История Бреста 85. "Братья Гараи". Окончание. Проект "В поисках утраченного времени" от 10 декабря 2010
(Это все не мое, а с сайта газеты Вечерний Брест.
(ВАСИЛИЙ САРЫЧЕВ http://www.vb.by/projects/oldbrest/)
Вещь необыкновенная! Статьи постепенно собираются, и выходят отдельными книгами.(Очень много неизвестных и трагических историй. Захватывает.)
Начало :https://pikabu.ru/story/istoriya_bresta_84_quotbratya_garaiq...
Примерно к половине одиннадцатого утра 22 июня во дворе Гараев на Маяковского появились немцы, человек пять-шесть, с закатанными рукавами, беспечные и крепко навеселе. Как запомнилось маленькому Толе, в пилотках и без оружия.
Весь первый день солдаты праздновали взятие города, ходили по квартирам и мародерствовали. Открывали серванты, шкафы, срывали с женщин цепочки, смотрели руки на предмет колец... Мальчику запал в память здоровенный рыжий детина с волосатыми руками. Настоящие это немцы или ряженые под них, рассказчик утверждать не берется. Квартира Гараев была в доме последней, мама и бабушка в страхе забились в угол, а перед этим что-то из шкафа бросили под кровать…
Жизнь изменилась и вошла в новое русло. Появились необычные поначалу атрибуты оккупационного времени. Недели через две по Маяковского в направлении Кирова с собаками провели колонну военнопленных, человек 50-60. Этот маршрут стал регулярным: утром – туда, вечером – обратно.
Пришли осенние холода. Обувь не то износилась, не то оказалась отобрана, и многие пленные были теперь в самодельных деревянных колодках – движение колонны по мостовой сопровождал особенный гулкий стук. Мальчишки выносили кто картошку, кто хлеб, улучали минуту отдать в руки или просто бросали. А пленные красноармейцы – измученные, в рваных шинелишках – оставляли на дороге маленькие самолетики, вероятно сделанные в столярной мастерской. Игрушки были вырезаны ножиком, а может, выточены на станке и покрашены в красный цвет. Когда колонна проходила, их можно было подобрать. Через какое-то время у Толи и Лёни в углу комнаты образовался аэродром…
Еще были игрушки с фигуркой, болтающейся на турнике. Девочки хватали фигурки, мальчики – самолеты. Конвоиры иной раз гоняли, закатывали оплеухи, но чаще – нет: наверняка примеряли страдания врагов на себя, сравнивая положение русских с пленными французами или англичанами, взятыми на европейском театре военных действий до Восточной кампании. В дневнике 23-летнего военнопленного Сергея Воропаева, умершего в лагере «Ламсдорф» за десять дней до освобождения, есть фраза о содержании узников английских бараков: «Не поверить, что это пленные. Идут колонной по три, чистые, в форме, с музыкой. Задний шел с футболом – видимо, играли…»
Первые месяцы Гараи жили с того, что сбывали вещи. Исчез кожаный диван, на котором отец читал газеты, – в обмен крестьяне дали пару мешков картошки. Красивый шкаф, привезенный из Речицы, стулья – все потихоньку из дому уходило. Мать меняла на продукты отрезы ткани, которые до войны служили для восточников мерой состоятельности. Большого смысла в этих полотнах не было, но создавалась иллюзия вложения денег. Людям во все времена свойственно избирать некую единицу измерения благосостояния, и в довоенные советские годы уровень достатка определялся этими самыми отрезами. Их покупали впрок, дарили на дни рождения. Кольца и сережки, дополнявшие гардероб брестчанок, были для восточных областей неприемлемы: золотые украшения придут в массовый обиход советского человека через полтора-два десятилетия после войны.
Еще до июня 41-го увлечение отрезами в условиях товарного голода было повальным. Получив отпускные, люди покупали ткань: это сыну, как подрастет, на костюм, это когда-нибудь на платье… Женщины Брестской крепости рассказывали, что у Екатерины Кижеватовой, жены командира погранзаставы, был большой кованый сундук, доверху наполненный отрезами. Получив у немцев разрешение наведаться за вещами в свои довоенные квартиры, знавшие о Катиных запасах не преминули туда заглянуть…
В сезон сельхозработ женщины – мама, тетя Катя, Ивкина, Коровина, Лейкина – отправлялись по округе, предлагая крестьянам свою батрачью силу. В августе ходили жать. В этих отлучках присутствовал риск: немцы ввели комендантский час и строгий принцип оседлости. Жандармы с бляхами на груди и в касках патрулировали улицы.
