Немного об учебе до революции. Чему учили в школе⁠⁠

Картины Николая Богданова-Бельского

Дореволюционное образование – тема очень широкая, и про него можно написать не один увесистый том исследований. Законы регулярно менялись, но одно оставалось неизменно – опять пресловутое социальное и сословное неравенство. Иногда правила были немного либеральнее, иногда, как при Николае I  и Александре III, сегрегация только усиливалась. Для 18 века и начала 19 характерно было еще и полное отсутствие четких прописанных стандартов того, что именно должен знать и уметь человек, хоть крестьянин, хоть «благородие». Также может сбивать с толку слово «училище» в названии учебных заведений. Так могли именовать и начальную школу, и среднюю, и не только их. Многое зависело еще и от половой принадлежности учащихся, потому что, увы, некоторые «опции» девочкам были недоступны.

Начальная школа

К началу 19 века начальное образование было в основном представлено бесплатными народными училищами с 4 или 2 классами. Пример учебной программы начального образования середины 19 века можно увидеть в «Воспоминаниях пропащего человека» Свешникова. «Придя в школу, я, как научили меня дома крестная и маменька, поклонился учителю в ноги, а крестная поклонилась ему в пояс и, вручив в подарок принесенные крендели, просила его не оставить меня своею заботливостью, а главное - не дать в обиду моим товарищам. В первый же день меня поставили к так называемому форшту с буквами, довольно большого размера, наклеенными на палке, и я начал выкрикивать вместе с другими стоящими тут мальчиками; а, бе, ве и т. д. первую строчку азбуки - шесть букв. На первый раз не скоро мне дались эти шесть букв, и почему - не знаю, но только я их зубрил целую неделю и едва одолел… В первом приходском классе учение наше ограничивалось только букварем, начатками православного учения и писанием палок. Мало помню я теперь из первого года моего учения, не помню даже, выучился ли я там хоть сколько-нибудь читать, а писать, кажется, и палок не начинал. Но я помню очень хорошо, что розги у нас в то время очень часто пускались в ход, и ученики друг дружку пороли с каким-то удовольствием». Далее автор с трудом перешел во второй класс, где продолжили учить чтению, чистописанию, арифметике и закону Божьему. В качестве пособия для уроков чтения использовались «Начальное чтение» и «Друг детей». Второе – популярный детский журнал, типа советской «Мурзилки». Далее герой перешел в уездное училище, где он ещё пару лет учился чистописанию, русской истории, географии, рисованию. На этом его образование закончилось. Довольно часто параллельно с обычным алфавитом детям приходилось учить церковнославянский для изучения религиозной литературы, особенно если речь шла о церковноприходских школах. Нередко обучение сводилось к чтению хором учебных пособий (или того, что использовалось в качестве них), а тексты заставляли учить наизусть. Поступали в начальную школу чаще всего с 7 лет, но до конца программу проходили далеко не все. Лет с десяти значительная часть детей заканчивала образование и становилась полноценными работниками в семье, некоторые отдавались учениками мастерам, для обучению конкретным профессиям. Со временем за работающими детьми закрепили право на выделенное время для посещения школы, но на практике это не всегда соблюдалось. С 1830-х для крестьян и небогатых мещан появились реальные училища, где они могли получить среднее образование.

