О ПИСАТЕЛЬСКИХ СУДЬБАХ⁠⁠

Ольга Форш подошла к Алексею Толстому и что-то сделала. Алексей Толстой тоже что-то сделал. Тут Константин Федин и Валентин Стенич выскочили на двор и принялись разыскивать подходящий камень. Камня они не нашли, но нашли лопату. Этой лопатой Константин Федин съездил Ольге Форш по морде. Тогда Алексей Толстой разделся голым и, выйдя на Фонтанку, стал ржать по-лошадиному. Все говорили: "Вот ржёт крупный современный писатель." И никто Алексея Толстого не тронул. <...>

Такую миниатюру в своём стиле — или в стиле Александра Введенского, служившего ему литературным ориентиром, — написал Даниил Хармс в 1934 году по случаю первого съезда Союза писателей СССР...
...и если Толстой, Федин и даже Форш в особом представлении не нуждаются, то Валентин Стенич сегодня известен куда меньше.

Удивляться нечему: спустя неделю после сорокалетия, осенью 1937 года его арестовали и, промучив почти год, расстреляли осенью 1938-го. Об этом стало известно только в 1990 году из официальной справки КГБ, а до тех пор — как это случилось с сотнями тысяч жертв советского государственного террора — был человек и нет человека, как не было.

Валентин Стенич был.

Сын Корнея Чуковского, литературовед Николай писал о Стениче: "В 30-е годы он был, безусловно, лучшим переводчиком западной прозы на русский язык".

Стенич познакомил советских читателей с творчеством Джонатана Свифта, Редьярда Киплинга, Конана Дойля, Джека Лондона, Бертольда Брехта, Шервуда Андерсона, Гилберта Честертона и, конечно, Джеймса Джойса.

Он послужил драматургу Николаю Эрдману прототипом Олимпа Сметанича в пьесе "Мандат", а спустя больше полувека кинорежиссёр и сценарист Алексей Герман списал со Стенича журналиста Ханина для фильма "Мой друг Иван Лапшин".

Стенич держал на рабочем столе человеческое ребро и уверял, что это ребро Гоголя, выкраденное в 1931 году при перезахоронении останков.

Он становился персонажем воспоминаний многих своих современников-литераторов: талантливые авторы и яркие личности признавали в нём своего и заслуженно восхищались. "Мы с тобой одной крови!" — как говорили персонажи Киплинга, переведённого Стеничем.

"Эстет, сноб и гурман в обычной жизни" — это характеристика Стенича от поэта Николая Заболоцкого.

Интересный мемуар встречается у Михаила Вольпина — немногим более молодого драматурга, сотрудника "Окон РОСТА" Маяковского, автора песен для кинокомедий "Волга-Волга" и "Кубанские казаки", блестящего либреттиста... Как бы дико это ни звучало, а Вольпину повезло: он оказался в тюрьме тремя годами раньше Стенича, ещё до террора, поэтому не был расстрелян и просто отсидел ни за что пять лет. Полностью реабилитирован годом раньше Стенича, в 1989-м...
...а воспоминание Вольпина касается встречи в компании литераторов у общего приятеля — Евгения Петрова, соавтора Ильи Ильфа.

Мемуарист рассказал, как Стенич взял с книжной полки английское издание "Двенадцати стульев" и начал переводить с листа на русский. Компания была потрясена тем, что в перводе звучали именно те слова, которыми написан оригинал.

"Простодушный Евгений Петров воскликнул:
— Вы это наизусть знаете!
— Ну вот ещё, — отозвался переводчик, — буду я учить наизусть всякое говно". <...>

Стенич в совершенстве владел тремя языками — английским, немецким и французским, — так что мог и подколоть приятеля под настроение. Это было в порядке вещей: скажем, тот же Маяковский дразнил коллегу Неврастеничем.

Александр Блок в статье 1918 года "Русские денди" описал своё знакомство со Стеничем, но без упоминания имени, а заодно прошёлся по его юношеским стихам. О том, кого имел в виду автор, стало известно только в 1928 году, после посмертной публикации дневников Блока.

Самому Блоку тоже досталось от Стенича: "Вы, современные поэты. Вы отравляли нас. Мы просили хлеба, а вы нам давали камень". И своё окружение Стенич по молодости не щадил: "Все мы — дрянь, кость от кости, плоть от плоти буржуазии. Все мы — наркоманы, опиисты; женщины наши – нимфоманки. Нас — меньшинство, но мы пока распоряжаемся среди молодёжи: мы высмеиваем тех, кто интересуется социализмом, работой, революцией. Мы живём только стихами".

