Как выжить во время чумы: советы средневековых врачей

В марте 1847 года 29-летний акушер Земмельвейс (Ignaz Philipp Semmelweis) получил в Венеции, где он был на отдыхе, письмо из Вены. Его друг и коллега по Венской больнице общей практики Яков Колечка погиб из-за того, что во время вскрытия умершей от родовой горячки роженицы студент случайно порезал ему скальпелем палец. Уже назавтра у Колечки воспалились лимфатические узлы и вены руки. Процесс стремительно разлился по всему телу, вызвав плеврит, перикардит, перитонит, менингит и даже гнойное воспаление глаза. К вечеру следующего дня Колечка умер. Диагноз, как ни парадоксально, был тот же – «родильная горячка». Друг Земмельвейса умер от той же загадочной болезни, которая только за один прошлый год убила в клинике Земмельвейса 459 женщин. Именно от этой болезни Земмельвейс «прятался» в Венеции – ему совершенно необходимо было хоть немного отвлечься от тяжелых раздумий, непонимания ситуации и ощущения бессилия. И вот эта болезнь настигла Земмельвейса здесь, в Венеции. И настигла наиболее болезненным, трагическим способом – смертью друга. Земмельвейс прекратил свой отпуск и 20 марта вернулся в Вену.

Так началась одна из самых известных и самых печальных историй на пути развития медицины. Через 18 лет она закончится смертью самого Земмельвейса – от побоев санитаров психбольницы, в которую его поместят его друзья.

Шел 1847 год. Великая тайна медицины будет раскрыта лишь через 25 лет. О роли микробов как причины «заразы» еще известно не было. Врачи объясняли инфекционные болезни тысячью разных способов – миазмы, наследственность, тяжелые условия жизни, «несчастливая судьба». Соответственно и лечили – разводили руками. Ну, могли порекомендовать усиленное питание. И, конечно, прописать постельный режим.

Руководство Венской больницы нашло еще более экзотическое объяснение родильной горячке – влияние атмосферы, земли и космоса. Буквально так. Это была официальная позиция больницы. На немецком языке эта длинная фраза превращалась в длинное и замысловатое слово, выглядевшее в печатном виде вполне научным термином.

Смущало иное – в другом родильном отделении той же больницы смертность рожениц из года в год была в разы меньше. Не на проценты меньше – в 3-4 раза. За прошлый 1846 год в отделении, где работал Земмельвейс, – оно называлось Первая клиника – рожало 4010 женщин, 11,4% умерло. В другом отделении (Вторая клиника) рожало 3754 женщин, умерло 2,8%. Была ли между этими отделениями какая-либо разница? Была. Первая клиника была образцово-показательной, устроенной наилучшим образом, с лучшими дипломированными врачами. Она получала больше денег. Заведовал ею известный (в те времена) профессор Иоганн Кляйн. Вторая клиника задумывалась как «вариант попроще», в ней работало много переученных повивальных бабок, она была тесной, скученной. Именно от Второй клиники можно бы было ожидать плохих результатов. Но реальная ситуация многие годы оставалась обратной.

Земмельвейс был ассистентом Кляйна. Кляйн как «высоко летающий» ученый в дела клиники не лез, повседневные решения принимал Земмельвейс. Понятно, что он сильно переживал из-за печальных результатов работы его «образцового» отделения. Не будь Второй клиники, все было бы, наверное, не так ужасно. В конце концов, родительная горячка считалась неизбежным злом. От нее погибало множество женщин по всему миру. Но соседство Второй клиники, отделения той же больницы, не позволяло спрятаться за это спасительное объяснение. Хуже того, даже среди женщин, родивших на улице, смертность была ниже, чем в Первой клинике. Похоже, влияние «атмосферы, земли и космоса» концентрировалось исключительно на Первой клинике.

О ситуации было отлично известно в городе. Женщины «подгадывали» свою госпитализацию в родильное отделение под дни дежурства Второй клиники. Женщины, которым не повезло, и их привозили в больницу в дни дежурства Первой клиники, на коленях умоляли положить их во Вторую. Часто женщины специально затягивали свой приезд, чтобы родить на улице, а уже потом быть госпитализированными.

Первая и Вторая клиники были отделениями одной больницы и работали, в общем-то, одинаково. Но какое-то объяснение же должно было быть! Земмельвейс решительно одно за другим устранял все отличия. Он даже приказал проводить религиозные обряды так же, как во Второй клинике. Ситуация не улучшалась. Земмельвейс был на грани душевного срыва, и 2 марта 1847 году уехал в Венецию, чтобы отвлечься. Но родильная горячка не дала о себе забыть даже там.

Обстоятельства смерти Колечки заставили думать о чем-то, связанном с трупами. В конце концов, Колечка умер от мелкого ранения именно во время вскрытия трупа.

И тут Земмельвейс увидел наконец отличие между двумя клиниками, которое раньше не замечал и которое было перед его глазами все это время!

В Первой клинике учились студенты-медики Венского университета, которые постоянно участвовали во вскрытии трупов. Во Второй учились женщины, осваивавшие профессию повивальных бабок. Их на вскрытия трупов не водили.

Получалось, что студенты, возвращаясь из морга, разносили по клинике «трупные частицы». Как разносили? На одежде? На руках?

Наибольший трупный запах имела как раз не одежда. Запах оставался в основном на руках. Наверняка этот запах был запахом тех самых «трупных частиц». Соответственно, если отмыть руки так, чтобы не было запаха, то и частиц не останется.

Мыло помогало не слишком хорошо. Земмельвейс перепробовал несколько веществ и остановился на хлорированной извести. Она смывала запах быстро и полностью.

15 мая 1847 года Земмельвейс перед входом в Первую клинику поставил таз с хлорной водой и обязал всех, кто хотел войти внутрь, мыть в этой воде руки.

Смертность в Первой клинике составляла в апреле 18,3%, в июне она упала до 2,2%, в июле – до 1,2%, т.е. стала меньше, чем во Второй клинике! А потом случилось неслыханное! В течение двух месяцев подряд смертность была… нулевая!

Родильная горячка (послеродовой сепсис) – это не одно заболевание, а сборное название для инфекций, вызываемых стрептококком, стафилококком, гонококком, кишечной палочкой, пневмококком, дифтерийной палочкой и т.д. Родовые пути роженицы представляют собой раневую поверхность (напр., шейка матки в подавляющем числе случаев имеет несколько надрывов). Прикосновение рук, загрязненных каким-либо из этих микроорганизмов, инфицируют эти раны. Далее зараза распространяется по лимфатическим сосудам, вызывая генерализованный процесс, тот же сепсис. Мытье рук хлорными растворами, пусть даже эпизодическое (после посещения морга), значительно уменьшило бактериальное загрязнение рук и соответственно уменьшило риск заражения рожениц.

В наше время то, что придумал Земмельвейс, называется асептикой. Раствор хлорированной извести, таким образом, стал первым в истории антисептиком. Чуть позже Земмельвейс придумал «замачивать» в хлорированной извести и медицинские инструменты, сделав ее заодно и первым дезинфектантом.

Кстати, в этой же работе Земмельвейс впервые применил отслеживание во времени уровня смертности как статистический показатель.

На этом счастливая часть истории заканчивается и начинается несчастливая. Метод Земмельвейса был осмеян. Как-то никого не взволновал результат, но всех задел процесс и объяснения.

Так что, все дело в чистоте и только в ней? А как же условия жизни, наследственность, дисбаланс внутренней среды пациента? А как же индивидуальный подход к каждому больному? Земмельвейс сам на вскрытиях был? Он видел, что одна родовая горячка на другую родовую горячку не похожа? Что ж он всех гребет под одну гребенку?

Что, Земмельвейс посмел назвать руки всех подряд врачей грязными? Он вообще понимает, что он говорит о руках не сброда какого-нибудь, а высокообразованных, уважаемых членов общества? Разве может культурный человек держать свои руки грязными?

Что за трупные частицы такие?

В Англии Симпсон (тот, который внедрил хлороформный наркоз) просто не понял статьи Земмельвейса, решил, что они призваны доказать, что родильная горячка заразна, а ведь это писал еще Оливер Холмс!

Даже «великий и ужасный» Вирхов (который «все клетки из клетки») с его строгим подходом к доказательной базе выступил на стороне противников Земмельвейса.

Контракт Земмельвейса с Венской больницей не был продлен. Земмельвейс вернулся в Венгрию, но там только что было подавлено венгерское восстание 1848 года, и венгры воспринимали Земмельвейса коллаборантом, который в момент патриотической войны работал на завоевателя. Все, что смог получить Земмельвейс, была неоплачиваемая работа в одной из мелких больниц. При первом посещении этой больницы он в первой же палате обнаружил свежий труп роженицы, а другая женщина была в агонии. Под руководством Земмельвейса смертность рожениц в той больнице упала до 0,85%. Кстати, там Земмельвейс сделал смену постельного белья после одного больного перед другим больным обязательной.

В 1855 году из-за австро-венгерской напряженности Земмельвейс, однако, неожиданно выиграл конкурс и возглавил роддом Пештского университета. Спустя 2 года он женился. Его пригласили в Цюрихский университет, но Земмельвейс не поехал.

