Незванные гости⁠⁠

Рассказ на конкурс Моран Джурич

События, о которых я хочу написать, крайне мистические, и не укладываются у меня в голове. Много раз, обдумывая произошедшее, я пытался найти объяснение, хоть сколько нибудь правдоподобное, но каждый раз мои рассуждения спотыкаются о тот или иной факт, рушащий всё на корню. Но, пожалуй, начну с самого начала.

Произошло это летом 2019 года, ещё до истерии, масок и закрытых границ. Мой давний друг детства, а позже и бурной юности Константин написал мне письмо, приглашая меня к себе в его, как он сам написал, «унылое обиталище, чтоб скрасить моим персонажем его скорбные, последние будни». Такой слог я воспринял весьма иронично, как и бумажное письмо, которое видел в последний раз лет десять до того, и то – повестку в суд. Тем не менее, приглашение я принял. Я работал (а точнее безуспешно пытался) коммерческим поэтом, и в тот момент у меня был жуткий застой в работе и творческий кризис. Каждая рифма казалась мне пресной, скучной и избитой. Возможно, я был слишком требователен к себе, а может так было и взаправду – свои неудачные потуги я никому не показывал. А потому и собрал чемоданы, вылетая в родной Екатеринбург, из которого волею случая сбежал в столицу при первой возможности. Я думал, что именно Екатеринбург мешает мне сосредоточиться на тонких творческих и поэтических эмманациях. Я ошибся.

Костя жил в доме своего отца. В лихие девяностые Костин отец очень удачно начал вести бизнес: в одних случаях его разговоры с коллегами заканчивались удачным подписанием договоров. В других несогласных терялись в бескрайних лесах без вести. И, как положено успешном бизнесмену той эпохи, он хотел свое личное, семейное «гнездышко». Однако вместо того, чтоб построить его силами приезжих гостей из средней Азии, он решил шикануть на всю катушку – он приобрёл усадьбу зажиточного купца, построенную на рубеже девятнадцатого и двадцатого веков. Дому чудом удалось не стать при союзе домом культуры или подобным заведением: построен он был в глухом селе, и представлял мало ценности. А после развала удалось уговорами и деньгами перевести его в статус «заброшенного» и выкупить под свои нужды.

Пожалуй, кроме встречи с другом меня интересовала именно усадьба. Я ехал с надеждой, что именно это место сможет открыть для меня нечто новое в поэтическом плане. А уже после встреча с давним другом, с которым мы разделяли чувство прекрасного – Костя очень увлекался живописью и его, ныне покойные, родители никогда не оказывали чаду в увлечениях.

Добраться было сложно. Как оказалось, дорог, в нынешнем понимании этого слова, к селу Головачёво уже не осталось – лишь размытая колея, в которую не рискнет заехать обычная легковушка. Узнал я это только на повороте – таксист отказался рисковать и высадил меня рядом с двумя глубокими бороздами, полными воды. Дорога вела в лес. «С тропки не сходи и не ошибешься,» - напутствовал мне таксист прежде, чем оставить в одиночестве.

Пешком дорога заняла у меня около сорока минут, и за все это время я понял, почему усадьба так легко осталась не тронутой. Однако, путь мой завершился в селе, опоясывающем круглый, искусственный пруд. Хотел бы я сказать, что усадьба возвеличивалась над старыми, ветхими избами и хибарами. Но нет.

Когда я увидел усадьбу, в которой мне еще предстояло провести несколько дней, меня охватило нескончаемое уныние. Такое, как у пьяницы, который обнаружил, что выпил последние капли или наркомана, пришедшего в себя после очередной дозы и обнаружившего себя в грязном притоне в подвале. Ничто здесь не радовало глаз, не вызывало даже тени того поэтического вдохновения, которое можно испытать и в сырую грозу, и в лютый холод. Мрачные, грязные окна домов, глядящие в пустоту, словно слепец с бельмами. Поросший повсюду камыш и пруд, покрытый грязно-бурой пеной гнилых водорослей. Белесые стволы мертвых деревьев. Дышалось там трудно – будто в низине, в которую спустился некий удушливый туман.

