Гость  волшебного  мира. Книга  первая: Незнакомец⁠⁠

Глава 15  Легенда (часть 3)

– Тётя Пелагея… Это в лесу же? – спросила мать похолодевшими губами.

Снаружи раздался четвёртый выстрел. Из смежной комнаты торопливо вышел староста, посмотрел в окно.

– Опять охотятся! – вымолвил с досадой.

– Неуж не всех зверей ещё убили? – отозвалась его жена со вздохом.

– Витя… – прошептала мать мальчишки. – Он ведь там…!

И вскочила. А на улице загрохотала уже бесперебойная стрельба. Как помнил Фарбаутр – её открыли полицаи, пытаясь отсечь курьера от реки.

– Витя! – мать опрокинула стул, и бросилась из дома.

Распахнула дверь, влетела в сени. Споткнулась об порожек. Но, удержалась. Следом, протаранила вторую дверь, оказавшись на крыльце. И вздрогнула от взрыва!

«– Да что же это…!» – одновременно, и подумала, и воскликнула мать мальчишки.

«Курьер, его оружие, деревянная палочка» – ответил Фарбаутр в мыслях.

Из других изб тоже выбегали селяне, все как один, с тревогой уставясь на лес.

Через секунду грохнуло снова.

– Витя!!! – заголосила мать, что есть сил, на всю деревню.

Старики и старухи обернулись.

– Витя в лесу сейчас! – вскричала мать им. – Скорее!

И спрыгнула со ступеней – Фарбаутр охнул от боли, пронзившей обе стопы.

Мать оглянулась на селян. Но, никто не стронулся с места. Десятки выстрелов оглашали пространство. А потом их перекрыл новый взрыв, ещё более мощный, шумный! Скорее даже, удар чего-то огромного, тяжёлого, об воду.

«Дерево… – понял Фарбаутр – Которое, курьер вырвал из земли и швырнул в реку. Игнатов и другие красочно описали этот момент в рапортах».

Старики, кто присел, кто пригнулся, а кто и сразу кинулся обратно в дом.

Мать смотрела на них – и Фарбаутр ощущал её шок, изумление и ужас.

– Он там один… – задрожал голос матери. – Ведь он на всех на нас… на вас… грибы нам собирает!!!

И видела кругом испуганные лица – старики отводили глаза, ёжились. Иные затряслись, задрожали.

Позади, на крыльцо выбежал староста с женой. Мать резко обернулась.

– Фрол Иванович! Тётя Пелагея! Витя…

Супруги застыли. Жена вцепилась в мужа, явно, чтоб удержать.

Стрельба усилилась. Её заглушил очередной взрыв. И мать мальчишки застонала, рванулась к забору.

– Аня! Ты тоже погибнешь! – взвыла жена старосты ей вслед.

«Тоже?! – яростно отозвалось в мозгу. – Значит, вы его уже списали?!»

Фарбаутр напрягся – мать всем телом вышибла калитку, прорвавшись на дорогу. И помчалась по ней к лесу, мимо дворов, огородов и изб.

«Я спасу! Я успею!» – колотился, пульсировал разум.

Из чащобы сквозь стрельбу послышался треск древесины! И опять ураганный грохот, громобойный удар, толчком сотрясший землю.

А за спиной диким криком обрушился голос старосты:

– Трофим! Степан! Держите её! Не пускайте!

Краем глаза, на бегу, Фарбаутр увидел, как отовсюду наперерез ему – вернее, матери – кидаются селяне, причитая и вопя. Мать сжала кулаки, и понеслась быстрее.

«Вам не догнать! – помогали злорадные мысли – Я моложе, сильнее!»

И в этот момент сбоку появился брат старосты, Трофим. В руках он сжимал полено, которое швырнул матери под ноги.

Фарбаутр ощутил резкий удар, споткнулся об внезапную преграду, упал и покатился. В лицо – в глаза и в рот – полетели вихри пыли, хрустнул на зубах песок. Плечо саданулось об камень. Ладонь с размаху ткнулась в грунт, и запястье пронзило острой болью – не перелом бы! А бедро как будто протащилось по наждачке, порвав чулок и содрав кожу.

