Комната с выходом, часть 2, главы 2, 3⁠⁠

Глава 2. Охранник.

Николай нервно курил прямо за рулём Мерседеса хозяина, что уже само по себе было смертоубийственной наглостью. Сам Фиртель мог позволить себе в машине что угодно: выпить, трахнуть случайную проститутку, прожечь окурком кожаную спинку сиденья, облевать салон… Но не приведи господи водителю-охраннику оставить в пепельнице смятую фольгу от жвачки, а уж тем более надымить в любом из автомобилей шефа. Но сейчас, похоже, это уже не имело значения. «Она» сказала: «Сиди, кури, пока не вернусь», значит надо сидеть и курить. С головой творилось черте что: словно не голова, а кастрюля с кипящей и булькающей кашей. По спине ещё пробегал судорожными волнами холодок животного страха, а перед глазами стояло лицо девушки, безмолвной и как-то странно улыбающейся. Коля отдавал себе отчет в том, что Лев Наумович наблюдает сейчас за ними по монитору, сплоховать нельзя, тем более девчонка какая-то. Семь лет на службе, всякое бывало: и вежливо увещевать знатных особ приходилось, выпроваживая их по приказу Фиртеля из его кабинета, и из машин вытряхивать наглых блатнячков, подрезавших на перекрестке респектабельную точилу Лейбы, и головы разбивать, и челюсти крошить, и на ствол животом ложиться. Бывший «вэдэвэшник» Кока-Кокаин, ещё с первой чеченской компании отличался иногда неконтролируемой жестокостью и безрассудной храбростью в ситуациях, когда смертельный риск не мог быть оправдан ни высокими мотивами, ни ура-патриотизмом, ни задетым честолюбием, ни фатальной безысходностью.

Сейчас, когда первый шок уже прошёл, Коля не мог взять в толк, что это было. Гипноз? Он никогда в него не верил, не наблюдал, и, в общем-то, не особо интересовался, как он может проявляться. В учебке чего-то втолковывали вроде, да отшибло всё за войну. Может, вот именно так: на тебя смотрят, а ты делаешь, что тебе велят? Так она, девка эта, и не велела ничего. В конце только сказала, типа, садись, кури пока. Вроде даже вежливо… Главное-то другое. Что она говорила перед этим? Или молчала? Просто смотрела, кажется, в глаза. Она и Фиртель. Фиртель через камеру видеонаблюдения, она – вживую. Только чётко-чётко ощущался испуг того, который в доме, даже картина нарисовалась смешная: он в тапочках и без штанов, в одной майке, грудь волосатую нервно чешет, немного согнулся, вперед подавшись, носом хлюпает, губами шевелит и щурится своими поросячими глазками в крохотный экранчик на стене. А вот она… Глазищами подведёнными с длинными ресницами вперилась, губы чуть кривятся то ли в ухмылке, то ли слово с них какое-то вот-вот сорвётся матерное, и наступает чуть.

Кока только руку успел отнять от её плеча, когда она у парадной двери стояла. Так спиной и пятился до самой машины, пока не уселся в неё. Вот теперь точно вспомнилось: сам задом шел да на девку смотрел. А она ведь так и стояла на крыльце. Метров десять миновал, пока в мерс не упёрся. «Садись, кури…». Хрень какая-то.

А в мозгу тем временем каша булькать перестала, поплыли картины разные, никак друг с другом не связанные. Братан, что в Рязани живёт…

«На свадьбе в прошлом году хорошо погуляли. Бабёшку он себе ничего нашёл, из местных, рязанских, крепенькая такая, дебёлая, соблазнительная… Что-то у них сейчас не в порядке, а что именно -– не понятно. Звонил что ли на днях, или сказал кто? Не помню… Как дочка Олюшка там в Москве? Мать её, Машка, сучка, трахается там небось с какими-нибудь богатенькими. И не проверишь. Да мне-то что, похеру всё. У меня Зинуля есть, классная тёла. Во, как о ней подумаю, вздымается всё, и в душе и ниже. Ух, залюблю, заласкаю… Чё-то мать не звонит. Надо утром звякнуть ей. А-а, приболела, небось, опять. Да, вон таблеток куча и теть Вера-соседка хлопочет рядом… Сон что ли?»