Любая попытка публиковать метод и его результаты, однако, продолжали каждый раз вызывать бурю осмеяния. Один венский научный журнал вернул статью Земмельвейса с комментарием: «Хватит уже морочить людям голову!». В 1859 году вышла книга, критикующая предложения Земмельвейса, и эта книга была немедленно награждена медалью как выдающееся научное достижение. Браун, получивший место Земмельвейса в Венской больнице, тоже критиковал в своих работах мытье рук известью, но саму практику в клинике не отменил, там по-прежнему руки дезинфицировали. Один чешский профессор называл работы Земмельвейса наивными, а его книгу – «Кораном религии о родильных горячках». Другой профессор – из Дании – осмеял саму идею о том, что нечто неспецифическое, чрезвычайно маленькое может вызывать заболевание (этот аргумент позже использовал Кох, защищая теорию о бактериях как причине инфекций).

На травлю Земмельвейс откликался гневными, оскорбительными письмами, часто переходя на личности и называя адресатов безответственными убийцами. У него развилась депрессия. Земмельвейс постоянно сводил все разговоры, даже бытовые, к проблеме родильных горячек. К 1865 году он стал алкоголиком. Его поведение постоянно смущало присутствующих, его жизнь «превратилась в позор».

В конце концов, в конце июля 1865 году Земмельвейса обманом заманили в провинциальный сумасшедший дом. Когда Земмельвейс понял, что происходит, он оказал санитарам сопротивление. Те его избили, нанеся множество ран и занеся в них инфекцию. Развилась гангрена правой руки, а затем септический шок. Симптомы были такие же, как у Колечки. Земмельвейс умер через 14 дней после того, как его привезли в психбольницу.

Пройдет всего несколько лет после смерти Земмельвейса, и его метод получит объяснение. Великая тайна медицины будет раскрыта, Пастер и Кох докажут, что инфекции вызываются бактериями. Листер внедрит асептику в хирургическую практику в целом.

Уже в 20 веке в психологии появится термин «Рефлекс Земмельвейса». Термин обозначает рефлекторное, часто неосознанное, автоматическое отторжение всего нового, что противоречит устоявшимся воззрениям.

______
Данный текст не является научной публикацией, а представляет собой компиляцию нескольких источников, в том числе и нижеперечисленных. Для дальнейшего чтения рекомендуются: Hanninen O. Ignaz Philipp Semmelweis, the prophet of bacteriology, 1983; Ван Де Лаар Разрез, 2014; Венгловский А. Занимательная медицина, 2016; Википедия; Сухомлинов К. Медики, изменившие мир, 2014; Шифрин М. Сто рассказов, 2019; и конечно профессиональная литература!

Автор: Eduard Kanalosh (https://m.facebook.com/story.php?story_fbid=3271472179602392...)

Международный день офтальмологии отмечается 8 августа, и это один из немногих врачебных праздников, приуроченных к дню рождения нашего соотечественника, без преувеличения великого микрохирурга Святослава Николаевича Фёдорова. Интраокулярную линзу, или искусственный хрусталик, применяемый ныне повсеместно для хирургического лечения катаракты, изобрёл не он, но именно ему было суждено стать отцом этой прорывной методики.

Святослав Николаевич мечтал стать лётчиком, но неудачное падение с подножки трамвая закрыло ему путь в небо – он лишился ступни и нижней трети голени. Тем не менее, в истории лечения катаракты (и, к сожалению, в жизни самого врача) без авиации не обошлось.

Я не профессиональный историк и не врач-офтальмолог, но хочу рассказать эту удивительную, полную удивительных случайностей, бараньего упорства и, к сожалению, гадких интриг и врачебной косности историю. Прошу прощения у профессионалов за неточность терминов – мне простительно, да и читать всё это будут преимущественно не офтальмологи:)

***

Причины катаракты были известны врачам давно, и удалять помутневший хрусталик они уже умели. Однако его надо было чем-то заменять, и до середины XX века вариант был только один – жутко массивные очки, с которыми даже голову-то держать прямо было непросто. Идея имплантации линзы прямо в глаз витала в воздухе, но врачебное сообщество относилось к ней скорее враждебно, боясь отторжения протеза, и считая методику слишком сложной для практической реализации.

Таково было положение в офтальмологии на август 1940 года, когда лейтенант Гордон Кливер, активный участник «битвы за Британию», имевший на счету семь побед, перед вылетом забыл на земле защитные очки. Пуля крупнокалиберного пулемёта разбила плексигласовый фонарь кабины его «Харрикейна», разлетевшийся на мелкие осколки, попавшие в том числе в оба глаза пилота. Он мгновенно ослеп и, выполнив полубочку, выпал из самолёта. Дальнейшее мягкое приземление без травм, учитывая, каковы были парашютные системы того времени и в каких обстоятельствах ему пришлось прыгать, можно считать большой случайной удачей.

Хирург, выполнивший удаление осколков, нашёлся не сразу. Того, кто помог ему, звали Гарольд Ридли. Кливер обращался к нему два десятка раз в течение восьми лет, как только осколки начинали его беспокоить. В строй лейтенант не вернулся, но зрение сохранил, и благодаря этому случаю офтальмолог заметил, что плексиглас, или полиметилметакрилат, не отторгается глазом и не вызывает воспаления, подобно другим инородным телам.

***

Работы офтальмологам, да и вообще врачам, тогда хватало, поэтому до 1947 года о том, как это можно использовать, врач не задумывался. Однажды, по окончании операционного дня, в ходе которого хирург в том числе выполнял экстракцию хрусталика при катаракте, студент Стив Пэрри посетовал: жаль, мол, что мы не можем заменить испорченный катарактой хрусталик линзой прямо внутри глаза. По воспоминаниям Говарда Ридли, именно это натолкнуло его на мысль попробовать всё же то, о чём он давно задумывался, ведь и материал, кажущийся подходящим, под рукой.

Он предвидел, что его изобретение будет принято в штыки, поэтому все работы вёл в обстановке строжайшей секретности, предпочитая никому не показывать половину работы, тем более что никакой уверенности в успехе не было. Знакомый оптик Джон Пайк, имевший связи в Imperial Chemical Industries, помог изготовить первую интраокулярную линзу из ПММА высочайшей, значительно более высокой, чем у промышленного плексигласа, степени чистоты. Ещё год с хвостиком ушёл на поиск как добровольца, так и подходящей для самостоятельной видеофиксации киносъёмочной техники, и лишь 29 ноября 1949 года была выполнена первая успешная имплантация интраокулярной линзы в истории офтальмологии. Не всё ясно с именем первого пациента. Многие источники указывают, что ею была 45-летняя медсестра Элизабет Этвуд, но обстановка секретности и не слишком подробные записи не позволяют утверждать это уверенно. Так, в записях лондонской больницы Святого Томаса (или, по-нашему, Фомы) фигурирует некая Эмили Эттфилд, и несколько другие даты, что позволяет думать о том, что успеха врач достиг не с первого раза. Но так ли это важно, первая или вторая операция были по-настоящему успешными? Пациентка смогла видеть без тяжеленных очков, и это был прорыв.

***

Ридли выполнил и ещё несколько таких операций, но раскрывать своё изобретение не собирался. Дело было не в деньгах: участники смелого эксперимента с самого начала договорились, что проект будет чисто научным, они понимали, что патентование изобретения затруднит его распространение по миру, и не собирались извлекать коммерческую выгоду, как бы странно сейчас это ни звучало. Дело было в том, что пациентов следовало ещё пару лет наблюдать, чтобы исключить осложнения. Но жизнь распорядилась иначе. Один из свежеоперированных граждан записался на приём не к Говарду Ридли, а к его однофамильцу, Фредерику. Тот сразу же всё понял, и секретность разлетелась в клочки, как фонарь того «Харрикейна».

Больше всех обиделся патриарх британской офтальмологии сэр Стюарт Дюк-Эдлер. Ещё бы: он был одним из главных противников идеи имплантации чего-либо в глаз, а тут такое изобретение, да ещё и он в пролёте, даже не значится соавтором. Он устроил так, что Ридли, явившегося на конгресс офтальмологов, ждал бойкот: ни фильм, ни пациента коллегам показать не удалось, и даже американская делегация, к которой хирург обратился за поддержкой, лишь демонстративно покинула зал.

***

Ридли, конечно, ожидал некоторого недоверия, однако не думал, что спустя век его изобретение и его самого ждёт судьба Игнаца Земмельвейса, который, напомню, стал первооткрывателем антисептики и асептики, но закончил свои дни в психиатрической лечебнице, потому что акушеры-гинекологи и прочие врачи хирургических специальностей очень, очень сильно привыкли оперировать грязными руками и в том же костюме, в котором вскрывали тела умерших. Туда же, в клинику душевных болезней, отправился спустя время и Ридли, получивший вместо триумфа тяжёлую депрессию, усугубляющуюся по мере того, как его коллеги шельмовали его изобретение, пугая осложнениями, критикуя подход как антинаучный, делая всё, чтобы никто даже не вздумал следовать путём первооткрывателя. А ведь это была середина куда более просвещённого XX века! Нельзя сказать, что его идея не заинтересовала совсем никого, но уровень поддержки был явно недостаточным, а группы энтузиастов, которым методика понравилась, не обладали по сравнению с Дюк-Эдлером практически никаким влиянием. Интраокулярная линза даже появилась в каталогах медицинских изделий, продавалась по символической цене в 1 фунт стерлингов, но востребована, можно сказать, не была. Несколько провальных (из-за криворукости ли хирургов, из-за сознательного или случайного нарушения методики) операций стали для профессионального сообщества отличным доказательством того, что и пробовать-то дальше не стоит. Хирургом-то Ридли оказался прекрасным, а вот политиком – никудышным. Надо ж было понимать, кого можно не включать в соавторы, а кого – просто необходимо, даже если он рядом с изобретением не стоял.