Извне – отовсюду, нёсся, приближался множественный топот. А ему вторила канонада, каскад взрывов – настоящая бомбёжка! Казалось, мозг сейчас тоже в отчаянии взорвётся:

«Что ж вы творите?! Опомнитесь, люди!»

Мать попробовала вскочить. Её схватило множество рук, и даже помогли подняться. Но, не отпустили, сжали, сцепили в объятиях.

– Прости… Прости… – бормотал Трофим в самое ухо.

– Вы негодяи! Трусы! Мерзавцы! – истошно закричала мать, тщетно выгибаясь и извиваясь, в попытке вырваться, освободиться.

«Бей в нос тем, кто ближе! Лбом, затылком! – диктовал отрывисто Фарбаутр. – Разожми кулаки, и схвати кого-нибудь за пальцы, выверни, сломай их! Плюй в глаза, царапайся, кусайся! Сделай так, чтоб испугались все и каждый. Тогда, отпустят».

Но, мать была мыслями не здесь – не в толпе, а там – в лесу, с сыном. И потому, проиграла.

Да – она ещё сопротивлялась, упиралась, цеплялась носками ботинок за землю. Вот только это уже не борьба – отстранился Фарбаутр – Это трепыхание рыбы, выброшенной на берег.

Старики волокли мать обратно в деревню, лес удалялся, размываясь в слезах.

– Я всё-равно уйду! Или, убейте! – надрывалась она.

– Трофим, вяжи ей руки-ноги! – гаркнул староста, и выдернув из брюк ремень, кинул брату.

Жена, Пелагея, перехватила его на лету.

– Да что ж она вам, лошадь, что ли?! – крикнула в сердцах. – Заприте где-нибудь, на время!

– Сюда, давайте! – отозвался ещё кто-то.

Мать даже не глянула, куда. Она смотрела поверх голов на дальние макушки елей, за которыми, наконец, утихли взрывы и пальба.

Селяне затащили мать в ближайший двор, и втолкнули в пустой курятник. Мать сразу ринулась обратно – Фарбаутр увидел летящую навстречу корявую дверь. Успел вскинуть обе руки, и упереться в неё, не давая захлопнуть. Но, с той стороны тоже навалились всем скопом, надавили и закрыли.

Мать принялась отжимать дверь ладонями, сквозь стон и плач.

– Замок! Скорее! – раздался голос старосты, лязгнуло железо и металлический щелчок.

Мать зарычала, начала бить по двери плечом. Снаружи её торопливо подпёрли колодой, граблями и ломом.

– Вы не можете! Не смеете! – рыдала мать мальчишки. – Это мой сын!

– Анечка, мы через час пойдём искать его! Все вместе!

– как могла, уговаривала через дверь Пелагея. – Пусть только стихнет всё, пусть там разойдутся!

– Уже будет поздно! – взвилась мать, и с новыми силами заколотила по доскам.

– Да он укрылся где-нибудь, и ждёт-пережидает! – вмешался староста. – Что, в лесу места мало?

– Конечно! – подхватил Трофим. – Он умный мальчонка!

– Замолчите! Откройте! – бесновалась мать, продолжая стучать кулаками.

Но, Фарбаутр чувствовал, она понимает – селяне правы. В конце-концов, не из-за ребёнка же вся эта стрельба и взрывы! Внутренний голос её, шестое чувство, сейчас – в отличие от пожара – не вынес сыну смертного приговора. Не убил надежду. И если мать продолжала ломать дверь, то лишь от злости на стариков, и потому, что неправильно это – сидеть и ждать, когда сын в беде!

«Ближайший час её вряд ли выпустят отсюда – пришёл к выводу Фарбаутр. – Значит, ничего интересного не будет. Надо продвинуться дальше. До момента, когда нашли мальчишку».

В сарае сразу же сгустилась тьма. Всего на миг. И моментально прояснилась. Мать, действительно, по-прежнему сидела взаперти, под дверью, в бессилии плача.

Но, вот снаружи возникло оживление – беготня, взбудораженные крики:

– Анна! Он живой! Живой наш Витька!

