"Кому война - кому мать родна" (Часть 22)⁠⁠

Наталья Буняева - "Белая шубка"

Об этой женщине я слышала в недавней поездке в Грозный. Там мне рассказали о матери, не побоявшейся идти через леса и горы в самое логово бандитов за своим Женькой. «Мы ее не знаем. Знаем, что ее «Белой Шубкой» называли… А кто, откуда?.. Нет, не знаем…»

Как же пришлось удивляться, когда позвонила моя близкая подруга и рассказала об этой самой женщине: «Я не знаю, что там на самом деле произошло. Знаю, что ее сын в первую чеченскую попал в плен. И она его спасала какими-то немыслимыми способами». В общем, мы созвонились с Галиной Ивановной Грудининой. Да, действительно, это была она. Встретились и с ее сыном Евгением. «Это моя мама. Это благодаря ей я жив, здоров, все у меня в жизни сейчас хорошо…»

ПЛЕН

…Женька пытался сдать пост, но смена спала слишком крепко. Пока разбудил, пока занялся какими-то своими делами, пока собрался спать… Прислонил автомат к дверному косяку и вдруг почувствовал, как его крепко взяли за локоть. Оглянулся – рядом мужчины в гражданской одежде. Уводили Женьку тихо по минным полям в Бамут. «Засевали» поля минами и федералы, и чеченцы. И те и другие толком не знали, где и чьи установлены смертоносные заряды. Но чеченцам повезло: пленника тихо доставили к машине, ожидавшей на обочине. По приезде на место сразу же отвели «знакомиться» с комендантом Бамута. А потом упрятали в подвал вместе с пареньком из Астрахани и еще одним откуда-то из средней полосы России. Документы забрали. «Я сам себе тюрьму делал: решетки варил потом… Были с нами в тюрьме и строители из Зеленокумска, человек шесть. Выжил, по-моему, только один. Были и офицеры… Не знаю, что с ними теперь. В тех лесах, где нас прятали, остались могилы наших пленных. Пятнадцать или, может, больше, не знаю… Однажды к нам добралась представительница Красного Креста, Сильвана. Помню только имя… Я через нее передал письмо отцу: жив, здоров. Все, что смог, – это письмо…»

ПИСЬМО

У Галины Ивановны очень тихий голос: «Я так переживала из-за сына! Он у меня какой-то невоенный: рос спокойным, тихим. Не хулиган, нормальный парень, каких тысячи вокруг. И надо же было ему попасть в эту беду! О письме я узнала от супруга, с которым в то время мы жили врозь. Сразу же поняла, что дело плохо, но, насколько плохо, поняла много времени спустя. А пока кинулась в военкомат, в Комитет солдатских матерей, к Татьяне Георгиевне Мундиренко: «Что делать? Помогите, я растерялась в конец!» Решили мы с ней, что надо ехать в Краснодар, к месту постоянной дислокации воинской части».

КРАСНОДАР

«Приехала. Командиры глаза прячут: «Его здесь нет, он в Бамуте, на передовой». Сколько объяснялась с командирами, пока они выясняли, куда мог деться солдат-первогодок! Сколько я походила вокруг той части: внутрь не пускают, не покормили, не дали ночлега… Вдруг узнаю, что в Чечню отправляется поезд со сменой: ребята, отслужившие очередные сорок пять суток, возвращаются в часть, а другие – уезжают. В общем, правдами и неправдами я попала-таки в этот поезд».

ГРОЗНЫЙ

Одета мать была весьма своеобразно: белая шуба из искусственного меха, белые сапоги и красная сумка на боку. Потом эта шуба станет и «фирменным знаком», и своеобразным символом борьбы за жизнь сына. До части в Грозном добралась уже с колонной. Командованию докладывают: «Тут мать рядового Грудинина!..»

