Фотографии о наших дедушках...

Автор: Виталий Илинич.

Многие считают, что танки Тигр 2 не оказали существенного влияния на ход войны

Как часто мы встречаем эту фразу. Причем речь может идти как о чем-то, что было сделано только в конце войны, так и о том, что выпускалось в небольших количествах в самом начале. Фердинанды, Тигры 2, Тигры вообще, БТР-ы, реактивные самолеты, Фаустпатроны, да даже передовая на тот момент тактика бронегрупп – все признается «не оказавшим существенного влияния». Давайте рассмотрим этот вопрос подробнее.

Иногда фраза доходит до крайности, и объявляется уже об отсутствии влияния на «результат войны». В первую очередь, хочется спросить, а какое, собственно, ожидается влияние на ход войны. И уж тем более на результат! Неужели кто-то ожидает, что, выпустив какую-то единицу техники, приняв какое-то единичное решение, немцы могли бы войну выиграть? Ну, например, отказавшись от выпуска Тигров в пользу роста выпуска «обычных» танков, или отказавшись от Пантер в пользу Pz.IV. Можно подставить любой вариант. Неужели кто-то ожидает, что это может оказать влияние на результат войны, то есть прям привести немцев к победе? У меня большие сомнения.

Но значит ли это, что те или иные решения не влияли на ход войны? Неужели то, в каком виде прошла Вторая Мировая – это какая-то заранее заготовленная константа? Может быть, все те решения, которые были приняты до начала войны, и в ее ходе – это и есть то, что определило ход войны? Вот, например, множество комментаторов сказали мне о малой значимости, а то и о малой результативности тактики бронегрупп и организации танковой дивизии Вермахта. На основании чего? На основании того, что немцы проиграли. Кажется же, логично! Ну, раз они проиграли, значит их тактика была хуже. Я бы вполне согласился с этим доводом, если бы ход войны зависел только от организации танковой дивизии и тактики ее применения. Но не можем же мы откинуть действия пехоты, артиллерии, транспорта, авиации, промышленности и тыла! Ведь войну вели далеко не только подвижные соединения. Опять же, влияние оказала и деятельность наших Союзников, в разные периоды разное, но отбросить это нельзя. Ход войны и ее результат – это вопрос огромного количества факторов, и особенности организации и применения подвижных соединений – лишь одни из многих.

Не особо многочисленные самоходные гаубицы играли важную роль в маневренной войне

Каким же образом тактика бронегрупп, например, оказала влияние на ход войны, если войну немцы всё равно проиграли? Очень просто – от тактики зависит эффективность применения танковых соединений, например быстрота, мощь и темп удара. Ведь никак нельзя сказать, что путь от Курска июля 1943-го до Берлина апреля 1945-го был легкой прогулкой. Собственно, он не занял бы тогда почти два года. Эти два года были полны ударов немецких танковых дивизий, которые раз за разом приводили к потерям наших частей, а иногда и к их окружению и разгрому. Если бы немцы использовали менее эффективную тактику, это в явном виде проявилось бы в более скромных результатах их ударов. А значит каждая операция давалась бы Красной Армии чуть легче, меньше были бы потери, где-то удавалось бы ударить глубже или сдержать контрудар противника без тяжелых последствий. Вот оно - влияние на ход войны!

Вторым подходом к «измерению влияния», который часто встречается в комментариях, будет грубо количественный подход. Берется голая цифра производства или наличия какой-то техники, и затем сравнивается с общей протяженностью Советско-Германского фронта. Шутка ли, самоходных гаубиц (Хуммель и Веспе) немцы выпустили всего несколько сотен, много ли это в рамках Советско-Германского фронта? Плюнуть и растереть? Тут тоже всё далеко не так просто. Ведь эти САУ не распространяются на весь фронт, они концентрируются в танковых дивизиях, причем не просто в дивизиях, а в составе «бронегрупп». Ведь точно так же и танки, если их распределить ровненько по всему фронту, то летом 43-го года получится примерно один танк на километр фронта. Это если вообще все танки взять, а ведь далеко не все были исправны, и далеко не все вообще находились на Восточном фронте. Вместе со штурмовыми и противотанковыми САУ выйдет примерно 1,7 танка и САУ на километр Восточного фронта. Но немцы, почему-то, не стремятся распределить танки по всему фронту, а вместо этого концентрируют их в танковых дивизиях. И внутри танковых дивизий они не очень-то стремятся распределять их поротно между всеми батальонами мотопехоты, а стараются держать, по возможности, в кулаке.

Возможность всегда иметь под рукой артиллерию дорогого стоит!