Мать, буквально, подлетела с места. Раздался щелчок открытого замка. Мать, не дожидаясь, распахнула дверь. Во дворе стояли Пелагея, Авдотья, Лукерья, Таисия – радостные и перепуганные, всё сразу.

– Вернулся! По реке приплыл! – махнула Пелагея назад вполоборота.

Мать бросилась вперёд, старухи едва успели отскочить, шарахнуться в стороны.

«Что ж… Эта часть рассказа мальчишки правдива…» – заключил Фарбаутр.

Мать летела по деревне, не чувствуя ног. Фарбаутр, пожалуй, никогда в жизни так не бегал. Впереди, меж заборов показался староста. А рядом – Трофим, который держал на руках мальчишку. Мать помчалась к ним быстрее, хотя, казалось бы, куда ещё-то?!

«Мне не надо детей… – ни с того, ни с сего, подумал, вдруг, Фарбаутр; оно даже как-то само возникло в голове. – Если всё вот так бывает: огонь, вода, лес, холод, голод, нервы, тревога – то, я не хочу!»

И удивился: да откуда это наваждение? Снова чувства матери впустил к себе? Закупорить! Отставить!

Мать, меж тем, коршуном налетела на Трофима, и мысли исчезли. Действия разметали их прочь. Мать вцепилась в сына, вырвала его, прижала к себе, не слушая, да и не слыша, что лепечут старики. Потом, опомнившись, кинулась целовать лицо ребёнка, неистово и жадно.

Сын был мокрый, бледный, холодный, но – живой.

«Живой! Живой! Живой!» – кричал внутренний голос.

Кто-то лез помочь, кто-то гладил мать по плечам. Она рванула с сыном по дороге, не чувствуя тяжести ноши, хотя Фарбаутр её вполне ощущал.

«Живой… Живой!» – радость душила не меньше, чем горе.

Селяне, было, кинулись за нею, но отстали. За спиной раздался крик Пелагеи:

– Готовьте грелки! И побольше!

«А ведьма где?» – Фарбаутр хотел глянуть по сторонам, но мать головой не вертела, смотрела только на сына.

Изба колдуньи всё ж попала в поле зрения, когда мать пробежала мимо, к своему дому. И Фарбаутр увидел замок на двери.

«Значит, старухи уже и тогда не было в деревне…? – в который раз удивился он. – А где она? Тоже в лесу? Успела ещё там что-то взять у мальчишки? А самому велела спасаться по реке?»

Мать, тем временем, пролетела через двор. Взмыла на крыльцо, ворвалась домой. Кинувшись к ближайшей кровати, уложила сына, и принялась торопливо расстёгивать полупальто – набухшее, громоздкое от воды. Мальчишка слабо застонал.

– Папа… – выговорил с явным усилием.

Мать замерла, тревожно на него глядя.

«Горячка… Бредит… – пронеслись панические мысли.

– Сынок, это я! – выдохнула она в испуге.

– Фотография внутри… – мальчишка указал глазами на отворот своей верхней одежды.

«Ох, господи… – душу матери накрыло сразу облегчение, и смущение. – Он же всегда с собой Павлушу носит…»

Мать распахнула на сыне полупальто – рука метнулась к карману. И Фарбаутр замер – за поясом у мальчишки торчала палочка! Конечно же, та самая – не стоит даже сомневаться! Мать инстинктивно выхватила её.

И для Фарбаутра остановилось мгновение. Застыло, всё целиком, вокруг находки. Фарбаутр растворился в ощущениях, словно дегустатор.

Не мать держала палочку сейчас, а он. Своими пальцами. И явственно чувствовал тепло волшебной древесины – будто магия проникала в его тело, наполняла клетки, мышцы, кровь!

Палочка, как он и предполагал, была совершенно гладкая, отполированная до блеска. В меру тонкая. Заострённая. И совсем не большая, в длину лучевой кости.

«Чтоб в рукаве удобно прятать…» – понял Фарбаутр.

От рукояти тянулась оборванная джутовая нить.

