Отрывки из рассказа Виктора Конецкого "Странные капитаны"
Капитан — это голова корабля. Таким образом, у капитана два туловища — одно его собственное, а второе — это корабль.Каждому понятно, что такое положение с годами вызывает в психике капитанов некоторые сдвиги и странности. На морском языке такие сдвиги и странности определяются словом «бзик»
На Дальнем Востоке я знал капитана рыболовного траулера, который в свободное от судовых занятий время шил тапочки для покойников. Он уверял, что такое хобби успокаивает нервы. Он отдавал готовые тапочки в соответствующее заведение бесплатно. Но вы бы видели, как ему не хотелось с ними расставаться! Он даже украшал их чукотским орнаментом.
Заготовки для тапочек лежали у него по всей каюте. Он один снабжал всех покойников Камчатки.
Есть у меня знакомый капитан шикарного пассажирского лайнера. Он спит только в ванне, наполненной забортной соленой водой. Он утверждает, что такой способ отдыха чрезвычайно полезен, ибо тело капитана пребывает в состоянии невесомости, и ему хватает всего четырех часов сна в сутки. Я подумал о том, что рано или поздно он проснется утопленником, и сказал ему о своих опасениях, а он мне объяснил, что берет с собой в ванну спасательный круг.
У одного моего капитана всегда начинала болеть голова, когда он пересекал параллель порта Берген. Причем совершенно неважно, на каком меридиане это происходило. Даже если Берген находился на одной стороне планеты, а капитан на другой, у капитана появлялась острая головная боль . Он бежал на мостик, смотрел в карту и обнаруживал, что его судно пересекает эту проклятую, телепатическую, дьявольскую широту.
Был у меня ещё один капитан, звали его Михаил Гансович главным бзиком которого был английский язык.У Михаила Гансовича был некоторый порок речи. Когда он быстро говорил по-русски, то понять его без длительной тренировки и привычки было невозможно. То ли из-за корней уходивших в эстонское прошлое, то ли из-за его картавости. И вот в один прекрасный день наш капитан перестал изъясняться по-русски и перешел на английский. Пока он, войдя утром в рубку, говорил по-английски: «Хау ду ю ду!» — все было терпимо. Но когда он, лежа у себя в каюте, старательно подбирал по словарю и продумывал, например, такую фразу: «Штурман, прикажите в машину пускай сбавят десять оборотов!» — и орал ее в телефон, то штурман естественно ничего понять не мог, но по врожденной штурманской привычке отвечал: «Иес, кэптейн!» — и чесал затылок.
Мы путали команды, и это могло привести к плохому. Мы все волновались, и только Михаил Гансович был тих и спокоен, как катафалк.
