"Нож и меч" или Пример смертной казни в СССР⁠⁠

Здравствуйте, дорогие друзья. Продолжаю публикацию работ нашего двоюродного дедушки, журналиста Эдвина Поляновского.

Предыдущий пост с последушками на очерк "Товарищ город" 1965 года из "Известий" доступен по ссылке.

Напоминаю, цель публикации работ - познакомить с обществом тех лет. Первоначально в очерках, которыми я хотел поделиться, были темы, которыми я хотел донести идеи, не "как-то очернить СССР" или еще что-то подобное, а понять, что проблемы в обществе были всегда. Вопрос как на них реагировали и как их решали.

Когда я распознавал дедушкины статьи (первоначально, бабушка перебирала архив своего двоюродного брата, выбирала его очерки и сканировала их. Потом, несколько лет спустя я начал их с помощью FR распознавать.) одна из публикаций 1966 года - "Нож и меч" во мне оставила большое впечатление.

Сразу хочу сказать, я не осуждаю, поливаю грязью СССР и пр. Просто я, тогда, в 2013 году, не настолько хорошо знающий историю, думал что смертная казнь в СССР 60-х годов была чем-то, ну не ?прошлым, или применяющимся к совсем типа отъявленным преступникам, но вот вам пример репортажа из зала суда, в котором обвиняемому вынесли высшую меру наказания.

— Встать! Суд идет!

Встань, Вышемирский. Подними глаза. Стыдно? Да нет, просто растерялся, зал-то громадный переполнен: забиты проходы, балкон, весь город о тебе уже знает, весь город бурлит, пришли судить тебя люди.

…В начале мая Ростов зацветает. В начале мая зелень еще неустоявшаяся, мягкая и пушистая. В начале мая весна в этом городе чувствуется остро, во всей полноте. В первое майское утро Эдуард Остапенко гулял с пятилетней дочерью. Встретил старого приятеля, шофера Ивана Харитонова.

— Пойдем, Иван, ко мне, новую квартиру посмотришь.

Пошли. Через парк. У речушки Темерник сначала услышали отборную брань, а потом увидели четверых парней на берегу.

— Вы бы поаккуратнее, люди все-таки рядом, и девочка со мною…

— Иди, иди мимо…

И снова площадная брань.

— Я работник милиции,— предупредил Эдуард,— еще раз прошу.

А один из четверых уже шел навстречу, заложив руки за спину. Подошел вплотную к капитану Остапенко. Ударил. Ножом. Под сердце.

…Это был вызов всем нам. Вот этой пожилой женщине, что сидит справа от меня и большими удивленными глазами смотрит на преступника. Вызов вот этому парню в ковбойке, он зло щурится, ходят желваки на крупных скулах. Это вызов всем, начавшим беспощадную борьбу с хулиганами.

Ну что ж, Вышемирский, принимай бой. Ох, неравный для тебя бой. А он и сам сейчас понимает, сидит, так и не поднимает головы, только глаза зверем бегают. Крутолобый, с отвислыми губами, о чем думает сейчас?

— Вышемирский, что вы желаете пояснить суду?

Рассказывает все как есть. Как ударил под сердце первый раз, как ударил ножом в живот второй раз, как изготовился для третьего удара. Все рассказывает правильно, только вдруг роняет: «Я еще раз замахнулся ножом. Но тут увидел девочку, которая кричала: «Папа, папа!». И подумал: что я натворил?»

Неужели так и подумал, неужели совесть вдруг заговорила?

Лжешь, Вышемирский, не совесть, а страх. Бил ножом, как мог. А девочка все время была рядом, плакала, кричала, смотрела, как убивают отца. А побежал, когда Остапенко нашел в себе силы отскочить в сторону и схватить камень в руки, когда Харитонов тоже поднял что-то с земли (он до того пытался отнять у Вышемирского нож, но неудачно). И Остапенко нашел еще в себе силы кинуться за преступником, но упал.

Ну, а дальше-то, дальше что было, говори, отвечай.

«Мы перешли на другую сторону речки. Пошли к детскому пляжу. Там я увидел, что у меня рука в крови. Разделся, искупался. Потом мы позагорали…»

Позагорали… Человек же умирает, рядом, на другой стороне.

«Мы еще поиграли в ловитки (ловитки — это как догонялки), загорали, купались…»

А рядом человек умирает…

«Потом мы пошли к Вдовченко и продолжали выпивку…»

Его друзья тоже все здесь, на суде. В качестве свидетелей. А разве могут быть свидетели в таких случаях? Здесь должны быть или соучастники или борцы. Видел, как захлестывает беда, как совершается преступление, не встал поперек пути — садись с Вышемирским рядом.