«Цеплять к запястью! – Фарбаутр жадно впился в неё взглядом и увидел, что нить продета сквозь дырочку, похожую на точку. – А как иначе? Такая ценнейшая вещь!»

Почему же ведьма не забрала её у мальчишки? Или, они таки, в лесу не встречались? Мало ли, куда старуха могла отойти по другим своим делам…

Ладно, это всё пока, не важно. Главное, напал на след, ликовал Фарбаутр.

Но, торжество разбилось мыслью матери мальчишки:

«Игрушка… Очередная…» – намереваясь швырнуть палочку в сторону, не глядя.

«Нет!» – поперхнулся Фарбаутр.

– Не выбрасывай… – произнёс и мальчишка.

Мать мельком посмотрела на деревяшку.

«Боже мой, взрослеть пора!» – огрызнулся её разум в раздражении, и рука перекинула палочку на стол.

«Чёрт…» – сжал зубы Фарбаутр.

Мать вынула следом намокшее фото из внутреннего кармана, кинув его туда же. И моментально забыла про то, и другое, ибо, мальчишка потерял сознание.

«Значит, она действительно не в курсе дел сына и ведьмы… – размышлял Фарбаутр. – Вопрос, что станет с палочкой дальше? Куда она денется? Кто её заберёт? Сам курьер? Припрётся раненый? Навряд ли… Скорее, ведьма. И как объяснит матери, зачем ей эта палка? Или, возьмёт, отвлёкши внимание? Да нет, старуха хитрить не будет, не тот характер. Тогда – как? Ведь маловероятно, что колдуны оставят такое оружие у мальчишки надолго и без присмотра! Тем более, зная, что его ищут…»

Да чего гадать?! Смотреть же можно! – одёрнул себя он.

Мать хлопотала над сыном: стягивала мокрую обувь, и брюки. Это всё неинтересно.

«Глянуть на час дальше!» – приказал Фарбаутр.

В глазах мелькнуло, словно он моргнул. И – оказался посреди кухни. Напротив, в пяти-шести шагах, толпились с виноватым видом, селяне: Пелагея, Авдотья и прочие. Каждый, кто с грелкой, кто с микстурой, кто ещё с чем.

Память сообщила: предлагают помощь. Полечить, а то и просто посидеть рядом, чтобы мать отдохнула.

– Я сама справляюсь. Не надо! – отказалась мать сухо и враждебно.

– Анечка, возьми вот… – протянула Пелагея порошки и наполненные жидкостью склянки. – Жар хорошо сбивает…

Мать клокотала, едва сдерживая бешенство и ярость. И сама внутри горела, наверно, не меньше мальчишки.

– У меня всё есть! И вам это прекрасно известно! – гневно раздувая ноздри, отчеканила она. – Как у вас вообще хватило совести сюда прийти?! Ещё и под таким предлогом!

Старухи отпрянули, словно каждая получила удар.

– Нюра… ну, зачем ты так-то…? – с укором вымолвила баба Лукерья.

– То есть, вы не понимаете! – голос матери натянут был струной. – Тогда, и тем более, о чём нам говорить тут? И я не Нюра! Я – Анна! В городе это имя неизменно! И только здесь вечно всё… Никогда не хотела жить в деревне! Теперь – при первой же возможности отсюда уедем! А сейчас, не тратьте моё время! Я сыну нужнее!

И резко отвернулась. А Фарбаутр зацепил взглядом стол. Палочка лежала на месте, рядом с покорёженным фото.

«Хорошо… Ещё на час!» – велел он.

Заданный отрезок пролетел в одну секунду. И мать, а с ней Фарбаутр, уже сидели возле кровати. Мать укладывала на лоб сыну холодную примочку. Мальчишка лежал в забытьи.

«Ведьма была?» – сразу же спросил у памяти Фарбаутр.

«Только староста – информация возникла в сознании из ниоткуда. – Принёс охапку дров. Сказал, ещё натаскает. И Трофим топтался во дворе, не рискнул зайти внутрь».

Возвратилась ли вообще колдунья в деревню – мать, естественно, не знала – ей сейчас не до того.

