Клаустрофобия стопы.
«Больная голова стопе покоя не дает».
Клаустрофобия стопы.
Здравствуйте, я стопа Семена. Живётся мне, так скажем, нелегко. Не потому, что Семён алкоголик, с манией величия и нестабильными заработками. Практически нет. У меня клаустрофобия - клаустрофобия стопы. Большей частью времени я страдаю. Чтобы вы понимали, Семён житель уральский, и климат в здешних краях континентальный, житель при том городской, я же душой селянка. С тоской и нежностью вспоминаю прекрасные летние дни в деревне. Я, обнаженная, мяла свежий конотоп. Изредка подвозила мелких букашек по дороге на рыбалку. Заискивала с горячим песком на пляже, слегка обжигаясь от его объятий. Плескалась в озере.
Лишь иногда Семен, в силу своей несуразности, спьяну или похмелья, мог ударить мизинцем о край дверного косяка или стола. Больно телесно, определено больно. Но я зла на него не держу. Какой достался, такой и есть. Стопы истинные однолюбы и не меняют людей, что бы те из себя ни представляли. Другое дело, когда Семен был молод. Он заключал меня в тюрьму кожаной, плотнооблегающей обуви. Каждый раз пытаюсь сложить эти воспоминания в корзину и поджечь. Однако память штука коварная, нет-нет, да и нахлынет волна былых мук. Да что уж там... И говорить нечего.
Особенно сигаретным запахом в память, как в старый диван, въелся случай. В тот день Семен после душа вытер меня махровым полотенцем. Надел белую рубашку. Подвесил надо мной полотна выглаженных брюк. Повязал галстук. Что-то кольнуло тогда у меня, мерзкое предчувствие появилось и не зря. Закинул на себя пиджак, вышел в коридор. И тут я столкнулась с ними – злые, с оскалом бультерьера, смотрели на меня оксфорды. Самые строгие ботинки с закрытой шнуровкой. Семен насиловал меня ими кошмарное количество минут. Сопротивлялась, как могла - расставляла пальцы, не влезала пяткой, упиралась ладьевидной костью. Но Семен грубой физической силой раз за разом методично вдавливал меня в саркофаг туфли. В итоге ободрав кожу за пяточным сухожилием, с помощью средства для пыток под названием «ложка для обуви», эта сволочь, все же, заставила меня, оказаться в максимально замкнутом пространстве. Удушье. Мои кости, как ребра, сжали и не давали вздохнуть. Я ревела по̀том. Изверг завернулся в плащ с теплой подкладкой и захлопнул дверь.
Мы долго куда-то шли, я временами теряла сознание. Когда Семен чувствовал, что мне плохо, он преступал с меня на глупышку - сестру. На улице веселился свободный, позднеоктябрьский дождь. Инквизитор забежал в телефонную будку, созвонился с какой-то Мариночкой, предупредил ту, чтобы взяла зонт. Провал. В себя я пришла в филармонии от речитатива «Ах, вот ещё несчастье!..» Стало чуть легче. Может от музыки Россини, может от того, что Семен немного ослабил удавку шнурков, или отчасти от того, что рядом была пара стройных женских ног в сапогах, и кому-то могло быть хуже, чем мне. Мы втроем дослушали финал второй картины, и водитель такси отвез нас в незнакомую мне ранее квартиру. В прихожей, где бронзовый светильник, был увенчан массивным плафоном, Семен вытащил меня, из пахнущего телячьей кожей, черного гроба. Сво-бо-да!
Всю дальнейшую ночь об меня терлись холодные дамские стопки, Мариночки, но мне было не до их ласк. Если бы стопы умели курить, в тот вечер я бы явно закурила. А квартира, кстати, совсем ничего была, без острых углов с хорошим теплым полом и нежным паласом. Те полтора года, что Семен там ошивался, мне было весьма комфортно. Однако жуть того дня из меня не выбить и хлопушкой для ковров.
Нынче же, Семен даже весной ходит в валенках. Не скажу, что я глубочайшем восторге, все лучше чем раньше, и то хлеб. Тревоги мои теперь связаны с тем, что Семен одинокий. Ни жены, ни ребенка, ни котенка. Тараканы только. Почти сирота. Ухаживает за собой плохо, меня не особо не моет, пьет много, да спит. Пропадет. Точно пропадет, да и я вместе с ним.
