«Парнас». Глава 5⁠⁠

Платон живёт в панельной соте огромного улья на задворках Петербурга. Кормится фрилансом, греется в синеватом мерцании новостных лент и всё чаще задумывается, правильный ли выбор сделал в жизни. В очередной раз не получив ответа, он выходит за сигаретами. И невольно выясняет, как связан греческий культ, секретный советский эксперимент и гора Парнас, затерянная в парке на окраине города.

«Ася подолгу не могла заснуть. Платон часто просыпался от того, что она, уже глубокой ночью, клала ему голову на грудь: вздрагивал, запускал руку в мягкие волосы и начинал медленно гладить. Спустя время её тело обмякало, становилось тяжелее, а дыхание — глубже. Они вместе погружались в сон».

«А может… Ну а вдруг?»

Происходящее же сейчас напоминало дурной трип. Платон тащился по широкому и оттого тусклому — ламп было на удивление мало — коридору где-то в чреве НИИ. Под ногами — классический советский орнамент: бетонный пол цвета запёкшейся крови с серыми вкраплениями мрамора. Человек партии вновь что-то вещал: его слова эхом рикошетили от стен, но проносились мимо ушей.

Действительность впитывалась на удивление легко. Жизнь в России подарила Платону прививку от охуевания: когда ты находишься в этом состоянии перманентно, удивляться чему-либо становится всё сложнее. Православные коммунисты? Путешествия в загробный мир? Никто больше не пытался впихнуть инородное тело в его анус, так что и хуй с ним.

Платон просто решил отдаться реальности (реальности?) и посмотреть, что будет. Возможно, Саня всё же уломал съесть его эту долбанную марку. А он и забыл — и пошёл проветриться. Возможно, наряд всё-таки упаковал его на тропинке и сейчас мудохает где-нибудь в отделении так сильно, что воспалённое сознание отключило все органы чувств и пытается хоть как-то обороняться от реальности. А, возможно, он и правда попал в прошлое (прошлое ли?). Похуй.

Да и крохотное зерно надежды, что появилось совсем недавно, словно блядский камешек в ботинке, назойливо царапало душу — будило тревожное чувство, которое можно было бы назвать любопытством.

— А почему именно здесь? Это ведь НИИ каких-то токов, — в густом сумраке то и дело мелькали блёклые, будто бесплотные халаты лаборантов, исчезая в коридорах, за плотно закрытыми дверьми и перекрытиями.

Самый логичный вопрос. Платон будто бы нарочно пытался привнести обломок своей реальности — факт, который осколком засел у него в голове, который его рассудок пронёс из своего мира в мир чужой и от этого будто бы связывал их. Кусочек мозаики, который либо встанет на место и сделает картину понятнее (всё-таки, капля логики всегда смазывает даже самую абсурдную ситуацию и от того дарит спокойствие), объяснит хотя бы самую простую нестыковку. Либо разрушит её и, наконец, подарит свободу: от галлюцинаций ли, психоза или комы.

— Послушайте, ну вы же толковый молодой человек, — искренне удивился чиновник. — У нас и на некоторых тракторных заводах тоже далеко не мирные советские комбайны штампуют. Хотя, да, ребята здесь башковитые работают. Вот, недавно показали интересную штуку: духовой шкаф — сам не нагревается, но пищу разогревает. На подводные лодки будем ставить! Правда, на первых парах были и травмы: испытатели руки обожгли. Посуда раскалилась, а вот еда так и осталась холодной. Технология новая, работают над этим. Но мы отошли от сути: определяющим фактором оказалось местоположение.

Они приближались к одинокой двери в конце коридора, подле который стоял могучий привратник.

— В войну здесь, под Парнасом, бункер рыли. Ну и оказалось, что гора то непростая: храм здесь нашли, подземный. Видать, графу Шувалову, которому эти земли принадлежали, скучно было — он не только холм приказал насыпать, но и внутри него церковь построить. Ну, буржуи с жиру бесились — что с них взять, вырожденцы. Во время войны в катакомбах связисты засели: укрепили их, расширили, сделали бункер. Ну а после объект отдали нам.