«А если и вернулась, раньше вечера за палочкой не станет заходить… – прикинул Фарбаутр. – А то и позже, чтоб без свидетелей. Надо идти от обратного. Переместиться на полночь».

В избе тотчас сгустился сумрак. Но, не рассеялся. Лишь просветлел до матовых оттенков огонька свечи: одной, другой вразброс по комнате, по кухне. А за окном так и осталась чернота.

Спрашивать про ведьму не имело смысла: палочка даже не была сдвинута с места на столе. Мать, как раз ставила возле неё очередную свечу. Отблеск высветил и фотографию там же.

Фарбаутр терялся в догадках. Неужели и правда, игрушка? Или, лучше не ломать голову, а покинуть память матери? И отпить сразу ведьминой крови, посмотреть, когда она взяла палочку, и что сделала дальше?

Но, может, она её и не забирала… Возможно, курьер дал палочку именно мальчишке, с наказом сохранить, и вернуть при встрече. Поэтому, нет – нельзя отсюда уходить, пока палочка рядом, в поле зрения.

Нестерпимо захотелось снова взять это оружие в руки. Изучить каждый миллиметр, прощупать все бугорки и трещинки. Пройтись пальцами по полировке. Узнать, из какого дерева. Чем и как обработано. И попытаться понять хотя бы его суть, природу, раз уж оно не подчиняется чужому…

И мать, действительно, протянула руку! Но – взяла не палочку, а фото.

«Да чтоб тебя…!» – гаркнул Фарбаутр, оставшись не услышанным, конечно.

Он попробовал сфокусировать на палочке взгляд. Вот только, глазам объекта не прикажешь – а матери этот предмет был не нужен. Она аккуратно развернула снимок, и палочка совсем пропала у Фарбаутра из виду – за фотопортретом.

На Фарбаутра вновь смотрел худощавый брюнет – муж матери, Павел, слегка улыбаясь уголком рта. Фото получилось странным: с одной стороны, официальное; с другой, сквозило в нём что-то домашнее, и озорное. Про такие снимки, обычно и говорят – как живой! Элли, вот, тоже…

Перед взором возник её образ – чёрно-белое фото, и она со своей шаловливой улыбкой.

«Стоп!» – одёрнул себя Фарбаутр.

Секундное видение исчезло. Фотография в руках вновь стала прежней – чернявый мужчина. Но, теперь, полились мысли матери мальчишки:

«Паша, мне тяжело без тебя… Я больше не могу… Я скоро сломаюсь!»

«Отчаяние от недавней потери… – машинально кивнул Фарбаутр – Знакомо. Ещё долго будет накрывать».

«Я хочу проснуться! – умоляла мать. – Чтобы исчез этот лес, деревня, война и голод! Открыть глаза, и увидеть тебя, нашу квартиру, солнце, Витю на качелях во дворе!»

«Густи! Давай сделаем тарзанку через речку!» – вдруг, отозвался задорный девичий голос.

Фарбаутр передёрнулся, как от порыва ледяного ветра.

«С меня доска, с тебя верёвка!» – заговорщицки шепнул всё тот же голосок.

Изображение мужчины на фото расплылось, растеклось. А вместо него начали проступать другие очертания…

«Не надо…» – выдавил Фарбаутр.

…опять знакомая картина. Девушка… растрёпанные локоны… ямочки на щеках…

«Не смотреть на фотографию! – Фарбаутр чувствовал, как подступает паника и пробирает дрожь. – Переждать момент, пусть мать отложит снимок!»

«Густи, ты не хочешь меня видеть?» – голос переполняло изумление.

«Хочу… – не стал он бороться. – Ты и не представляешь, насколько!»

«Я? Не представляю?! – раздался звонкий смех. – Густи, выходит, ты меня совсем не знаешь!»

«Но, только не сейчас! – перебил он. – Не здесь! И не так!»

«Уверен?» – голос стал вкрадчивым и хитрым.

А лицо девушки на чёрно-белом фото начало обретать цвет, наливаться румянцем. Потемнели губы, потом порозовели, и запылали, как рубины. Кожу, словно, озарило летнее солнце, придав ей аппетитный персиковый оттенок. Мягкой платиной окрасились волосы, каре. И наконец – двумя искорками вспыхнули зелёные глаза. Фарбаутр сглотнул, залюбовавшись.