Точно так же и гаубичные САУ. Зачем они вообще нужны? Чтобы действовать вместе с танковым батальоном или полком в составе бронегруппы, чтобы артиллерия не отставала от танков. Дивизион гаубичных САУ – это не просто такой «улучшенный» вид артиллерии, который должен заменить всю артиллерию в Вермахте. Это специализированный инструмент, применявшийся для действий вместе с танками в составе бронегрупп. Соответственно, чтобы оказывать влияние на ход войны, минимально необходимо иметь столько САУ, сколько нужно для оснащения действующих бронегрупп танковых дивизий. А это один дивизион САУ на танковую дивизию. Хорошо, если промышленность позволяет выпускать их больше, но для успешного применения бронегруппы достаточно, чтобы САУ были у самой бронегруппы.

Такая же суть с БТР-ами и подразделениями на них. Когда кто-то пытается посчитать, сколько рот мотопехоты на БТР было летом 1941-го года, а затем «поделить» их на весь Вермахт, и делает вывод, что их наличие ничего не изменило, потому что основная масса пехоты вообще ходила пешком, он заблуждается. Рота мотопехоты на БТР на дивизию - это специальный инструмент, обеспечивающий пехоте подвижность, сравнимую с танками, и защищенность от пуль и осколков. Это позволит протолкнуть боевую группу вглубь обороны максимально быстро, без зачистки местности. Станет возможным отправить группу танков и мотопехоты в обход, не сильно боясь бездорожья и огня артиллерии. Рота мотопехоты – это не очень много, но это намного больше, чем если мотопехоты нет вообще. На грузовиках или пешком мотопехота не пойдет вместе с танками по бездорожью. А если посадить пехоту на танки, то любой ружейно-пулеметный обстрел, не говоря уж об артиллерийском, оставит танки без пехоты. Пехота либо погибнет, либо будет вынуждена экстренно залечь. А ведь рота мотопехоты на БТР везет на БТР и свое тяжелое вооружение – станковые пулеметы, 37-мм пушки и 81-мм минометы, а позже и 75-мм пушки.

Тяжелое вооружение пехоты — важное подспорье в бою! Его не так-то просто взять «десантом» на танки

Летом 1943-го ситуация становится еще интереснее. 11 танковых дивизий имеет батальон мотопехоты на БТР, остальные имеют одну или несколько рот. В танковых дивизиях начинают формироваться дивизионы гаубичных САУ. Казалось бы, да что такое 11 батальонов на БТР на весь Вермахт? Капля в море! Да вот только это 11 бронегрупп, в которых пехота не отстает от танков в бою, причем теперь уже не рота, а батальон. Прибавим к ним постепенно появляющуюся самоходную артиллерию, и мы получаем бронегруппы из танков, мотопехоты, артиллерии и саперов, боевые части и тяжелое вооружение которых передвигаются полностью на бронированном транспорте повышенной проходимости. Они не оказали влияния на ход войны? А кто наносил удары все оставшиеся полтора-два года? На каких таких средствах передвигались немецкие ударные части в распутицу весны 1944-го? Чем раз за разом били по нашим частям? Отбросим это как нечто неважное? Ну да, нам-то что, не нам умирать под гусеницами немецких танков и БТР. За нас это сделали наши предки, зубами вырвав победу в том числе и у немецких бронегрупп. Тех самых, что состоят из танков, БТР и гаубичных САУ, которых будет так мало, если их распределить на всю протяженность Советско-Германского фронта. Вот только не спешили немцы распределять, а вместо этого наоборот концентрировали на узком фронте.

Разумеется, эта война показала примеры техники или тактики, которая в силу своей малочисленности или слишком позднего появления вряд ли оказала какое-то существенное влияние на ход войны. Те же столь любимые многими Ягдпантеры в каких-то серьезных количествах начали выпускать только поздней осенью 44-го, а на Восточном фронте они попались нашим частям едва ли раньше 45-го года. Еще в меньшей степени, на мой взгляд, повлияли Ягдтигры. Вряд ли оказало какое-то влияние изменение штата танковой дивизии в 1945-м году. Я вообще не уверен, что новый штат был внедрен хотя бы в одной дивизии.

Самоходные установки Фердинанд были вовсе не многочисленны, однако они неоднократно заставили с собой считаться

Однако в большинстве случаев влияние массово применявшихся решений лежит в самом ходе войны, и она пошла именно по такому пути в том числе вследствие применения этих решений. И пусть вас не смущает слово «массово». Кажущаяся малочисленность и ограниченность некоторых решений не имеет такого значения, если понимать структуру армии и место тех или иных инструментов в ее организации. В конце концов, в армии не так много маршалов уровня Георгия Константиновича Жукова или Александра Михайловича Василевского, и если их равномерно распределить по всему фронту, то получатся считанные доли маршала на километр фронта. Но если маршалов не распределять по фронту, а ставить на соответствующее им место, оказывается, что влияние на ход войны они оказывают колоссальное.