«Как? Зачем она здесь?» В общем, крутили-вертели, но Галина Ивановна оказалась упрямее во сто крат: таки добилась сведений о пленении сына. Оказывается, он уже два месяца в плену! Поняла, что ничего внятного ждать не придется. Ее пытались убедить, что сын – дезертир, прятались… В общем, стало понятно, что нужно искать Сильвану, передавшую письмо. Сильвана в конце концов нашлась. Приняла нормально. «Я не первая у нее была, и не последняя, к сожалению… Сколько русских матерей в те времена искали детей в тех краях! Разложила она передо мной подробнейшую карту, рассказала, как и куда идти. Я запоминала все, старалась ничего не записывать… В общем, пошла. Денег у меня было мало. Да, можно сказать, вообще не было. Так, мелочь…»

ДОРОГА

Ни свет ни заря Галина Ивановна вышла в путь. Что это был за день – уже не помнит. День и день… Вообще, она многое старалась не запоминать в дороге: «Меньше знаешь – дольше живешь и крепче спишь». В красной сумке лежали только те предметы, которые никак не могли навести на подозрения, разозлить, вызвать ненужный интерес. Сухари, бульонные кубики, кружка, кипятильник… Все, что можно, надела на себя. Дошла до какого-то населенного пункта. Там стоит КПП – никого не пускают дальше. «Я пытаюсь объяснить бойцам: сын в плену! Я иду его искать, пропустите! Темно, снег кругом, холодно… Подошла молодая чеченка: «Скажи, что я с тобой! Я тебя за это провезу до Слепцовки». Кое-как объяснились, убедили солдат, что эта женщина меня сопровождает как посредница уже. Поела шиповника, еще каких-то сухих ягод. И вдруг – свет фар! Машина! От растерянности сошла с тропы, провалилась в снег едва ли не по пояс. Выходят двое чеченцев: кто, куда и зачем? Я им опять – сын в плену. (Сколько же раз потом она повторит эти слова, как пароль – «сын в плену»!) Объясняю: иду в Бамут. Они посадили меня в машину, немного провезли, высадили, приказали ждать и уехали. Я немного постояла, подождала, а потом пошла. За спиной затарахтел трактор. За рулем молодой чеченец, в кузове дрова. «Куда ты? Ночь, мороз какой!» В общем, посадил меня в трактор, повез. Приехали к нему домой. Бедно, кушать нечего… Но хозяин приказал жене ставить на стол все что есть…

Утром выехали с ним в дорогу. У него работа опасная: собирает дрова в лесу, продает, тем и кормит семью. Довез меня до какого-то моста, сказал, что дальше ему нельзя, придется идти одной. Пешком по гребню горы шла быстро, согрелась от солнца. Вдруг – опять машина! Снова сошла с тропы, провалилась, быстро вскочила. Это были боевики, которые и довезли до Бамута».

БАМУТ

«Остановилась в каком-то доме, вроде комендант там жил. Женщины встретили нормально, накормили, просушили одежду. В этот день коменданта не дождались, и пришлось оставаться на ночлег. Я знала куда шла. Поэтому, видимо, ничего не боялась. Ни обысков, ни допросов… Вообще – ничего. Главное – увидеть сына. Знать, что он жив, и всеми силами вытаскивать его оттуда, из плена.

Ждала весь следующий день, а потом все-таки появились люди коменданта. Вопросов не задавали. Посадили в машину, повезли в лес. Остановились, открыли дверцу: «Выходи!» И вдруг из другой машины выходит… мой Женя!

Минуты три обнимались, потом нас растащили по машинам. Он выглядел плохо: на голое тело фуфайка, штаны ватные подвязаны веревочкой, ноги босые, в каких-то ботинках страшных. Спасло его от холодной и голодной смерти, наверное, то, что он спортом занимался всегда…

Я просила – отдайте! Ну что вам от него толку? Выкупить я его все равно не смогу: всю жизнь фельдшером проработала в детском саду. У меня трое детей: дома две дочери. И Женя – единственный сын! Просила, отдайте просто так, проявите милосердие!

Нет, не отдали…

Только на третий день в Бамуте ко мне подошли боевики: «Иди к своим, передай, что мы согласны на обмен. Пусть нам отдадут нашего, а ты заберешь за это своего сына. Если все будет, как мы говорим, через неделю сын будет дома». После отвезли в Слепцовскую, а оттуда пешком я ушла в Ханкалу».

