Мой старенький рассказ часть 2.
Начало: http://pikabu.ru/story/sochinil_kogdato_v_yunosti_rasskaz_vy...
Шли годы. В лавке не осталось никого из тех
, кто помнил тот единственный визит Адель. Но дважды в неделю помощник пекаря вечером разрезал не проданную накануне буханку ржаного хлеба и оставлял её на печи. Утром посыльный относил сухари к воротам заброшенного особняка, через дорогу. Вырастали и менялись мальчишки-посыльные, менялась вывеска на бакалейной лавке, но сухари были всегда одни, и те же. Даже дым и грохот прокатившейся по Европе мировой войны не нарушили этот уклад. Для владельцев лавки это было сродни религиозному ритуалу, смысл которого уже не вполне ясен, но исполнение которого строго обязательно.
Когда Адель было ещё шесть лет, они с мамой сажали во дворе кусты роз. Это был яркий весенний день. Отец с утра привёз саженцы, взрыхлил землю, и сразу после завтрака они с мамой принялись рассаживать тоненькие хрупкие веточки, в которых лишь отдалённо угадывались будущие благородные розы. Мать углубляла саженцы, присыпая их землёй, а маленькая Адель поливала их из лейки. К вечеру она вся перемазалась землёй, но работа была закончена и она с гордостью смотрела с крыльца на тоненькие, колышущиеся на весеннем ветру веточки. Ещё несколько лет минуло, прежде чем во дворе пышным багровым пламенем вспыхнули роскошные розовые кусты, гордость матери, которая уйму времени и сил истратила, подрезая их и укрывая от зимних холодов. Адель помнила, как однажды вечером, когда они с мамой вышли полюбоваться розами, мать полушутя сказала:
-Адель! Когда ты вырастешь, и надумаешь выходить замуж, извольте делать это летом. Тогда мы сможем много сэкономить на цветах!
С тех пор прошло ровно сто лет.
Давно заброшенные кусты расползлись по всей лужайке. Трудно было поверить, что растение, когда-то требовавшие не меньше ухода, чем новорожденный ребёнок, не только не погибло, оставшись наедине с собой, но и принялось захватывать всё новые и новые участки земли. Спустя десятилетия только выложенная плиткой дорожка от ворот к крыльцу была свободна от вездесущих, колючих, пепельно-серых ветвей. Стужа и проливной дождь оказались бессильны перед волной медленно, но верно и неумолимо окружавшей дом Адель. Давно мёртвые почерневшие ветви переплелись с новой порослью. Пожухшие листья и вытянутые в сторону тонкие острые иглы, будто не давали шанса никакой жизни войти в этот дом. Под ветвями, внизу на земле в вечной темноте и вечном холоде лежали сотни упавших маленьких, круглых бутонов, которые так и не успели раскрыться навстречу утреннему солнцу. И не успеют уже никогда!
В последние дни в душе Адель начало прорастать смутно, с трудом уловимое ощущение, которое было сложно понять и оформить в слова. Это было нечто вроде сомнения. Будто она что-то забыла, или сделала неправильно. Она напрасно напрягала свой скованный столь долгим ожиданием разум. Её жизнь и душа были полностью чисты и непорочны. Пусты. Ничего нового и примечательного за последние восемьдесят лет её жизни не произошло. Она не могла вспомнить ничего такого, но, тем не менее, зародившееся где-то в глубине сомнение угнетало её. Уже отчаявшись рассеять этот скользкий туман самостоятельно, она устремилась в молельню, хотя до вечерней молитвы было ещё несколько часов. На этот раз она так спешила, что впервые не расстелила коврик, а опустилась исхудавшими коленями прямо на жёсткий и холодный пол. Даже не зажигая лампаду, она принялась читать Отче наш. Сухие, скрюченные пальцы перебирали чётки, откидывая деревянные шарики справа, налево. На сей раз, она решила молиться пока не наступит облегчение. Прошло немало времени. Её ноги затекли и онемели. Она бросила чётки, её сцепленные ладони лежали на коленях. Вот уже который час она в исступлении повторяла слова запутанной, одной только ей известной молитвы. Святые безмолвно и сурово смотрели на неё с почерневших от лампадной гари икон. Голова Адель уже кружилась от изнеможения. Перед глазами плыли разноцветные масляные круги, а в ушах стоял непрерывный гул. Сперва это был просто шум, но вскоре ей послышалось нечто вроде многоголосья. Или то был звук течения воды? Она отчего-то вдруг поняла, что звук исходит от маленького темного изображения херувима, одиноко повисшего в самом углу иконостаса. Слева был лик святого Георга, но он молчал и был недвижим. А внизу, под изображением херувима, застыл грустный Иисус из воска, маленькая, деревянная статуэтка, распятая на деревянном крестике. Звук несомненно исходил от четырёхликого ангела. Она вгляделась и вслушалась в этот лик вся целиком. Всё кругом будто исчезло, и маленькая иконка теперь раскинулась, расцветилась, и наполнила собой небольшую молельню, объяв собой сидящую Адель, которая трепетала, склонив голову пред явлением. Высокий, почти до потолка, четырёхликий ангел, был теперь перед ней. Прямо перед лицом Адель был лик человека. Раскосые, чёрные глаза, впились в неё до самого дна души. Нестерпимый холод свалил её ниц. Она закрыла глаза, но видение было внутри неё, и укрыться от него она не могла. Левее лица человека ей был явлен лик быка, исполненного множеством синих глаз. Правее человека полыхала огнём грива льва. А позади сверкал золотом перьев орёл. И каждый лик смотрел в свою сторону, но все вместе - в одну. На Адель. И если бы пошли они, то каждый шёл бы в свою сторону, но к одному месту – к ней. И у каждого лика было огненное колесо, а ободья их были полны глаз. Два крыла ангела были направлены вверх, и концы их встречались и скрещивались где-то далеко, в высоте. Два других крыла скрещивались книзу, закрывая целиком тело. Она не смотрела, но видела, и не могла оторваться. Священный страх и почтение смешались в ней.
