«Кто-то зубы лечит, кто-то голову»: Как рассказать коллегам о депрессии и расстройствах⁠⁠

В России отношение к депрессии, психическим расстройствам и другим ментальным особенностям меняется, но очень медленно: многие по-прежнему считают, что нужно «просто меньше лениться», или напоминают, что «у других проблемы посерьёзнее». Эта ситуация влияет и на работу: большинство начальников гораздо спокойнее отнесутся к новости о сломанной ноге, чем к разговорам о депрессивном эпизоде. Мы поговорили с несколькими мужчинами и женщинами с разными диагнозами о том, рассказывали ли они о своих трудностях на работе — и как к этому отнеслись окружающие.

Ксения

Мой диагноз — депрессия и расстройство адаптации, но выяснить это было непросто. Началось всё больше полугода назад: я перестала реагировать на эмоции, понимать их и принимать. У меня была блестящая карьера, я отлично училась, получала второе высшее образование, в семье всё было замечательно, куча друзей, тусовки, путешествия — а все выходные я рыдала в подушку. Объективно всё в жизни было хорошо, и поэтому я долго игнорировала эти состояния. Просто навалилось, сделай ещё больше: так к работе и учёбе добавился спорт и занятия иностранными языками. Потом наступили физические последствия — транзиторные ишемические атаки. Половина туловища немеет, пропадают зрение и речь, а в голове только мысли о смерти. На этом этапе я ещё не знала, что причина этого — депрессия, но так испугалась, что решила уволиться. Несколько месяцев проходила обследования у неврологов (смехотворно печальный опыт — один врач предположил, что это сглаз, а другой посоветовал забеременеть). В декабре я наконец-то попала к психиатру.

Сейчас я не могу работать в офисе, не могу долго и много общаться с людьми, у меня всё ещё трудности со сном, а приступы могут повторяться несколько раз в месяц. Конечно, это мешает работе — её почти нет. Я не рассказывала бывшему работодателю именно о депрессии, только о соматических проявлениях. Было сложно принять решение об увольнении, а говорить было просто — я так боялась умереть, что наконец-то перестала думать о работе как приоритете в жизни.

Сейчас я говорю о своём состоянии только друзьям. Даже некоторые члены семьи не в курсе. Обычно на вопрос «Почему вы уволились?» отвечаю: «По личным причинам». Если этого недостаточно, добавляю: «Из-за проблем со здоровьем». Я скрываю правду, чтобы люди не считали меня неполноценной, изнеженной, прикрывающейся диагнозом, чтобы что-то не сделать.

Соня Трофимова

редактор социальных сетей «МБХ медиа»

Диагноз «биполярное аффективное расстройство II типа (БАР II)» мне поставили где-то четыре месяца назад. Я тогда находилась в депрессивной стадии. Что я чувствовала? Пустоту. Жизнь потеряла всякий смысл, еда стала картонной на вкус, а удовольствия не приносили даже самые любимые занятия. Долгожданный отпуск в Европе меня тоже не спас: я вернулась ещё более измотанной. Хотелось целыми днями лежать в кровати и плакать, на работу я ходила через силу, и то не всегда.

БАР — это заболевание, которое напрямую влияет на трудоспособность. Ты постоянно балансируешь между двумя стадиями: гипоманиакальной и депрессивной. В гипомании ты полон вдохновения и желания жить, можешь спать по четыре часа каждый день и не чувствовать усталости, рождаются новые идеи. В это время ты в сотню раз продуктивнее других. Поэтому биполярников часто преследует соблазн отказаться от лечения, чтобы сохранить преимущества гипоманиакальной фазы. Но рано или поздно за такую гиперактивность придётся расплачиваться глубокой чёрной депрессией.

Когда мне поставили диагноз, первым делом я написала об этом в твиттер. Меня читают многие коллеги, так что я сразу ввела их в курс дела. Ребята из отдела отнеслись с пониманием, помогали в работе, пока я адаптируюсь к таблеткам, а один даже признался, что у него тоже биполярное расстройство. Открыться было несложно: диагноз объяснял моё поведение.