ХАНКАЛА

Галина Ивановна добралась до части – не пускают. Часа четыре стояла на морозе, ждала, когда же можно будет переговорить с начальством. Наконец ее вызвали в какой-то отдел. Там она рассказала всю свою историю, передала требование боевиков. «Хорошо. Ждите, через неделю все решится». С тем и отправилась домой, в Ставрополь.

ДОМА

Здесь ей пришлось заново пережить в душе свой разговор с военным начальством в Ханкале, когда она рассказывала о том, как шла к сыну, что видела его, но не смогла забрать…

«Рассказала, как добралась до Бамута, какими тропами… Ну и все, домой уехала, ободренная обещаниями командования, что сына мне вернут. Неделю была дома, ждала. И однажды вдруг по телевизору сказали такое!!! 58-я армия пошла на Бамут по той же дороге, что и я шла. Буквально по моим следам! Я от ужаса оцепенела: ни говорить, ни дышать, ничего не могу… Понимаю, что теперь все: сына мне, скорее всего, не увидать больше… Ведь и чеченцы, и федералы меня преспокойно теперь за шпионку посчитают. Ну, наши, ладно еще. Но в Бамут мне теперь точно не попасть. Да и сведения приходили оттуда страшные: бои, наши бомбят леса и горы, населенные пункты. А там, в лесах, мой Женя!.. Сынок, сынок…»

ОПЯТЬ В ЧЕЧНЮ

Короче, собралась мать снова в дорогу. Купила такие же белые сапожки, надела свою белую шубку, взяла красную сумку с тем же набором вещей и продуктов. «Отпросилась с работы, все, как надо, оформила. Уходила из дома со слезами: или я с сыном вернусь, или невернусь вообще!..» Это в конце января было, в 1996-м. А в самом начале февраля Галина Ивановна уже была в Грозном. Оттуда – в Ханкалу. Там выяснилось, что кто-то сменился из начальства армейского, никому ничего не передал о просьбе матери… Все, как всегда: никто никому не нужен оказался. Но самое страшное: пропали бумаги с адресами боевиков, гарантирующих жизнь молодому солдату. Что делать? Идти к боевикам? Там точно убьют. Теперь-то они уверены, что пригревали у себя шпионку…

Но делать-то нечего: время идет. Женя так плохо выглядел тогда. Какой он сейчас? Уж точно условия для него не улучшили…

«Из Ханкалы выбиралась на вертолете: просто я так надоела с просьбами, что от настырной тетки решили избавиться хоть как-нибудь. В Бамуте та же песня: надоела до смерти. Казалось, что меня просто ненавидят: тут война, серьезное дело, а она со своим пацаном! Я им: «Верните сына!» Они мне: «Где мы его возьмем?» Все слова, обещания оказались пустыми: никому мы с Женькой не нужны оказались. Я так командирам тамошним надоела, что однажды один не выдержал: «Сейчас пойдете к боевикам!» Объявил это перед строем солдат, посадил в БТР, и меня отвезли метров за двести от расположения. Там нужно было перейти мост. И за мостом ко мне вышли чеченцы. Говорю: «Мне к коменданту!» Проверили документы, раскричались. Спорили о чем-то. Мне было безразлично: лишь бы сына вернули. Ходили они, ходили… Потом всетаки сказали: «Ладно. Поедем сейчас в Аршты. Здесь вам находиться нельзя. Аршты – это Россия». Условная конечно же Россия. Возможно, по какой-то договоренности эта земля считалась нейтральной».

АРШТЫ

Селение Аршты, как и множество горных чеченских селений, вытянуто в одну улицу. Слякотно было, холодно…

Поселили Галину Ивановну в пустом доме, приставили охрану, разрешили ненадолго выходить на улицу: в доме нет удобств. «В первую ночь только голову на подушку положила – и все, провалилась в сон. Так вот устала. Утром стала постель застилать, а под изголовьем, ближе к стене, – куча оружия. Автоматы, гранаты… Попросила охрану убрать это все от греха. Первые дни ела сухари, что с собой привезла, запивала бульоном из кубиков, если удавалось воду нагреть. И все время молчала, вела себя очень тихо. Охрана в конце концов расслабилась, и я получила возможность выйти во двор. Вышла, смотрю – за забором женщина ходит. Попросила у нее молока или хоть какой-то еды. Рассказала свою историю, как сына ищу. Она мне и дала самый ценный совет: «У нас народ сложный. Ты не сиди тут! Тебя должны видеть. Ты иди в село, ходи по улице, к старикам подходи, рассказывай все. Они у нас тут главные, можно сказать, вдруг да подействуют на боевиков?»