Добравшись до усадьбы, мне удалось разглядеть ее получше. Дом был ветхий, сколы на красных кирпичах и художественной кладке по углам добавляли ему лет, как морщины, а посохший плющ на стенах и крыше напоминал седину. Потому я и стал назвать усадьбу «Старуха». Без почтения. Как та самая, у самого синего моря.

Двустворчатая дверь находилась прямо посередине и я, дважды постучав и услышав гулкое эхо моих ударов вошел внутрь. И интерьер поразил меня еще больше. Это было похоже на издевательство над этой самой «Старухой»: безвкусица в самом гротескном и отвратительном ее проявлении. Внутри стены были покрашены синей, потрескавшейся и осыпающейся краской. Ее куски, как сброшенная какой-то монструозной тварью чешуя, лежали на некогда дорогом паркете. Сейчас же пол вздулся и куски паркетных досок будто старались держаться друг от друга подальше. Тут и там на стенах висели гобелены – как и старинные европейские, так и флаги любимой футбольной команды отца Кости.

Поражало меня и то, что казалось, будто в доме никто не живет уже лет пятьдесят, а то и больше. Но ремонт семья Кости тут сделала еще в девяностые, и с тех пор жила тут. Так почему же дом состарился так быстро? Во всяком случае, я понял, почему мой друг назвал это место «унылым обиталищем». В точку, дружище.
-Костя? Я приехал! – громко окликнул я хозяина усадьбы, и мой голос пронесся по всем многочисленным комнатам.
-Иду! – услышал я ответ, и уже через пару десятков секунд увидел Костю… и не узнал его.

Он напоминал уродливое смешение стервятника с человеком. Он был слегка сгорблен, и от того его через-чур длинная шея с торчащим кадыком бросалась в глаза. Костя был очень худой, даже слишком. Возможно, в таком месте проблемы с питанием? Знал бы, то прихватил больше гостинцев. Костя вышел в старомодной рубашке, почти до колен. Темные круги под глазами придавали его взгляду странное, почти безумное свойство. А еще Костя рано полысел – на голове остались лишь мелкие волосы, всего с десяток, торчащие из черепа в хаотичном порядке. Поразило меня, к тому же, и то, что вместо его левой руки я обнаружил туго завязанный узел на рукаве чуть ниже локтя. И как он только умудрился?
- Mon'cher ami! – выпалил Костя, нелепо взмахнув руками. Он появился на втором этаже и засеменил ко мне. Казалось, что он будто плывет по воздуху – он наступал на самый край ступенек, соскальзывая по ним. Вмиг он оказался рядом со мной и схватил меня за ладонь, пожимая еë, - я так рад, что ты здесь!
-Рад видеть, дружище. Годы тебя не пощадили… - сказал я, и тут же пожалел о дружеском подколе – Костя поджал губы и хмыкнул.
- Как и всех нас.

Спорить я не стал. Костя повел меня по усадьбе и гнетущее настроение лишь все больше наполняло меня. Разруха и заброшенность места давили на плечи. Отчего то меня казалось, что Костя не живёт тут. И никто никогда не жил – мы пришли на заброшку, на которых я, уже сбежав в Москву, часто пил пиво и впервые пробовал всякое со своими новыми друзьями.

-Знаешь, Кость, письмо твоё было тревожным. Потому и приехал. У тебя, - я наигранно-многозначительно оглядел коридор, по которому мы шли. Повсюду висела пыльная паутина, качающаяся на сквозняке, как тюль, - все в поряде?

Мой вопрос заставил сутулящегося Костю ещё больше повесить голову. Он покачал головой, но рассказал мне только когда проводил меня в мою спальню. Не стоило ожидать, что эта комната будет лучше всего дома в целом. Он сел на кровать и его прорвало. Костя схватился за голову, впился ногтями в затылок, а затем покрасневшими и блестящими от слез глазами посмотрел мне в душу.
-Это место, Лёха, оно сводит с ума, - сиплым шёпотом выдохнул мой бедный друг, - оно не нормальное. Я просто не понимаю, что происходит.