«Второй такой не будет… И не надо» – хотелось сказать это вслух.

«Мой единственный… – услышал он отзвук мыслей матери мальчишки. – На всю жизнь… Навсегда…»

В груди заныло, защемило, заболело.

«Как ты погиб, Павлуша…? – всхлипнула мать. – Ты не мучился, хороший мой? Тебе не было больно?»

«Ты не боялась…? – Фарбаутр смотрел на цветное фото неотрывно. – Уверен, нет. Ведь ты, как я… Моя половина…»

Боль разрослась внутри, расползлась щупальцами, корнем.

Часто-часто застучало сердце. К нему прибавился стук ещё одного сердцебиения.

«Мать мальчишки…» – осознал Фарбаутр.

Сердечный ритм его пошёл быстрее. Но, и сердце матери не отставало, колотилось в унисон.

«Не надо было отпускать тебя, Паша…! – мысли матери, словно, сочились кровью. – Встать в дверях, и не давать уйти! Укрывать, и прятать, но спасти! А что ж я…?»

«Если бы я знал, то не оставил бы тебя в лагере одну… – невольно подхватил Фарбаутр. – Я не думал… Не просчитал их! Мерзкие твари!»

Боль крутила, выворачивала душу наизнанку. Два сердца бились наперегонки, кто кого подавит. И похоже, мать победит – её потеря свежая, и от того острее и сильней. Фарбаутр чувствовал нехватку воздуха, шум в голове, и холод во всём теле.

«Прекратить… – захрипел он. – Остановиться! Я больше не хочу! Я не выдержу! Хватит!!!»

Его тело тотчас резко пошатнулось. Блеснула вспышка – скорее, молния, разряд! Мир схлопнулся. И снова раскрылся. Фарбаутра отбросило на шаг назад – под каблуком хрустнул лёд замёрзшей лужи. По лицу хлестнула снежная пурга. И оглушил крик фон Зефельда:

– Что тут внутри?! Оно живое?!

Фарбаутр повернулся – в глазах плыло. Брат стоял рядом, с посохом, и пялился на флакон, который ему протягивал Фарбаутр, не решаясь взять.

«Это сколько же прошло…? – изумился Фарбаутр. – Одна-две секунды?!»

Он глянул на Молодого полицая, так и сидевшего в снегу. Другие держали мать мальчишки. Дальше толпились солдаты.

Фон Зефельд коснулся Фарбаутра:

– Ты меня слышишь? Понимаешь?

Фарбаутр закрыл горлышко флакона большим пальцем. Фон Зефельд нервно кивнул на пузырёк:

– Уж думал, тоже заорёшь сейчас… А оно, что – не подействовало?

«Превзошло все ожидания» – ответил мысленно Фарбаутр, и посмотрел на сгусток слизи за стеклом.

Да… Коварная тварь. И не так проста, как о ней было известно. Предстоит собирать сведения. Изучать. И применять с соответствующим настроем и подготовкой. Особенно, когда дело дойдёт до ведьм и колдунов. Тут сюрпризов будет явно больше…

Фарбаутр перевёл взгляд в центр двора. Сейда Лопарёва стояла неподвижно, с чёрным мешком на голове.

«Правильно, что начал не с неё… – подумал он. – Хоть, мать мальчишки и оказалась бесполезной. Но, опыт дорогого стоит».

И теперь – пригодится. Сколь ни требовалось сейчас отдохнуть, но, влезть в чужую память придётся ещё раз – память колдуньи. И немедленно. Невзирая на возможные риски.

«Узнать у неё, где прячется курьер, и всё! – решил Фарбаутр. – Не гулять по дням и неделям, это будет потом. Нырнуть, задать вопрос, и выйти».

Он деловито двинулся к ведьме. И – на миг запнулся. Посмотрел на мать мальчишки – по-прежнему без сознания, у полицаев в руках.