ВЫХОД «В ЛЮДИ»

В первый свой поход в село Галина Ивановна собиралась, как в бой. Для начала объяснила охраннику: «Чечня в составе России. Я россиянка. Следовательно, могу идти, куда и когда захочу». От такой «наглости» пленницы охранник растерялся, но выпустил, взяв слово, что она никуда не денется. С этой минуты и два последующих месяца Галина Ивановна провела на улице. Она была везде: у школы, у мечети, рядом со скамейками, где по вечерам сидели старики. «Я рассказывала учителям в школе о сыне. Рассказывала старейшинам. Всем, кто попадался на пути. Чеченцы, простые люди, не боевики, они такие же, как и все, – ну зачем им война? Все выслушивали, качали головами, цокали языками… Кто-то откровенно жалел, кто-то хотел бы, чтобы русская убралась подальше и побыстрей… В первый вечер боевики налетели: кто разрешил, куда, запрещено! Я опять за свое: я гражданка России! А вы обещали вернуть мне сына, а сами ведете себя, как бабы, а не как мужчины! Я так примелькалась потом на улице в селении, что старики придумали соорудить свой, стариковский «блокпост». Неподалеку от моего дома поставили скамейку, навес сделали и теперь тут собирались, сменяя друг друга. Они прекрасно понимали, что я вижу, как на территории, объявленной, скажем так, «ничейной или нейтральной», живут, прячутся, собирают и хранят оружие настоящие боевики. Не мальчишки какие-то, а вполне реальные, хорошо вооруженные бойцы. Обычаи села поневоле изучала. Вот, к примеру, режут корову в каком-нибудь доме. Хозяева оставляют себе часть мяса, все остальное раздают соседям. Хранить продукты там невозможно было: света нет, холодильники не работают… Потом еще кто-то забивает животное и делает точно так же. Все жители держатся друг за друга, помогают чем могут. Мне тоже стали мясо носить. За свою посчитали, что ли? Да я и стала там своей… К намазу ходила. Мне нужно было и там примелькаться. Сначала меня прогоняли: «Тебе даже у ворот нельзя стоять!» А потом привыкли. К тому времени я уже четко знала: нужно так надоесть жителям села, чтобы они приказали своим боевикам (а ведь это чьи-то дети, братья, сыновья) отдать мне сына. Чтобы убралась поскорей».

МЕСЯЦ ПРОШЕЛ…

К апрелю дело шло, а от сына никаких вестей…

Галина Ивановна уже сняла свою знаменитую шубку из белого искусственного меха. «Очень сложно с бытом было. В доме, где я жила, ни воды, ни хоть какой-то бани. Мылась, как могла, в старом тазу. Однажды сыпь заметила на теле: то ли аллергия, то ли антисанитария?.. Пошла к соседке Рубани. Мы уже сдружились как-то… Она дала кусок какого-то лечебного мыла. Помогло. Теперь у меня этот кусочек как дорогой подарок хранится…

К тому времени я расчистила крошечный огород: нашла на заброшенном у дома участке ростки петрушки, лука, еще чего-то… Черемши, понятно, много было. Так вот и спасалась, похлебку варила себе».

КРИК

«Часто наши вертолеты летали. Как услышу шум винта, сразу на улицу: машу руками, платком. Пусть видят, что «белая шубка» еще жива, еще борется… Однажды вот так же выскочила на шум пролетающего вертолета. Он летел очень низко, видно было пилота в кабине. И вдруг он накренился и – из пулемета прямо по повозке на дороге! В повозке сидели старик и семилетний мальчик. Оба – наповал! Я такого крика никогда не слышала больше! Женщины не просто закричали, они с плачем метались вокруг повозки… А ко мне прибежала запыхавшаяся Рубани: «Уходи!» Она в меня вцепилась, потащила в переулок, там воткнула между каким-то сараем и стеной: «Стой здесь до вечера и молчи! Иначе убьют тебя!». Потом уже я разговаривала с одним военным, спрашивала, как же это возможно, так вот взять и расстрелять? «Значит, в повозке было оружие: вертолеты оснащаются специальными приборами, определяющими наличие взрывчатки…» До сих пор помню этот крик на улице».

