Приговор вынесен Дэвид Гаймер⁠⁠

Оно подошло ко мне.

Феррокритовая стена за моей спиной странно успокаивает, я что-то ощущаю на ней, чего-то касаюсь. Прижимаюсь, спасаясь от темно-синих пятен, пробивающихся сквозь повязку на глазах, полуденное солнце печет лицо. Пот скапливается на подбородке и, словно сговорившись с многодневной щетиной, создает невыносимый зуд. Ноги дрожат как у старика, но ведь это неправда. И всё это займет не более пятнадцати минут.

Я стою последним в строю, и вот оно подходит ко мне:

— Имя и номер.

Голос растягивает слова, искаженные решеткой динамика. И это не вопрос. Возможно, его аугметика не способна воспроизводить интонации, но я думаю иначе. Ненависть, сквозящая в механически воспроизводимых слогах, кристально ясна. Оно просто склоняет к повиновению.

Я пытаюсь пошевелить обсохшими губами, но всё выглядит так, словно я никогда не умел говорить. Язык, словно пузырь, заполняет рот. Ладони покрываются потом.

То, что я нахожусь в одной из многочисленных военных баз своей планеты, кажется очевидным. Меня окружают лающие голоса внеземцев и перегретое оборудование. Случайные разрывы лазерных выстрелов, что-то похожее на статику вокса, изредка всплывающее в общем шуме. За минуту проходит огромное количество людей. Где-то справа рычит мотор, широкие шины шуршат по раскаленной дороге, а затем гидравлические тормоза с шипением заставляют транспорт остановиться. Чуть дальше еще один движок чихает и рокочет, выплевывая в воздух нефтехимическую вонь, и даже с завязанными глазами я почти вижу это облако выхлопов. Я отличаю людей своего мира по их акценту — они словно стадо скота выбираются из этого транспортника. Они напуганы.

Полчаса назад я был одним из них. А сейчас я в ужасе.

Возможно, мы находимся на моей собственной базе, но точно не могу сказать. Все эти секции выглядят одинаково. Да это уже и не важно. Все они уже принадлежат внеземцам, нашим завоевателям. Сами себя они называют освободителями. Я делаю вялую попытку ослабить веревку, стягивающую мои запястья за спиной.

Это все, что я могу сделать, используя свою «свободу».

Сильные руки хватают меня за плечи и бьют спиной об стену.

— Сержант задал тебе вопрос, подруга, — голос был более человеческим, но всё с тем же грубым внеземным акцентом, слышащимся в голосах вокруг меня.

— Каллан, — выдавил я. Единственное слово вызывает сухую боль в горле, но я продолжаю. — Девять-ноль-два-один-пять. Первый Галицианский.

— Гал-и-ции… — зарычала аугметика.

— Архипелаг в южном полушарии, — произнес другой голос. Слова сопровождались серией легких ударов; грубая кожа о пластековое покрытие.

— Ты проделал долгий путь за своими военачальниками, Девять-ноль-два-один-пять, — голос потонул в шипении статики, хихиканье висельника. Я почувствовал его удаляющиеся шаги. Легкое постукивание следует за ним, постепенно пропадая, что я нахожу странно пугающим.

— Император защитит, — тихо шепчу я. Наши завоеватели запрещают нам произносить Его имя.

Несмотря на то, что глаза завязаны, я закрываю глаза и молюсь. За терпение. За спасение.

Человек слева бормочет гимн. Я помню эти интонации со времен посещения Имперской святыни в детстве, но слова давно позабыл. Непроизвольно я начинаю подпевать в такт без слов, испытывая некое единство с человеком, которого не знаю и наверняка даже не видел. Мысль о том, что я про него так и не узнаю, неожиданно навевает печаль.

Три года я исполнял свой долг. Три тяжелых года непрекращающихся обстрелов и страха утонуть в дерьме прошло с тех пор, как иноземные захватчики перешли к окопной войне. Три года мы сдерживали их — предателей, еретиков, пришедших поработить наш мир и посвятить его отвратительным богам, так мы говорили.

Но они были не теми. Это была ложь. Всё это была ложь.

Даже теперь, терзаемый множеством других эмоций — и среди них нет ни одной хорошей — это тошнотворное запоздалое прозрение подобно опухоли в кишках. Вина, боль что, мелькнув, погасила ярость, когда я, прищурившись, смотрел сквозь струи дождя на первые десантные корабли Адептус Астартес, раскаленные от трения с атмосферой, что делало их похожими на огненных ангелов. Вот тогда я понял, тогда мы все поняли.

Мы были не на той стороне.

Это было странное, бессвязное ощущение, словно наблюдаешь за чьим-то сном, когда два миллиона человек, бросив оружие, медленно идут, подняв руки, через нейтральную полосу к вражеским окопам, к которым мы безрезультатно пытались пробиться, потратив впустую три года и миллион жизней.

Уже ходили слухи, что планетарный губернатор и его окружение уже предстали перед лицом Имперского правосудия.

Это хорошо.

Надеюсь, на костре он раскаялся. Надеюсь, омерзительный хаосопоклонник кричал, моля о прощении. Это было его предательство, не моё.

Эта мысль порождала другую. Ту, о которой я старался не думать.

Что будет со мной? Я верноподданный. Я люблю Императора. Любой истинно верующий увидит это во мне. У меня есть вера. Просто… Просто…

Я напуган.

Чьи-то руки жестко срывают повязку с моего лица. Я сразу отворачиваюсь — яркий свет, словно пальцы, давит на глаза. Зажмуриваюсь, веки горят красным, словно пылающие щиты на колесницах богов, и уставший голос начинает читать молитву:

— Святой Император, прими этих людей…

Сморгнув слезы, я открываю глаза. Пятно цвета военного хаки на расстоянии пяти метров от меня принимает очертания шеренги людей. Аквилы на их лазганах отполированы до блеска. Я пытаюсь сказать себе, что не боюсь, но несправедливость происходящего раздувает мятежную искру. Я хочу кричать. Я не сделал ничего, лишь выполнял свой долг.

Я не кричу. Не знаю почему, но не кричу. Я молюсь, чтобы это сделал кто-то другой, но все молчат. Возможно все думают, что мы заслужили это.

— … избавь их души от грешной плоти.

Проповедник повернулся к сержанту Гвардии и сделал знак аквилы с кратким «Аве Император». Бионические челюсти гвардейца клацнули, и он развернулся к расстрельной команде. Они смотрели сквозь нас на стену так, словно мы были настоящими призраками. Так, словно они делали это уже сотню раз и сделают еще тысячу.

На глаза вновь навернулись слезы.

— Приговор вынесен! — выкрикнул сержант твердым голосом. — Приготовиться!

Я не был готов.

Мой живот свело. Человек слева качая головой и зажмурив глаза, одними губами читает молитву.

Качнулись тринадцать винтовок.

— Целься!

Они поднимаются, приклады уперты в плечи гвардейцев. Тринадцать прицелов находят свои цели. Я опускаю голову и смотрю на красную точку, дрожащую на грязном хаки у моего сердца.

Я тоже закрываю глаза. Пятьдесят миллионов солдат. Неужели они действительно хотят их всех казнить? Мысль, не задерживаясь, проносится в моей голове. Если по-честному, то в последний миг меня не беспокоят эти миллионы. Беспокоит лишь один.

Я.

Рядовой Каллан. Девять-ноль-два-один-пять.

Наконец я вспомнил начало гимна, что читал мой товарищ.

Император, помилуй меня.

— Огонь!