Павел Те и медведь (Паша и Медведь)
В стародавние времена, когда самой страшной вещью был дедушкин ремень, родители отправляли меня на лето. Отправляли по двум причинам: не мешать родственникам строить коммунизм и наесться витаминами на один год вперёд, потому что с ними в Советском союзе было туговато. А деревня – это вам хоть и не пятизвездочный Артек, а впечатлений от нее хватает на всю жизнь.
Стояло лето, мы скучали как могли. Родители героически оставили меня на попечение бабушки в деревне, а чтобы не было скучно, предложили взять для компании моего друга Пашу с хорошей фамилией Те. Паша – он же Павлик – славился своим железобетонным восточным пофигизмом и умением находить выход из неожиданных ситуаций. Насколько я помню, Павлик вроде был на четверть корейцем, так что в восточности его характера можно было не сомневаться. Приглашение он принял с достоинством китайского мандарина, собрал рюкзак, и мы поехали.
В деревне было весело – только успевай купаться, бегать за соседскими яблоками и уплетать бабушкины щи. Но больше всего мы с Павликом обожали ходить в лес за малиной и приключениями на свою пятую точку. Как вы уже поняли, на приключения нам с Пашей везло.
В тот оглушительно летний день мы пошли за малиной. Не просто малиной, а МАЛИНОЙ. За эту ягоду я мог продать Ленина, партию и весь комсомол. Ни один малинник я не мог обойти спокойно: однажды я даже ухитрился обожрать корзину бабушкиного соседа, который шел из леса. Моя любовь к малине была осложнена одним моментом: совершенно адской аллергией, которая делала меня похожим на эту преступно вкусную ягоду.
Так вот. Я сидел в малиннике и пожирал малину за малиной, пока Паша меланхолично бродил в окрестностях, высматривая знакомых взрослых, которые могли донести до меня бабушке. И эта идиллия длилась бы долго, если бы на противоположном конце малинника не сидел охренительно большой медведь с добрыми медвежьими глазами, который также меланхолично опустошал куст.
Как это бывает в лучших традициях комедии, наши с Потапычем взгляды пересеклись и очень друг другу не понравились. Я, осознав, что увидел, заорал, медведь заревел. Паша молча созерцал нас обоих: рыдающего пацана лет десяти и бурого плюшевого мишку со здоровыми как ножи клыками и когтями. Наоравшись всласть и размазав по красному лицу остатки малины я заткнулся и приготовился заорать с новой силой, как вдруг Паша с ловкостью азиатского тигра очутился рядом и дал мне звучного успокоительного леща.
Дальше было как в анекдоте: охренел Паша, который только что заметил медведя и от удивления раскрыл свои корейские глаза, охренел медведь, но больше всех охренел я – то ли от наглости моего друга, то ли просто от неожиданности. Вьетнамским флешбеком у меня в голове пролетел мультик про Винни-пуха, который в жизни оказался не таким уж добрым и плюшевым.
Медведь, отошедший от шока, начал рычать и подниматься на задние лапы. Это намекало, что лопать малину мы с Пашей сможем только на том свете. Недолго думая, мы бросились наутек, теряя пионерские галстуки, ботинки и остатки храбрости. Я уже проклинал всем своим коммунистическим лексиконом эту гребаную малину, из-за которой мы с Те поперлись в этот лес и этого гребаного медведя, из-за которого мы в этот лес больше не пойдем. Бежали так быстро, что я, наверное, мог сдать стометровку в этом году автоматом. Гнался ли за нами медведь или он остался сидеть в малиннике (отходить от шока) я не знаю, но больше мы с Пашей в тот лес не ходили.
Вместо эпилога. Увидев на пороге двух совершенно седого от страха Пашу и мое распухшее от аллергии лицо, бабушка дала мне самого сладчайшего ремня в моей жизни. Паша, как спасший меня от медведя герой, получил славу на всю деревню и возможность не мыть посуду до конца летнего отдыха.
P.S. А малину я до сих пор люблю.