Канада. Как меня арестовали⁠⁠

Заметки для читателей

1. Внимание, очень большой текст!

2. Сейчас, почти два с половиной года спустя, события уже не кажутся такими страшными. Тогда, в 2016, всё казалось просто безысходным. Пишу на основании своих заметок, сделанных тогда. Это была драма.

3. Я пока не готов обсуждать характер обвинений с широкой общественностью, потому некоторые детали опускаю. Мне между 30 и 40 годами, я живу в Канаде почти 10 лет, работаю с ИТ-технологиями. Родился и вырос в Москве и её округе, заМКАДыш :)

Начало.

Май 2016 года.

Конец рабочего дня. Четверг.

Поступает звонок на мобильный телефон. Звонят из полиции нашего города (до этого случая приходилось общаться по поводу престарелой мамы, завидя которую на улицах, добрые канадцы вызывали полицию, думая, что мама потерялась. Полиция регулярно приезжала, и, поскольку мама не говорит по-английски, в зависимости от подготовки и наклонностей сотрудников её везли либо к нам домой, либо в городскую больницу).

Зная, что мама уже несколько дней как в России, и это вряд ли речь пойдёт про неё, отвечаю на звонок. На другом конце женщина, представляется следователем. Она сообщает мне, что завтра в 14:00 я должен явиться в городское управление полиции, где меня арестуют в связи с ХХХХ ХХХХ (имена истцов) по статьям таким-то Уголовного Кодекса Канады. Она предупреждает, чтобы я не пытался вступить с истцами в контакт, иначе «Будет только хуже».

Кладу трубку. Сегодня переписывались только с «истцом». Замечаю, что за минуту до окончания разговора я получил СМС от истца, на которое я теперь уже не могу отвечать. Мучительно думаю, что делать, как так могло получиться? Рассказываю все обстоятельства дела своему коллеге и одному из лучших моих друзей в Канаде. Говорим около часа. Он советует рассказать полиции всю правду, мол «они должны понять». Я соглашаюсь. Не могу понять, каким же образом полиция всё узнала? В последний раз виделся с истцом две недели назад, и мы переписывались всё это время, даже сегодня! Ничто не предвещало беды.

Прихожу домой, бросаюсь к компьютеру. Ищу адвокатов, которые специализируются в этой области права. Звоню в одну фирму. Поскольку рабочий день уже окончен, трубку поднимает legal assistant, помощник адвоката. Она оказывается на удивление знающей. Я узнаЮ очень много ценной информации, включая тот факт, что в связи с характером обвинений мои компьютер и телефон могут быть изъяты полицией. Также мне настоятельно рекомендуют НИЧЕГО не говорить в полиции по существу дела. И шаблон для ответа «I have nothing to say about it». Поскольку английский язык неродной, повторяю фразу несколько раз, чтобы запомнить. Меня также предупредили, что 14:00 – это довольно поздно, и очень вероятно, что как минимум одну ночь мне придётся провести в заключении. Но пыток можно не опасаться. И на том спасибо.

Проговорили более часа, и ничего с меня не взяли.

День ареста

Ночью удалось забыться сном на 4-5 часов. Утром пробежка для придания бодрости, затем иду на работу. Настроение сами понимаете какое – в первый раз же арестовывают. В 13:30 выхожу с работы. До здания полицейского управления минут 25 пешком. На мне белая рубашка и чёрные брюки, под рубашкой – майка.

Прихожу. В канадской полиции, особенно в городах с большим населением, обычно есть стол ресепшн. Он, конечно, пуленепробиваемый снизу, но суть не в этом. Такой же стол длиной в треть зала есть и в здании нашего полицейского управления. Подхожу, за столом сотрудница в форме, спрашивает, чем она может помочь. Я говорю, что я здесь по приказу следователя Дженнифер ХХХХ, и пришёл, чтобы быть арестованным. Сотрудница за столом неожиданно становится смущённой, говорит «Присядьте, пожалуйста, я сейчас ей позвоню». Я весь взмокший от пота, на улице жара и страшно ужас как, говорю, спасибо, я постою.

