К морю. Часть 4-я (Прохор Картузов)⁠⁠

6. Цыган

У берега, по колено в воде стоял цыган в лиловой рубахе и поил коня. Заметив плывущий мимо плот, он белозубо улыбнулся и, приветствуя, поднял руку.

— Ишь, скалится, — Ермолай помахал рукой в ответ. – Вот, Прошенька, помяни моё слово, жеребец у него краденый, а сам цыган прикидывает, чего бы ещё стащить.

— Зря ты так, — миролюбиво откликнулся Прохор. – Может быть, это его конь.

— Украл, вот и стал его. Да, даже, если на ярмарке купил, то где, по-твоему, цыган деньги взял?

— Откуда мне знать? Пел, плясал, вот и заработал.

— Чистая ты душа, Прошенька, — покачал головой Ермолай. – Помнишь купца Уткина, что на Печёрке лавку держал? Так, вот, к нему в дом как-то ночью цыган забрался. Купец, от шума проснулся и с арапником навстречу вору выскочил. И пока он цыгана по гостиной гонял и кнутом порол, тот исхитрился прямо с уткинского пальца перстень снять. А? Каково?

— Хорош!

— Все! Все от старой гадалки до новорожденного цыганёнка. И, если не украдут, то обязательно напакостят. Уж я их стерёгся-стерёгся и всё же уберечься не сумел. Вот послушай. Приходит ко мне тем летом цыган. Рубаха шёлковая, серьга в ухе, сапоги хромовые, кудри до плеч, одним словом, хоть сейчас в острог волоки. Я ему, мол, ступай откуда пришёл, здесь тебе поживиться не удастся. Цыган же на колени валится и молит, что бы я ему наколку сделал. И заплатить вдвое обычной цены клянётся, но не сразу, а через месяц.

— Неужели, согласился?

— Чёрта с два! Я своим правилам никогда не изменяю и деньги только вперёд беру. Другое меня проняло. Цыган этот, как оказалось, с Новотроицким драгунским полком торговые дела вёл. То сено поставит, то лошадей, то бочонок домашнего вина. Где он товары брал, военное начальство не ведало, однако, стоило тому схитрить или украсть, как брали цыгана за шиворот и на конюшню пороть вели. Посекут от души и до нового проступка тишь да гладь. Но если сначала стегали его больше для порядка, то в последнее время принялись драть на смерть. Так отхлещут, что ромал потом с неделю ходит-почёсывается. И, что, хитрец, удумал?! Решил во всю спину наколку со Спасителем на кресте сделать. Сам посуди, у кого рука на Христов образ поднимется?

— Умно.

— Вот и я так решил. Дай, прикидываю, сделаю наколку сукиному сыну задаром, а, коли дело выгорит, со всей Волги ко мне таборы потянутся. И уж тут-то денежки стократно вернутся.

— Наколол?

— Не просто наколол, а всю душу вложил. Три дня потел не разгибаясь, но Спаситель у меня, как живой вышел. Хоть кожу со спины сдирай и на раму натягивай. Фридрих, тот, вообще, сказал, что цыгана хорошо бы в сосуд со спиртом запаять и в столичную кунсткамеру отправить.

— Так чем дело кончилось?

— Стал я ждать. Попался мой ромал через месяц. Попытался, чертяка, интенданта надуть, да тот не лыком шит оказался. Сволокли цыгана на конюшню, задрали рубаху и обмерли. Ни один солдатик не готов на мой рисунок покуситься. Вызывают полковника. Тот ус покрутил, в затылке почесал, да и нашёл служивого из калмыков. А, тому, что Христос, что Николай Угодник – никто не ведом. Взял басурманин кнут и всю шкуру ромалу со спины спустил.

Ермолай зло посмотрел на берег, на цыгана и погрозил кулаком. Тот, в ответ, засмеялся и вскочил на коня.

— Всё им трын-трава, — вздохнул кольщик, — а, честным людям сплошные убытки.