Преступление начиналось 30 апреля. Группа несовершеннолетних юнцов собралась кутить. Самым старшим — по семнадцать лет. Только Вышемирскому исполнилось недавно 19. Четыре юнца пригласили девиц, закупили два ящика портвейна и начали пьянствовать в доме Николая Вдовченко. Пили, гуляли, там же спали, утром снова пили. Потом девицы пошли домой переодеться, а парни — на речку. Там и совершено преступление. Потом снова все собрались в доме Вдовченко. Снова пили, танцевали, опять пили… Между рюмками вина Вышемирский размышлял:

— Интересно, убил я его или нет?

Все знали о преступлении. Все — Павел Ефимов, Карапет Псардиян, Владимир Чмырев, Владимир Курков, Николай Вдовченко, Владимир Коляков, Надежда Федорченко, Валентина Митько, Любовь Прохорова, Лидия Обухова.

Пили — и никто не поперхнулся, ели — и ни у кого кусок поперек горла не встал. Если бы хоть один (!) осознал, что произошло, второго преступления могло и не быть. Но оно совершилось уже на следующий день. И нож для второго преступления вручила (иначе я не могу сказать) Вышемирскому его подруга Митько. Она взяла его у сестры Вышемирского («Ларин просил ногти почистить»).

Пьяная компания опять отправилась загорать. До Зеленого острова добраться не успели. «Я увидел возле нашей компании какого-то парня. Я сказал этому парню, чтобы он отошел: «Отойди, а то ударю». Он не отошел, тогда я открыл нож и ударил его».

Подумать только, как все просто. Захотел — и ударил.

— Сначала он спросил у меня, сколько времени, а потом я уже ударил… в какое место попал, не помню…

Врешь, Вышемирский, все помнишь. Ударил снова профессионально, и не куда-нибудь, не в плечо, не в руку, а под сердце.

Судья: Митько, почему вы не сообщили обо всем в милицию?

Митько: Как я могла… у меня же есть совесть.

Судья: О какой совести вы говорите!!! Федорченко, назовите, кого вы знаете из этой компании.

Называет две-три клички.

— Называйте имена, фамилии.

— Не знаю.

А откуда ей знать. Увидела парней первый раз неделю назад.

Страшнее всего то, что эти девицы так и не поняли ничего. Сели в переднем ряду (для свидетелей) и через две минуты уже кокетничали.

Оператор Управления железной дороги Лидия Обухова ведет себя вызывающе. На вопросы судьи отвечает нагло, недовольная тем, что ее сюда вызвали. Когда же навели на нее юпитеры, когда затрещали кино- и телевизионные камеры, она поправила кофту: это, конечно, очень важно, как она будет выглядеть на экранах телевизоров.

Гудит, недобро гудит зал.

А теперь ваша очередь — матери, отцы.

— Псардиян Тамара Кефорковна, отвечайте суду…

— Курков Николай Федорович, отвечайте суду…

— Ефимова Надежда Павловна…

Плачет горькими слезами Надежда Павловна. Да, я виновата. Я, я… За эти двадцать дней она выплакала слез больше, чем за всю жизнь. Ах, вы, взрослые, умные люди, почему же вас иногда не оказывается рядом? Как вас не хватает иногда, на одну секунду, и как вы нужны всегда, постоянно. Юнцы-то эти растут не в дремучем лесу, рядом с вами живут, работают, спят, гуляют. Неужели никто из вас, скажем, на работе, не заинтересовался, почему эти юноши не комсомольцы, неужели никто из вас, скажем, в семье, не обеспокоился, почему они не ночуют дома?

В женском общежитии, где живут Митько и Федорченко, законы железны: парню в это общежитие путь закрыт наглухо. Девичья честь охраняется здесь более чем бдительно. Но вот не ночевали дома две девицы, и это никого не встревожило: все, что делается во вне, никого не касается, лишь бы в своем доме было спокойно. А ведь в этом доме, кроме бдительных вахтеров, есть еще и штатные воспитатели. Ну, ладно, не в том направлении воспитывали, упустили. Ну, сейчас-то поняли что-нибудь?

Народный судья Нелли Григорьевна Сазонова спрашивает Федорченко:

— Ваше поведение обсуждали на собрании в общежитии?

— Да, ругали.

— За что?

— За то, что познакомилась…

И все? Только-то?