Автор: Виталий Илинич.

Оригинал: https://vk.com/wall-162479647_312373

Пост с навигацией по Коту

А ещё вы можете поддержать нас рублём, за что мы будем вам благодарны.

Яндекс-Юmoney (410016237363870) или Сбер: 4274 3200 5285 2137.

При переводе делайте пометку "С Пикабу от ...", чтобы мы понимали, на что перевод. Спасибо!

Подробный список пришедших нам донатов вот тут.

Подпишись, чтобы не пропустить новые интересные посты!

Преступный "Приказ о комиссарах". Немецким историком Феликсом Рёмером сегодня установлено, что по подтвержденным документами данным, количество убитых политработников РККА по этому приказу составило 2252 человека. Это те данные, которые имеются на сегодняшний день в обнаруженных архивных документах. Но была масса незадокументированных казней. Скорее всего, реальное число расстрелянных больше в несколько раз. На фото - наш политрук, взятый в плен 1 июля 1941 года.

Но вернемся к приказу... Вот несколько пунктов из него:

«В борьбе с большевизмом на соблюдение врагом принципов

гуманности или международного права рассчитывать нельзя!

Особенно жестокого и диктуемого ненавистью бесчеловечного

обращения с нашими военнопленными следует ожидать от вся-

кого рода комиссаров, этих подлинных носителей сопротивления.

Войска должны осознавать следующее:

1. В нынешней войне пощада этим элементам и соблюдение в

отношении их международных правил неуместны. Они представляют собой угрозу нашей безопасности и быстрому освобождению нами населения захваченных областей.

2. Политические комиссары инициаторы варварских азиатских

методов ведения войны. Поэтому против них следует немедленно и без всяких задержек действовать со всей беспощадностью. Если же они оказывают вооруженное сопротивление, следует немедленно устранять их силой оружия. В остальном действуют следующие положения.

I. Во фронтовых областях.

1. Обращаться с действующими против наших войск политическими комиссарами согласно “Указу о военной подсудности в районе “Барбаросса”. То же самое относится к комиссарам

всех видов и должностей, даже только подозреваемых в сопротивлении, саботаже или подстрекательстве к ним.

2. Опознать политических комиссаров можно по особому знаку различия - красной звезде с вытканными на ней серпом и молотом на рукаве. Их надлежит немедленно, то есть прямо

на поле боя, отделять от всех остальных военнопленных. Это

необходимо, чтобы лишить их всякой возможности оказывать влияние на взятых в плен солдат. Комиссары в качестве солдат не признаются; никакая международно-правовая защита к ним не применяется. После произведенной сортировки их надлежит уничтожить.»

Пленный советский политрук.

Время съемки: 01.07.1941

Приложение №2 к инструкции по развертыванию и боевым действиям по плану «Барбаросса» для 4-й танковой группы (генерал Хёпнер) от 2.5.1941 г. относительно характера ведения войны:

«Война против России – один из важнейших этапов борьбы за существование немецкого народа. Это древняя битва германцев против славянства, защита европейской культуры от московитско-азиатского нашествия, оборона против еврейского большевизма. Цель этой войны – разгром сегодняшней России, поэтому она должна вестись с небывалой жестокостью. Каждая боевая операция и в планировании, и в ее проведении должна осуществляться с непреклонной волей к беспощадному тотальному истреблению противника. В особенности никакой пощады по отношению к представителям русско-большевистской системы».

Командующий 4-й армией генерал-фельдмаршал фон Клюге 29 июня 1941 года издал приказ, по которому предписывалось расстреливать всех взятых в плен женщин-военнослужащих РККА. В тот же день этот приказ был передан 7-му армейскому корпусу, а 286-я охранная дивизия 1 и 2 июля подтвердила получение приказа. Однако, видимо, некоторые офицеры в OKH одумались и уже 3 июля в 286-я охранная дивизия получила приказ, отменяющий приказ фон Клюге от 29-го июня. Этот случай показывает настроения некоторых немецких генералов, которые старались переплюнуть даже «Приказ о комиссарах». На странице книги швейцарского историка Кристиана Герлаха даны подробные сноски на этот документ с архивными номерами хранения Бундесархива.

Ржевский мемориал Советскому Солдату.Заложен в ноябре 2018 года. Торжественно открыт 30 июня 2020г.

Монументальный образ Советского солдата состоящий из летящей ввысь стаи журавлей, смотрит в сторону дороги .