Не знаю, что в тот момент поразило меня больше: пугающая искренность Кости или балки на чердаке, скрипнувшие будто в подтверждение сказанного. Я вздрогнул от протяжного вздоха усадьбы, будто она хотела сказать: - «опять он за свое…». Однако, уже в следующий, пугающий миг его лицо озарилось просветлением, а от той горестной мины не осталось и следа.
-Да не будем об этом! Я так рад, что ты приехал! Давай, устраивайся и приходи в гостиную. Помойся с дороги, вещи разложи. Я пока приготовлю ужин, - вскакивая с места затараторил Костя. Видимо, моë предложение помочь ему с готовкой он не услышал – пулей вылетел из комнаты, оставив меня наедине с вещами и липким ощущением тревоги за друга и за себя.

В гостиную я пришел к вечеру, когда стемнело. В коридорах не светили ни лампы, ни фонари, но это было и не нужно: едва появившаяся на горизонте луна была яркой, и сквозь большие окна усадьбы свет заливал всë вокруг. Костя ждал меня в большой зале со старыми, деревянными, скрипучими полами, и когда я вошел внутрь, то впервые по-настоящему ощутил укол зависти. Я всегда мечтал о такой комнате – стены заставлены полками с книгами до потолка, в одной из стен, потрескивая поленьями, горит камин. У огня стояли два кресла, между которыми был журнальный столик с чаем и тарелками бутербродов и закусок. Если это – ужин, то становится понятнее, почему Костя так похудел.

Костя встретил меня странно – вскочив со своего места, он подошел ко мне, а затем быстрым движением толкнув дверь запер ее на ключ.
-Ты чего?
-Да так… - замялся Костя. Кажется, это стало его привычкой, и он сам не заметил, что делает нечто странное. Спустя миг рассеяного поиска верного ответа вокруг, он лживо улыбнулся, - от сквозняков. Чтоб огонь не полыхнул.

Наверное, я бы заставил его тогда отдать мне ключ или сразу же открыть дверь, если бы не был уверен, что легко одолею однорукого, болезненно-тощего человека, в котором с трудом узнаю друга. Однако я списал это на странные заморочки сходящего с ума товарища, и ему более нужна моя помощь, нежели осуждение и недоверие.

Я сел в кресло и мы приступили к светской беседе. Костя рассказал мне, как оказался заперт в этой усадьбе – отца его не видели уже много лет, а за долги отобрали всë имущество, кроме этой усадьбы. Мать Кости скончалась годом позднее, оставив сироту в промозглом доме, о котором он не может заботится из-за увечья, которое он, теперь, называет не иначе как «досадным недоразумением»:
-Понимаешь, экая оказия приключилась, - показывая узел заговорил Костя. Его странную манеру речи я тоже попытался игнорировать, благо, подобный слог не был мне чужд, - в один из дней появился у меня на руке синяк. Здоровенный, что твоя ладонь. Будто бы схватил меня кто, да так крепко, что оставил синяк. Я к костоправу, а он мне: «Усë, некроз, батенька. Будем-с вашу руку, того,», - и, недоговорив Костя на культе показал движение, будто пилит пилой. От его подачи такой печальной истории я усмехнулся, но затем заметил, как Костя замер. Не моргающим взглядом он уставился на меня, а затем я увидел, как скакнул его кадык, когда он проглатывал ком в горле.

-Кость? – неуверенно спросил я его, но друг мой одним взглядом и кивком головы показал мне, чтоб я проверил, что за его спиной. Там я не увидел ничего сверхъестественного: все те же полки с книгами, торшер, слегка приоткрытая дверь в нашу опочивальню. Видимо, по моему взгляду поняв, что причин для тревог нет, Костя расслабился.
-Ничего страшного. Понимаешь, лекарь сказал мне, мол, возможно, отрубленная рука будет болет, и ничего страшного, бояться-де не надо.
-Фантомные боли, ага.
-Токмо он не сказал, как реагировать, если я чувствую, что кто-то берет меня за руку и тянет куда-то.
-Прикалываешься?! – выпалил я. От такого заявления меня будто окатило холодной водой. Мало мне и его странных повадок, и дряхлого дома. Однако, моя злость от того, что меня пытаются напугать сменилась на милость, когда я увидел, как Костя по-настоящему оскорбился.
-Пошли спать, Алексей, - понуро сказал он, вставая из кресла. Обернувшись он замер, как вкопанный, но совладав с собой проводил меня до комнаты. На все мои вопросы он не отвечал или, в крайнем случае ухал совой.