Если бы каждый преступник заранее знал, что его ждет суровая кара, он бы не вдруг решился или не решился бы вовсе преступить закон. А коли существуют еще преступления, значит преступники с ножом надеются уйти от меча возмездия. И Вышемирский надеялся. Когда в перерыве между пьяными кутежами Вышемирский заскочил домой, то услышал, как соседка говорила его родителям: «Слышали? Следователя, говорят, убили». Вышемирский понял: это о нем. Он постригся наголо, дабы космы не служили лишней уликой. Надеялся уехать.

Не вышло. И не могло выйти. По простой причине. Преступления у нас еще есть, но они — ЧП. И уж если случаются, помогают раскрыть их все. Вот и сейчас помочь раскрыть преступление сочли своим долгом все, кто знал о нем, от министра до пионеров.

Утром первого мая в Ростове-на-Дону свершилось преступление, а через несколько минут в Москве о нем уже знал министр охраны общественного порядка РСФСР В. С. Тикунов. Весь день он держал связь с Ростовом: «Не нашли преступника?» Он звонил в Ростов на второй день. «Не нашли?» И тогда в Ростов вылетела оперативная группа. На другой день преступник был пойман. Нет, нет, не нужно думать, что трое сверхопытных детективов решили сверхсложную задачу. Конечно, полковник С. Н. Петров, подполковник. А. М. Ромашов, майор Э. Е. Айраметов хорошо поработали. Но главное — искал весь город, весь город был на ногах. В этих условиях преступнику деваться было просто некуда.

…Итак, вот он, закономерный неотвратимый финал. Город еще долго будет помнить, как гудел все три дня, пока шел процесс, переполненный зал клуба Ростовского института инженеров железнодорожного транспорта. Долго еще будет звучать страстная речь Эдуарда Остапенко. Его спросили:

— Какую меру наказания вы, Остапенко, как пострадавший, считаете необходимым избрать для Вышемирского?

Остапенко встал, вначале замешкался, а потом заговорил страстно, взволнованно, на едином дыхании:

— Я не могу простить Вышемирского. Он сделал все, чтобы убить меня. Спасибо врачам. Я не могу его простить не только за нанесенные мне физические страдания, но и за ту душевную травму, которую он нанес мне и моей семье. Он уложил в постель мою мать, жену, которая вот уже двадцать дней не может встать. А чем он искупит то, что причинил моим детям? Узнав о случившемся, сын, которому двенадцать лет, не смог сказать матери правду. Он сказал, что папа срочно уехал в командировку. Я не могу простить Вышемирского и потому, что случилось все это на глазах у моей пятилетней дочери, которая все понимает и сейчас во всех деталях помнит, как убивали ее отца. Я не могу простить Вышемирского и по той причине, что в зале присутствует много его сверстников, которые не осознали еще всей глубины морального падения Вышемирского и высказывают предположение о незначительной мере наказания для него, потому что оба пострадавших остались живы…

Женщина справа от меня вытирает слезы уголком платка.

Народ не прощает тебя, Вышемирский.

Первые два ряда семнадцатилетних опустили головы. Это все «свидетели».

Потом выступал общественный обвинитель, молодой рабочий токарь Александр Юдин. Говорил умно, горячо. Требовал сурового наказания. Зал долго аплодировал ему.

Потом выступал прокурор Г. А. Филимонов. А в зал все шли письма от ростовчан. Прокурор тут же читал эти письма. В них ростовчане требовали сурово наказать преступника и его соучастников.

Слышишь, Вышемирский? Народ тебя не прощает.

Суд удаляется на совещание.

…Скоро объявят приговор. Сегодня, сейчас будет поставлена последняя точка. Вышемирский думает, что ему повезло. Капитан милиции Остапенко остался жив. Диспетчер автохозяйства Михаил Блистанов тоже остался жив и сейчас здоров: нож застрял у него тогда в межреберье и сломался. Хирурги извлекли обломок. Блистанов тоже здесь, на суде.

Да, Вышемирский уверен, что ему повезло. Я вспоминаю наш последний разговор с ним. Он спросил:

— Как думаете, больше восьми лет не дадут?

Зал ждет приговора.

— …Встать! Суд идет!

— Именем Российской Советской Федеративной Социалистической Республики…

Зал стоит.

— …Вышемирского Иллариона Евгеньевича приговорить…

Зал не дышит. Две тысячи глаз устремлены на сцену…

— …К высшей мере наказания — расстрелу…

Именем народа.

Судебная коллегия по уголовным делам Ростовского областного суда вынесла также определение — возбудить уголовное дело в отношении Ефимова, Чмырева, Вдовченко, Куркова, Митько, Обуховой и Федорченко, которые знали о преступлениях и скрыли это от правосудия.

Именем народа.

г. Ростов-на-Дону

1966 г.