Со временем стало появляться все больше частных начальных школ, и связано это было в том числе с ростом популярности гимназий как возможности дать «благородию» приличное образование, если нет денег на дорогой пансион. Такие школы и готовили детей к дальнейшему гимназическому обучению. Обычно они представляли собой либо частный дом, либо арендованную квартиру, где часть комнат переделана под классы, а в части живут сами педагоги. А точнее, педагог, он же собственник школы. Такая частная школа описана в книге «Из жизни Петербурга 1890-1910-х годов» Пынзина и Засосова. «Маленькая квартирка из трех комнат. В одной жили учительницы, мать и дочь Черниковы. В другой, для старших учеников, стоял длинный стол, стулья и классная доска. В третьей, для младших, — четыре удлиненные парты, на 6 человек каждая, столик для учительницы, классная доска. Вот и все оборудование. Мальчики и девочки учились вместе. В младшем классе преподавала дочь, особа лет сорока, очень нервная. В старшем — сама Черникова, сухая старушка с костлявыми руками. Они преподавали все предметы, даже закон божий. Приходить надо было к 9 часам. Около 11-ти — перерыв на полчаса, после чего занимались еще часа два. Во время перерыва завтракали, пристроившись кто где — на парте, на подоконнике, за столом. Завтраки приносили с собой в корзиночках, которые продавались специально для этого. После завтрака всех учеников выпроваживали в маленькую переднюю, а классы проветривали. Передняя была темная, без света. Ученики толкались, задирали девочек, те визжали. Учительницы тем временем уходили в свою комнату отдыхать. Перед началом занятий и по их окончании читали молитву. Учительницы были хорошие педагоги, объясняли понятно, терпеливо. Но мальчишки оставались мальчишками: шумели, разговаривали, пускали бумажные стрелы, дергали девочек за косички. Особенно расшалившихся выгоняли в переднюю под надзор Фени, которая, работая кухаркой, требовала, чтобы провинившийся стоял на пороге кухни. В случае особых поступков прислуга посылалась с письмом отвести шалуна домой. Отметки выставлялись по четвертям года в дневники, которые продавались за 15 копеек в любой писчебумажной лавке. Один из авторов заметок при получении первого дневника, не понимал значения отметок, с радостью принес его домой. Отец потребовал дневник. Успехи были неважные, особенно поведение. В этой графе стояла единица. Была порка. После этого значение отметок стало ясным. Большинство учеников было из семей среднего достатка. Родители отдавали детей в платную школу, считая, что там учат лучше, чем в народной бесплатной школе, и легче будет сдать экзамен в гимназию. Кроме того, школа Черниковых зарекомендовала себя с лучшей стороны среди обывателей района. Детей провожали в школу и встречали после занятий либо родители, либо прислуга. Учительницы передавали им свои замечания, давали советы, требовали принять те или другие меры».

Дворянских детей долгое время предпочитали  все же учить на дому. Младенцами их передавали кормилицам, затем нянькам, а лет с 5-7 девочек гувернанткам, боннам (гувернанткам-иностранкам, обычно француженкам и англичанкам), мальчиков так называемым дядькам. Они больше занимались общим воспитанием и наблюдением за поведением своих подопечных. Уроки давали нанятые для этого учителя, которые могли быть приходящими, а иногда и жили в доме постоянно. Были и прекрасные педагоги, и случайно подвернувшиеся. Особенно ценились иностранцы, которые далеко не всегда были компетентны. После революции во Франции в Россию хлынул целый поток французских «благородий» (а заодно и сомнительных личностей), что сильно обрушило цены на их услуги. Довольно часто более состоятельные родители брали на воспитание детей менее обеспеченных родственников или приглашали на занятия в качестве соучеников. Товарищей по возможности набирали так, чтоб кто-то учился явно хуже, а кто-то явно лучше. С одной стороны пример для подражания, с другой не так обидно, если ребенок учится посредственно. Да и равноуважаемые семейства часто учили детей вместе, закладывая таким образом основу для будущей дружбы и полезных связей. Затем дети либо продолжали учиться на дому, либо их отправляли в пансионы.

