свой компот уже! Ли-за!
Керины сказки
Кирилл Ситников