Она ещё больше постарела, покрылась морщинами, рубцами. Выгоревшие волосы казались седыми.

«Не жилец… – возник вердикт сам собой. – Всё её ценное теперь на том свете».

– Отпустите… – приказал он полицаям, и пошёл дальше, в направлении старухи.

Мимо, сорвавшись с места, пробежали селяне. Староста махал руками, очевидно, на полицаев, державших мать:

– Не бросайте! Не бросайте! Что ж вы за люди…! У вас же тоже матери есть!

Фон Зефельд, Бородач и солдаты поспешили за Фарбаутром,

свитой. Фарбаутр кивнул ближнему пехотинцу на ведьму – её опущенные кисти:

– Сделать надрез! – приказывать такое полицаям было бесполезно.

Солдат отстегнул от пояса штык-нож. Вперёд бросился фон Зефельд.

– Кровь пустить ей? Это я быстро! Дай-ка! – выхватил он клинок у солдата, взамен кинув ему посох.

– Не калечить! – веско произнёс Фарбаутр.

Брат дёрнул головой – то ли с досады, то ли показать, что понял – и цапнув ведьмину руку, грубо подтащил к себе. Фарбаутр ожидал увидеть крепко сжатый кулак. Однако, нет – кисть была раскрыта, лишь пальцы скрючены, как когти. Фон Зефельд лихо разогнул указательный.

– Будет больно. Обещаю! – с весёлым злорадством сказал он чёрному мешку, скрывавшему лицо ведьмы.

Фарбаутр подставил флакон, открыл его горловину. Брат медленно провёл ножом старухе по пальцу, по подушечке – с оттягом, с нажимом. И снова глянул на мешок. Из-под материи не раздалось ни звука.

Тогда фон Зефельд сжал повреждённый палец со всей силы, до синевы. Но, кровь не брызнула. Не просочилось ни капли.

Фон Зефельд удивлённо хмыкнул, посмотрел на Фарбаутра – тот ждал.

– Ладно. Пусть ещё больнее будет – усмехнулся фон Зефельд, и снова резанул по ране, глубже, чуть не до кости.

И опять ничего – ни на лезвии, ни на коже. Фон Зефельд

тупо уставился на рассечение. А затем, принялся орудовать ножом, дёргать клинок влево-вправо, расширяя порез.

Ведьма стояла мёртво, точно столб. Чёрный мешок не шевелился от дыхания.

– Да что такое…?! – выдохнул фон Зефельд, и развернул старухину ладонь кверху, занеся нож, собираясь рубануть, как саблей.

– Я сказал, не увечить! – повысил голос Фарбаутр.

Брат зашипел сквозь зубы, и полоснул ведьме ножом по ребру ладони. Но, кровь не хлынула и тут.

Фон Зефельд стиснул руку старухи. Сдавил так, что побелели собственные пальцы. И – безрезультатно. Кровавой струи не пролилось. Порез оставался сухим и чистым.

– От холода, наверно… – промямлил за спиной Бородач. – Или, со страху?

«Нет! – отмёл в мыслях Фарбаутр. – Очередной колдовской фокус!»

– Может, вену вскрыть ей? – крикнул фон Зефельд. – Уж там-то точно…!

Фарбаутр дёрнул щекой. Дай брату волю, он перережет старухе и горло. Не понимая, что если ведьма закрылась, то всё бессмысленно – хоть на куски её кромсай. Добиться крови от неё сейчас, наверно, можно только после смерти.

Но, призрак памяти тут будет уже не помощник…

А значит, с ведьмой-таки придётся кропотливо поработать, найти слабое место. В крайнем случае, измотать – обессилить. И конечно же, не здесь, как ни велик соблазн получить ответы тут и сразу…

– В машину её! – мотнул он головой Бородачу на «Вандерер».

И завинчивая флакон, оглянулся в сторону леса, в чьих недрах прятался курьер. До вечера уж точно удастся выдавить из ведьмы хоть каплю крови. И – вернуться. За это время русский вряд ли куда денется. Тем более раздетый и голодный.

А если и да – невелика потеря. Память ведьмы расскажет

куда больше интересного, чем какой-то курьер. Особенно, про тайники в своей избе, и что в них скрыто.