Однажды уже чуть не убился, а хорошо все начиналось. Прекрасная летняя суббота. Тепло. На улице застолье. Семен сделал мне, не то, что бы подарок, так знак внимания оказал – надел сандалии. Вроде бы мелочь, а мгновение запечатлелось. Пахло одуванчиками и валерьянкой. Из маленьких столов-вагончиков, сотворили огромный стол-состав, укутанный, на скорую руку, в скатерти да клеенку. Еда - водка, конфеты и кисель. Разговоры какие-то про сорок дней, про светлую память, про Царство Небесное. Это все там, наверху, внизу же, я, нарядная и другие стопы, рядами друг напротив друга. Возникло ощущение, что вот-вот и наше ножное общество затанцует тампет. Но танцев не нашлось, а вечер истощился. Люди разошлись. И я, по воле Семена, наслаждалась ночной прохладой в пешей прогулке. Слушала, как он напевает «О ma femme! O та bien aimee!» Шли по мосту, и вдруг Семен толкнулся, что есть мочи моей безмозглой близняшкой и как сиганёт через парапет. Пауза, и мы уже в равнопеременном движении под действием силы тяжести навстречу реке. Удар. Всплеск. Я в конвульсиях пыталась грести, но Семен был без сознания. Страшно до жути. Внезапно, в холодном свете луны, появилась мужская волосатая рука, схватила и потащила Семена за меня в лодку. Рука та была рыбацкая, собственно любитель поставить сети, Семочку и откачал. Такие дела.
На старой газовой плите «Омичка», которая похожа на соседского далматинца из-за черных сколов на белой эмали, гневно закипел чайник. Трясясь и словно убегая от себя, как большинство людей, обжигал паром несбывшихся надежд пожелтевший потолок. Мы с Семёном сидели в комнате, позабыв про хоботатого. Раздался звонок в дверь. Семен, неспешно ковыляя мной, открыл. "Привет, дядя Сёма!" Это сын соседа пришел проведать моего. Самого соседа Юрку уже пяток лет, как сгубила привычка затянуться душистым табачком, а сын его заходит. Как-никак, все детство с дядей Семой футбол гонял. Хороший малый. "Мы с друзьями в баньку пошли, давай с нами" - бодро кинул паренёк. И тут я разомлела от желания. Эх, как же я этого хотела. Последний раз так лет пятнадцать назад в баню ходили, вот времена... Тогда Семён был завсегдатаем русских парных. Крайний раз такая история вышла.
Семён дождался приятелей, и мы двинули без разминки на К.Мяготина в общественную. Встретили нас там уютные кабинки и теплый кафельный пол. Семён тапок не взял, чему я была несказанно рада. Прошли в помывочную, замочили березовый. Я вспотела от возбуждения. Мужички взяли «Жигулевское» и вяленого сырка. Окатившись водой, как завещал отец, Семён забежал в парилку и наскоро закрыл двери. Лег на полок и грелся. Минут через десять достал веник и начал париться. Горячий воздух прогрел меня полностью. С каждым прикосновением листьев внутри меня на пороховом фитиле чувственных наслаждений загорался новый виток зёрен, пока с очередным ударом, не заставил взорваться мой внутренний фейерверк. Семён выскочил из парилки и с ведра облился холодной водой. Экстаз. Вернулся к дружкам и стал пить пиво, прикусывая рыбкой. Изумительный вечер. Однако на мою беду, внезапно в баню вбежал Валерка, брат той самой любительницы оперы, достал язык с плеча и сквозь сбитое дыхание, прохрипел: "Марина в реанимации. Автобус сбил! Поехали!" На этом водные процедуры закончились вместе с прекрасной эпохой походов за легким паром.
После того случая Семён в баню не ходил, с друзьями особо не встречался, да и женщин у него больше в жизни не было. "Спасибо, малой, я сегодня дома", сказал Семён Анатольевич, бывший художник-декоратор областной филармонии. Закрыл двери. Снял с плиты чайник. Налил кипяток в таз, разбавил холодной водой, бросил соли. Сел на табурет. Бережно опустил меня в воду и устроил мне горячую ванную. За его широкой спиной, у стены на которой висела старая фотография молодой девушки, затрещала виниловая пластинка с надписью «Verdi.La traviata». Любит. И я его, куда деваться. В тесноте, да не в обиде.