***

Офтальмология в СССР развивалась тем же путём, «Вестник офтальмологии» также критиковал изобретение Ридли как вредное и ничего хорошего пациенту не сулящее. Но Святослав Николаевич Фёдоров, потерявший в юности ногу, переживший эвакуацию и голод, обречённый на нищенство сын «врага народа» (его отец просидел в лагерях с 1938 и аж до 1954 года), но не сломленный всем этим, за тридцать лет жизни усвоил: если большое начальство что-то критикует, значит, к этому чему-то как минимум стоит присмотреться. И присмотрелся, да так, что навсегда вошёл в историю.

Это была не первая имплантация ИОЛ даже в СССР, за год до него такую операцию провёл известный уже тогда офтальмолог Михаил Краснов. Всё закончилось плохо, и больше к этой теме Михаил Михайлович не возвращался. Тем удивительнее то, что Святослав Фёдоров успеха достиг. Связей в химических и оптических компаниях у него не было, но был знакомый технолог-лекальщик Чебоксарского агрегатного завода, на котором делали запчасти для тракторов, Семён Мильштейн (в других источниках Мильман). Предпочёл бы даже не думать, из чего и с какой точностью был сделан первый хрусталик, имплантированный в 1960 году 10-летнему (в других источниках - 12-летнему) ребёнку, Лене Петровой, ничем особенно при этом не рисковавшей – правый её глаз и так ничего не видел. До этого было несколько экспериментов на кроликах, которые Святослав Николаевич провёл прямо у себя на кухне с использованием лезвия «Спутник». Много лет спустя великий уже офтальмолог признавался, что успех этой операции был следствием невероятно счастливого стечения обстоятельств, всё могло закончиться куда хуже.

***

Надо ли говорить, что Фёдорова не поняли уже наши, отечественные столпы офтальмологии? Кому бы понравилось, что выскочка где-то в Чувашии буквально на коленке достиг успеха большего, чем они? Из Чебоксарского НИИ Фёдорову пришлось уйти после разгромной статьи в «Правде», где его опыты были названы «антифизиологичными». И кто знает, как бы всё обернулось, если бы в «Известиях» тогда не работал журналист Анатолий Аграновский, встретившийся с врачом, вникший в его идеи и результаты выполненных им операций, написавший опубликованную в 1965 году статью «Открытие доктор Фёдорова» и переломивший таким образом тенденцию шельмования гениального соотечественника. Надо отметить: само то, что темой работы Святослава Николаевича заинтересовались в «Известиях», уже привело к тому, что его восстановили на работе в Чебоксарском НИИ, где он продолжил выполнять свои «опасные нефизиологичные» операции а уж после публикации статьи всё стало совсем иначе. Фёдорова назначили заведующим кафедрой Архангельского медицинского института, совет Минздрава одобрил тему его работы. Да и от потрясающих результатов, достигнутых им у более чем шестидесяти пациентов, уже нельзя было просто отмахнуться. Фёдоров получил и средства, и возможность работать в полную силу, разработал и хрусталик оригинальной формы, и материалы для его изготовления, и собственную методику хирургического лечения катаракты, а впоследствии – искусственную роговицу. Он вошёл в историю как автор новейшего направления в офтальмологии – рефракционной хирургии, внёс большой вклад в лечение миопии (близорукости), дальнозоркости, астигматизма, стал одним из тех, благодаря кому мы сейчас воспринимаем лазерную хирургию глаза как нечто само собой разумеющееся, буквально как косметическую процедуру.

***

И кто знает, что ещё он успел бы сделать, если бы не пронёс любовь к небу через всю жизнь. Он действительно любил и совершенно не боялся летать. 2 июня 2000 года, всего через несколько месяцев после того, как Елизавета II посвятила Гарольда Ридли в рыцари, он погиб в авиакатастрофе на границе районов Южное и Северное Тушино. Он не был допущен к управлению, но всегда сидел рядом с пилотом, на переднем правом кресле французской «Газели», вертолёта надёжного, но увы, не в тот раз. Теперь на этом месте, на улице Саломеи Нерис, 14 – часовня, а 8 августа, день его рождения, весь мир отмечает как Международный день офтальмологии.

Мы получаем с помощью зрения 90% информации о мире. И почти каждый третий человек в мире страдает от заболеваний глаз. Так скажите, есть ли в мире хирург, оказавший обществу большую услугу, чем Святослав Николаевич Фёдоров?

На снимке: врач-офтальмолог Московской городской клинической больницы №52 выполняет факоэмульсификацию и имплантацию интраокулярной линзы пациенту с катарактой. Текст мой, фото моё.

Когда одним февральским утром 1897 года открыли лабораторию, обнаружили, что она вся была в крови. Капли, брызги, потеки – повсюду!

Этому событию предшествовала смерть пациента в хирургическом отделении Микулича-Радецкого в клинике города Бреслау (Вроцлав). Микулич-Радецкий (Johann Anton Freiherr von Mikulicz-Radecki) был мировым светилом, которого называли «одним из королей профессии». Выходец из Черновцов, просто по рождению в этом «котле народов» говоривший на десятке языков, он называл своей национальностью хирургию и не ограничивал себя какой-либо единственной национальной школой хирургии. Его становление как врача происходило параллельно с развитием понимания роли микроорганизмов в инфекционных заболеваниях, так что все методы асептики и антисептики он внедрял в своей клинике незамедлительно.

И все-таки больной умер. Как инфекция могла проникнуть в рану? Операционную мыли соответствующими растворами. Инструментарий стерилизовали. Руки хирурги дезинфицировали. Более того, надели придуманные в Америке хирургические перчатки! Из-за перчаток, собственно, и разгорелся весь сыр-бор. Микулич-Радецкий первым в Европе внедрил перчатки, провел в них сотни операций – и ни одного инфекционного осложнения! Психологически он уже свыкся с мыслью, что эра операционных инфекций закончилась, что отныне инфекционных осложнений больше не будет. И вот, осложнение. Да такое, что больной умер. Что пошло не так?

Любой хирург бы сказал: да мало ли что! Инфекция в рану может попасть мириадами разных способов, за всеми не уследить, все полностью не исключить. Просто случайность! Хирург или ассистент не совсем тщательно помыли руки, конкретная пара перчаток была загрязнена, лоток, в котором переносили скальпели, «цепанул» за чью-нибудь одежду – вот и инфекция!

Любой хирург бы сказал: одно-единственное осложнение на почти тысячу операций? Да тут гордиться нужно, а не сомнениями мучиться!

Но Ян Андреевич (он же Johann, сын Andreas’а) успокоиться не мог. Разница между лучшей в мире клиникой, в которой не бывает инфекционных осложнений, и ОДНОЙ из лучших в мире клиник, в которой ПОЧТИ не бывает инфекционных осложнений, была для него слишком велика.

Нужна была консультация. В Бреслау как раз носился с чудаковатыми идеями гигиенист Флюгге (Carl Flügge). Последние семь лет он измерял размер капелек, вылетающих изо рта при разговоре, кашле и чихании. И измерял скорость, с которой они вылетают. И скорость, с которой они высыхают. Дошло до того, что одну из разновидностей капелек даже назвали «капельками Флюгге». Этого мало, Флюгге утверждал, что бактерии, живущие во рту и носу, могут попадать в такие капельки и улетать в окружающую среду вместе с ними. И так, мол, могут распространяться некоторые инфекции. Какие? Флюгге с ходу называл туберкулез. Собственно, туберкулез и был темой его исследований. Инфекционное осложнение, от которого умер пациент Микулича-Радецкого, никакого отношения к туберкулезу не имело, но Флюгге ведь, в конце концов, специалист не только по туберкулезу!

Флюгге повел себя чудаковато. Вместо того, чтобы наморщить лоб и начать философствовать на тему, что могло пойти не так, т.е. вместо того, чтобы дать стандартную по тем временам консультацию, он отправился смотреть на реальную операцию. Там он сходу обнаружил безобразие – в операционной присутствовало с полдесятка зрителей! Их выставили – раз и навсегда! Много позже придумают специальные застекленные «аквариумы» с независимой вентиляцией, из которых зрители снова смогут наблюдать за ходом операций, но до тех времен зрителей в операционные больше не пускали.

Проблему операционного осложнения у того пациента это, однако, не решало. Зрители находились в нескольких метрах от операционного стола, ни к чему не притрагивались и притронуться не могли. Откуда же инфекция?

Подозрительны Флюгге показались и бороды у хирургов и ассистентов. В те годы приличный человек не мог занимать приличной должности без бороды, а уж врач – тем более! Не мог ли волосок или какая-нибудь соринка упасть с бороды в рану? И Флюгге потребовал покрывать бороды повязкой – так же, как руки покрывают перчатками!

Но и этого мало! Флюгге, конечно, подозревал в распространении инфекции «капельки Флюгге»! На улице был слякотный февраль. Все врачи кашляли и чихали. Флюгге всерьез потребовал отстранить от операций всех, у кого были малейшие признаки простуды!