Бородач самолично повёл Лопарёву к машине, не снимая мешка с её головы.

Фарбаутр повернулся к командиру роты, Шенку:

– Оставить четырёх человек, смотреть за домом ведьмы!

Местные туда не сунутся, конечно. Но, может кто-нибудь явиться извне. И кстати…

– Игнатов! – крикнул он.

Бородач торопливо передал шофёру «Вандерера» старуху, и кинулся обратно.

– Да, господин Фарбау…

– Забрать остальных двух ведьм и колдуна! Из Скалбы и Рядье! – повторил для Шенка по немецки, добавив: – Возле их домов тоже поставить охрану!

Хитрить с местными магами, планировать операции по внедрению к ним и тому подобное – теперь не имело смысла.

Пропустить всех четверых через призрак памяти и узнать, где в недрах Котельского лесного массива прячутся другие! И не только это. Вытянуть – что каждому известно! Про их магический мир и тайны – про золотые знаки, возникающие под солнечным светом; или о препарате, стёршем память чеху Гораку. И разумеется – про палочку, оружие!

Фарбаутр сунул флакон во внутренний карман.

– В цитадель! – бросил оберштурмфюреру Шенку, и чуть поморщился от боли в забинтованной руке.

Сквозь толпу солдат и полицаев, кинувшихся к грузовикам, протолкался Рябой. Сунулся сперва к Фарбаутру, но оробел, и подошёл к Бородачу.

– Клим… У них жратва-то вся тю-тю. Сгорела! – кивнул он в сторону пепелища.

– Предлагаешь к нам на довольствие поставить? – со злой иронией спросил Бородач.

– Да не! – отмахнулся рябой. – Я к тому что, а скотинка-то осталась! Корова, куры, поросята. Сожрут ведь! Не досчитаемся яиц и молока. Да и свинина – для господ офицеров! Забрать бы. От греха-то…

Бородач хмуро вздохнул, покосился на оберштурмфюрера.

Всё слышавший Вортман, ему перевёл.

– Забирайте! – распорядился Шенк.

Полицаи ураганом налетели на сарай возле сгоревшего дома. Внутри закудахтало, замычало, завизжало. Цыган вывел корову. Коротышка с Рябым погнали двух свиней. Остальные тащили кур за лапы. Те бились, трепыхались – громко, хлопотно, но бесполезно.

Последний вышедший из сарая полицай, смеясь, показал солдатам тройку яиц:

– Во. Тёплые ещё.

Один из солдат, переговариваясь с другими, взял их, попробовал жонглировать. Тут же пару уронил. Они разбились под общий гогот. Желток растёкся по снегу. Солдат что-то сказал переводчику Вортману, кивнув на селян, сгрудившихся возле матери мальчишки.

Вортман прокричал им по-русски:

– Угощайтесь! Яичница! Пока не замёрзла! – указал на скорлупу под ногами, и добавил уже от себя. – Хотя, так даже лучше сохранится! Оставьте на запас!

Солдаты захохотали громче. Полицаи подхватили.

Из дальнего дома – избы мальчишки – санитар привёл пострадавших бойцов в сопровождении их товарищей. Кому-то, как кашлявшему Вилли, стало существенно лучше. Ослепший же Бруно до сих пор не прозрел, трясся и плакал.

Бородач притащил за шиворот Молодого – он, словно, до сих пор был не здесь, смотрел в землю ошалелыми глазами – и подтолкнул его к грузовику полицаев. В тот же кузов кинули кур, загрузили свиней. Немцы очень потешались, когда следом туда полезли и полицаи.

Корову привязали сзади, к борту. И колонна тронулась. Старики, с каменными лицами, смотрели ей вслед.

Едва последний грузовик скрылся в лесу – во дворе бабы Сейды на стволе сосны встрепенулась летучая мышь. Как ожила.

Мелко вздрогнув, она отлепилась, расправила в воздухе перепончатые крылья, махнула ими, стряхивая снег. И стрелой метнулась в тёмную чащобу.

(следующая  глава - 27 января)