Опыт исторической памяти: логика мифа в тени 9 мая
Всякий, кто исследует феномен коллективной памяти, обязан начать с признания очевидного: история — не хроника фактов, но поле битвы интерпретаций. Ежегодные споры вокруг 9 мая в России служат идеальной иллюстрацией этого тезиса. Либералы, требующие «десакрализации Победы», вопрошает: «Зачем вы носитесь с Победой, как с фетишем?». А патриоты, отвечают сакральным: «Деды воевали». Истина, как часто бывает, скрыта в трещинах между этими нарративами
Стороны вовлечены не в диалог о прошлом, а в спор о том, какое прошлое должно определять настоящее. Это противостояние, однако, не уникально. Оно повторяет вековой парадокс: почему общества цепляются за далёкие события, как если бы они произошли вчера?
В более ярком виде борьба за прошлое выражена в разговорах о Сталине и его эпохе. Рост экономики и индустриализация — или упор на репрессии, за которые Россия должна каяться ещё 10 тыс. лет? Правда, если быть последовательным и применять модные ныне нормы морали к событиям прошлого, а не придерживаться двойных стандартов, то каяться придётся почти всем.
Голодомор кричат украинцы? Но голод был и в Поволжье, и даже в Казахстане- эти регионы страдали не меньше. А в Британской Индии, где голод 1943 года (3 млн смертей) был вызван политикой в т. ч. изъятия продовольствия? Конго под управлением Бельгии: миллионы погибли от рук колонизаторов при добыче каучука. Либералы любят вспоминать пакт Молотова-Рибентропа, но тогда давайте вспоминать не реже и случившийся за год до этого Мюнхенский сговор. Или Британский союз фашистов (BUF). И симпатии части элит, к примеру, Лорд Ротемир, владелец Daily Mail, восхищался Гитлером как «борцом с коммунизмом». И король Эдуард VIII симпатизировал нацистам. Поляки сейчас кричат о «клятом совке», который ввёл войска на её территорию (впрочем, власть уже там была в «изгнании»), а силы Гитлера уже контролировали большую часть страны. Но при этом Польша за год до этого поделила территорию Чехословакии с Гитлером. Или колонии и работорговля- США покаялись перед местными неграми за угнетение, хотя на предложения африки компенсировать ущерб запад вежливо отказался. Но интересней другое- западные торговцы, чаще всего, не брали в рабство сами, а покупали зачастую рабов “у местных партеров по бизнесу”. То есть, тут нельзя говорить об угнетении одной рассы другой — были бенефициары и в Африке, которые имели отличный гешефт на отлавливании и продаже своих сограждан.
I. Праздники как хронофаги: почему 1945 ближе, чем 1776?
Рассмотрим эмпирические данные. США отмечают День независимости 1776 года, Франция — падение Бастилии 1789-го. Оба события отстоят от современности на 250 лет, их участники давно превратились в абстракции. Но Великая Отечественная война, завершившаяся в 1945-м, остаётся физически осязаемой. Ветераны, чьи руки дрожат на парадах; Парк Победы в СПб, но где крупнейшая братская могила — десятки тысяч блокадников, чьи тела были сожжены в печах кирпичного завода; поколения, воспитанные людьми, для которых выбросить хлеб было актом кощунства. Я застал бабушку — она умерла в 94, но пережитый голод оставил свой след в её характере. Здесь память — не интеллектуальная конструкция, а сенсорный опыт, передаваемый через быт.
Этот феномен можно объяснить через принцип «эмоциональной геометрии»: чем короче временная дистанция между событием и его носителем, тем острее его восприятие. Однако данная модель неполна. СССР, победивший в 1945-м, исчез три десятилетия назад. Почему же его триумф сохраняет силу? Ответ лежит в сфере социальной психологии: Победа стала аксиомой, заменяющей распавшуюся систему советских ценностей. Когда были забыты многими марксистские догмы, история о войне осталась единственной «неопровержимой истиной», приемлемой и для коммуниста, и для монархиста.
Три десятилетия после распада СССР Россия не выработала устойчивой системы ценностей. Её путь — метание между крайностями: от слепого копирования Запада в 1990-х (очередь в первый «Макдоналдс» как символ низкопоклонства и айфоны в кредит в “годы роста” как перенятие культа потреблядства) до реактивной автаркии и риторики «скреп».
Свобода 90-х, сводившаяся к праву сильного (и вседозволенности ОПГ), сменилась искусственным консерватизмом — запретами и отсылками к традициям. И тактическому созданием мифов. Яркий пример “россия которую мы потеряли” Говорухина. Это не синтез, а цикл отрицаний: идентичность определяется через «против» (от проклятого коммунизма до повестки «Запада»). Цитаты Ильина — попытка залатать эту онтологическую дыру. Но и здесь возникает парадокс: консерватизм, лишённый связи с живой традицией, становится симуляцией традиции. И не уверен, что общество это объединяет, а не рассказывает. Образованная аудитория вспомнит и симпатии Ильина к фашизму и детский труд, и аренду рабочими трети койки в царской “россии которую мы потерли”.
II. Парадоксы идентичности: страна, которой нет
Здесь возникает логическое противоречие. Государство, празднующее 9 мая, не тождественно тому, что подписало акт о капитуляции Германии. СССР в ту эпоху считал США союзником, а его элиты не владели виллами и яхтами в странах, с которыми страна находилась в конфликте. Напомню: озеро Комо, Лазурный Берег, Лондон… Виллы. Яхты, Самолёты. «Панамский архив». Санкционные заморозки (список замороженных активов впечатляет, это круче, чем расследования оппозиционных блогеров и усилия по национализации элиты сверху вместе взятые). Можно такое в сталинском СССР представить?