- Я пою тебе - сказал золотой орёл.
- Я вопию – произнёс синеглазый вол.
Следом отверзлась пасть огненного льва:
- Я взываю – грозно сказал лев.
Лицо человека приблизилось к Адель почти вплотную. Чёрная бездна глаз поглотила её целиком. Четыре лика стали одним и четыре вращающихся колеса слились в одно. И тьма глаз глядящих в её душу стали одним оком.
- Я глаголю сказал – сказал человек, - внемли. Чаша твоя полна. Предел края священного сосуда именем Адель, полон жизни. Как и всякий имеющий дно сосуд заполнится со временем, и со временем будет опустошён. Наполненное смыслом, вновь станет бессмысленным. И наполненное жизнью вновь станет пригоршней земли, из которой вышло. Имеешь ли ухо, чтобы меня слышать? Горящая звезда гаснет в небе, и оставляет за собой только небо, которое было до звезды, и которое останется после. Ибо звезда на небе, а не наоборот. Стрела, выпущенная на другой берег, но упавшая в воду не достигнув края, была ли она бесцельна? Круги на воде плод для стрелы, но что они для лучника? Я глаголю. Тень растения совокупившегося с призраком, грешна ли она перед собой, жалкой тенью, не знающей о том, что она лишь тень былого? И звезда гаснет. И сосуд будет выпит до дна. Исчезнут круги с воды. Исчезнет и стрела. И лучник.… И тень не знающая.
Небо останется. Земля останется. Как оставались прежде. Другим. И ныне сущие. И впредь будущие.
Она вся оцепенела от холода, будто обратилась в лёд. С трудом она перевернулась на спину. В ночном небе одиноко мигала крошечная звезда. Сухой яблоневый сук скрежетал по черепице взад и вперёд. Фитиль лампады упал в масло и шипел, роняя жёлтые брызги на холодный пол молельни. Тугие нити черного дыма стелились по полу. Будто чёрные тонкие змеи окружили Адель. Она вспомнила, что не зажигала лампады. Это удивило её сильнее всего. Сначала она вовсе думала, что уже умерла, но ей показалось странным то, что она думает об этом. Впервые она поняла, насколько же она стара и немощна. Ей стало страшно. Она поднялась, разрывая сковавшие её нити чада, и, сгорбившись, опираясь на стены, пошла в спальню.
На другой день она впервые не встала на утреннюю молитву. Дети пошли в школу, так и не взглянув на призрак невесты. Вороны принялись безнаказанно растаскивать сухари. Она слышала, как они стучат своими клювами по размокшим в осенних лужах ломтям хлеба. Ей было всё равно. В холодной воде отражались неподвижные, серые, унылые облака. Ей казалось, что они были тут всегда. Слежавшаяся пуховая перина медленно засасывала её в себя, как зыбучие пески засасывают случайного невезучего путника, когда любое движение тщетно, и лишь усугубляет смертельное, неотвратимое погружение. Она была совсем не видна на огромной, холодной кровати. Одно только пустое платье, жёлтое от времени и страданий, покоилось на постели. Дождь стучал и стучал в окно. Ветер подвывал в холодной трубе камина. Дождь и ветер просились в дом. Войти. Разогнать этот старый спёртый воздух. Сорвать паутину... Смыть пыль... Но их уже некому было впустить. Некому было открыть ставни.… Отпереть двери… Дом был пуст. Только платье аккуратно лежало на кровати, раскинув искусные кружева. «Неужели это всё?»- думала она. - «Всё напрасно?»