Николай вскинул голову, упавшую на руль, почесал слегка ушибленный лоб, выкинул в окно потухший между пальцами бычок сигареты. Удивился, как это его сморило вдруг. Никогда такого не замечал за собой. И видения странные какие-то, вроде и на сон не похожие. Он замер, пытаясь припомнить детали, что-то важное было среди них, быстро ускользающее… Ещё девка эта рыжая как наяву до сих пор перед глазами стоит…

Глава 3. Максим Погорелов.

– Васёк, телефончик надо достать, точнее симку. Левую какую-нибудь. Сп…ди что ль у кого.

– У кого?

– Или купи по левому паспорту.

– Где ж я паспорт возьму?

– Слушай, иди ты на х…! Доставай, где хочешь! Мне симка нужна срочно. Чистая, на неизвестное ни тебе, ни мне лицо. Понял?

– Понял. Сделаю.

– И саму мобилу, тоже левую. Давай соображай.

Молодой человек с взъерошенной головой перевернулся на скомканной кровати с живота на спину. В комнате институтского общежития на четвёртом этаже было только две койки. Имелось также кое-что из мебели и типичные атрибуты прогрессивного студенчества: два ноутбука, книги, россыпь дисков на столе, телевизор, холодильник, куча пустых пластиковых бутылок из-под пива под кроватью. В воздухе висело амбре.

– Макс, а может просто мобильник с симкой? Вон в соседнем корпусе одни раздолбаи живут…

– Да мне пох…., с симкой или без симки. Давай телефон срочно, но чтоб работал! Понял?

– Ага, понял. Сделаю.

Тот, который Макс, посмотрел на наручные часы, откинул руку. Она свесилась с кровати до самого пола, где и нащупала початую бутылку с «Бочкаревым». В несколько глотков осушив литровку, худощавый парень с нервным бледным лицом скрипнул кроватью, сел, босыми ступнями шлёпнув по полу. Не поднимая глаз на своего собеседника, он вяло махнул в его сторону тыльной стороной кисти, сверкнув невнятной татуировкой.

– Вали, давай… Раз понял. До двенадцати чтобы управился. И не запались мне!

Нескладный рыхловатый юноша, лет на несколько моложе Макса, вскочил со стула. Дверь комнаты захлопнулась за ним через секунду.

Макс, поступивший по настоянию родителей в институт сразу после армии, учился нехотя, больше повинуясь властному отцу. Типичный провинциал, похожий на всех, приехавших покорять Москву. Но в отличие от других, программирующих себя на успех, славу, деньги и карьеру, собственных серьёзных целей в жизни Макс не имел. Его устраивала нынешняя жизнь. Зажиточные родственники-сельчане (семья большая: папа-мама, бабки-дедки, тетки да дядьки – кто фермер, кто частный предприниматель-торгаш, кто в администрации служит) деньгами снабжали исправно – лишь бы толк с Максимки был. Однако некоторые приближенные уже начинали считать, что толку по определению быть не могло. Давно подсевший на героин, надежда односельчан Максим Погорелов никаких чужих надежд удовлетворить уже не мог. Жил одним днем, одной страстью, одной заботой – вовремя добыть дозу и чтобы деньги не кончались. Надо сказать, парень славился особой хитростью. Нет, не той артистичной изобретательностью, что свойственна всем наркоманам со стажем, а врождённой, когда анархичное сознание, лишённое определенного духовно-нравственного вектора, вступает в союз с прагматичным интеллектом. Макс давно понял, что истинного своего лица никому показывать нельзя. Только тогда ты по-настоящему вооружён по отношению к другим и защищён от неожиданностей судьбы. Ему не только удавалось скрывать своё пристрастие к наркотикам, но и умело манипулировать окружением, которое он сам и создал. Мирок, удобный и точно рассчитанный по силам и потребностям Максима Погорелова, студента пятого курса сельскохозяйственного института, делал его князьком собственного небольшого княжества и позволял извлекать из него все необходимые блага. А подданных своих чаще всего Макс использовал «в тёмную». Одним из таких подданных и был тот юноша-второкурсник по имени Василий, что отправился на поиски телефонной трубки, зачем-то внезапно понадобившейся старшему товарищу.