Даже лозунг «Можем повторить» возник недавно. Военное поколенье, наблюдая ужасы войны, скорее было за «никогда больше». Слишком дорой ценой досталась победа. Да и сейчас он не убедителен: в ВоВ Украину красная армия освободила за 22 месяца, при этом проводя и другие операции параллельно. По итогам войны — двухполярный мир и СССР как вторая сверхдержава. Сейчас — мы держава региональная (как и царская Россия). И конфликт идёт на бывшей территории России. Выясняется, будут ли там стоять танки и корабли потенциального противника в чьей зоне влияния она окажется (ТС vs ЕС), В чьей проекции силы, или станет буферным государством (им может быть как раз выгодно- см кейс Финляндии). Четвёртый год конфликта. Вроде и наступаем, но даже Донбасс до сих пор не освобождён. B конфликт с, ещё недавно, своими. Ощущения от конфликта, как в песне «Враг» Кошки Сашки.
Этот диссонанс — не исключение, а правило. Нации редко совпадают с их историческими предшественниками. Современная Франция — не государство Робеспьера, США — не республика отцов-основателей. Джефферсон был крупным рабовладельцем (какой там BLM). Гомосексуализм — уголовно наказуем (какие там парады). Полное законодательное равенство прав женщин появилось в 60-х–70-х. Но Россия сталкивается с уникальным вызовом: 9 мая, главный праздник, общий для всех, основан на достижении исчезнувшей цивилизации. Тени прошлого проецируются на стену настоящего, создавая иллюзию непрерывности.
III. Миф как технология: от Гагарина до Маска
Критики упрекают 9 мая в мифологизации. Но разве миф — всегда заблуждение? Возьмём космическую программу: первый спутник в 1957-м, полёт Гагарина в 1961-м стали символами советского технологического превосходства. К 1990-му СССР осуществлял 80% мировых запусков; сегодня Россия — менее 10%, хотя ещё недавно поставляла в США двигатели, разработанные для «Бурана». Они были хороши, но Илон Маск с дизайном новых технологий вырвался вперёд, оставив позади достижения, созданные 35 лет назад.
Однако этот контраст лишь подтверждает универсальный закон: мифы продуктивны, лишь пока стимулируют действие. Советская космическая программа вдохновляла на прорывы; современное упование на «наследие» носит скорее символический характер.
Достижения прошлого подсвечиваются исходя из «повестки». 100-летие революции в 2017 году власти не заметили и не отмечали. Хотя для левых всего мира это событие остаётся значимым. “День 7 ноября красный день календаря” попытались заменить на “День народного единства”. Вышло не очень. 1 Мая? Даже демонстраций трудовых коллективов не было. Это праздник майских шашлыков. Хотя в СССР это был праздник труда. Cвязанный с борьбой трудящихся за права. Происхождение: левые анархистские организации в США и Канаде устраивали демонстрации с требованием 8-часового рабочего дня. При разгоне демонстрации в Чикаго несколько участников были убиты. Потом ещё нескольких арестовали и четверых казнили. Демократия она такая. Она — кого надо демократия. Подробнее см. «Бунт на Хеймаркет».
IV. Постмодерн как приговор: почему симулякры неизбежны
Скептики указывают: современное 9 мая — «симулякр». Легенды об иконах, облетающих фронт над Москвой (в стране победившего атеизма), или риторика «духовных скреп» заменяют анализ фактов. Но упрекать в этом Россию — значит игнорировать природу постмодерна. День взятия Бастилии давно стал карнавалом, День благодарения — поводом для распродаж. Хотя изначально это был праздник в честь «дружбы» колонистов и индейцев (1621). Но с осознанием геноцида коренных народов и того факта, что для многих индейцев это «День траура», продвигать его уже неудобно. Когда-то праздновали успехи Опиумных войны, когда Британия силой открыла китайские порты для торговли опиумом, позиционировались как «торжество свободной торговли». А сейчас Великобритания, лишившись колоний, — 10-я экономика мира по объёму ВВП (ППС), а Китай — первая. Напоминать о своих былых победах и подсаживанию на наркотики жителей новой сверхдержавы –чревато.
Здесь уместно вспомнить расселовский «парадокс лжеца»: утверждение «все мифы лживы» само является мифом. Если общество верит в конструкт, он обретает практическую истинность. Пока Парк Победы хранит прах блокадников, а ветераны и те, кого они вырастили, живы — война остаётся реальностью, даже если её интерпретация полна противоречий.
Заключение: Этика памяти
Историческая память — не архив, а инструмент. Она полезна, если способствует самопознанию, и опасна, если заменяет его. 9 мая могло бы стать поводом для вопросов: почему общество, победившее в 1945-м, распалось в 1991-м? Почему технологическая держава стала получателем гум. помощи в виде “ножек буша”, хотя ранее помогала сама постоянно десятку стран, а потом и уступила лидерство SpaceX? Но задавать их — значит рисковать мифом.
Выбор, однако, неизбежен. Как писал Рассел: «Главная задача философии — научить сомневаться в том, что кажется очевидным». Возможно, именно в этом — единственный способ сохранить Победу не как символ былых достижений, а как призыв к развитию. В конце концов, уважение к предкам требует не ритуальных славословий, а честного вопроса: что мы сделали с их наследием?