Однако мне не удалось сразу уснуть. То-ли из-за распространенной проблемы «первой ночи на новом месте», то-ли из-за в целом обуревающей меня тревоги, пережитой сегодня. Лежа в кровати я ощущал на себе чужой взгляд, полный презрения.

Я знал, откуда на меня смотрят. Как если бы у себя дома, в кромешной тьме, я бы встал посреди комнаты, я с точностью бы сказал, где стоит стол, шкаф или кровать. Так и сейчас. В дальнем углу, у окна, от туда, куда не достает яркий лунный свет из за шторы. Я знал, что там кто-то есть. Смотрит на меня, не отводя глаз. И хоть умом я и понимал, что это моя фантазия, но нутром, чем-то животным я был готов, как в детстве, спрятаться под одеялом.
В итоге, чтоб успокоить нервы, я решил убедить самого себя в своей же глупости. Взяв маслянную лампу и привычным движением засветив ее, я встал с кровати, но не сделал и шагу. С каких пор мне привычно зажигать лампу? Я в последний раз видел такую только в аутентичном баре. Да и светит она не то чтобы ярко… Посему я еë затушил, списав все на помрачение и антураж этого места, и уже по-настоящему привычным движением зажег фонарик на телефоне. Белый луч света лизнул угол, не лишний раз подтверждая, что в нем не было ничего кроме чернильной черноты. Но, чтоб окончательно успокоить шалящие нервы, я подошел к окну и одернул шторы, впуская в спальню серебряный лунный свет. Он озарил всю комнату, лишая еë темных и мрачных углов, а меня – поводов для тревоги… на ближайшие пару десятков секунд.

Когда я вернулся в кровать, я услышал, как за моей спиной пронзительно взвизгнули кольца, на которых висели шторы, а комната вернулась к прежнему полумраку. Больше вставать я не стал и уснул, повторяя себе «это просто старый дом и кривые карнизы. Просто старый дом и кривые карнизы.»

Утром я нашел Костю на кухне, кое-как готовящим нам на завтрак яичницу. О ночном инциденте я не стал сообщать: душевное здоровье моего товарища и так было весьма подорванным, и мне не хотелось доводить его. Однако Костя сам завел разговор:
-Mon sher, ночью ничего не произошло… из ряда вон? – тихо, будто подстать шипению яичницы спросил он.
-Всего лишь показалось. Я всегда чувствую себя неловко в гостях.
Костя лишь покивал, однако тень на его лице от меня не скрылась. После завтрака Костя положил руку на мою ладонь, проходя мимо. Жест этот был весьма неловкий для меня.
- Пойдем, что покажу, - Костя с силой потянул меня за собой. Хотя силой это вряд ли можно назвать. Мой тридцатишестилетний друг был не сильнее векового старика.

Костя повел меня на чердак, пояснив, что там его мастерская. Я был рад услышать, что он все еще пишет, и был совсем не рад увидеть то, что именно он изображает на полотнах. Чердак был багрово красным и напоминал бойню. Повсюду стояли холсты с пугающими и отталкивающими смешениями алого, пунцового, черного, оранжевого, будто запечатляя ад воочию. Костя сам не мог смотреть на свое творчество – смотрел на меня, пока я прогуливался по этой галерее ночных кошмаров. На одних полотнах пейзажи были будто отредактированы после написания, напоминая теперь обложки хеви-метал групп. Портреты, написанные маслом, поплыли, уродуя изображенных на них людей до неузнаваемости – по странному стечению обстоятельств у большинства портретов краска текла в районе рта и глаз, делая из лиц уродливую гримасу. Даже натюрморты были подвержены этой странной порче: грубые мазки на них, застыв, бросали на холст странные тени, если и не меняющие суть изображения, но всë равно предметы на них будто были затронуты затхлостью и скверной.

