Отец и дочь. Воспоминания.

Мои родители подарили мне счастливое детство, лишенное информации о финансовых проблемах, так часто посещающих обычные семьи в 90-х годах.


Мой отец был хорошим человеком. Упорный, трудолюбивый, не жалеющим для семьи времени и благополучия. Работал каменщиком, то получая шикарные зарплаты, то проваливаясь в денежные ямы, но, как я уже сказала, нужды не знала: родители решали проблемы сами, не вовлекая маленького ребенка. Они могли месяцами есть пустое тесто, а меня кормить пельмешками и варениками. Мама уже взрослой мне рассказывала, как он на последние деньги купил для меня апельсин – витамины же.


И руки у отца были золотые, он много чего умел: на мое восьмилетие он сколотил деревянный домик для игрушек из Киндер-сюрпризов. Позже там проживали мини-куколки. Два этажа, окошки, веранда, лесенка и большой чердак, в котором в подростковом уже возрасте я прятала сигареты. Мама оклеила его обоями, покрасила и сделала занавески. Этот домик пока лежит в кладовке с отцовскими инструментами и ждет реставрации. При этом гипертрофированной тяги к «сделай все сам» у него не было. Проводку не трогал, трубы сам не менял, полагаясь на профессионализм электриков и сантехников (у нас дом обслуживают рукастые дядьки).


Имея десять классов образования, он был очень эрудирован. Ориентировался по картам, легко вспоминал столицы десятков государств, называл художников, глядя на картины, влет определял поэтов и писателей по паре строк. Да и музыку идентифицировал хорошо, вот только воспроизводил чудовищно, но ему это не мешало. В случае с отцом медведь не просто наступил на ухо, а топтал – с чувством, толком и расстановкой.


Родители не делали разницы между игрушками для девочек и мальчиков. У меня были куклы, мячики, машинки, солдатики, робозвери (пластмассовые фигурки с подвижными руками, тогда они были популярны); папа мне делал лук из половинки обруча и резинки, а стреляла я мамиными большими спицами. Папа приносил машинки и строгал мне деревянную мебель для кукол. У меня должен был сохраниться шикарный платяной шкаф для Барби – куда там нынешним пластиковым. Добротная хреновина на века.


Одежду тогда покупали в основном на рынках, и ездить с отцом вдвоем туда – праздник. Ведь с мамой оно как? «Да мы только зашли, пойдем еще посмотрим», «А вдруг там дальше дешевле», «А вот это лучше померяй». И так несколько часов. Да, все куплено, все красивое (у мамы замечательный вкус), но времени на это уходило – страшно подумать.

- Папа, мне вот эта блузка нравится.

- Меряй. Подходит? Нравится? Бери.

Расплатился, и мы пошли дальше. Мать потом в ужасе – сколько ж потратили, а папа доволен: и дочери угодил, и пять часов шарахаться не пришлось.


Вкусы в кино и литературе у меня – отцовские. Пока мама пыталась привить мне чувство прекрасного театром, например, мы с отцом с упоением смотрели «Крутого Уокера», «В осаде» (тогда его переводили как «Захват») и «Доспехи Бога». Последнего, впрочем, и мама смотрела. К Джеки Чану она была снисходительнее: крови мало, прыгают эффектно.


Отец читал «Властелина Колец» семь раз и цитировал «Сильмариллион». Фильмы обсуждали, папа нудно перечислял косяки, огрехи и обиделся, что туда не добавили Тома Бомбадила и Глорфиндейла. Меня это, кстати, тоже расстраивало.


В «Сегу» мы пробовали играть вместе, но огрубевшие от камня руки плохо справлялись с кнопками, поэтому он в итоге смотрел, как я расшвыриваю противников в «Streets of Rage 3» или огребаю на последних уровнях «Mortal Kombat 3» (до Мотаро я имба, а против него пару боев – и выключать, матом ругаться не разрешали, а как цензурно эту тварь пройти – не знаю). Картриджи для приставки в основном с отцом выбирали, они тогда продавались в подземном переходе в центре города. Эта точка была, наверное, одним из самых крутых мест в городе.


Как-то раз спорили с отцом о чем-то – даже не помню, о чем, просто за жизни перетирали, наверное – полное взаимопонимание и пьяные оба в дупель (мать в другом городе гостила). Это я уже взрослая была, конечно.


До сих пор со смехом вспоминаю, как крепко выпивший отец, качаясь в дверном проеме, уличал меня в пристрастии к наркотикам.

- Пап, я в школе работаю! У меня нет столько денег, чтобы принимать наркотики!

Задумался. Но не отступил.

- Что я хоть принимаю? – устало интересовалась я.

- ЛСД! – авторитетно и торжествующе заявил отец и ушел спать.

Утром мы с мамой устроили допрос с пристрастием по поводу моей «наркозависимости» в целом и столь экстравагантном выборе вещества в частности. Папа смущенно улыбался, дыша в сторонку, и говорил, что других просто не знает.


Однажды он пошел меня искать с фонариком в три часа ночи… в мою комнату. И страшно удивился, найдя меня в моей постели.

- Я думал, ты не дома! – испуганно оправдывался он. Я, если честно, тоже была малость обескуражена.


Много всего было… После моего двадцатилетия отношения у нас были не слишком хорошие – так сложилось. И пить стал много, и заболел сильно. Это сейчас я понимаю, что в последние годы алкоголь был отчаянием обреченного человека, которому отвели очень короткий срок на остаток жизни. И как, вероятно, не комфортно было настоящему мужику, когда за него тяжести таскали жена и дочь – пока он был здоров, нам такого не позволял. Он не сломался, нет, но это его подкосило. Мы ругались тогда страшно, врач говорил, что люди с больным сердцем – вредные не сами по себе, а из-за болезни. Да как и многие другие. Болезнь высасывает, разрушает нервную систему даже сильных волей людей.


Отец родился и вырос в деревне, и дерево в свое время посадил. Точнее, целый сад на заднем дворе, где жил еще с родителями. Квартиру заработал (тогда существовал МЖК). А уж сколько домов построил сам! Дочь, за неимением сына, вырастил, с некоторыми мужскими привычками (так часто бывает в жизни девочек, где папа играл большую роль). С точки зрения настоящего мужчины, как раньше говорилось, – план выполнил, хоть и ушел рано. Что такое 49 лет для мужчины? Не возраст же.


Отца не стало на исходе 2012 года – 31 декабря. Скорая приезжала дважды: в первый раз сняли кардиограмму, сказав, что все плохо, но не хуже обычного, в половине второго ночи, а второй – на безуспешную реанимацию и констатацию смерти в два часа ночи. Вернули ту же бригаду.


С одной стороны, мне кажется, так страшно умирать в сознании, понимая, что вот оно – время. Пришел срок. А с другой… он умер дома, в окружении любящих его людей: жены, с которой прожил больше двадцати пяти лет и взрослой дочери, которую успел воспитать, я надеюсь, хорошим человеком, поднять и выучить.


Я не склонна жалеть о каких-то своих поступках в жизни, ведь каждый из них приводит меня к тому, что есть сейчас. Все плохое – мое. Все хорошее – мое. История не знает сослагательного наклонения, и я не знаю, как было бы, сделай я так, а не иначе. Ставки сделаны – ставок больше нет. Действительно жаль одного, над чем я не властна, - отец не познакомился со своей внучкой, а я уверена, он был бы замечательным дедом.