«ДОЛЖНИК»

В конце концов Галина Ивановна «достала» всех. Приехали какие-то люди к соседям. А там как раз корову зарезали. Пленницу свою чеченцы закрыли в доме, наказав никоим образом на глаза не показываться: будут «большие люди». Надо сказать, в Арштах в то время жили мать и сестра Дудаева. Помощник коменданта Бамута приходился им родственником. Вот он, обещавший Галине Ивановне в прошлый раз помочь в освобождении сына, и заявился к соседям. Конечно, она не могла упустить такой шанс. Выставила дальнее окно, выбралась из дома и пришла к Рубани – якобы помогать управиться с приготовлением мяса. И этот «большой человек» узнал ее! «Короче, после криков и брани меня решили отвезти в горы, о чем и сообщили. Я к тому времени научилась уже ни на что внимания не обращать: говорят «иди» – я иду, говорят «стой» – я стою. Так и теперь – в горы так в горы. Лишь бы к Жене поближе…»

ГОРЫ

Ее привезли туда в начале мая. Там, в лагере боевиков, охранявших пленных, Галина Ивановна поняла сполна разницу между селением Аршты и лесной базой бандитов. Между мирными людьми и террористами…

«Все живут в блиндажах, пленных держат в пещерах. К тому времени там содержалось не менее 180 человек. Почему такая масса людей оказалась ненужной государству? Вот вопрос…

Женька мне рассказывал, как их там мучили. Это не для слабых нервов, да и вообще не для лишних ушей. У него до сих пор через всю спину полосы от бича. Зубы выбили сразу же, при первой попытке неповиновения. Кормили плохо, чаще всего крупой на воде. Ребята сами сдабривали все это черемшой. «Однажды зимой при очередном «перегоне» мы нашли убитую лошадь, – рассказывал мне Женя. – Хорошо, что морозы стояли сильные. Мы ее разделали, в мешки покидали мясо: вот и еда нам была на какое-то время». До сих пор он старается не вспоминать этот кошмар. Помнит священника, помогавшего ребятам, а если случалось, то и хоронившего с молитвой. «Чеченцы и мне предлагали принять ислам, – также рассказывал Женя. – Очень страшно было отказываться, но я отказался сразу: Ну поймите: вот если бы я вам предложил стать православными, а вы бы у меня в плену были… Да вы же сами на меня, как на предателя, смотреть будете! Разве можно верить человеку, сменившему веру?»

ОСВОБОЖДЕНИЕ

Галина Ивановна и в лагере всем твердила одно: «Отдайте сына! Я фельдшер, денег на выкуп у меня нет! Но и сына другого тоже нет! Отдайте!» Давали свидание на десять минут. Ужас: у парня ноги, как столбы, раздуты, взгляд потухший…

Однажды чеченцы подогнали машины, стали грузить пленных, готовились увозить их куда-то. Галину Ивановну посадили в кабину. По лесу везли часа три, остановились в каком-то большом селе. Стали перегружать пленных в другие машины, вот тут-то Галина Ивановна поняла: пора! Хоть в ноги падать, хоть в голос кричать: увезут парня – и все, больше никогда она его не увидит! Плакала, просила, умоляла: «Отдайте!!!»

В общем, его высадили. Потом позвали в дом, дали мыло, полотенце. Отправили в баню. Впервые мать смогла рассмотреть изможденного сына: весь во вшах, еле на ногах держится, на спине – открытые раны, рубцы. Ноги уже ни на что не похожие… Выкупала его, отдала свой свитер, запасные брюки, шлепанцы. «Чеченцы нас посадили во дворе. И тут – как в сказке! Во двор въезжает машина НТВ. Корреспондент Алексей Поборцев пытался поговорить с Женей, но тот, что называется, был «никакой». Я Алексею объяснила суть событий, быстро, и как могла». «Немедленно садитесь в машину! – сказал он. – Нам убегать надо!» Ребята довезли их до какого-то города, прямо к автовокзалу. Договорились, что всем проверяющим будут говорить в дороге – парень из психиатрической больницы, нужна врачебная помощь… С тем и оставили их на автовокзале. Там уже местный сторож помог: купил билет, позволил переночевать в каком-то чулане. А утром – в Минеральные Воды. Оттуда – домой, в Ставрополь!