Руководству я напрямую не рассказывала о заболевании, но и не скрывала. До этого у нас работала девушка с таким диагнозом, и уволилась она со скандалом. Я не хотела, чтобы от меня ждали того же. Иногда проще сказать, что ты простудилась, чем объяснять, что ты не можешь заставить себя встать с кровати. Со мной такое было только однажды: в самом начале депрессии сказала коллегам, что «приболела» и недельку поработаю из дома. Когда ты человек с психическим расстройством или особенностью — твои чувства и эмоции будут списывать на него. Это очень топорное восприятие: биполярники могут испытывать и обычные перепады настроения, как и все люди.

Мария

Пару лет назад мне поставили диагноз «генерализованное тревожное расстройство». Это выражалось в постоянном чувстве паники. Я просыпалась, и первые мысли были: «Я говно, я ничего не успеваю, жизнь ужасна, хочу умереть». Это не то чтобы сильно мешало, но после того, как я пришла к терапевту, мне впервые стало понятно, что можно жить не в аду. Тревога вернулась лишь спустя год: было настолько плохо, что я не могла есть от опустошающего чувства вины.

Сейчас я руковожу небольшой командой, и этот опыт стал серьёзным триггером стресса. Я начала пить, чтобы избавиться от роящихся в голове мыслей. Выпив в одиночку полтора литра самогона за очень короткий срок (такого в жизни не бывало), я поняла, что ситуация никуда не делась. Сейчас я принимаю таблетки лёгкого седативного действия и хожу на йогу — это очень помогает. Я не скрываю от коллег, что мне трудно, но не посвящаю их в подробности. От руководителя ждут не жалоб и плача, а уверенных решений, помощи и поддержки. Я не рассказываю подчинённым, как рыдаю полдня и выпиваю по две бутылки вина на выходных, потому что это моя трудность, а не их — зачем им это знать.

Мне кажется, особенно трудно обсуждать такие вещи с людьми старшего поколения. Я часто слышу от старших родственников что-то вроде: «Ну уж мои-то переживания посильнее твоих будут», — мне хочется их опровергнуть, но я просто не знаю, что тут сказать. Если я скажу, что у меня диагностированное тревожное расстройство и я регулярно искренне хочу умереть — вряд ли родственники будут после этого нормально со мной общаться. Наверное, если кто-то из коллег скажет, что у него сейчас мания, а потом будет спад, я отнесусь к этому нормально. Хочется, чтобы обсуждение таких вещей стало нормой.

Анастасия Дергачёва

выпускающий редактор журнала РБК

У меня биполярное расстройство. Настроение колеблется гораздо больше, чем у окружающих, и в целом чувства гораздо сильнее. То, что ты ощущаешь, реально, но интенсивность выкручена. Например, когда я смотрю кино, если мне оно очень нравится, я хочу залезть внутрь экрана.

У меня БАР II, это более мягкая форма, чем БАР I, если говорить упрощённо. У меня преобладают депрессии, мне очень больших усилий стоят привычные для других действия. Часто хочется просто прекратить существовать, чтобы перестать ненавидеть себя, постоянно испытывать тревогу, апатию, ненавидеть себя за то, что ты лежишь в кровати вместо того, чтобы сделать то, что действительно хотел. Сам диагноз не мешает — наоборот, он объясняет моё состояние и жизнь, помогает принять колебания. Я всю жизнь работаю в СМИ. Мне повезло, я всегда была в команде открытых людей, которые в основном относились к моему состоянию с пониманием.

Если биполярщик принимается за работу, то он делает её с огромной энергией и отдачей. Десять лет назад я была фотографом, тогда были выборы президента, я ходила на невероятное количество мероприятий за небольшой период времени. Но когда наступает депрессивная фаза, становится тяжело работать. Я прямолинейный человек, мне сложно что-то скрывать. Когда я устраивалась в РБК, я на первом же собеседовании рассказала, что у меня БАР. Тогда я переходила с одних лекарств на другие, долгое время у меня был свободный график. Потом начальнику это надоело, и он попросил меня работать в более строгом режиме.

Сейчас мне подобрали схему лечения, на которой я чувствую себя комфортно и стабильно. Я должна придерживаться её, заботиться о себе, не взваливать на себя слишком много работы. Последнее самое сложное. Я выпускающий редактор журнала, и задания распределены неравномерно: сначала их мало, а перед выпуском нагрузка сильно возрастает, и я устаю так, что иногда после неё просто не могу встать с кровати. Нестабильный образ жизни может усиливать колебания. Моя задача — стабилизировать жизнь. У выпускающего редактора журнала похожая задача — научиться и научить коллег равномернее сдавать материал. В этом смысле мои профессиональные задачи и задачи как пациента совпадают.