А стажер Флюгге провел яркую и понятную для всех демонстрацию силы «капелек Флюгге». Этого стажера звали Павел Лащенков (в немецкой литературе его часто называют Lastschenko). Он был приват-доцентом кафедры гигиены Харьковского университета и приехал в Бреслау на стажировку в качестве стипендиата для приготовления к профессорскому званию. Лащенков взял культуру Bacterium prodigiosum (буквально: «бактерия чудес») и прополоскал ею рот.

«Бактерию чудес» открыли за 80 лет до описываемых событий. Сейчас она, кстати, называется Serratia marcescens и считается условно-безвредной родственницей чумной палочки. «Бактерия чудес» знаменита своим цветом – она продуцирует «пигмент чудес» (prodigiosin), из-за которого приобретает яркий, сочный, насыщенный алый цвет, очень похожий на цвет крови. Более того, она еще и растет, образуя капельки. Неосведомленный человек легко может их принять за капельки крови. Считается, что многочисленные церковные чудеса Средневековья, пик которых пришелся на XIII век, как раз и были связаны с использованием этой бактерии.

В лаборатории расставили по всем столам открытые чашки Петри. Лащенков прополоскал рот культурой «бактерии чудес», зашел в лабораторию, остановился на входе и стал вести себя так, как вели себя хирурги на операциях – разговаривал, кашлял, чихал. Это действо продолжалось столько же, сколько длилась типичная операция. Потом лабораторию закрыли на замок и ушли спать.

Когда лабораторию открыли на следующее утро, она вся была «в крови». «Бактерия чудес», разнесенная изо рта Лащенкова «капельками Флюгге» по всей комнате, за ночь размножилась.

Вид «окровавленной» лаборатории был настолько убедителен, что Микулич-Радецкий никаких иных доказательств или более тщательных исследований не потребовал.

Встал вопрос, как предотвратить попадание бактерий изо рта и носа хирурга в рану. Флюгге предложил, чтобы во время операций вся операционная бригада молчала. Эта идея никому не понравилась – команды хирург должен как-то отдавать, с ассистентом должен советоваться, да и случайный кашель ведь не переборешь!

Тогда возникла друга идея. Раз уж все равно нужно прикрывать бороду повязкой, то не расширить ли эту повязку так, чтобы она прикрывала заодно и рот с носом?

Первая операция, на которую операционная бригада надела маски, была проведена согласно одной легенде «в тот же день», согласно другой легенде – 1 марта. Так появилась медицинская маска – та самая, которую надевают врачи во время операций, та самая, которую приличные люди надевают, когда простудились, но вынуждены выходить «в люди», та самая, которую мы все носим на карантине по нашему любимому ковиду.

Лащенков полоскал рот «бактерией чудес» еще не один раз. Нужно было показать, как зависит «зона поражения» от громкости разговора, что будет, если просто дышать и не разговаривать, что опаснее – чих или кашель, и т.д.

Спустя полгода, в октябре 1897 года, другой врач – француз Бержер (Paul Berger) – независимо от «троицы из Бреслау» тоже изобрел хирургическую маску. А может быть, французы пропагандировали его как первооткрывателя в связи с извечным противостоянием французов и немцев. Несомненно, однако, что статистические доказательства пользы маски предоставил именно он. В 1899 г. Бержер на большом количестве операций отследил частоту инфекционных осложнений. Из его вычислений следовало, что при прочих равных условиях маска снижает их частоту в шесть раз. Маска Бержера, кстати, была частью «передника хирурга», т.е. маска фактически закрывала хирурга от колен до глаз.

Триумфального шествия у хирургической маски, однако, не получилось. Следующие десять лет лишь немногие хирурги ею пользовались. Зато она стала использоваться обычными людьми – маски пропагандировали, чтобы обезопасить здоровых от краснухи и дифтерии. Потом (1910 г.) случилась эпидемия легочной чумы в Маньчжурии, где малаец У Ляньдэ, выпускник Кембриджа, всех заставил носить маски и сумел остановить эпидемию за семь месяцев. Потом началась Первая мировая война с ее перегруженными госпиталями, где пытались бороться с многочисленными инфекциями, в том числе, и масками. Считалось также, что маска может уменьшить действие боевых отравляющих веществ при применении химического оружия. Потом началась пандемия испанки (1918-1920 гг.), когда люди падали замертво прямо на улицах и правительства заставляли всех носить маски. Но лишь в 1930-е было доказано, что хирурги могут быть носителями не просто инфекции, а инфекции, смертельно опасной для больных, и частота использования масок в операционных резко подскочила. Если в 1923 г. маски на операциях надевало около 2/3 медиков, то в 1935 – все 100%.

Ну а «метод Лащенкова» использовался по крайней мере еще два раза. В сентябре 1950 г. две подводные лодки США «атаковали» Сан-Франциско «биологическим оружием», которое на самом деле было «бактерией чудес». Считалось, что можно будет легко отследить зоны поражения и пути распространения. Однако 11 человек попало в больницы, а 1 умер. Затем несколько лет в Сан-Франциско наблюдалось увеличение заболеваемости пневмонией. «Бактерия чудес» оказалась не такой безвредной, как думали. В 1971-1975 гг. «бактерию чудес» распыляли, имитируя атаку сибирской язвой, в Дорсете (Англия). В настоящее время такие эксперименты запрещены – доказано, что «бактерия чудес» условно-патогенна, т.е. в определенных условиях может вызывать заболевание. Более того, около 1,4% всех внутрибольничных инфекций в США сейчас вызываются именно ей.

Автор Eduard Kanalosh
https://m.facebook.com/story.php?story_fbid=2985404461542500...

Посредством этой статьи мы стремимся обратить внимание читателя, общественности и СМИ на необходимость возрождения медицины, науки и восстановления здоровых отношений между пациентом и врачом на примере отечественных великих врачей, их учителей и учеников. Итак, приступим.

Сергей Петрович Боткин

Основоположник научного подхода к изучению инфекционных болезней. Гениальный клиницист! Никакой вымышленный доктор Хаус не сравнился бы с Боткиным. К тому же, Сергей Петрович жил в очень непростое время, к примеру, ординатуру будущий врач проходил под руководством Николая Ивановича Пирогова во время Крымской войны в Симферопольском военном госпитале.

За всю жизнь доктора официально известно, что он поставил лишь один неправильный диагноз. Но об этой истории мы расскажем чуть позже.

Сергей Петрович очень внимательно и вдумчиво подходил к пациенту, его образу жизни, его окружению, ритму в течение дня, расписанию.

Показательный пример из практики

Например, одному пациенту, у которого, несмотря на все процедуры, никак не проходила простуда, Боткин велел сменить маршрут движения на работу. Тот ежедневно ходил в Кремль через Спасскую башню, а доктор велел начать ходить через Троицкую. И болезнь отступила. Фантастика? Вовсе нет. Дело в том, что у иконы Спаса Нерукотворного, висящей над Спасскими воротами, следовало в любой мороз снимать шапку, что и послужило причиной возникновения и поддержания недуга.

Как до этого додумался Сергей Петрович? Ответ очевиден: он очень любил людей и был внимателен к ним.

Детство. Учеба. Первый опыт

Сергей Петрович Боткин родился в богатой купеческой семье в Москве 17 сентября 1832 года .

До 9 лет в семье Сережа считался, мягко говоря, глупым, поскольку он не умел читать и с трудом складывал буквы. Позже выяснилось, что у ребенка сильнейший астигматизм, и именно плохое зрение не давало ему успешно учиться.

Интересно, что научные задатки распознали и помогли развить родные братья, которые заметили, что маленький Боткин не читает, а пересчитывает на пальцах алфавит. Затем в семью пригласили частного учителя математики, который также подметил высокий потенциал ребенка, и совсем скоро Сережа стал лучшим учеником.

Учась на медицинском факультете Московского университета, будущий врач понял, что медицина далеко не совершенна, данные из справочников не являются аксиомой, а к каждому человеку необходим индивидуальный подход.

Наглядные простые истории

У двух братьев после купания в холодной воде начинается кашель, обоим прописывают лакричные лепешки. У одного кашель проходит через три дня, а у другого становится глухим, утробным и держится несколько месяцев.

Для справки: лепешки являли собой разновидность кашек и известны со времен арабской медицины. При приготовлении лепешек порошкообразные ингредиенты растирали или растворяли, смешивали с камедями и сушили. Лепешки изготавливались из сырого теста, содержащего лекарственные вещества с последующим высушиванием. Известно назначение лепешек из лакрицы, мяты, аниса, полыни, сантонина и т. д.

Или две купчихи мучаются с мигренью, при этом одной из них пиявки помогли, а другая пятнами пошла, и мигрень при этом усилилась.

Причины возникновения гемикрании (в быту мигрени) до конца так и не изучены, но известно, что в некоторых случаях лечение пиявками бывает продуктивным, потому что в слюне этих животных содержится гирудин, который может разжижать кровь и способствует очищению и укреплению сосудов. При разжижении крови напряжение из мышц уходит, и в этом случае головные боли и мигрень проходят.

И как при таком разном течении болезней у разных людей безоговорочно доверять медицинским справочникам, в которых четко говорится, что должно помочь? Нет, видимо тут дело сложнее, поскольку нет двух одинаковых организмов.

Однажды к Боткину (еще в бытность его студентом) обратился другой студент по имени Иван Туманов. Он жаловался на непрерывные боли в животе, на то, что выписанный лечащим врачом хинин не помогает, а от пузыря со льдом, который он прикладывает к брюху, делается только хуже. Разговор проходил в комнате Туманова, там же находились и дагеротипы, изображавшие его на зимней охоте.