-Кость… - проглотив комок в горле, я обернулся к старому другу. Тот смотрел на меня во все глаза, будто я – критик и должен вынести судьбоносный вердикт, - это ты нарисовал?
Взгляд Кости начал нервно бегать, а на губах, лишь на миг, но очень жуткий миг, появилась улыбка-оскал, показывающая его желтоватые зубы.
-Ну… отчасти, - он слегка хихикнул, а после изменился в настроении, будто сам испугавшись своего смешка. Глаза широко распахнулись и он вскочил, отчего я сам дернулся на шаг назад, приготовившись обороняться – Костя пугал меня не меньше чем мерзкое место, в котором он жил.
-Давай покажу! – он взял холст и поставил его. После взял палитру, несколько кисточек и выдавил из тюбиков масляные краски, - займёт пол часа!
Костя не соврал. Он написал схематичный портрет молодой девушки, в которой я бы не смог узнать чьи-то черты. Обычный подбородок и нос, разрез глаз, схематичные тени. Не шедевр, но сам бы я так не смог. Я рассматривал портрет в свете солнца, лучами пробивающимся в студию Кости через круглое окно.
-Прикольно. А что хотел показать?
-Подойди к стене и прислони холст к ней… - в голосе Кости слышалась тревога. Он сделал несколько шагов назад, будто готовясь, что картина в моих руках взорвётся.

Я сделал, как мне было велено. Вышел из теплого света в тень и аккуратно поставил ещё сырой от краски холст на пол. В тот же миг картина поплыла жутким, отталкивающим образом. Чёрные, тонкие полоски ресниц потекли девушке на картине на щеки, а точки её зрачков будто лопнули, как желтки в разбившемся яйце, заполняя своей чернотой весь глаз. Рот стал открываться – красная линия губ потекла вниз, вместе с собой увлекая подбородок. Рот обратился страшной разинутой пастью. Даже неряшливыми штрихами набросанные плечи – и те изменились. Осунулись, сделали фигуру на полотне не-естественно худой и отталкивающей.

Я отшатнулся от происходящего, выдав не скромный багаж матерных слов, который все равно не мог в красках бы описать то, что я думал о происходящем. Однако, взяв себя в руки, я обратился к Косте. Он выглядел напуганным, но не удивлённым. Подобное гротескное уродство его работ он уже видел не раз.
-Мужик, а может у тебя краски палёные? – с надеждой спросил я. Я так хотел, чтоб он сказал, что это «голимый Китай» или вроде того…
- И тушь, и акварель. Даже пастель, и та течёт… - Костя слышал надежду в моем голосе. Я слышал, как ему жаль меня ее лишать.
-Не, Костян. Ну это же бред? Должно же быть объяснение. Я, знаешь ли, не из тех, кто верит в духов и призраков.
-Должно. Да и кто говорит о духах? – философски ответил мне Костя. Будто в подтверждение его слов, «Старуха» загудела трубами, от чего у меня волосы встали дыбом.
- Так. Не нагнетай! – выпалил я, подходя к другу. В его глазах, как в глазах девушки с портрета я видел растекающуюся безнадёгу, - это может быть сырость от пруда. Он у вас гнилой, может…, - я не договорил. Костя перебил меня одним лишь взглядом. Мол, «гнилой пруд под окнами. И что дальше?». И я знал, что ничего дальше. И в большей сырости живут.
-Пошли поедим, - предложил друг, убирая мои ладони со своих плеч.
Ужин не задался. Скромные макароны с сыром и пиво не лезли в глотку, а единственное о чем я хотел говорить – это дом и вся его чертовщина. Однако точно так же мне совершенно не хотелось лишний раз поднимать эту тему. Мы натужно пытались общаться, вспоминать былое и рассказывать о новом, но это напоминало неловкую беседу с коллегой: любая тема ограничивалась парой фраз, не больше.
-Знаешь, я ведь поднимал архив об усадьбе.
-Угу? – с набитым ртом кивнул я.
-Раньше это была усадьба дворян, которые начали беднеть, когда в Екатеринбурге стали строить заводы. А как крепостное право отменили, так им вообще не на что жить стало. Вот и продали его то ли купцам, то ли мануфактурщикам.
-А в чем разница?
Костя лишь пожал плечами, оглядывая комнату будто в поиске подсказки, ответа на мой вопрос.