Василий Перов «Приезд гувернантки в купеческий дом» (1866)

Одной из характерных особенностей частных пансионов было то, что для них не было ни единой программы, ни четких стандартов, чему должен был будущий выпускник в итоге научиться. Просто некий уважаемый гражданин (или выдающий себя за такового) открывал в своем или арендованном доме учебное заведение с помещениями для классов и спален и учил так, как считал нужным. Во многих заведениях царили спартанские условия и муштра, в некоторых наоборот расхлябанность и пофигизм. Лев Николаевич Энгельгардт в своих мемуарах обучение в пансионе вспоминает с ужасом. Хозяин-француз «касательно наук был малосведущ, и все учение его состояло, заставляя учеников учить наизусть по-французски сокращенно все науки, начиная с катехизиса, грамматики, истории, географии, мифологии без малейшего толкования; но зато строгостью содержал пансион в порядке, на совершенно военной дисциплине, бил без всякой пощады за малейшие вины фирулами из подошвенной кожи и деревянными лопатками по рукам, секал розгами и плетью, ставил на колени на три и четыре часа; словом, совершенно был тиран». Были популярны и пансионы для девочек. С обучением там дела обстояли также, только программа была упрощена.

При этом довольно часто учеба сводилось тоже к заучиванию текстов наизусть. Не удивительно, что стало модным отправлять отпрысков на учебу за границу. За границей, например, рос Анатоль Курагин из «Войны и мира», папенька которого, между прочим, был министром. Практика эта на некоторое время прервалась из-за событий французской революции и последующих сложных межгосударственных отношений, Наполеоновских войн и тд, но потом снова возобновилась. Вернувшись в родные края, многие еще долго чувствовали себя иностранцами. Так было, например, с московским градоначальником Дмитрием Голицыным. О нем в мемуарах «Рассказы бабушки» Дмитрий Благово пишет так: «Проведши всю свою первую молодость до семнадцати или восемнадцати лет в чужих краях, он, конечно, хорошо знал иностранные языки и очень плохо русский. Так что, когда сделался московским генерал-губернатором и ему приходилось говорить где-нибудь речь, он сам составлял ее для перевода на русский язык и почти затверживал, чтобы суметь прочитать по бумажке. Но впоследствии он научился по-русски, и хотя у него сохранилось в выговоре что-то иностранное, он, однако, объяснялся довольно изрядно. Говорят, и просьбы ему подавали сперва на французском языке, и со всем тем, однако, вся Москва его очень любила и многим ему обязана».

Эмилия Шанкс "Наем гувернантки" (1913), английская художница, работавшая в России

Возможно, благодаря выросшим за границей аристократам и сохранилось клише, что все «благородия» были знатоками французского языка и объяснялись на нем лучше, чем на русском, особенно дамы. В первой половине 18 века популярнее был немецкий, а французский стал востребован при императрице Елизавете, которая им владела прекрасно (хотя во многих других предметах ее образование оставляло желать лучшего, так же как и манеры). Следуя моде, родители начали искать гувернеров-французов, а ими часто оказывались приехавшие на заработки жители французских провинций. В итоге ученики их знали диалекты, а не «канонический» вариант, и иногда выходила даже не смесь французского с нижегородским, а нижегородского с языком французской деревни. А с девочками было и того хуже, потому что их учили французскому с помощью все тех же учителей, а родным языком часто и не интересовались. Многие провинциальные аристократки 18 века писали на «олбанском», и им этого хватало. То есть речь не о том, что они знали так хорошо французский, что он стал роднее русского, а о том, что их часто просто не считали необходимым учить нормально изъясняться и писать на родном. В столичном Петербурге еще со времен Александра I ценилось знание английского. Еще обязательными для детей обоего пола были уроки танцев. Умение хорошо танцевать было важным для светского образа жизни. Но еще важнее, что на этих же занятиях учили приличным манерам, хорошей походке, умению красиво входить в зал, изящно кланяться и садиться в карету. Танцевать, не наступив на подол даме, или присесть на стульчик при массе пышных юбок тоже требовало навыков. Петр III играл на скрипке, и это породило моду учить детей игре на музыкальных инструментах.