- О, Гос… - начала Адель
-… поди!- закончила она уже у врат Эдема.
Солнечные лучи, пробиваясь сквозь плотный купол спевшихся меж собой ветвей, освещали небольшую прогалину. Резные листья необъятных деревьев создавали ажурную игру теней. Местами встречались лиственница и душистая пихта, но в основном были тысячелетние исполины в десять обхватов толщиной. Мягкая, ровная трава устилала луг сплошным изумрудным ковром. Цветов не было видно, но явственно ощущался их пьянящий, пряный, тяжёлый аромат. Многоголосое щебетание невидимых птиц разбивало покой и кристальную тишину луга на сверкающие осколки трелей. По краям луг окаймляли крупные кусты винной ягоды. Ягод было великое множество. Тёмно-синие, налитые соком, они пригибали к земле хрупкие веточки. И прямо в середине этой чудесной поляны стояли врата. Две довольно высокие створки были приоткрыты. За вратами был виден просто противоположный край прогалины. Створки не были ни к чему прикреплены, а просто стояли на земле. Наверное, это выглядело странно, но Адель не удивилась. Вдыхая свежий лесной воздух, Адель обошла ворота и вновь посмотрела через них. Ничто не изменилось. Она увидела просто ту часть поляны, на которой стояла несколькими мгновениями раньше. Несмотря на то, что ворота были открыты, она не сомневалась, что пройти через них невозможно. Просто знала это. Адель продолжала безмятежно стоять, озираясь по сторонам. Ей было удивительно легко и спокойно здесь. Будто тяжёлый гнёт, долгие годы сдавливавший ей грудь, наконец, рухнул на землю, рассыпавшись в горстку пепла, которую тотчас развеял этот свежий, легкий ветер.
Она помнила о Джеймсе, и о своем Ожидании, но всё это теперь, здесь, казалось смешным и неважным. Будто эта история произошла далеко-далеко, с другой девушкой, которую Адель теперь было немножко жаль.
Слева от неё послышался шелест листвы, и на поляну вышел человек. Он был одет в простую, белоснежную, римскую хламиду. Мягкие кожаные сандалии беззвучно ступали по траве. Короткие черные волосы слегка вились. Лицо человека было приветливым и добрым. Из-под чёрных, сросшихся бровей, на Адель тепло и внимательно смотрели небесно-голубые глаза. Ровная и ухоженная окладистая борода не скрывала красивой улыбки человека. В отличие от Адель он не стал обходить ворота, а беззастенчиво протиснулся между приоткрытых створок. На вид ему было около сорока лет. Левая рука его придерживала оттянутую на уровне живота ткань хламиды. Когда он подошёл ближе к Адель, она увидела там всё те же синие ягоды. Она вспомнила, как в детстве таким же способом собирала ягоды в подол платья, на котором после оставались крошечные пятнышки сока.
Адель немного смутилась, не зная, кто перед ней:
- Добрый день! – сказала она.
- Здравствуй, Адель, здравствуй…- по-прежнему лучезарно улыбаясь, ответил человек.
Какое-то время они стояли молча. Внимательные глаза смотрели на неё. Было нечто странное в этих глазах. Они были полны доброты, но в то же время, в глубине их читалась большая скорбь и печаль.
- Я видел боль мира…- будто прочитав мысли Адель тихо сказал он.
- Вы Бог?- спросила она.
На какое-то время повисла неловкая тишина, а затем человек звонко расхохотался.
- Пётр!- представился он – Присядем?
Они сели прямо на травяной ковёр напротив ворот.
- Угощайтесь!- предложил он и насыпал ей в ладонь пригоршню ягод.
Они были сладкие, слегка приторные на вкус. Непривычные для Адель, после стольких лет поста. Она высыпала их на колени, на белое платье, последовав примеру Петра, который время от времени подсыпал ей ещё. Они молчали. Адель вспоминала, как размачивала сухари в холодной воде, когда у неё не осталось уже зубов. Странно, но она совершенно не находила слов для разговора. Не знала о чём спросить. Что рассказать. Пётр тоже молчал, сосредоточившись на нехитрой трапезе. Он будто кого-то, или чего-то ждал.
Вскоре раздался довольно громкий шум и шорох ветвей. На поляну вышел ещё один человек. Он был похож на Петра, также облачён, но более смугл, безбород, и плотнее сложен. Взгляд его немного растерянно скользил по поляне.
- А! Вот и Павел! Иди же к нам, кого ты там потерял?
Павел наконец увидел их, улыбнулся, и, подойдя, сел с другой стороны Адель.