Ира

стилист

Пять лет назад я начала ходить к психоаналитику и сказала об этом только непосредственной начальнице. Сделала я это только из-за того, что каждую пятницу мне надо было уходить с работы в 18:30, а остальные часто сидели намного дольше. Я могла вернуться после встречи, если того требовала работа. Сначала я говорила, что у меня просто врач, потом некоторым коллегам рассказала, что это психоаналитик.

Это был 2013 год, и тогда это было намного менее принято, чем сейчас, и мне было страшно неловко. Но моя начальница отреагировала спокойно: если в пятницу кто-то пытался на меня навалить дела, она могла сказать, мол, обращайтесь ко мне, Ира уходит. Сейчас я спокойно могу обсуждать психологические трудности с коллегами. Кто-то зубы лечит, кто-то голову. Непосредственно диагноз — биполярное расстройство — мне поставили только в мае прошлого года. До этого я просто пыталась понять, что со мной происходит. Стало так тяжело — я рыдала в туалете, не могла взять себя в руки и держать лицо, — что от психоаналитика я отправилась к психиатру. Тогда я поняла, что то, что меня «штормит» и бросает из одного настроения в другое, было всю жизнь, но с разной частотой. Сейчас эти периоды длиннее, настроение не меняется в течение дня.

Работе это иногда мешает, но я стараюсь настолько сконцентрироваться на ней, что отвлекаюсь от особенностей. Хорошо, что сейчас у меня нет постоянной занятости: если я пойму, что мне сложно выстраивать коммуникацию с коллегами из-за личных трудностей или обострения, я лучше откажусь от съёмки и дам себе отдохнуть. Я не буду рассказывать о диагнозе бабушке или дедушке. Только год назад я рассказала брату, что давно хожу к психоаналитику.

Саша

журналист

Первый врач, к которому я пошёл, сказал, что у меня эндогенная депрессия, вызванная исключительно химическими процессами в мозгу. Другой сказал, что у меня биполярное расстройство. Бывают разные ситуации: когда я сильно устаю, непонятно почему, когда мне нужно просто изолировать себя ото всех и спать двое суток подряд. Понятно, что это не тот тип поведения, который люди принимают и понимают. Пока я не нашёл себе хорошего врача, были сложности.

Год назад было совсем плохо, я чувствовал, что не реализовался в работе. Ничего не хотелось, не было сил. Я занимался социальными сетями, в офис ходить было не надо, я постоянно оставался дома, большую часть дня не вылезал из постели и старался спать. Я подумал, что мне нужна встряска — уволился и сразу нашёл новую работу.

Так вышло, что этот первый месяц оказался и последним. Трудности начались практически сразу. Надо было рано вставать и приходить в офис вовремя — в такие периоды мне сложно собраться утром, убедить себя, что всё это стоит усилий. Я опаздывал на двадцать минут, на полчаса. Через некоторое время меня позвал начальник, сказал, что так не пойдёт. В один из дней, когда мне было особенно плохо, я сам ему написал, что никак не могу сегодня прийти, потому что у меня депрессивный эпизод, я не в состоянии ничего делать. На следующий день пришёл на работу, мы поговорили. Он сказал, что о таких особенностях стоило говорить сразу. Я сказал, что, наверное, стоило. С другой стороны, ты не хочешь сразу признаваться, да и в общем имеешь право хранить всё в секрете.

Начальник попросил, чтобы такие ситуации не повторялись, но это, разумеется, произошло снова. На следующий день я пришёл к нему и сказал, что, наверное, действительно не могу работать в этом месте, что мне очень плохо и это не то, на что я рассчитывал. В последний рабочий день я снова не пришёл. Мне было уже всё равно. Мы не очень хорошо расстались, хоть я и понимал, что так будет. Начальник довёл меня до двери, отсчитал деньги, вычел из них сумму, открыл дверь и сказал: «You are welcome». Меня это поставило в тупик, я даже забыл, что собирался не позволять себя унижать. Деньги — это справедливо, но выгнали меня с позором.