Михаил Петров "Пансионерки"

Вероятно, отсутствие внятных программ и стандартов обучения послужила одной из причин создания знаменитого Царскосельского лицея. До этого из пансионов самым престижным был университетский. А вот учиться в самих университетах еще в начале 19 века для аристократа было не только не престижно, но и вообще считалось глупостью и пустой тратой времени. После завершения домашнего обучения или выпуска из пансиона дворяне лет с 17-18 обычно устраивались на службу. Считалось, что лучше следующие несколько лет посветить продвижению по карьерной лестнице и зарабатыванию новых чинов. А практически на все «вкусные» вакансии тогда устраивались по знакомству и благодаря родственным связям. То, что сейчас считается коррупцией, кумовством и тд, тогда было общественной нормой. «Идиот» князь Мышкин, едва ступив на русскую землю, первым делом направился к семейству Епанчиных, потому что жена генерала тоже была Мышкина, и это была не наивность и непосредственность, а стандартное поведение. При знакомстве аристократы сразу начинали обсуждать общих родственников или друзей, и встречали не столько по одежке, сколько по фамилии. Даже если где-то вскользь упоминается какая-нибудь графиня Пупкина, обязательно уточнят, что она - урожденная княжна Попкина.

Родители благодаря связям своим или родственников старались подыскать отпрыскам не слишком обременительные места службы, где те начинали работать под началом своих покровителей, набирались опыта и нарабатывали уже собственные связи. Раздутый чиновничий аппарат помогал найти местечко всегда, и образование было вторично. Об этом, например, пишет в известных мемуарах Филипп Вигель: «До 1803 или 1804 года во всей России был только один университет, Московский, и не вошло еще во всеобщий обычай посылать молодых дворян доканчивать в нём учение. Несмотря на скудость тогдашних средств, родители предпочитали домашнее воспитание, тем более, что, при вступлении в службу, от сыновей их не требовалось большой учености. Не прошло двух или трех лет после основания Министерства Народного Просвещения, как вдруг учреждены и уже открыты пять новых университетов… Несмотря, однако же, на размножение сих, наскоро созданных университетов, число учащихся в них было не велико». Стремясь популяризировать высшее образование, Сперанский, которого многие считали «плохишом», продавил указ, по которому для получения некоторых чинов соискатель должен был предъявить аттестат о сдаче экзаменов в университете. Это вызвало бурю негодования, а на практике все равно чиновники вместо реальной учебы эти аттестаты просто покупали.

Гимназии и реальные училища

Первые гимназии начали появляться еще в начале 18 века, и народ туда тоже не ломился. Считалось, что гимназия – этап в подготовке к ВУЗу, а если аристократу не нужен университет, то и без нее обойдется. Детям из простых семейств многие предметы тоже были не нужны, а главное, а если бы и нужны были, не «благородий» особо и не брали. Правила обучения менялись год от года, и от заведения к заведению. В гимназиях был стандартный набор из классических предметов, таких как география, история, математика, закон Божий, а также преподавали иностранные языки, как современные, так и древние. Обучение длилось обычно 7 или 8 лет и было платным, но были ученики, которые не платили. У гимназии могло быть что-то вроде стипендий как сейчас в некоторых иностранных вузах, или проводились благотворительные мероприятия, сбор денег с которых шел на оплату бесплатных мест. Поначалу плата была, скорее, способом сегрегации, чтобы отсеять детей бедноты. Для них с 1830-х были открыты бесплатные реальные училища с 6 или 7 классами. Сначала там преподавали в основном технические науки, химию, физику, черчение, потом добавили и общеобразовательные предметы. Одно время ввели иностранные языки, но потом спохватились, не гоже не «благородиям» французский знать. А в 1887 году вышел печально известный декрет «о кухаркиных детях», по которому брать в гимназии можно было «только таких детей, которые находятся на попечении лиц, представляющих достаточное ручательство о правильном над ними домашнем надзоре и в предоставлении им необходимого для учебных занятий удобства». И при этом ««при неуклонном соблюдении этого правила гимназии и прогимназии (подготовительной) освободятся от поступления в них детей кучеров, лакеев, поваров, прачек, мелких лавочников и тому подобных людей, коих, за исключением разве что одаренных необыкновенными способностями, не следует выводить из среды, к коей они принадлежат». Гимназисты на учеников реальных училищ смотрели свысока, а те могли им при встрече и по шее дать. С 1888 года после реального училища можно было поступить и в университет, но на все факультеты. До этого они могли продолжить обучение в торговых училищах.