Через некоторое время выходят двое, мужчина и женщина, одеты в обычные деловые костюмы, не в форму. Они подходят ко мне, представляются, женщина, тот самый следователь, зачитывает мне обвинения. Прошу разрешения записать (там было три статьи Уголовного кодекса Канады), отказывает. Мужчина меня быстро обыскивает (ничего особенного, «охлопывает»), на меня надевают наручники, и мы спускаемся в подвальный этаж Управления. Там не так красиво, как наверху, и нет окон, но «застенками» называть можно с большой натяжкой. Наручники с меня снимают.

(эту заметку я написал дней через 10 после ареста, поэтому некоторые детали мог исказить либо упустить)

Мне зачитывают права на адвоката, забирают документы и телефон (iPhone 5S), после чего отводят в отдельную комнату. Мы один на один с новым сотрудником мужского пола. По его указанию снимаю с себя всю одежду, за исключением нижнего белья. Вся одежда, включая швы, тщательно прощупываются. Кожаный ремень складывают маленькими секциями так, что он портится на сгибах. Область паха и обувь изучается с помощью ручного металлоискателя. После осмотра я слышу, что выше пояса можно оставить только один предмет одежды. Я выбираю рубашку. Майку забирают. Ремень и обувь тоже не разрешают оставить, забирают вместе с майкой.

Допрос

Меня приводят в комнату для допросов. Точнее, это называется «интервью» (политкорректность), но сути не меняет. Круглый стол и один круглый табурет привинчены к крашенному бетонному полу. Ноги без ботинок стынут на таком полу. Снаружи на двери «комнаты для интервью №2» прикреплён напечатанный на принтере листок «Не оставляйте стулья в комнате с подозреваемыми наедине», или что-то в этом духе.

Вкатывая перед собой кресло на колёсиках, уже знакомая мне женщина-следователь входит в комнату. У неё насморк, она извиняется. Она сообщает, что в комнате работает аудио- и видеонаблюдение. Спрашивает, не хочу ли я поговорить с адвокатом и не принести ли мне воды, ведь «мы здесь не за тем, чтобы вас истязать». Называет своё полное имя, должность, и добавляет, что она работает в отделе особо тяжёлых преступлений.

Начинается допрос. Как я сказал, я пока не готов раскрывать детали, поэтому вопросы по существу дела я опущу. Я ожидал, что будет как в кино, всякие заковыристые вопросы в надежде заставить меня сознаться, а вышло всё довольно буднично. Я видел, к чему был задан тот или иной вопрос, и либо отвечал правду, либо не отвечал, говоря «I have nothing to say about it». Несколько раз меня пытались вывести на эмоциях.

С: Ты хороший человек, ты зарабатываешь деньги и платишь налоги, я понимаю, что это была большая ошибка с твоей стороны, ведь так?

Я: Мне нечего сказать об этом.

С: Почему, Саймон, почему тебе нечего сказать?

Я: Потому что я гражданин Канады, и у меня есть право хранить молчание.

С: А вот если бы ХХХХ и ХХХХ были здесь, в этой комнате рядом со мной, ты не считаешь, что ты должен перед ними извиниться?

Я: Мне нечего сказать об этом.

Нервничал я ужасно. Как я уже сказал, быть арестованным – это для меня совсем внове, да и обстоятельства дела были загадочны. Пока мне следователь всё не рассказала, и на душе стало так тоскливо…

«Интервью» продолжалось около двух часов. Следователь покидала комнату несколько раз, каждый раз увозя с собой кресло (позже, когда я смотрел запись, я понял, что общение продолжалось чуть более часа, всё остальное время её не было в комнате. Я не знаю, была ли это форма давления на подсудимого либо просто так получилось). В один из моментов я не выдержал, и сказал ей после очередного отсутствия следующее:

Я: В этой комнате так тихо.