Замысел авторов понятен. Сразу вспоминаются строки Расула Гамзатова "Журавли" -

Мне кажется порою, что солдаты,

С кровавых не пришедшие полей,

Не в землю нашу полегли когда-то,

А превратились в белых журавлей.

Они до сей поры с времен тех дальних

Летят и подают нам голоса.

Не потому ль так часто и печально

Мы замолкаем, глядя в небеса?

Летит, летит по небу клин усталый,

Летит в тумане на исходе дня,

И в том строю есть промежуток малый,

Быть может, это место для меня.

Настанет день, и с журавлиной стаей

Я поплыву в такой же сизой мгле,

Из-под небес по-птичьи оклика

Всех вас, кого оставил на земле...

Мне кажется порою, что солдаты,

С кровавых не пришедшие полей,

Не в землю нашу полегли когда-то,

А превратились в белых журавлей.

Мемориал расположен у дороги, недалеко, чуть в стороне от поворота с трассы м9 в сторону г.Ржев.

Монумент высотой около 25 метров, расположен на искусственном кургане высотой 10 метров. Вокруг монумента тротуарные дорожки со скамейками. В ночное время мемориал освещен направленными в небо прожекторами, расположенными вокруг объектов мемориала.

Музей расположенный на территории мемориала.

Само здание музея не большое и состоит из одной комнаты для экспозиции, во второй комнате- сувенирный магазин. На макете местности, который и расположен в основной экспозиции, прекрасно видно расположение объектов мемориала.

В центре комнаты- стеклянный пол с подсветкой, где под стеклом на грунте можно разглядеть- гусеничную ленту легкого танка, гильзы от 45-мм орудия, гильзы от винтовок, предметы снаряжения и их отдельные элементы...На стену проецируется материал посвященный операциям РККА под г.Ржев.

Инсталляция в металле из фотографий войны и фамилий бойцов и командиров павших в боях.Смотрится очень и очень трогательно. Люди приезжают семьями, вчитываются в фамилии, пытаются найти родственников, родных, воевавших в этих местах и погибших.

Однако, списки не полные, очередность фамилий обрывается и понять невозможно, то ли места не хватило, то ли так задумано авторами. Ни званий, на года рождения, года гибели нет, как на других мемориалах и захоронениях. Наверное просто символизирует массовый подвиг бойцов и командиров в боях за Родину.

На момент посещения, чуть далее мемориала, виден был палаточный лагерь( причем палатки большие УСБ-56), грузовые тентованные автомашины с военными номерами. От местного торговца антиквариатными вещами-значками, знаками, предметами снаряжения и т.д., узнал что это сбор поисковиков. С его слов, в прошлый съезд было обнаружено около 700 останков, 12 из них опознано, с воинскими почестями перезахоронены.Кто они, все наши или какая -то часть врагов, я не знаю.

При посещении комплекса, присутствовало музыкальное оформление, создавая величественный, скорбный фон.

При открытии мемориала, ни Президент, ни в аннотации в мемориальном комплексе тактично не упоминается о количестве павших бойцов. Да и само выражение с документальной точностью-Ржевская битва не совсем уместно- более подходит ряд операций советских частей на Ржевском выступе(так как цели и результаты были разные). Хоть с масштабом Сталинградской битвы сравнивать не совсем корректно, но бои шли ожесточенные и потери были высоки с обоих сторон.

Несмотря на будний день, посетители приезжают с разных мест нашей страны. Кто проездом, кто целенаправленно. Для посетителей оборудована достаточно вместительная автомобильная стоянка, переход через дорогу-светофором и пешеходной "зеброй".

При большом количестве посетителей, особенно для людей пожилого возраста, продуманны места отдыха- небольшие скамейки шестигранной формы. Вокруг облагороженная лужайкой с кустарником. На ограждении видны репродукции фотографий войны.

То что люди постоянно прибывают, заменяя ушедших- неудивительно. Удивительно другое. Впервые официальные власти дали возможность по просьбе ветеранских организаций, авторам-художникам создать прекрасную композицию посвященную советским солдатам, хотя последнее время все "советское" если уж и не поливается грязью в средствах культуры и кино, то сознательно или вымарывается или умалчивается. И впервые с советского времени создан, на самом деле монументальный, культурный объект имеющий духовную ценность.

Вид с тыльной стороны скульптуры. На курган ведет лестница. Закрыта.

Посещение мемориала бесплатно и по времени неограниченно. Вход в музей платный- взрослый 100 рублей, льготный 30.

г.Ржев тверской области. Город на берегу р.Волга. Имеет богатую историю с момента основания 13 века. Сейчас город живет с проблемами свойственным многим небольшим Российским городам- занятость населения, наличие рабочих мест, коммунальные проблемы-одна из них, ржавая вода из крана в домах жителей.

