На всю оставшуюся жизнь⁠⁠

Я помню, как плакал под эту песню наш сосед дядя Петя Ковалев, роняя слезы на клетчатую рубашку, прикрывающую некрасиво стягивающие кожу на боку и груди жесткие узлы и рытвины – следы от осколков снарядов. Песню эту мы слушали на заключительных титрах показанного по телевизору черно-белого фильма с этим же, запоминающимся названием: «На всю оставшуюся жизнь».

Дядя Петя зашел к тестю, Михаилу Моисееву, за ножовкой – отпилить доску понадобилось – да так и «застрял» на целый час. На нашей улице все знали, что дядя Петя, как и мой тесть, фронтовик. Дядя Петя был человек суровый и скупой на слова. Не слишком общительный, вечный трудяга. О себе рассказывать не любил. Страшные следы от ранений на его теле я увидел-то случайно: когда в один из очень жарких дней, окучивая на огороде картошку, дядя Петя сбросил рубашку.

Всю серию, в которой показаны тяжелые будни санитарного поезда, перевозившего раненых бойцов с линии фронта в тыл – а фильм именно об этом, - дядя Петя молчал, изредка неопределенно хмыкая. А вот на титрах почему-то не выдержал. И я каким-то шестым чувством понял, что плакал он не только о шрамах, обезобразивших его тело. А и о других рубцах, о которых он, наверное, никому и никогда не рассказывал - невидимых, но оставшихся в душе.