Зарема Заудинова

режиссёр

Диагноз у меня три с половиной месяца, два из которых я его отрицала. У меня биполярное аффективное расстройство второго типа, и мы с ним теперь учимся жить заново — вместе. Я режиссёр-документалист, реальность — моя профессия. Всю жизнь я всматриваюсь в мир и в то, что происходит вокруг, а последние несколько месяцев — только в себя. Диагностировали меня в состоянии клинической депрессии, когда я разучилась читать и писать: слова и мысли ломались и разваливались, буквы осыпались бессмысленными знаками. Работать я не могла, а если учесть, что в моей жизни ничего, кроме работы, не существует, то я логично заключила, что жизнь на этом и закончилась. На этой безрадостной ноте я написала в фейсбуке огромный пост — такой каминг-аут. Друзья и коллеги угрозами и уговорами отправили меня к психиатру, мне подобрали схему лечения, и я постепенно возвращаюсь в мир.

Сейчас у меня «больничный» — такой, каким он может быть в негосударственном театре. Делаю только то, что могу, мне не грозят дедлайнами и ждут, когда наступит ремиссия. Мне очень повезло с начальством: директор поняла, что что-то не так, и очень поддержала. Не будь такой реакции, я бы и правда поверила в то, что безвозвратно потеряна для работы. Правда, не всё было ровно. Однажды кто-то из тех, с кем я работала, заявил: «Хватит спекулировать болезнью», — и я прорыдала три дня. Кто-то из коллег до сих пор уверен, что я всё придумала, но таких людей всё же меньшинство.

Как только я сказала, что не справляюсь и у меня трудности, меня окружили заботой и нежностью. Один поэт встречает меня фразой «Боже, храни биполярников», а немецкий режиссёр, с которым наш совместный проект перенесли, написал, что у него вызывают подозрения скорее те, кто живёт в России и при этом психически стабилен. В общем, с кем-то ты навсегда расстанешься и никакой совместной работы уже не получится (и это больно), а для кого-то ты со своим диагнозом останешься тем же человеком, что и раньше.

Иван

Я не ходил к психиатру или психотерапевту, но у меня есть трудности. Это стало понятно пару лет назад, когда моё состояние стало отражаться на работе: например, я не мог проснуться утром, потому что просто не понимал, зачем мне это, что я буду делать. Работа стала неинтересна ни мне, ни аудитории, было непонятно, на что я трачу свою жизнь, как я буду с ней справляться.

Я написал об этом полузакрытый пост, его не могли видеть, например, коллеги. Не потому, что я переживал, что это как-то может сказаться на отношении начальства, скорее потому, что я просто не хотел об этом рассказывать всем. К тому же до этого похожий пост написал мой друг, который вернулся с войны. Мне было стыдно: я же не ездил на войну, в конце концов.

Когда друзья в комментариях стали спрашивать, когда это всё началось, единственное, что пришло на ум, — смерть близкого человека за два года до этого. У меня умер дедушка, это было очень тяжело, потому что мы с ним были очень близки. Он сгорел за три месяца. Сначала сломал руку, потом ему стало хуже, а потом мы приехали к нему в начале мая на дачу, открыли дверь, а дедушка лежит в ванной мёртвый. Мама была уверена, что его можно спасти: «Давай отнесём на кровать, давай скорее скорую». Я носил его тело, меня это коротнуло. Не знаю, пережил я эту ситуацию или нет. Был период, когда он мне снился, когда я много думал об этом, потом остались только приятные воспоминания. У меня есть ощущение, что я смирился с потерей, но, например, номер телефона его не могу удалить.

Сейчас я часто не могу прийти на работу вовремя. Мне кажется, что когда ты не можешь проснуться, это значит, что ты не хочешь туда идти. Но есть нюанс — мне нравится моя работа. Когда я себя нормально чувствую и есть интересная тема, мне хватает четырёх часов, чтобы выспаться. Но да, иногда я плохо выполняю обязанности, хотя мне никто не предъявлял претензий. Ещё часто я не могу уйти с работы. Бывает, просто сижу и не иду домой. Это, наверное, не очень — должна же быть ещё какая-то жизнь?

Два года назад, когда я писал пост, я не стал обращаться к специалистам. Во-первых, не было свободных денег. Во-вторых, я выговорился. Мне написали многие люди, дали советы. Никто не говорил, что «другим намного хуже». Вижу ли я ситуацию, в которой готов всё-таки обратиться к врачу? Сейчас, в общем, да. Если меня будет продолжать крыть, то я поговорю с психологом. Такое ощущение, что теперь мне будет что сказать.

Источник