Город небольшой по современным меркам- около 50 тыс.жителей...может и больше, не считал. В годы войны, был разрушен практически до основания, и количество уцелевших жителей на момент освобождения насчитывало около 200.

В ходе изучения материалов операциях Советских войск на Ржевском выступе, есть интересные моменты, где один из них- о советских танкистах на нескольких танках КВ-1 вышедших на окраину и в городскую черту города после ожесточенных боев, но ввиду отсутствия поддержки стрелковых подразделений вынужденных вернуться на исходные позиции.

Стелла, защитникам города. И непосредственно мост.

Мемориал и г.Ржев находятья на удалении 210 км. от Москвы по трассе м9. Дорога в хорошем состоянии. Наличие заправок и кафе, населенных пунктов с магазинами и остановками позволяют проделать путь неутомительно и легко.

Вечный огонь. Место многолюдное и почитаемое , как для гостей города, так и местными жителями.

источник

The Telegraph UK, Великобритания

Нападение Гитлера на Советский Союз было самой масштабной, самой кровопролитной и самой варварской военной кампанией за всю историю войн. Цель операции «Барбаросса», а именно такое кодовое название дал ей Гитлер, состояла также в том, чтобы стать самой решительной кампанией Второй мировой войны. Добейся Гитлер своей цели, которая заключалась в уничтожении Советского Союза, и он мог бы распоряжаться судьбой всей Европы. Но к тому времени, когда гитлеровские армии менее чем за шесть месяцев подошли к воротам Москвы, все шансы на осуществление бредовой идеи фюрера о создании тысячелетнего рейха улетучились.

Вооруженные силы нацистской Германии вермахт будут и дальше проводить крупные наступления, одерживая серьезные победы. Но это уже будет эфемерный триумф. К концу 1941 года, а то и раньше нацисты утратили все реальные шансы одержать победу в этой войне. И все из-за провала операции «Барбаросса».

Еще три с половиной года земля Восточной Европы будет пропитываться кровью десятков миллионов людей. Но эту будут жертвы ужасной развязки, исход которой уже был предопределен.

Мой отец Ричард Димблби (Richard Dimbleby) был отважным военным корреспондентом Би-Би-Си и служил на Ближнем Востоке в те месяцы, которые предшествовали первому сражению при Эль-Аламейне в 1942 году. Он вел дневник и писал книгу об увиденном и пережитом. Но я захотел узнать больше.

Результатом стала моя первая книга о Второй мировой войне «Судьба в пустыне» (Destiny in the Desert). От нее я сразу перешел к написанию второй книги «Битва за Атлантику» (The Battle of the Atlantic), где рассказываю о непростых взаимоотношениях Черчилля, Рузвельта и Сталина. То, что я обнаружил, изучая материалы и готовясь к написанию этих книг, вызвало у меня чувство стыда. Дело было в том, что, как мое поколения, я воспитывался на уверенности в том, что Гитлера победили британцы при поддержке американцев. Советский Союз почти никогда не упоминали. Но вдруг мне стало предельно ясно, что в таком изложении налицо вопиющее искажение фактов. И это искажение до сих пор формирует наш взгляд на события той войны. Поэтому я написал новую книгу под следующим заголовком: «„Барбаросса". Как Гитлер проиграл войну» (Barbarossa: How Hitler Lost the War). Я не знаю, что подумал бы о моих взглядах отец, но поскольку он был человеком правдивым, хочется думать, что он бы меня понял.

Конечно, это обескуражит тех, кто по понятным причинам считает, что Гитлера победили доблестные парни, высадившиеся в июне 1944 года на пляжах Нормандии. Но свидетельства очевидцев и документы говорят об обратном. Безусловно, высадка союзников в Нормандии ускорила победу Сталина над Гитлером, но вермахт получил смертельное ранение от Красной Армии еще задолго до начала операции «Оверлорд». Историческая заслуга тех наших воинов, кто с боями прошел всю Францию и дошел до Берлина, заключается не в том, что они разгромили нацистов. Нацистов разгромили русские. Заслуга наших войск в том, что они спасли Западную Европу от сталинской тирании.

Начало операции «Барбаросса»

В начале лета 1941 года нацисты казались непобедимыми. Хотя в Битве за Британию люфтваффе потерпело поражение, а операция «Морской лев» (план гитлеровского вторжения в Англию через Ла-Манш) была отложена на неопределенный срок, вермахт захватил почти всю Западную Европу. Но Гитлера это ни в коей степени не удовлетворило. Как он пишет в «Майн кампф», его дьявольская концепция Третьего рейха среди прочего включала уничтожение Советского Союза.