— Вы всегда ходите в незастегнутой шинели? — вдруг спросил молодой Боткин пациента.

— Да, в любой мороз, — ответил тот.

— Советую Вам все-таки застегиваться. Продолжать хинин, а лед — долой. Вероятнее всего, Ваше заболевание простудного характера.

Сергей Петрович Боткин тогда не знал еще о таком заболевании как желудочный грипп (это заболевание, соединяющее в себе симптомы простудного заболевания и пищеварительного расстройства). Но он интуитивно понял, что холод, который призван был помочь, в этом конкретном случае вредил. Совет возымел положительное действие, Туманов выздоровел.

Сергей Петрович считал, что важно правильно настроить человека, чтобы его мозг подал команду на выздоровление.

Он категорически отказывался следовать формальному университетскому курсу, который требовал подчинения холодным и бездушным справочникам.

Крымская война

По окончанию учебы Боткин направляется в Крым на войну. Тяготы полевого быта его не пугают. Непосредственным начальником становится кумир молодого врача, знаменитый хирург Николай Пирогов.

Современники вспоминают, как в возрасте 22 лет Сергей Петрович помогал хирургам в военно-полевых условиях Крымской войны: «Как ординатор, Сергей Петрович Боткин работал спокойно, его движения были быстры».

Он научился производить ампутации. Но вскоре понял, что в связи с близорукостью и астигматизмом не сможет стать хирургом. В последующем Боткин неоднократно возвращался к событиям Крымской войны, и многие его научные взгляды имеют отпечатки военных впечатлений.

Стажировка в Европе

После войны Боткин решил продолжить свое образование в Европе. Он стажировался в Вюрцбурге и Берлине у профессора Рудольфа Вирхова, слушал курс лекций Карла Людвига, посещал знаменитые в то время европейские клиники — Людвига Траубе в Германии, затем Бартеза, Труссо, Бущю и урологическую клинику Кодемона в Париже.

Наученный московским опытом, Сергей Петрович не берет на веру всё, что преподают эти светила, из-за высокой смертности в местных больницах и очевидных ему ошибках при лечении больных.

Боткин работает не покладая рук. Даже во время свадебного путешествия в Вене молодой врач старался встречаться и общаться с коллегами для обсуждения насущных вопросов медицины. Бедная Анастасия Александровна еще не знала, что вышла замуж не за мужчину, а за всю русскую медицину.

Результатом обучения стало то, что молодой врач понял, что для того, чтобы избавиться от эмпиризма, чтобы превратить медицину из искусства в науку, необходимо широко привлечь химию, патологическую анатомию, физиологию и еще только зарождающуюся микробиологию. Интересно, что в дальнейшем уже на родине, спустя несколько лет молодой врач за собственные средства начнет открывать специализированные лаборатории.

Служба в Санкт-Петербурге

В 28 лет Боткин был назначен заведующим кафедры факультетской терапии в Императорской медико-хирургической академии в Санкт-Петербурге.

Молодой профессор энергично взялся за работу. Свою задачу он видел в создании в академии образцовой клиники. При клинике была создана первая бесплатная амбулатория, что в то время было нововведением. В амбулатории предполагалось вести прием бедных слоев населения, но вскоре в нее стали приходить люди всех сословий. Вскоре Боткина стали называть «чудесным доктором». Сергей Петрович обладал редчайшим талантом диагноста.

Поскольку «чудесный доктор» не представлял себе клинику без лаборатории, спустя всего год, в 1861 году, была организована вполне современная клинико-экспериментальная лаборатория, в которой проводились первые в России исследования по экспериментальной фармакологии. В лаборатории Павлов проводил свои исследования, написал докторскую о сердечных нервах и в дальнейшем возглавил детище Боткина уже как лучший в нашей истории физиолог.

Зимой 1872 г. Боткина пригласили стать личным врачом императрицы Марии Александровны, и он был назначен лейб-медиком.

Русско-турецкая война

Спустя пять лет, в 1877 г., Сергей Петрович во второй раз в своей жизни отбыл на театр военных действий в Дунайскую армию на Балканы, где провел в качестве врача около 7 месяцев, это была русско-турецкая война. Боткин поехал добровольно, чтобы повысить навыки работы в напряженных, экстремальных ситуациях.

Однажды на фронте к Боткину обратился русский дипломат Игнатьев, он жаловался на непрекращающиеся боли в затылке.

— Чем Вы лечитесь?

— Да вот крупинками… гомеопатия.

— Вся эта гомеопатия для мирной и спокойной жизни. Вы вот что сделайте, выпейте побольше слабительного и примите теплую ванну.

Ближайшие несколько часов не были самыми приятными в жизни Игнатьева, однако боли в затылке прекратились. Боткин воспринимал Игнатьева не как очередного пациента, жалующегося на головную боль, а как живого человека, вынужденного вести непривычный для себя, некомфортный образ жизни.

Научное наследие Боткина

Свои научные взгляды Боткин изложил в трех томах «Курса клиники внутренних болезней» и 35 лекциях, записанных его учениками.

+ Первый том был выпущен в 1867 г. и посвящен разбору больного с болезнью сердца.

+ Второй том увидел свет в 1868 г. и содержал разбор больного сыпным тифом и подробное изложение учения о лихорадке.

+ Третий выпуск появился в 1875 г. и назывался «О сократительности селезенки и об отношении заразных болезней к селезенке, печени, почкам, сердцу». На протяжении долгого времени эта книга была настольной у многих поколений врачей, переведена на французский и немецкий языки.

Вдовство и новая женитьба

В год написания третьего выпуска курса внутренних болезней умирает жена, болезнь оказалась неизлечимой. Супруга оставила после себя шестерых детей и чувство невосполнимой потери. Боткин начал жить холостяком. Некогда шумный дом сделался неуютен, дети ходили, как в воду опущенные. Гувернантки и няньки делали все, что могли, но не от них зависело вернуть в дом Боткина былое счастье. Так прошел год. Сергей Петрович не выдержал и предложил руку и сердце Екатерине Алексеевне Мордвиновой (Оболенской), тоже вдове. Между ними не было пылкой любви, к союзу их толкнуло чувство одиночества.

Борьба с инфекционными болезнями

Важными с практической точки зрения были наблюдения и выводы Боткина, касающиеся борьбы с инфекционными заболеваниями (пневмония, малярия, дизентерия, сыпной и брюшной тиф, инфекционная желтуха) и лечения инфекционных больных, а также вопросов противоэпидемических мероприятий.

Сергей Петрович неустанно искал пути снижения инфекционной заболеваемости. По его инициативе и при его непосредственном участии была открыта Александровская городская барачная больница, в первую очередь для «чернорабочего класса».

Новатор в медицине

1. Благодаря Боткину появился прообраз «скорой помощи» – санитарная карета.

2. Он четко следовал настоящим человеческим принципам: по его инициативе в столице, а затем и в других городах были открыты медицинские комплексы для беднейшего населения. Они состояли из амбулатории и больницы, и лечение в них было бесплатным. Для Боткина не было пациентов важных и неважных. Он вникал в каждого пациента, в условия жизни людей. Советы врача иногда обескураживали пациентов, но при этом все знали, что этот доктор даром слов на ветер не бросает.

3. Боткин неоднократно обращал внимание правительства на неудовлетворительное санитарное состояние жилищ бедных слоев общества, улучшение условий их жизни и работы.

4. По инициативе профессора, как упоминалось ранее, и на собственные средства в больнице была создана химико-физиологическая лаборатория. В ней были выполнены некоторые исследования по зарождающейся тогда микробиологии.

5. Благодаря Боткину была введена карточная система регистрации больных. Для учета каждого поступающего в больницу заводили «Скорбный лист» (прообраз истории болезни). Такой подход облегчал работу коллегам, в том случае если пациента вел не один врач. Работая на кафедре, Сергей Петрович первым стал приглашать пациентов для диагностики и полного разбора тактики лечения реального человека. Это вызвало сильные возмущения у представителей старой школы, но Боткин был непреклонен.

6. Им лично был разработан план оказания помощи на дому и установлена повизитная плата в 30 копеек, а в ночное время в 60 копеек. В то время это была крайне низкая, символическая оплата, за что Боткина отчаянно критиковала Комиссия общественного здравия. Доктор был прекрасным организатором, координатором человеческих и материальных ресурсов. Борьба с эпидемией 1882 года в Санкт-Петербурге закончилась успешно благодаря рациональному распределению врачебных сил и средств под руководством Боткина, и, по признанию Городской Думы, «потребовала со стороны города небольшой денежной затраты». Так было положено начало квартирной помощи населению столицы.

Три основных правила терапевта от С.П. Боткина:

1. Во-первых, нужно настроить больного на выздоровление, притом настраивать каждого по разному. Одного жалеть, второго обнадежить, другого подбадривать, следующего пугать, с кем-то пошутить. Форма, в которой будет высказан совет, не менее важна, чем собственно содержание этого совета.

2. Во-вторых, лечить нужно человека целиком.

3. В-третьих, главную ответственность за появление и развитие болезней несет внешняя среда, от качества отдыха до взаимоотношения с родственниками.