С годами любви к большевикам у Стенича не прибавилось, хотя в 1918 году он вступил в партию и воевал в частях Красной Армии, а в 1920 году служил в Москве комиссаром школы военной маскировки. И всё же, судя по доносам сексотов ГПУ, в 1930-х, увидав на витрине бюст Отца Народов, мог публично заявить: "И этот идиот с низким лбом правит всеми нами? Правит Россией?!"

Литературоведы сходятся во мнении о том, что самым большим успехом Валентина Стенича как переводчика стали три романа Джона Дос Пассоса: "Манхэттен", "1919-й" и "42-я параллель"...
...а сам Дос Пассос вспоминал, как в 1928 году оказался в Ленинграде, позвонил Стеничу — и был грубо послан по-русски, поскольку Стенич решил, что это розыгрыш. Тогда секретарь посольства взял трубку и подтвердил: знаменитому советскому переводчику действительно звонит знаменитый американский писатель с предложением о встрече и сотрудничестве. "Я помню Стенича как самую яркую фигуру из всех русских, встреченных мною в Ленинграде", — признавался потом Дос Пассос.

Недоброжелателей, завистников и просто подонков кругом Стенича хватало. Доносы на него ГПУ получало регулярно. Первая ссылка в Архангельск случилась в 1930 году. Вскоре после возвращения в 1931-м Стенича отправили уже в тюрьму на несколько месяцев.

О событиях 1937 года, когда вернувшийся из ссылки Осип Мандельштам пытался занять у знакомых денег на первое время, вспоминала его жена Надежда:

"Стенич встретил О. М. объятиями. О. М. рассказал, зачем мы приехали. Стенич вздохнул, что большинство писателей в разъезде, но кое-кто живёт на даче. Это, естественно, затрудняло сбор денег. Его успокоила жена — Люба. Она обещала поехать в Сестрорецк и сразу после обеда, надев кокетливую шляпку, отправилась в путь.
Стенич никуда нас не отпустил, и мы у него дождались возвращения Любы. Люба вернулась с добычей — немного денег и куча одежды. Вечером зазвонил телефон. Люба сняла трубку. Никто не отозвался, и она заплакала. Все мы знали, что иногда таким образом проверяют, прежде чем ехать с ордером, дома ли хозяин". <...>

Стенича арестовали не в тот вечер, а чуть позже, 14 ноября 1937 года. Спустя некоторое время в тюремном коридоре он шепнул арестованной поэтессе Елене Тагер: "Лена, всё кончено. Пишу всё на себя".

Расстреливали тогда сразу после приговора — ни кассаций, ни апелляций людоедская система не предусматривала. Палачи работали ударными темпами. За одну ночь 21 сентября 1938 года в подвале тюрьмы на Новгородской улице в Ленинграде были убиты больше шестидесяти человек. В расстрельном списке почти подряд значились популярные литераторы: детский поэт Исай Мильчик, герой-орденоносец Гражданской войны, близкий друг Маяковского, поэт-футурист Бенедикт Лившиц; писатель Юрий Юркун, переводчик Вильгельм Зоргенфрей — и Валентин Стенич.

Жена получила традиционную фальшивку с приговором: 10 лет дальних лагерей без права переписки. Теплилась надежда на то, что Стенич жив. Когда террор пошёл на спад, в 1940 году пять знаменитых деятелей культуры — писатели Валентин Катаев и Михаил Зощенко, киносценарист Михаил Блейман, режиссёр Сергей Эйзенштейн и актёр Николай Черкасов — обратились в НКВД за пересмотром дела Стенича...
...но пересмотрели его только после начала разоблачения преступлений кровавого режима, и выяснилось, что ни в чём не повинный писатель и переводчик после вынесения приговора был тут же убит.

Даниил Хармс, увековечивший Стенича в анекдоте о писателях, крепко друживших с властью, сел в 1941-м, уже после начала Великой Отечественной, и умер от голода в ленинградской тюремной больнице блокадной зимой 1942-го.

Александра Введенского посадили спустя несколько дней после Хармса, но умер он раньше — в декабре 1941-го, на этапе, то ли в пересыльной тюрьме, то ли в арестантском вагоне где-то под Казанью.

Все эти убитые и замученные литераторы, как и миллионы безвинных жертв того времени, были полностью реабилитированы: врагами народа оказались их убийцы, а не они.
Реабилитированы посмертно.
А толку-то.