С: Иногда бывает очень шумно.

Я: Знаете, всё же это интересно. Такое со мною в первый раз.

С: Вы понимаете, что это очень серьёзно? Я надеюсь, что вы понимаете.

Я: Да, и всё же, это очень интересно.

Во время нашей беседы больше всего говорила следователь, приводила факты и хотела, чтобы я с ними согласился. Говорила, что с телефонов истца было скачано более 2000 страниц сообщений, и полиции всё известно. Я молчал. Я был подавлен, я не хотел верить тому, чтО я слышал.

В конце интервью мне сообщают, что ночь придётся провести в камере, а наутро будут слушания, где решится дальнейшая судьба – либо меня выпустят, либо оставят в заключении. Также сообщают, что мобильный телефон, который я принёс с собой, будет изъят в качестве вещественного доказательства, «я сделаю ордер на изъятие», и он будет приобщён к делу. Нужно было бы возразить, что ордера у неё нет, но после всего, что я узнал на допросе, я очень устал. Всё, что я чувствовал, были апатия и страшная усталость.

Следователь зачитывает мне какой-то документ, и просит его подписать. Я осторожничаю, и прошу возможность поговорить с адвокатом. Минут через 10 меня выводят из комнаты для допроса, и ведут снова в общий зал. Оттуда проводят в телефонную кабину. Умащиваюсь на маленькой скамеечке, к стене привинчен телефон-автомат, только без щели для карт или монет. Мне сказали, что он не прослушивается. Входит сотрудник, говорит, что я могу начать говорить. Снимаю трубку с рычага. На другом конце провода мужчина с акцентом, бесплатный для меня адвокат. Я задаю ему пришедшие на ум вопросы, он отвечает. Говорит, что подписывать я ничего не должен. Удовлетворённый ответами, я возвращаюсь в комнату допросов. Отказываюсь подписывать документ. В ответ слышу «Ничего страшного». Следователь выходит. С момента, когда я видел следователя в последний раз, я провёл в комнате для допроса ещё минут 20 в одиночестве. От нечего делать стал напевать русские песни вроде «Степь да степь кругом».

Вечер и ночь. Камера.

У меня забирают очки и наручные часы, и приводят в камеру-одиночку. Камера размером с купе поезда, только без окон. Узенький проход, упирающийся в унитаз, совмещённый с раковиной, всё из сделано из нержавеющей стали в очень компактной форме. Справа белая скамья, на ней белый матрасик, покрытый целлофаном, и одеяло с ярлычком “for use in supervised environment”. Как минимум две камеры наблюдения, покрывающих, судя по всему, всю площадь. Яркий свет от ламп дневного света, включённый и днём, и ночью.

За спиной охранник задвигает дверь, запирает её. «Не дай тебе Б-г услышать, как за спиной задвигается тюремный засов». Ой, ну и чувство… Дверь решётчатая, прутья толще большого пальца взрослого человека. БОльшая часть заделана ещё прозрачным пластиком, только на уровне коленей есть сквозные отверстия. Сквозь эти отверстия мне передавали еду – мясной или вегетарианский сэндвич, на выбор. Кормили три раза в день. Вода – из-под крана.

Каждые 30 минут надсмотрщик проходил и осматривал внимательно каждую камеру. То ли проверял наличие арестованных, то ли убеждался, что мы ещё живы. Поскольку дневного света не видно, воздух кондиционированный, и с улицы звуков не проникает, невозможно понять, который час. Я спрашивал у надзирателя.

В этом здании было три блока, по 8 камер в каждом. Наш блок был тихий, а вот из соседнего временами слышались крики и глухие удары.

Около 19:00 начальник блока попросил меня сообщить пароль от телефона. Я отказался. Он ушёл.