- Много насобирал? – лукаво прищурившись, поинтересовался Пётр.
- Ничего нет… - с наигранной грустью в голосе отвечал Павел. – Но ведь ты же угостишь меня, Кифа, брат мой, правда?
Петр собрал остатки ягод и высыпал их ему на колени.
В их разговоре и поведении ощущалось некоторое дружеское соперничество, как это бывает между двумя братьями.
- Павел очень любит спорить со мной о том, где растут самые крупные ягоды,- пояснил Пётр. – Как видите, делает он это исключительно из упрямства. Так было всегда.
Пётр слегка подтолкнул Адель в бок локтем, и украдкой кивнул на Павла. Тот, немного смущенно улыбаясь, продолжал есть.
- Однако скоро дождь, - неожиданно заявил Павел.- Нужно укрыться под деревом.
Они оба поднялись, увлекая за собой Адель. Едва они вошли под низкий полог ветвей, как сверху хлынул поток воды. Настолько сильный, что сразу за ветвями, прогнувшимися под тяжёлыми каплями, начиналась стена воды, за которой виднелись расплывчатые ворота, и место, где они только что сидели.
- Вот это да!- воскликнул Пётр.- Такой ливень смоет всё!
Он протянул руку вперёд, и сложенная ладонь тут же наполнилась водой. Пётр напился. Павел, а затем и Адель последовали его примеру. Вода была ледяной и вкусной. Едва они её испили, как дождь закончился. Также внезапно, как и начался. Они вышли на мокрую, прохладную траву. Свет искрился и играл в крупных прозрачных каплях маленькими радугами. Трава сочно блестела, отражая прямые лучи обратно в небо.
- Ну что ж, всё решено. – Сказал Пётр.
Он взялся за одну створку, Павел за другую. Одновременно они начали их открывать. Сначала ворота пошли нехотя, с натяжкой, но затем распахнулись полностью. Они встали по краям, каждый со своей стороны ворот.
- Вот и всё, Адель, твоя земная жизнь закончена. Иди и предстань перед создателем. И получи воздаяние за дела свои. За труды и плоды свои! – Пётр сделал приглашающий жест в сторону врат и Адель пошла. Её охватило волнение от предстоявшего. Она приобщится к тайне времён!
За вратами ничего не было. Только свет. Белое сплошное полотно света. Она вошла. Маленькая искра влилась в океан света. И стала частью океана. Необъятного и вечного океана, из которого вышло всё временное и бренное. Океан света и больше ничего. Это Бог.
- АДЕЛЬ!- прозвучало внутри света, которым она теперь была.- Ты вышла из меня, по моему умыслу и сообразно мне! Вышла, чтобы быть частью света. И частью меня. Но для чего был этот свет?! И для кого он отгорел? Кто грелся в его лучах, и кто радовался ему? Кто слился с твоим светом, частью меня?
То, что было когда-то Адель, молчало. Вдруг она вспомнила о Джеймсе, который был далеко.
- Я берегла себя для человека…
-Он прожил счастливую жизнь! Он давно умер! Ты лгала себе! Лгала мне! Ты боялась правды!- оглушающий приговор выхватил искру Адель из света и закрутил в сумраке ледяного ветра. Страх… Обман.… Истратила.… Погубила жизнь… Ты убила человека! Убийца! Я гасну для тебя! Навечно!
Тьма, холод, и вечный вопль безмерного страдания окружили Адель. Ей стало нестерпимо страшно и больно от осознания вечности. Оно не умещалось в ней. Воспоминания о лучших мгновениях жизни бритвой полоснули по её душе. Жалость об утраченной понапрасну жизни. Нестерпимая и непоправимая боль утраты самой себя. Бездна страданий была вокруг неё. Без времени. В пустоте и мраке. Она была здесь уже тысячи лет. Или ещё только один миг? Видения потерянного счастья сливались в калейдоскоп, терзающий её в вечности. Это был ад.
- Мама! - только и могла сказать она – мама-аа! – бесконечно звала она в темноте и холоде.
- Ничего, ничего! Родная, деточка ты моя! Ты так кричала, так билась! Ну, всё, всё, – тараторила мама, гладя Адель по мокрым от слёз щекам.
- Вы все умерли…- Адель откинулась на взмокшую от слёз подушку.
- Ну, всё, всё… – глядя перед собой, и думая уже о чём-то своём сказала мама.- Ты не забыла? К нам на обед сегодня придёт тот молодой человек, Джеймс. Они сейчас работают вместе с папой… Ну, ты помнишь.- Мама лукаво подмигнула дочери, распахивая тяжёлые шторы навстречу солнцу.
- Боже мой! А я в таком виде! – вскакивая к туалетному столику, воскликнула Адель.- А который час? Он уже ждёт?