Сталин, со своей стороны, всеми силами старался избежать войны с Германией — до такой степени, что он раздраженно отмахивался от многочисленных и недвусмысленных докладов разведки о концентрации гитлеровских войск на западной границе СССР. Даже накануне немецкого вторжения Красная Армия не была приведена в состояние полной боевой готовности. Она была совершенно не готова к темпам и масштабам гитлеровского наступления, начатого в предрассветные часы летним утром 1941 года в рамках операции «Барбаросса».

Армии фашистской Оси, перешедшие границу Советского Союза и начавшие вторжение, насчитывали в своих рядах примерно 3,3 миллиона человек. У них на вооружении были разнообразные и мощные танки, артиллерия, грузовики и самолеты. На бумаге немцам противостояла колоссальная по своей мощи сила: более четырех миллионов человек в составе 170 советских дивизий с гораздо большим количеством вооружений. Но сталинские войска были слабо подготовлены к этой войне и плохо обучены. У них были слабые командиры и устаревшее оружие, которое к тому же плохо обслуживалось. Немецкое верховное командование не сомневалось, что громоздкая и некомпетентная Красная Армия будет разбита в считанные недели. Такую точку зрения разделял остальной мир и, что весьма примечательно, Вашингтон и Лондон.

За две недели войны танковые дивизии вермахта продвинулись на восток такими высокими темпами, что начальник штаба сухопутных войск генерал Франц Гальдер (Franz Halder) уверенно объявил о победе. «Русская кампания выиграна», — написал он в своем дневнике.

Но уже очень скоро начали появляться сомнения. Вместо того, чтобы капитулировать, сталинские войска упорно оборонялись и сражались, несмотря на то, что солдат уничтожали тысячами. Был ли это патриотизм, нежелание быть расстрелянным за трусость или попасть в плен к противнику, считавшему русских недочеловеками, но сопротивлялись русские фанатично. К сожалению, одной доблести и отваги было недостаточно. К середине июля немцы продвинулись вглубь Советского Союза на 600 с лишним километров и находились в 300 с небольшим километрах от Москвы.

Первая ошибка Гитлера

В этот момент Гитлер допустил первую ошибку. Он заколебался. Не в силах решить, продолжать наступление на Москву или сосредоточить усилия на захвате южных территорий Советского Союза, чтобы получить доступ к богатым месторождениям полезных ископаемых и промышленным районам юга, он не сделал ни то, ни другое. К изумлению и нарастающему негодованию фронтовых генералов Гитлер почти месяц не мог решить, что делать. Эти недели стали для советского Верховного Главнокомандования драгоценной передышкой, чтобы перевязать раны обескровленных армий, отремонтировать сломанную технику и восстановить оборонительные рубежи.

Со временем Гитлер решил все-таки идти прямо на Москву, и наступление снова начало набирать темпы. К началу ноября проницательный и обычно осторожный генерал Готхард Хейнрици (Gotthard Heinrici), командовавший пехотным корпусом, излучал уверенность. В письме жене он отмечал: «В целом необходимо сказать, что противник уже разбит, и что теперь он потеряет остатки своей армии, которая должна оборонять Москву». Начальник Хейнрици фельдмаршал Федор фон Бок (Fedor von Bock), чья группа армий «Центр» возглавляла наступление на Москву, точно так же позволил себе нехарактерное для него высокомерие. 19 октября он объявил о «крахе русского фронта».

Если для таких триумфаторских заявлений имелись какие-то основания, то это были длинные колонны голодных советских военнопленных. Во время стремительного немецкого наступления их брали в плен на поле боя или окружали сотнями тысяч. Изможденные и раненые солдаты в лохмотьях брели в западном направлении, проходя сотни километров. У этих людей, которых всячески оскорбляли, избивали и лишали медицинской помощи, еды и воды едва хватало на то, чтобы выжить.

Тысячи умерли, не дойдя до выстроенных на скорую руку концлагерей, куда их сгоняли как скотину, огородив колючей проволокой. Лишенные крыши над головой, элементарных санитарных условий и средств выживания, некоторые военнопленные опускались до людоедства. Большинство умерло от голода.

Самая варварская операция

Бесчеловечность и жестокость на Восточном фронте отчасти объяснялась тем, что нацисты считали славян недочеловеками. Распаленные адреналином сражений, немцы проявляли ничем не сдерживаемую свирепость и варварство. Молодой немецкий офицер Роберт Рупп (Robert Rupp) описал ужасные события в одной типичной советской степной деревне. Живших в ней крестьян заподозрили в том, что они укрывают русских партизан, убивших неподалеку пятерых немецких солдат. Поэтому подразделение Руппа получило приказ окружить деревню.