Они остановились перед массивной стальной плитой, окрашенной серой краской. Посередине гермодвери торчал красный «руль»: круглая ручка, больше похожая на вентиль. Но Платон пялился на привратника — это был тот самый богатырь, которого он видел наверху. Великана будто бы собрали из двух персонажей: огромное тело, затянутое в камуфляж, досталось от атлета, а голова — от античного философа или библейского старца. Посеребрённая, густая и совсем не аккуратная борода — такие же вьющиеся волосы, пробивающиеся из-под клобука. Кустистые, словно сдвинутые в суровом укоре, брови нависали над чёрными глазами, мироточившими силой — смотреть в них было тяжело, поэтому взгляд Платона упал на крест: запутавшись в цепи, он висел вверх ногами.

Заметив это, богатырь аккуратно поправил распятие, а затем обоими ручищами схватился за ручку и толкнул дверь — она бесшумно отъехала.

— Пройдёмте.

Тоннель. Узкий кирпичный полукруг, под ногами — мраморная лестница. Практически на ощупь они погружались в холодный сумрак, в котором был растворён вязкий запах ладана — освещал путь лишь проём в конце прохода.

Партиец нырнул в проём, Платон за ним — и на секунду замер. Глазам привыкать не пришлось: капли света были растворены, размазаны по тьме довольно внушительного помещения, что лишь добавляло картине сюрреалистичности.

Это действительно был храм, похожий на просторную станцию метро: к вытянутому центральному нефу по бокам примыкали два поменьше, отделённые арками из дорических колонн жёлтого мрамора. В своём мрачном великолепии он напоминал Казанский собор — но более скромный, низкий, тесный.

Нет, даже музей Арктики и Антарктики: старую церковь, которую тоже приспособили под утилитарные нужды нового человека. Здесь же, ко всему прочему, пол был вымощен плиткой, колонны, до высоты человеческого роста, вымазаны больнично-зелёной краской.

— Добро пожаловать в лабораторию! — торжественно сказал номенклатурщик и поплыл вперёд по главному нефу.

За анфиладой из колонн — с той и другой стороны — пространство с помощью медицинских ширм было разделено на одинаковые квадратные ячейки. Где-то были оборудованы раздевалки, где-то душевые, ну а где-то — подобия больничных кабинетов с кушетками и капельницами. Там же, внутри ячеек, роились халаты-приведения: маленькие белёсые, и побольше, с чёрными брюшками.

— Во Всесоюзном институте биохимии нашими учёными было разработано Соединение-25, которое, скажем так, крайне интересно воздействовало на мозг. Было принято решение наладить прямые поставки в Кремль: чем шире сознание — тем более широкими шагами по планете будет шагать коммунизм.

На звук из своих норок начали выползать приведения: чёрные брюшка оказались тяжелыми резиновыми фартуками. С респираторами на лицах они казались совсем безликими, будто бы клонами. В «белёсых» же Платон узнал юнцов — именно они выскакивали из грузовика там, наверху.

— Но прежде было решено провести испытания безопасности препарата: заключённым, приговорённым к высшей мере, вводились сублетальные дозы Соединения-25. Тогда же учёные заметили закономерность. Классовые враги: дворянские недобитки, попьё, кулаки — испытав клиническую смерть, твердили об одном. О рае. Криминальные же элементы лишь бредили галлюцинациями. Естественно, поначалу это было списано на причуды слабоумного сознания, забитого ветхозаветными сказками. Но тенденция продолжилась. И тогда из арестованных по различным статьям сотрудников ВЧК была собрана экспедиция. Первый отряд был крещён, второй нет. Вернулся и доложил об успешном выполнении задачи только один.

Они шли к «алтарю»: небольшой стенке из стеклоблоков, на которой висел портрет Ленина и цитата: «Каждому рабочему — царствие небесное». Стена переливалась слабым светом. Приведения таращились на них, стоя рядом с колоннами.