ВОСПОМИНАНИЯ

Найти Алексея Поборцева, специального корреспондента НТВ, оказалось довольно простым делом. И, когда мы созвонились, он, услышав первые мои «аккорды»: «Написала о солдате, которого вы вывозили из Бамута, с ним еще мама его была…», тут же перебил: «Он живой?! Точно?!»

В общем, разговор состоялся. Алексей: «Мы в то время были в Чечне. В марте. Вроде все сняли, и я отзвонился в Москву Михаилу Осокину, сказал, что можем возвращаться. Оставалось совсем немного времени, и мы были, так сказать, в свободном поиске. Михаил предложил съездить в Бамут… Приехали. Могу сказать, что там постоянно бомбили. Промежуток между бомбежками составлял 24 минуты. Мы по часам сверяли. Вот тогда к нам и подошел чеченец один, Руслан Хархароев: «Вот вы тут снимаете… Ну и покажите, как ваши ваших же бомбят!» – «Где? Каких наших?» И тогда нам показали пленных, человек двадцать…»

Следующий приезд в Бамут состоялся в мае. Удивительно, но к съемочной группе Алексея Поборцева подошел тот же человек, Хархароев: «У нас тут товар портится. Парень один…

Совсем не жилец. Мать тут его тоже, просит, чтобы отдали. Если снимете, дадите нам сказать в эфире, отпустим. Все равно помрет». Солдатик, действительно, был изможден до последней степени, ногираспухли, видно, что больной. Водитель съемочной группы Юнус к тому времени несколько раз провез группу по тем местам. Примелькались, так сказать… Может, поэтому и подошел Руслан? Алексей: «Наглый такой стоял! Вот, говорит, забирайте, но сначала снимайте, как свои своих убивают! Рядом с ним женщина плачет, что-то быстро говорит. В общем, парня мы забрали. Пришлось потесниться, машина и так была под завязку… Шестеро мужиков, и все под метр восемьдесят. Как выезжать? Мы боялись проблем и с чеченцами, и с федералами: парня к тому времени объявили, по словам матери, дезертиром, завели уголовное дело. До всех этих событий мы снимали там же психбольницу. Как живут, как выживают… Главврач нам посоветовал выезжать через перевал. Эта дорога как будто не заминирована была. Мы поехали. Дальше – самое страшное. Выезжаем на перевал, туман, как молоко. И над гребнем висят вертолеты: расстреливают все машины, что вырываются на это место. Никогда не забуду: прямо над нами, метрах в сорока, висит «крокодил». Я вижу пилота, буквально глаза в глаза. Машу удостоверением и жду: вот еще мгновение и все, конец… Он повисел немного, потом раз – и завалился в сторону. Почему расстреливали? Потому что перевал такой хитрый: едут те, кому нужно скрываться по каким-то причинам». Спасенного солдата и его маму довезли до вокзала. И все. Расстались. Добавлю, что таких солдатиков Алексей и его команда вывезли человек восемь, он точно уже и не помнит.

ПОСТСКРИПТУМ

Вот такая история. Уж сколько лет прошло, но сердце матери болит до сих пор. «Не могу вспоминать! Все началось с крошечного письма от незнакомой мне женщины из Красного Креста. Не было бы ее, так и остался бы Женя без вести пропавшим… Сильваны больше нет, ее убили чеченцы, как и всех врачей той миссии…»

А Галина Ивановна до сих пор бережет белую шубку, знамя маленькой материнской победы над войной и тем злом, что она несет. То, как она воевала за сына уже здесь, дома, как лечила, как общалась с военными – отдельная и очень гадкая история. Женя женился, воспитывает с супругой Олей маленького сына, работает, и война снится ему разве что только в самых страшных снах. «Да, я помню, как впервые увидел маму в этой белой шубке…»

Наталья Буняева