Около 21:00 часа меня вывели, чтобы сфотографировать и снять отпечатки пальцев. Фотографии – прямо как в кино, в профиль и в фас, отпечатки – цифровые, как в посольстве США. Вспомнив про крики за стенкой, я спросил у сотрудницы, что они делают с теми, кто отказывается от процедуры. Сказала, что их просто не выпустят, пока не они не согласятся. В это здании могут держать только 24 часа (потому-то и питание такое скудное), но есть другие, где можно заточить надолго. Также спросил, что будет, если меня оправдают. Сказала, что информацию уничтожат.

Вернулся в камеру. Печальный, подавленный и смертельно уставший.

Утро. Освобождение.

Удалось несколько часов поспать, закрыв лицо одеялом. Проснулся около половины пятого утра. Делать нечего, спать не могу. По камере можно сделать только три шага в одну сторону, и три в другую (опять же, представьте себе проход в купе поезда). А по скамье – целых четыре. Стал ходить по скамье туда-сюда, ходил около часа или более.

Время тянется мучительно медленно, когда нечем заняться.

Хотя острые объекты в камеру не позволяют проносить, на стенах и металлических прутьях видны выцарапанные чем-то и позднее закрашенные надписи. Без очков я не сумел их прочитать.

Сотрудники (либо правила) очень человечны. Утром одному из задержанных понадобилось лекарство, отпускаемое только по рецепту. Один из сотрудников ушёл в аптеку.

Около 10 утра, примерно через 5 часов после того, как я проснулся, началось движение, задержанных по одному стали выводить из камер. Мировой судья начал свой рабочий день в ХХХХ, городе, расположенном примерно в 100 километрах от нашего города. По видеосвязи решалась судьба задержанных. Вот и моя очередь настала. Меня перевели в комнату для допросов, где я провёл вчера более двух часов. Затем перевели в комнатку с маленьким ЖК-экраном, веб-камерой и микрофоном, установленном в шкафчике из прозрачного пластика. На пластике замечаю засохший плевок.

Мировой судья зачитывает мне обвинения, и спрашивает, понимаю ли я их. Затем мне сообщается, что я буду отпущен под залог 500 канадских долларов без внесения этой суммы, и при соблюдении особых условий. Условия зачитываются мне. Вот они:

1. Не вступать в контакт или общение, прямо или косвенно, посредством любых способов и средств связи, реальных или электронных, с истцами.

2. Не посещать известные мне места жительства, образования или работы истцов.

3. Не владеть оружием либо репликами, включая любые устройства, которые можно использовать для запугивания либо нанесения травм.

4. Не пользоваться и не иметь у себя компьютеров или любых других устройств, которые имеют доступ к Интернету либо к любой другой цифровой сети. Исключение – только по работе.

(По п. 4 представьте себя на минуту в таком положении. Вам запретили пользоваться Интернетом. Совсем. И даже СМС нельзя отправлять. За нарушение – ещё одна статья УК)

После этого я возвращаюсь в свою камеру, но ненадолго. Дверь снова отпирают, и я перед стойкой. Мне возвращают мои личные вещи, включая очки и майку, но телефон остаётся в качестве вещественного доказательства. Затем сотрудник в форме выводит меня на улицу. Поворачивает ключ в замке, отводит меня метров на 10 от здания, мотивируя это тем, что он должен убедиться, что я покинул территорию, и всё, я на свободе. Ну, в какой-то степени.

Суббота. На улице жарко и солнечно. Поют птички. А мне так плохо, так тошно. Не только от факта ареста, но от того, что меня так предали. Решение было принято утром. Начинаю действовать.

Я иду и отменяю членство в спортивном зале, тут же отменяю членство в городском каршеринге (эти две организации регулярно снимают платежи с моего счёта), иду в офис, чтобы завершить текущие дела. После этого бегу в банк. Мысль одна – пока банк работает, переслать все деньги, сколько осталось, маме в Россию, и совершить самоубийство. Другого выхода я не видел.