— И тогда, в обстановке строжайшей секретности, под бдительным надсмотром медиков и святых отцов, в Успенском соборе Кремля первыми лицами государства была совершена высадка. Воочию убедившись в том, что Рай действительно существует, они подписали декрет о создании программы советской Эденонавтики.

За алтарём храм оканчивался апсидой: полукруглой выемкой, посреди которой была купель из белого мрамора, утопленная в полу. По краям купели — семь бронзовых львиных голов, в центре — цилиндрический постамент с выбитыми на нём греческими символами. Вероятно, раньше там стояла чья-то статуя, но сейчас, громоздясь на неуклюжих распорках, возвышалась серая цистерна с торчащей из неё трубой и намалёванной красной краской надписью: «СВЯТ. ВОДА». Рядом же два безликих «респиратора» возились с чёрным мешком.

— Настал год великого переселения: потомственные дворяне, князья, графы, бароны, духовенство и бывшие жандармы — все они не желали мириться с новым порядком. Своими клыками, которыми только недавно пили кровь русских крестьян и рабочих, начали точить столпы советского строя. — в аспиде, отражаясь от каменных стен, голос партийца звучал словно из динамика мегафона.

— Но партия мудра. Партия великодушна. Даже таким чуждым элементам она даёт шанс искупить вину. Производство Соединения-25 отдали Токсикологической лаборатории НКВД. Пересыльные пункты открылись на территории почти каждого ГУЛАГа. Удобрив почву и подготовив новый мир, они тем самым искупили бы свой грех перед советским народом, и смогли бы жить в мире и согласии с уже бывшими классовыми врагами. Война немного замедлила программу. Но теперь взросло новое поколение. Инженеры. Строители. Агротехники. Они закончат начатое.

Только сейчас Платон заметил, что из мешка капает вода. «Респираторы» положили груз на носилки, и быстро удалились.

— Это…

— Всё верно: герой-покоритель нового мира. Ну а как вы думали туда попадают? — флегматично ответил функционер. — Не на ракете же, ей богу. Гагарин в космос летал и там бога не видел.

— Да их же просто накачивают наркотой и убивают! — Платон был больше не в силах слушать эту чушь.

— Добровольно пересылают без права возвращения, — спокойно поправил Платона бюрократ. — Зачем им обратный билет, если они останутся жить в лучшем мире?

— И вы во всё это верите? — Платон обернулся: обритые мальчишки в белых, почти до пола, свободных рубахах облепили купель со всех сторон и гвоздили его взглядами.

— Вы во всё это верите? — обратился он уже к партийцу.

— Вы всё поймёте.

Внезапно пара крепких рук заломала Платона и заставила склониться в вынужденном поклоне — шеи коснулось что-то холодное: щелчок, пшик, резкая, но не сильная боль. Его аккуратно отпустили — Платон обернулся и увидел богатыря, который, словно тёмная гора, высился посреди толпы «покорителей рая».

По телу вдруг разлилось воодушевление: он смотрел в эти глаза, в десятки этих глаз — во внутрь их, и его одолевало дурманящее чувство причастности, единения, близости. «Я» — это жалкое «я» осталось в панельном мешке, там, на Парнасе, вместе со страхом, непониманием, беспомощностью, сомнениями.

Растворилось в огромном «Мы» — стало клеткой могучего атланта, отчего билось в экстазе, страстно, до изнеможения желало бежать туда же, делать то же, мыслить так же, лишь бы впереди сияла, горела, шипя и искря, до рези в глазах и волдырей на коже — Цель. Он был осуждён быть свободным — наконец, оковы пали.

Окидывая взглядом десятки глаз, глаз, которые смотрели в одном с ним направлении, он вдруг оступился и упал спиной в купель. Брызги. А потом искра — воспоминание, одна лишь мысль: «Ася»

«Чёрное бельё. Молочная кожа… Да похуй на кожу. Глаза бы увидеть».

Эйфория испарилась — остался лишь холод. Вода сильнее сжимала его в своих трезвящих объятиях. Мгла пеплом замыливала взор: фигуры и огни становились мутнее и мутнее. Он погружался всё глубже.

«Прости».