Со временем эти пункты стали чем-то вроде библейских заповедей для практикующих терапевтов. Неудивительно, что Боткин стал лучшим диагностом своего времени, хотя коллеги часто иронизировали над диагнозами, настолько они шли вразрез с устоявшимися практиками.

Цирюльник Константин Васильев. Слабость, сонливость, пониженный интерес к жизни. Недавно переехал в дом напротив круглосуточной типографии. Рецепт: затычки в уши на ночь.

Но больные неожиданно излечивались, а если нет, то вскрытие показывало правоту Сергея Петровича, и шутники довольно быстро успокаивались. Зато сам Боткин не уставал шутить с пациентами.

Вот, например, воспоминания одной из пациенток, серьезно заболевшей жены физиолога Ивана Павлова:

— Скажите, Вы любите молоко?

— Совсем не люблю и не пью.

— А все же мы будем пить молоко. Вы — южанка, наверное, привыкли пить вино за обедом.

— Никогда. Ни капли.

— Однако мы будем пить. Играете ли Вы в карты?

— Что Вы, Сергей Петрович, никогда в жизни.

— Что же, будем играть. Читали ли Вы Дюма или еще такую прекрасную вещь, как «Рокамболь»?

— Да что Вы обо мне думаете, Сергей Петрович? Ведь я недавно кончила курсы, и мы не привыкли интересоваться такими пустяками.

— Будем читать «Рокамболь».

Спустя три месяца Серафима Александровна выздоровела.

Здоровье «чудесного доктора»

К сорока годам здоровье врача уже подорвано, но он не обращает на это внимание, а думает о том, как передать свои знания и подход к диагностике и лечению.

В 1883 г. в Санкт-Петербурге случилось то, что должно было случиться. Сергей Петрович, только что бодро говоривший со своими коллегами, вдруг спал с лица, покачнулся и рухнул без чувств. Это можно было бы списать на нервное и физическое перенапряжение, если бы не одышка и слабость, которые Сергей Петрович ощущал последние несколько месяцев.

Боткин решил, что это следствие коварной желчекаменной болезни. Он вызвал видного английского хирурга, который был известен операциями на желчном пузыре, тот осмотрел пациента, но операцию делать наотрез отказался. Хирург поставил другой диагноз, гораздо более серьезный – «грудная жаба» – страшная сердечная болезнь, с этой болезнью пациент может не выдержать вмешательства хирурга.

«Грудная жаба» – это приговор, и Боткин принял необычное решение: диагноз хирурга считать ошибочным, все разговоры о «жабе» пресечь и вести все такой же напряженный образ жизни. Пусть он проживет меньше, но сделает больше и для своих пациентов, и для Российской медицины вообще.

Между тем болезнь все прогрессировала, Боткин постоянно задыхался, сильно похудел, у него изменился цвет лица. Всем коллегам было ясно, что если Сергей Петрович не укротит свой пыл, то счет его жизни будет идти не на годы, а на месяцы. Они осторожно намекали Боткину на это и каждый раз выслушивали один-единственный ответ: «Замолчите! Знаю, что вы скажете. Но только желчекаменная болезнь – моя единственная зацепка, если предположить самостоятельную болезнь сердца, то я пропал. А если эти симптомы являются функциональным отражением от желчного пузыря, то я еще могу выкарабкаться. Ни слова, повторяю, ни слова про «грудную жабу», у меня больной пузырь и все!».

В последний год своей жизни он разрабатывал проблему старости, хотя самому ему не удалось до нее дожить. Сергей Петрович скончался во Франции, когда ему было всего 57 лет. Работа без отдыха подорвала его силы. У Сергея Петровича болезнь сердца начала развиваться давно, и именно тогда Боткин поставил единственный неверный диагноз – самому себе. Оон упорно считал, что страдает от печеночной колики (наиболее распространенное клиническое проявление желчекаменной болезни). В 1889 году, как писали газеты, «смерть унесла из этого мира самого непримиримого своего врага»…

Великий клиницист воспитал не только своих учеников, но и своих детей, трое из которых пошли по стопам отца: Сергей Сергеевич, Евгений Сергеевич и Александр Сергеевич, о которых мы расскажем вам в новых статьях о врачах.

Один из учеников Сергея Петровича, профессор Л.В. Попов, писал о нем: «Вся обширная деятельность этого в высшей степени замечательного человека на поприще медицинского образования в России, деятельность как ученого, как учителя и профессора клинициста, как врача и общественного деятеля была так велика и многогранна, что имя его, будучи одним из наиболее блестящих медицинских имен для современников, навсегда останется и для потомства в высшей степени почетным и вечно памятным в истории развития русской медицинской науки».

Источник: www.vsevrachizdes.ru/blog/doktor-haus-ne-sravnitsya-s-doktorom-botkinym

На верхней картинке здоровая американскакая семья , на нижней картинке семья американских онанистов .
Источник : книга " Onanism, spermatorrhoea : porneio-kalogynomia-pathology : boyhood's perils and manhood's curse : an earnest appeal to the young of America " . Филадельфия , 1858 год.

Читал тут средневековые чешские медицинские трактаты, и обнаружил несколько рецептов, которыми не могу не поделиться.

Предупреждение: не пытайтесь повторить дома самостоятельно! Обязательно обратитесь к специалистам, которые помогут вам с этим в стационаре.

1. «Если кто сойдёт с ума и лишится разума.

[Первый способ лечения для краткости пропущу - kl.].

Кроме того, есть лекарство настолько же хорошее, как и первое. Возьми полную ложку мёда и столько же соли, вари их долго вместе, пока мёд не начнёт чернеть, тогда сними с огня, чтобы смесь немного охладилась. Потом наделай свечей, длиной с палец, засунь ему [больному - kl.] снизу, то есть через задницу, в живот, одну или две, и тогда у него живот размягчится [= пронесёт - kl.].

Отметь:

Вот что ещё тебе следует знать: взяв чёрную курицу, разорви её по хребту, надень ему на голову и на лоб, это ему очень поможет. Но сначала ему нужно обрить голову».

Искренне надеюсь, что те, кто применял этот рецепт на практике, сначала прочли его полностью, а лишь потом взялись за дело.

2. «Под лодыжкой с внутренней стороны ноги на большом пальце находятся две жилы. Если пустить из них кровь, это прибавляет сил для блуда. Если пустить из них кровь, то сил весьма прибавляется. Но ты так не делай, потому что блуд – это смертный грех».

Да, наш автор – явно мастер заключительной фразы. А вот что делать, если предупреждение не помогло:

«Если у женщины лоно отечёт от чрезмерного блуда, пусть она возьмёт мальву и пупавку и примет ванну с этими растениями. Или мёдом пусть мажет себе лоно, и отёк пройдёт».

3. «От подагры

Возьми лягушек с места, где замачивают коноплю, столько, сколько хочешь, причём живыми. Возьми также олений жир, вложи то и другое в новый горшок и поставь в горячую печь, чтобы всё это вместе растопилось. Горшок накрой как следует крышкой и облепи хорошенько глиной, чтобы наружу ничего не выходило. А потом возьми эту мазь и мажь ею больного, и он излечится».

Надеюсь, вам не стало жалко лягушек. Ведь следующий рецепт рекомендует сделать мазь из толчёного молодого аиста, обязательно невыпотрошенного.

Объективности ради скажу, что, разумеется, не все советы там такие трешовые. Есть и вполне дельные (для своего времени, конечно).

4. «Против женской тучности

Употребляй преимущественно терпкое и кислое, как еду, так и питьё. К вечеру не ешь, утром спи долго. Спи долго и на твёрдом, ешь и пей умеренно. Но для толстой женщины быстро стать худой – неуместно. Поскольку ослабленное тело у женщины некрасиво. Уместнее для женщины худой сохранять худобу при помощи уместных питья и еды, или для женщины толстой таким же образом уберечься от большей полноты».

Все тексты взяты из трактата неизвестного чешского францисканца, составленного на рубеже XIV и XV веков и дошедшего до нас в нескольких списках середины XV века. Трактат был ориентирован на сравнительно широкую публику (людей грамотных, но недостаточно, чтобы читать по латыни). Цитирую по изданию Černá A. Staročeské knihy lékařské. Brno, 2006.

Оригиналы:

1. Ktož smysla zbude a rozum potratí

<...>

Jinak, ješto jest také dobré lékařstvie jakožto prvnie: Vezmi plnú lžíci strdi a tolikéž soli, vařiž to dlúho spolu, až by již střed chtěla černati, tehdy vezmi od ohně, ať málo potom prochladne, potom nadělajž čiepkuov, tak zdéli jako prst, vstrčiž jemu zpodkem, to jest zadkem v život, jeden nebo dva, a tak bude měkek v životě.

Znamenaj

Také potom máš věděti: Vezma kuře černé, rozedřiž je na chřbetě, vložiž jemu na hlavu a na čelo, toť jemu velmi spomuož. Ale prvé, aby hlavu oholil.

2. Pod hleznem vnitřním z těch žil na nožniem palci jsta dvě žíle, ktož z nich púštie, k smilství pomocný jsú, ktož z nich púštie, tomu moci velmi přibývá. Ale ty toho nečiň, aneb jest <hřiech> smrtedlný smilstvo činiti.

Které ženě lóno oteče od přielišného smilstvie Ta vezmi sléz a rmen u 1 vodě a na tom koření seď u vanně. Aneb strdí maž sobě lóno, a mineť otok.