«Я услышал звуки выстрелов и крики детей. Я понял, что мы вот-вот устроим кровавую бойню, — вспоминал Рупп. — Жители прятались в своих избах, а солдаты бросали гранаты на соломенные крыши, которые загорались почти мгновенно. Вскоре горели все 50 домов. «Мы слышали ужасный рев скота, вопли женщин и детей — а потом крики стихли… Мы ехали из деревни, а небо позади нас пламенело».

Жестокость порождала жестокость. Но со стороны русских варварство, однако, объяснялось обоснованным гневом в отношении захватчиков, которые забирали у них земли, сжигали дома и амбары, бомбили деревни и без счета убивали ни в чем не повинных людей. Зверства поражали даже участников этих событий.

Советский пехотинец Борис Баромыкин вспоминал: «Однажды в конце октября противник выбил нас из деревни, которую мы удерживали, и начал по нам стрелять. Но мы перегруппировались — и отвоевали деревню. Мы захватили пять немецких солдат и буквально порвали их на куски голыми руками, зубами, чем угодно. Один человек даже схватил ножку стола, чтобы разбить немцу череп. Мы убили этих людей в угаре ненависти».

А потом изменилась погода

К концу октября, когда солдаты вермахта приближались к Москве, погода изменилась. Генерал Хейнрици, до последнего времени сохранявший оптимизм, помрачнел. «Весь день идет снег, превращающий все дороги в черное бездонное болото, — писал он. — Я вижу длинную колонну утонувших в грязи, зажатых с двух сторон и поломанных грузовиков, которые безнадежно завязли».

«Рядом с машинами в грязи лежит почти столько же околевших лошадей», — заметил он. Начались осенние дожди, и раскисшие дороги стали почти непроходимыми.

Тяжелая техника сползала в воронки от снарядов, которые не было видно из-за заполнившей их воды. Машины буксовали, все больше утопая в грязи, и безнадежно увязали. Все большее количество топлива, недостаток которого начали ощущать войска, сжигалось в зачастую бесплодных попытках вытащить застрявшие машины. Но и это было не самое неприятное. Из-за износа деталей машины быстро выходили из строя. Темпы наступления замедлились, и наступающие войска уже не мчались вперед, а еле ползли.

В последующие недели температура воздуха опустилась до минус 30 градусов. Советские войска привыкли к таким условиям, а захватчики, никогда прежде не сталкивавшиеся с такими погодными условиями и все еще одетые в летнюю форму, начали замерзать. Обморожения стали обычным делом. Военные хирурги во избежание гангрены ампутировали пальцы, ступни, а в некоторых случаях и ноги. Многие замерзали до смерти.

В письме жене Хейнрици сообщал: «Никто на самом деле не может себе представить, что предстоит пережить здесь каждому человеку при такой погоде, на такой местности, при таком состоянии страны и в условиях тех вызовов, которые навязывает нам война».

«Только тот, кто пережил это сам, может понять, каково это — стоять всю ночь в карауле без теплой одежды… с мокрыми ногами, в лесу, без укрытия, на морозе, без горячего питья и, возможно, на голодный желудок».

Какое-то время Хейнрици, как и другие командиры с фронта, упрашивал свое начальство выдать солдатам подходящую зимнюю одежду. Но его лишь строго одергивали, и он слышал «категорические» указания, что боеприпасы и продовольствие важнее. «На мой взгляд, — сухо замечал он, — категорические решения чаще всего бывают ошибочными».

Провал немецкого верховного командования

После войны высокопоставленные генералы вермахта винили погоду в том, что произошло дальше. Но это не выдерживает критической проверки. Погодные условия лишь усугубляли многочисленные ошибочные оценки, но не были их причиной. Красная Армия воевала в таких же условиях, но она была лучше к ним подготовлена.

Хотя Гитлер рвал и метал, настаивая на том, что российская столица должна быть в руках у нацистов до Рождества, к концу октября солдаты фельдмаршала Федора фон Бока, по его собственному признанию, были близки к полному изнеможению.

Немецкое верховное командование недооценило не только стойкость Красной Армии, но и упорство русского народа. Как свидетельствуют письма и мемуары этих людей (некоторые из них лишь недавно были извлечены из секретных глубин советских архивов), и советские солдаты, и мирные жители были упрямы, непоколебимы и готовы пойти на смерть ради спасения Родины.

Москва укрылась маскировкой, чтобы скрыть от ночных налетов люфтваффе свои исторические здания, в том числе, Кремль и Большой театр. Тысячи заводов и фабрик были демонтированы и эвакуированы на восток. Была создана Московская зона обороны, прикрывшая город противотанковыми ловушками, рвами и рядами колючей проволоки.