Разошлись по комнатам едва стемнело, но спать мне не хотелось. Усадьба будто пыталась душить меня – ни открытое окно, ни пододеяльник вместо одеяла не помогали от тяжести в груди, какая бывает в лютый зной. Я не мог уснуть и начал думать о судьбе «старухи». Когда-то давным-давно, усадьба была светским местом. Деревня вокруг работала на нее…

Мне снова не спалось, но теперь я не чувствовал того пристального взгляда, и это не могло не радовать.
-Алексей? Подойди, пожалуйста! – посреди ночи голос в коридоре казался куда более глухим, басовым. Я не узнал Костю, но решил выйти: вдруг что случилось?

В коридоре не горел свет, но снова было светло – сквозь большие окна лунный свет освещал мне путь. Сквозняк трепал шторы – напоминая вьюгу белые полоски легкой ткани поднимались передо мной, чтоб снова на мгновение повиснуть, а затем вновь взлететь в воздух. Под моими ногами скрипели половицы, и каждый шаг казался мне оглушительно громким в ночной тишине. Медленно, но верно я шел обратно к гостиной, пока не услышал такие же шаги – доски громко скрипели где-то у лестницы на первый этаж. Это совершенно не тот звук, который хочется слышать посреди ночи в настолько неприветливом месте.
-Кость? – голос, сначала, подвел меня и я прохрипел, но затем окликнул друга вновь, уже громче.
-Что? – услышал я хозяина дома из комнаты далеко позади себя. Совершенно с другой стороны от звука шагов.

К своему стыду, я должен сознаться: я испугался. Идти проверять, чьи это были шаги у меня не возникло никакого желания. Никогда не отличался воинственностью и храбростью, а «Старуха» и так подточила последнюю.

Я быстро развернулся и пошел в сторону комнаты Кости: может, он в курсе, кто это может быть. Или, хотя бы, будет не так страшно идти выяснять причину вдвоем. Снова на моем пути были поднимающиеся шторы. Они повисли в воздухе на, казалось, вечность, а когда опали, я увидел человеческий силуэт у двери в мою спальню. Это был мужчина в рубашке и жилетке, стоящий по стойке смирно. В руке он держал зажженый конделябр, однако свет трех свечей был тусклым, практически невидимым. Мужчина повернул ко мне голову, заметив замершего от шока меня. Лицо незнакомца было худым, изъеденным тленом и червями, будто мертвец покинул свою могилу на ночной променад. Я отшатнулся от увиденного, и нас с мертвецом снова разделили подлетевшие шторы.

Идти в ту сторону не хотелось, как и бежать: если бы и пришлось, то в сторону скрипа полов у лестницы. Когда ткань вновь опала, я увидел, что мертвец, едва запрокинув голову(видимо, гнилые мышцы шеи не могли держать череп прямо долгое время), проделал половину пути до меня. Не моргающий взгляд сверлил меня, и от ужаса я судорожно, рвано выдохнул, выпуская клубы пара в теплую, летнюю ночь.

Вновь подлетела ткань, и я бросился бежать в поисках укрытия. Первая попавшаяся дверь предательски не хотела открываться, но спасение я нашел за второй. Это оказалась ванная комната. Заперевшись в ней, я всячески пытался успокоить себя, что ни призраку, ни мертвецу не войти ко мне. В голове происходящее не укладывалось.
Отойдя подальше от двери я пытался восстановить дыхание и привести чувства в порядок. Мне это удалось, но из размышлений меня грубо выдернул стук в дверь. Постучали трижды, и я, естественно не отозвался. Я замер, как кролик под гипнотическим взглядом змеи, обратился в слух и, наконец, задышал полной грудью только после того, как услышал стихающий, удаляющийся скрип половиц.

На ватных ногах я вернулся в комнату, но на кровать лечь не решился. На месте, где я лежал до всего произошедшего было темное, мерзкое пятно, какое остается от трупа, гниющего на одном месте неделями. В этот раз я рассказал Косте об этом с утра. Я хотел уехать от этого места так далеко, на сколько бы мог. Но Костя вымолил у меня еще один день.