3. Proti dně

Vezmi žáby z močidla, ješto konopě močí, což jich chceš mieti, a to za živa, vezmiž k tomu jelení lój a vlož to obé v nový hrnec a vstav v horku pec, ať se to vše spolu rozpustí, a hrnec příkrý dobře přikryvadlem a oblep dobře hlinú, ať pruoduch ven nevynde. A potom vezmi tu mast a maž jí nemocného, a budeť zdráv.

4.Proti tučnosti ženské

Požívaj žena obecně věcí trpkých a kyselých, buďto v jiedle, neb v pití, na večer nejez, dlúho spi na den, dlúho a tvrdě léhaj, skrovně jez a pí. Ale nenie pak hodné, by se to mohlo snadně státi, z tlusté ženy býti tenká. Neb oslabený život ovšem na ženě nenie lepý. Ale hodnějie jest ženu tenkú při tenkosti hodným pitím a jedením zachovávati aneb ženu tlustú od většie tlustosti tiemž obyčejem zachovati.

Его имя Абу Али Хусейн ибн Абдаллах ибн Сина (980–1037), но в Европе зовут его Авиценна.

Авиценна входит в число людей, оставивших яркий след в истории человечества. Его знают как врача, философа, математика, музыканта, поэта, великого ученого, труды которого оставлены в 29 сферах науки.

Трудно перечислить все его таланты. Порой природа являет свои чудеса, чтобы не забывали о её могуществе, и тогда рождаются такие гении как Авиценна.

Он — Великий медик, которого можно сравнить с Галеном и Гиппократом, выдающийся естествоиспытатель уровня Галилея, математик, физик, химик, специалист по физиологии животных. А еще он занимался теорией музыки, и его познания в этом пригодились в эпоху Ренессанса.

Самая гениальная из его книг – «Канон врачебной науки». Но и другие труды вошли в историю, стали классикой – «Книга спасения», «Книга знания», «Книга указаний и примечаний», «Книга справедливого разбирательства»…

Он был предвестником гуманизма, ибо его учение о человеке – это учение о единстве тела и души. И когда – в XI веке. Писал Авиценна, как правило, на арабском языке. Но это совсем не означает, что он – часть арабской культуры. Наверно, с самого своего рождения он принадлежал всему миру, труды его стали достоянием всех цивилизаций.

И, все же, по сей день спорят, чей он. Туркестан, на территории которого он родился, Узбекистан, Турция – все эти страны считают Авиценну своим достоянием. В Турции вышла сравнительно недавно монография «Ибн Сина – великий турецкий ученый». Персы в ответ заявляют: «Он наш. Он у нас похоронен. Он был при дворах эмиров». Его присутствие ощущается и в европейской культуре – уже с XII столетия о нем шла молва. Это был человек с всемирной известностью. И таким он остается сегодня. Когда в 50-е годы XX века отмечалось тысячелетие со дня его рождения, весь мир участвовал в праздновании. О нем написаны огромные тома, ученые и сейчас пользуются его мыслями, а обычные люди учатся у него мудрости.

Ибн Сина оказал огромное влияние на классическую иранскую, узбекскую, арабскую и еврейскую средневековую литературу. Самой знаменитой его повестью была повесть «Живой, сын Бодрствующего». Некоторые исследователи утверждают, что она влияла на создание Данте «Божественной комедии».

Откуда нам известно о человеке, жившем больше 1000 лет назад? От него самого и его любимого ученика. И это, как кажется скептикам, дает почву для сомнений в его гениальности. Совершенно беспочвенный скептицизм! Потому как молва, начиная с XI столетия, бережно хранила память о его талантах, что и дало основание называть его гениальным ученым. До наших дней дошли рассказ самого Авиценны о себе, о своем детстве. Остальное дописал Убайд аль-Джурджани, его любимый ученик, который провел с ним более 20 лет жизни.

Из биографии Авиценны:

Ибн Сина родился в 980 году в небольшом селении Афшана (Средняя Азия) вблизи от Бухары – столицы государства Саманидов. Известно, что по этим местам, чуть северней, прошел великий Александр Македонский.

Авиценна появляется на свет в богатой семье. Отец, Адаллах ибн-Хасан, был сборщик податей. Не самая уважаемая профессия, так сказать, мытарь. Но при этом богат, образован, видимо, неглуп. Известно, что умер отец Авиценны своей смертью, никто его не убил, не зарезал за злодеяния. Мать Ситара (что означает «звезда») родом из небольшого селения близ Бухары Афшана. В этом селении и родился Авиценна. Так звезда родила звезду.

Когда семья переехала в столицу, одаренному мальчику открылся доступ к широким знаниям, ведь на тот момент Бухара являлась образовательным центром, куда активно съезжались различные философы, врачи, поэты для посещения дворцовой библиотеки.

Авиценна еще в раннем детстве отличался невероятной любознательностью, удивляя взрослых постоянными вопросами. Маленького всезнайку отправили изначально учиться в обычную мусульманскую школу, которую он посещал на протяжении 10 лет.

Параллельно школьной программе Авицена обучался дополнительно грамматике, арабскому языку, стилистике. Когда мальчику исполнилось 10 лет, он уже знал наизусть весь Коран, что согласно убеждениям мусульман считалось наиболее почтенным знаком.

Свое первое образование он получил путем изучения богословия. Позже будущий ученый увлекся светскими науками – математикой, медициной и философией. Уже в возрасте 20 лет Авиценну знали как известного ученого.

После того как пали Сасниды в его родной стране, Ибн Сина путешествовал по дворам персидских князей, служа придворным лекарем. Он пользовался авторитетом среди европейских коллег-врачевателей. Итогом его врачебной деятельности стала фундаментальная работа, энциклопедия по медицине в 5 томах — «Канон медицины». Она вмиг стала популярной и переводилась на иностранные языки, на латыни он переиздавалась целых 30 раз.

Опасаясь стремительно развивающейся популярности Авиценны, мусульманские богословы все время пытались уличить его в атеизме и ереси. Кроме медицинского труда он писал естественно-научные и философские трактаты, стихи на фарси и на арабском языке. Основной темой его творчества были гимн просвещению, вечность материи, гимн науке.

С 18-ти лет Авиценна абсолютно осознанно посвятил свою жизнь занятию наукой. Он много писал, и слава о нем крепла. В 20 лет его приглашают на постоянную службу к хорезм-шаху Мамуну II в Хорезм. Мамун II был одним из лучших представителей сильных мира сего и, безусловно, лучший из тех, кого на своем пути повстречал Авиценна. Этого правителя возможно сравнить, пожалуй, с Лоренцо Великолепным. Он тоже собирал при дворе выдающихся людей, приглашал их отовсюду и не скупился в деньгах, считая развитие культуры и науки делом первостепенным.

Он, так же как Лоренцо, создал кружок, который назвали Академией Мамуна. Там проходили постоянные диспуты, в которых принимали участие многие, в том числе и Бируни, но побеждал как правило Авиценна. Слава его росла, он много работал, его почитали, признавая во всем его авторитет. Он был счастлив.

И вот тут на его жизненном горизонте появилась роковая фигура – султан Махмуд Газневи, создатель Газневийского султаната. По происхождению он был из числа гулямов, так называли рабов-воинов тюркского происхождения. Вот уж действительно из рабской грязи – в большие князи! Такие люди отличаются особой спесью, обостренным честолюбием, своеволием, распущенностью. Узнав, что в Бухаре собран цвет культуры, Махмуд пожелал, чтобы весь этот ученый круг был отдан ему. Правитель Хорезма получил приказ: «Немедленно всех ученых ко мне» – туда, в Персию, в нынешний Иран – ослушаться было нельзя.

И тогда правитель Хорезма сказал поэтам и ученым: «Уходите, бегите с караваном, ничем больше я не смогу вам помочь…» Авиценна со своим другом тайком ночью бежали из Хорезма, решив перейти через Каракумскую пустыню. Какое мужество, какое отчаяние! Ради чего? Чтобы не пойти в услужение к Махмуду, чтобы не унизиться и показать: ученые не прыгают по команде, как дрессированные обезьянки.

В пустыне его друг умирает от жажды – не перенеся перехода. Авиценна смог выжить. Теперь он вновь оказался в Западном Иране. Некий эмир Кабус, сам блестящий поэт, собравший вокруг себя замечательное литературное созвездие, радостно принял Авиценну. Как похожи между собой деятели Возрождения, будь то в Италии или на Востоке! Для них главное – жизнь духа, творчество, поиски истины. На новом месте Авиценна стал писать свой величайший труд «Канон врачебной науки». Жил он в купленном для него доме – казалось бы, вот оно, счастье!

Однако жажда к перемене мест, страсть к путешествиям, к новизне гнала его всю жизнь с мест насиженных и спокойных. Вечный странник! Он снова ушел, вновь начал странствовать по землям нынешнего Центрального Ирана. Почему не остался у Кабуса? Среди своего круга людей, в своем доме, не зная нужды и гонений?