Как-то женщины пошли по деревням – два дня нет, три… Вдруг одна из них прибегает к бабушке: «Забрали всех в жандармерию! Возьми Толю, Лёню и беги туда (это здание на углу Советской и Островского брестчане знают как магазин «Рубин». – В.С.). Научи малых, чтоб, как войдете, один сразу кинулся к матери, другой – к Кате…»
Эта женщина сама так выпуталась: уверила немца, что ради детей ходит в поисках подработки. Немец ее отпустил, а относительно мамы и тети Кати сказал, пусть тоже дети придут.
Пришли – там толстенький «Швейк», тот еще жук. Бабушка быстренько толкнула Лёню к тете Кате, а Толю – к матери… Поверил немец, не поверил, но отпустил, забрав при этом все ими заработанное: кусочек сала, яйца…
Зимой сильно мерзли: не было дров. Бабушки водили внучат (Толю и Лёньку тоже) под крепость – там на углу нынешних Машерова и Зубачева была лесопилка. Ловили момент, когда часовой проходил, и стрелой подбирать сучки и обрубки, бабушка специально сшила малышам большие сумки. Немец, когда замечал, не бил, а только покрикивал: «Вэк! Вэк!»
Еще картинка, свидетелем которой стал маленький Толя. На углу теперешних Советской и Гоголя на месте гастронома было разрушенное здание, и однажды на этих развалинах полицейские на глазах у толпы хлестали плетками пять или шесть абсолютно нагих людей, в основном женщин. Кто они были, неизвестно.
Там же, на перекрестке Советской и Гоголя, только на другом углу, висели трупы с вывалившимися языками.
Однажды осенью 1942 года шестилетний Толя угодил под облаву в центре города. Люди в панике разбегались, была стрельба. Толя споткнулся, упал, и тут резкая боль обожгла глаз, куда рикошетом от стены или мостовой попал мелкий осколок.
Незнакомая женщина привела его, окровавленного, во двор. Дома была одна бабушка. Сосед-поляк – инженер по фамилии Климович – подхватил Толю на руки и понес на Пушкинскую, 42, где жила и вела прием офтальмолог Зюлковска – красивая элегантная пани лет сорока в белоснежном халате. По приемным дням здесь собиралось много народу, кто пешком, кто на фурманках, но Толе не повезло. Врач спустилась, что-то капнула в глаз и велела ждать: «У меня гости». Ее не было часа два или три. Уже стало вечереть, примчалась мама, а со второго этажа все доносился смех и немецкий разговор.
Наконец доктор спустилась. Указала, на какой стол положить Толю, привязала руки и ноги, осмотрела и вынесла вердикт: буду вынимать яблоко. Мать упала на колени:
– Оставьте ему глаз!
Доктор пожала плечами: все равно он не будет видеть. Велела мальчику закрыть здоровый глаз и показала очки:
– Цо то ест?
Толя назвал.
Убедившись, что какой-никакой остаток зрения сохранился, пани Зюлковска извлекла осколок. Спустя пару дней сделала перевязку, но сказала, что за долгое лечение не возьмется, и предложила сделать на глаз кожаную повязку. Через час мама принесла все свои отрезы. Врач велела медсестре отнести наверх, и лечение продолжилось.
Так глаз был спасен, но все труды по восстановлению зрения перечеркнул случай. По другую сторону Маяковского начиналось гетто, и окна Гараев смотрели на колючую проволоку. После уничтожения узников немцы занялись «профилактикой», еще не один месяц внезапно врываясь с обысками в дома прилегавших кварталов. К Гараям они пришли ночью. Маленькие братья продолжали лежать в кроватках, а маму, бабушку и тетю Катю немцы выстроили у стены и грозно лаяли на своем языке, напирая на слово «юдэ». Толя разревелся, и один оккупант подошел к кроватке. Увидев близко худое лицо со впалыми щеками и глубоко посаженными глазами, каким рисуют череп на электрических щитах, Толя заорал пуще прежнего, и немец утихомирил его страшной пощечиной.
Удар пришелся по несчастливой правой стороне. Наутро Толя обнаружил, что глаз ничего не видит. Визит к пани Зюлковской принес неутешительный результат: разрыв нерва и окончательная потеря зрения.
Но мудрая мама продолжала воспитывать его так, чтобы был как все. Бегал, играл в футбол, гонял на велосипеде, плавал на Мухавце, нырял – все наравне с другими ребятами. Работал, носил из колонки воду – был равный среди равных, и ни один сверстник не мог ему ничего сказать. А если говорил, Толя отвечал кулаком, защищая свое достоинство. Только наедине, без чужих глаз, мама относилась к Толе по-особому. Предвидя его дальнейшую судьбу, просила учиться, читать – и он читал, он учился. В школу пошел с двухлетней задержкой, дождавшись брата, – так маме женщины посоветовали: один портфель и комплект учебников, что по тогдашней бедности без отца много значило. Выучился, окончил институт, стал журналистом и поэтом.
ВАСИЛИЙ САРЫЧЕВ