Занятия в гимназиях начинались в 9 часов с общей молитвы, затем шли уроки по 50 минут, между ними были перемены: первая — 5 минут, вторая — 10, третья — 30, четвертая — 5 минут. Во время большой можно было выпить чаю или подкрепиться пирожком в столовой (иногда эту функцию выполнял гимнастический зал), а некоторые ученики могли сбегать на обед домой. Занятия начинались в конце августа. Гимназисты изучали помимо прочего логику, психологию, законоведение, космографию, церковнославянский язык, латынь, греческий, пару раз в неделю закон Божий. Задания на дом задавались тоже. В целом, не считая некоторых предметов, организация обучения была похожа на современную школу. Помимо стандартного набора уроков можно было посещать кружки, например, хорового пения, драматического искусств, танцев, присоединиться к оркестру. В конце обучения был государственный экзамен. Ну а для тех, кто пока учился, пару раз в год проводились акты (отсюда и название «актовый зал»), во время которых читался годовой отчет и раздавались похвальные листы. В воспоминаниях Пынзина и Засосова далее «гимназисты, уже отстоявшие молебен, нетерпеливо переминались с ноги на ногу, перешептывались. По окончании доклада хор пел кантату, далее начиналось самое главное: торжественная раздача золотых и серебряных медалей окончившим гимназию. Вызываемые подходили к столу, директор стоя вручал им медали и жал руку. Все аплодировали, оркестр играл туш. После этого выдавались похвальные листы и наградные книги перешедшим в следующий класс с хорошими отметками. Опять аплодисменты, туш. Потом хор пел кантату, прославляющую учителей. Директор объявлял акт законченным, гимназисты играли марш, трубы оркестра гремели, оглушая уходящих гостей. На этот акт все приходили приодевшись — родители, учителя, ученики. Некоторые гимназисты были в мундирах». Далее выпускники могли поступить в университеты и другие ВУЗы, которых становилось все больше. Для девочек, увы, высшее образование пока оставалось недоступным.

Увы, даже при росте количества учебных заведений даже начальное образование было доступно не всем. Перепись 1897 года показала, что лишь 21 % населения в Российской империи умеет читать и писать. В Европейской России грамотность населения составила 22,9 %. Самый высокий процент грамотных (70-80 %) зафиксирован в Прибалтийских губерниях. Более скромные результаты показали Санкт-Петербургская губерния — 55 %, и Московская — 40 %. 42 % грамотных в Ковенской губернии и 36 % в Ярославской. В остальных губерниях Европейской России таковых оказалось менее 30%. По данным Военно-статистического ежегодника за 1912 год среди рядовых российской армии из 906 тысяч человек было 302 тысячи «малограмотных». Большая Советская Энциклопедия (2-е издание) дает следующие данные по динамике уменьшения неграмотности новобранцев в РИ (процент неграмотных среди новобранцев): 1896 — 60 %; 1900 — 51 %; 1905 — 42 %, 1913 — 27 %.

P.S. В посте описаны далеко не все учебные образования. Были еще и духовные семинарии, кадетские корпуса и многое другое, и это заслуживает отдельных постов.
Еще немного о дореволюционном детстве О трудностях дореволюционного детства

Мой дзен, там тоже есть интересное
https://zen.yandex.ru/id/5edf83405d6a463a369793b5