Около 1023 года он останавливается в Хамадане (Центральный Иран). Вылечив очередного эмира от желудочного заболевания, он получил неплохой «гонорар» – его назначили визирем, министром-советником. Вроде бы, о чем еще можно мечтать! Но ничего хорошего из этого не вышло. Дело в том, что к службе он отнесся честно, тщательно вникал в детали и, как человек чрезвычайно умный и образованный, начал делать реальные предложения по части преобразования системы правления и даже войска – вот что поразительно! Но предложения Авиценны оказались абсолютно не нужными окружению эмира. Там были свои министры обороны! Среди придворных начали плести интриги. Появилась зависть и злоба – ведь врач всегда так близок к правителю! Дело начало принимать плохой оборот, стало понятным, что он в опасности. Какое-то время он скрывался у друзей, но ареста он избежать не смог. А тут сменился правитель, и сын нового правителя захотел иметь Авиценну около себя – слава его была очень велика, а практические медицинские умения хорошо известны. Он провел в тюрьме четыре месяца. Заточение его не было безнадежно тяжким, ему было разрешено писать. Выйдя на свободу, он вместе с братом и своим преданным учеником снова пустился в путь. И оказался в глубинах Персии, Исфахане.

Исфахан – крупнейший город того времени с населением около 100 000 человек, шумный, красивый и яркий. Авиценна провел там немало лет, став приближенным эмира Алла Аддаула. Опять его окружает культурная среда, вновь проводятся диспуты, снова течет сравнительно спокойная жизнь. Тут он очень много работает, много пишет, по объему больше всего написано именно в Исфахане. Ученики говорят, что он мог работать ночь напролет, временами освежая себя бокалом вина. Мусульманин, который взбадривает свой мозг бокалом вина…

Авиценна торопился. Как врач и мудрец он знал, что ему немного осталось жить, и потому спешил. То, что он постигал тогда, в те давние времена, кажется невероятным. К примеру, писал о роли сетчатки глаза в зрительном процессе, о функциях головного мозга как центра, куда сходятся нервные нити, о влиянии географических и метеорологических условий на человеческое здоровье. Авиценна был убежден, что существуют невидимые переносчики болезней. Но каким зрением он мог их увидеть? Каким? Он говорил о возможности распространения заразных болезней через воздух, сделал описание диабета, впервые отличил оспу от кори. Даже простое перечисление того, что он сделал, вызывает изумление. При этом Авиценна сочинял стихи, написал несколько философских произведений, где ставил проблему соотношения материального и телесного. В поэзии Авиценны очень емко выражено его стремление видеть мир единым, целостным. Вот его четверостишие в переводе с фарси: «Земля есть тело мироздания, душа которого – Господь. И люди с ангелами вместе даруют чувственную плоть. Под стать кирпичикам частицы, мир из которых создан сплошь. Единство, в этом совершенство. Все остальное в мире – ложь». Какие удивительные, глубокие и серьезные мысли!

После того как Авиценне удалось бежать через пустыню, он долго скрывался от султана Махмуда. Правитель упорно разыскивал беглеца и даже разослал в 40 экземплярах что-то вроде листовки или предписания с рисунком, изображающим Авиценну. А судя по тому, что удалось реконструировать по его черепу, он был красавец, без каких-то особо ярко выраженных восточных, азиатских или европейских черт. Махмуд так и не смог вернуть Авиценну (Ибн Сина). +Преемник султана Махмуда Масуд Газневи в 1030 г. послал свое войско к Исфахану, где был Авиценна, и учинил там полный погром. Авиценна пережил настоящую трагедию: был уничтожен его дом, пропали многие его труды. В частности, навсегда исчез труд в 20 частях «Книга справедливости». Это была одна из последних его книг. Возможно, как раз в ней содержались его итоговые, самые глубокие мысли. Но мы о них, как видно, уже никогда не узнаем.

Не известны и обстоятельства его личной жизни – об этом нет упоминаний в воспоминаниях учеников или просто современников. Он писал о женщинах стихи, воспевающие красоту, гармонию и совершенство. И это – все.

Количество всех работ философа в различных источниках разнится. Некоторые историки утверждают, что им создано около 453 книг разного научного направления. В арабской литературе присутствует около десяти сочинений философа (астрономия, химия, алхимия и пр.) в сохраненном неполном рукописном виде. Сейчас они находятся в библиотеках разных стран мира.

Авиценна прожил интересную, полную взлетов и падений жизнь. Вернуться на родину после долгих скитаний мусульманский ученый так и не смог, умер на чужбине в 1037 году.

Авиценна (Ибн Сина) умер в военном походе, сопровождая эмира и благодетеля своего Алла Аддаула. Как врач, он знал, что его организм исчерпал себя, хотя ему было только 57 лет. Раньше он неоднократно лечил себя и излечивал. На этот раз Авиценна знал, что умирает, и потому сказал ученикам: «Лечить бесполезно». Похоронен он в Хамадане, там сохранилась его гробница. В 50-е г. XX века она заново была отстроена. Вот слова Авиценны перед смертью, переданные нам, потомкам, его учениками: «Мы умираем в полном сознании и с собой уносим лишь одно: сознание того, что мы ничего не узнали». И это сказал человек, с восторгом посвятивший познанию всю свою жизнь, энергию, молодость и здоровье.

Источник : obshe.net/posts/id650.html

В Средние века лекари имели весьма ограниченные представления о физиологических процессах в организме человека. Пациентам приходилось терпеть ужасные боли, подобные пыткам, во время проведения операций. В те времена еще не было создано обезболивающих и антисептических средств. Хирургами были служители религиозных культов. Они действительно получали доступ к рукописям арабских целителей и делали смелые шаги в медицинской практике.

В 1215 году после того, как Папа Римский Иннокентий III запретил монашеству заниматься медициной, знания стали передаваться крестьянам и фермерам. Все попытки облегчать людям неприятные состояния сводились к опасным экспериментам. По незнанию первые медики обращались к крайне необычным методам лечения своих пациентов. Однако нужно сказать, что первичная болезнь действительно проходила либо (что чаще) она переставала быть страшной. Некоторые методы лечения приводят в шок даже видавших виды специалистов.

*Лоботомия. Бесчеловечный способ удаления передней части лобных долей мозга практиковался в некоторых странах вплоть до середины ХХ века. Человек, перенесший лоботомию, превращался в «растение». Операцию назначали пациентам с психическими расстройствами, но она оказывалась совершенно бесполезной.

*Клизма...для улучшения настроения. В Европе рекомендовали ставить клизмы по любому поводу. Теплую воду смешивали с каменной солью, мылом, пшеничными отрубями, медом. Представители высших слоев очень любили клизмы и специально посылали за лекарями, чтобы процедуру проводили именно они. Французский монарх Людовик XIV безумно любил клизмы. Есть сведения, что в течение его жизни доктора сделали ему более двух тысяч процедур для улучшения настроения.

*Лечение геморроя раскаленным жезлом. Выпадающие наружу геморроидальные узлы выжигали раскаленными прутьями. Некоторые пациенты не выдерживали таких экспериментов и от болевого шока умирали прямо на операционном столе.

*Заплесневелый хлеб для устранения гнойников и ран. В Древней Азии и Египте к загноившимся ранам прикладывали заплесневелый хлеб в надежде остановить воспалительный процесс. Если облегчение все же наступало, доктора возносили благодарность духам за это. Они полагали, что плесень заставила отступить темные силы, создавшие очаг на теле больного.

*Улитки при отите. Некоторые врачеватели вынимали улиток из их раковин и вставляли в ушной проход для снятия острых болей и отечности. Но прохладное и мокрое тело моллюска не приносило облегчения больному.

*Фекалии собак при ангинах. Английские целители собирали собачьи фекалии, высушивали их и назначали пациентам в измельченном состоянии для больного горла. Средство оказывалось абсолютно бесполезным. Более того, оно создавало дополнительные угрозы для ослабленного организма

*Настой из скорпионов при импотенции. Этот метод был популярен в странах обитания скорпионов. Насекомых собирали в больших количествах и опускали в сосуды с водкой. Полученную настойку прописывали мужчинам, у которых были проблемы с потенцией. Для выявления и устранения первопричины болезни такая настойка оказывалась совершенно бесполезной.

*Порошок мумий от мигреней. Арабы, активно населяющие территории Древнего Египта, в середине XII века стали проявлять повышенный интерес к захоронениям. Они перемалывали до порошкообразного состояния фрагменты тел мумий и применяли полученное средство в медицинских целях. По их утверждениям прах умерших снимал головные боли и различные внутренние недуги.

*Фекалии аллигатора как противозачаточное средство. Крайне опасный для здоровья женщины способ предотвратить нежелательную беременность использовался в разных странах. Фрагменты фекалий крокодилов вводились во влагалище, создавая порой смертельную угрозу.

*Парафиновые инъекции от морщин. Факт старения организма и в древние времена создавал дискомфорт человеку. Врачеватели вводили расплавленный парафин подкожно своим пациентам. Чаще всего к процедуре обращались женщины. Им парафин вводили не только в область лица и шеи, но и в молочные железы. Последствия от таких процедур были поражающими, а у красавиц появлялись другие заботы, кроме сохранения молодости.

*Резекция кончика языка от заикания. В Средние века доктора еще не понимали, что заикание – приобретенная патология. При подрезании кончика языка пациенты испытывали ужасные боли и могли впадать в шоковое состояние, благодаря чему заикание действительно могло исчезать. У некоторых же речь после подобных истязаний отнималась на всю жизнь.

Многие бесчеловечные методы лечения были крайне неудачными, на долгое время очернявшими медицину. Люди, столкнувшиеся с тяжелыми последствиями или похоронившие близких после подобных экспериментов, навсегда прекращали доверять местным врачевателям и разносили о них дурную славу, что было, на наш взгляд, более, чем заслуженно.