Тогда он выложил мне все. Он, по началу, не хотел верить в то, что видел своими глазами. А после решил научиться с этим жить. И хоть странные сущности перестали его преследовать, их вид все равно подтачивал нервы Кости. Того, что попался мне, Костя назвал Лакеем. Еще есть Кухарка и Леди с Малышом. А так же, каждые несколько месяцев усадьба наполняется хором голосов и шумом, а Лакей всю ночь стоит перед дверью, и Косте страшно выходить к неизвестным гостям, пирующим в его доме. Впрочем, он никогда и не предпринимал попыток.
-Как бы я хотел, чтоб это все кончилось… - сокрушался мой друг.

Внезапно его глаза округлились и он захватал воздух ртом, как рыба на суше. Прежде, чем я успел хоть что-то сделать, его культя дернулась в неестественном движении, Костю швырнуло на пол, как тряпичную куклу, а затем, к моему ужасу, неизвестная сила волоком потащила его по усадьбе. Я бросился за ним, но не мог догнать.

Костя хрипел вместо крика и мычал от боли. Его проволокло по лестнице, а затем понесло вглубь усадьбы. На моих глазах тщедушное тело, сбивающее конечностями тумбы и столики, цепляющее ковер, скрылось в полу. Я подумал, что нечистая сила забрала моего друга прямиком в ад, но все оказалось проще – под ковром оказался тайный люк.

Я бросился следом и обнаружил Костю в круглом зале, вызывающем настоящее отвращение. Повсюду стояли кресла и столы, на стенах висела плесень и мох. И это было самое безобидное. Множество ржавых орудий пыток, клетки, покрытые бурым налётом ножи и клещи и несколько бочек, наполненных костями и черепами людей доверху. В центре всей этой мерзости была большая клетка, внутри которой я увидел скелет человека в обносках и три скелета собак, весьма крупных.
-Леш… - прошептал Костя, - я знаю, что такое…
Мой друг посмотрел на меня, но я не ощутил его взгляда, как будто он был слеп. Костя тяжело поднялся и подошел к одному из столов, из которого достал ветхую зеленую книгу. На обложке золотым тиснением было написано «Гостевой журналъ».

Внутри, на первой же странице, пояснялась цель этой книги. Журнал этот был переписью так называемого «закрытого мужского клуба», что собирался раз в квартал «дабы безбоязно предаться увеселениям, могущим опорочить доброе имя дворянина и офицера». Имен в списке было уйма, несколько страниц в два ряда.
-Мы просто незванные гости, Алексей. Понимаешь?

Дрожащей рукой Костя взял перо и обмакнул его в не застывшую за столько лет тушь и вписал свою фамилию и имя.
-Теперь все будет хорошо, - сказал он. Я почувствовал, что Костя убеждает сам себя, - и ты впиши.
-Не хочу.
-Кость, так надо. Скоро встреча…
-Я уеду завтра же.

Впервые за время встречи я увидел новую эмоцию в лице товарища. Не меланхолию или тоску. Настоящая ярость. Костя был готов меня убить, но сдержался. Просто отвернулся, а я начал искать выход – лестница нашлась быстро, и я, не теряя времени, стал пристраивать ее к люку.
-Кость? – не оборачиваясь бросил я,- давай я вылезу первый и руку подам.
-Хорошо, - тихо шепнул мне Костя. Я выбрался быстро, и тут же опустил голову обратно в люк. В той зале было пусто.
-Кость?

Но мне никто не ответил. Я спустился обратно, облазил весь этот чертов зал, но от Кости не осталось ни следа. Журнал лежал на прежнем месте, в столе, а инициалы Кости поблекли, будто написанные, как и прочие, сотни лет назад.

Я искал его весь день, но не нашел. «Старуха» перестала скрипеть. Пропало то ощущение взгляда на спине, что преследовало меня с первого шага в усадьбу, но лучше не стало. Я будто бродил по заброшке, там, где мне не следует быть. Ночью меня никто не беспокоил, а утром я уехал. В городе, в полиции, рассказал, что приехал к другу, но его не было дома и он пропал. Мне обещали объявить в розыск, и я улетел первым рейсом. Не хотелось оставаться рядом с этим местом ни секунды.

Почему же я пишу эту историю сейчас? Мне пришло письмо. Приглашение посетить вечер закрытого мужского клуба. Все, что нужно для посещения – это оставить на приглашении подпись.

Стоит ли говорить, что проклятую бумажку я сразу же сжег?