Каждый гражданин, за исключением нетрудоспособных и слабых здоровьем, получил приказ участвовать в этой работе. За считанные дни была создана разношерстная трудовая армия численностью 600 000 человек, состоявшая из мужчин и женщин. Они вооружились лопатами, топорами, ломами и всеми прочими инструментами, какие у них были.

Объезжая город по периметру, беспощадный командующий генерал Георгий Жуков, к которому Сталин обращался в моменты самых серьезных кризисов, был впечатлен решимостью работников, особенно женщин: «Я видел тысячи и тысячи непривычных к тяжелому труду москвичек, которые уехали из своих городских квартир в легкой одежде, работали на этих непроходимых дорогах, в грязи, копали противотанковые рвы и окопы, устанавливали противотанковые заграждения и баррикады».

День большой паники

16 октября, в «день большой паники», порядок уступил место анархии. Когда из Москвы на своих служебных машинах побежали партийные функционеры и чиновники, вслед за ними пешком двинулись тысячи людей, везя свои пожитки на тележках. Люди ринулись на железнодорожные станции, готовые отдать все, лишь бы уехать из города. Люди дрались в очередях за хлебом.

Один журналист, в задачу которого входило гнуть партийную линию, заметил в узком кругу: «Истерика проникла в массы. Сможет ли выстоять город, когда такое настроение?»

То, что Москва выстояла, во многом объясняется молниеносными и безжалостными действиями, которые начали осуществлять спустя три дня по приказу Сталина. 19 октября в Москве ввели комендантский час. Людям запретили покидать город без разрешения, и Кремль предупредил: «Нарушителей порядка будут быстро привлекать к ответственности суды военного трибунала. Провокаторов, шпионов и прочих вражеских агентов, пытающихся подорвать порядок, будут расстреливать на месте».

Это дало результат. Порядок восстановили почти моментально, и город начал с трепетом ждать прихода врага.

Но враг не пришел. Упорное сопротивление советских армий замедлило наступление вермахта, снизив его темпы до минимума. Боеготовых войск становилось все меньше, остро не хватало танков, грузовиков, запчастей, топлива, продовольствия и зимней одежды. В совокупности все это стало катастрофическим провалом в расчетах и в организации материально-технического обеспечения. И исправить ситуацию было уже невозможно.

Ответственность за эту военную катастрофу лежит непосредственно на основателе Третьего рейха и на ближайших советниках Гитлера, которые из-за своей безропотной покорности перед фюрером не осмеливались ему возразить, — либо разделяли его заблуждения.

«Барбаросса» кончается крахом

Не исключено, что некоторые немецкие солдаты даже увидели в отдалении здания Москвы, но ближе чем на 25 километров подойти к ней не смогли. К началу декабря операция «Барбаросса» подошла к своему роковому финалу. Отступление стало неизбежно.

«События дня снова вызывают глубокую скорбь и унижение», — написал 7 декабря генерал фон Бок, когда его солдаты начали длительное отступление к рубежу обороны, поспешно возведенному почти в 160 километрах от Москвы. После кампании, в которой было убито, ранено или взято в плен полтора миллиона немецких солдат, вермахт так и не смог больше оправиться и накопить достаточно, чтобы создать существенную угрозу Советскому Союзу.

Хотя гитлеровские армии в 1942 году в достаточной мере восстановились и сумели одержать ряд существенных побед, это был эфемерный успех, за которым последовали сокрушительные поражения, прежде всего в Сталинграде в 1943 году. Красная Армия понесла более тяжелые потери, чем вермахт, но людских резервов у Советского Союза было намного больше, а еще он быстро набирался опыта в ведении боевых действий. Хотя Германия использовала все свои резервы для производства вооружения, ее военная промышленность не смогла догнать СССР по объемам выпуска продукции, а армия не сумела составить конкуренцию советским войскам по огневой мощи. Месяц за месяцем, год за годом Советы становились все сильнее, а страны Оси слабее.

Война продолжалась еще три с половиной года, но судьба нацистской Германии определилась на полях сражений Восточного фронта в период с июня по декабрь 1941 года. Операция «Барбаросса» была первым и последним шансом Гитлера уничтожить Советский Союз. Он потерпел неудачу, и в процессе этого утратил все возможности одержать победу во Второй мировой войне.

Полицейский полк «Центр» упоминался во многих материалах нашей группы. Теперь пришло время рассмотреть деятельность этой полицейской части непосредственно.

Штаб полка был сформирован летом 1941 года накануне операции «Барбаросса». В августе 1941 года полк был окончательно сформирован и имел трех-батальонный состав. Первым батальоном полка (I) стал 307-й полицейский батальон, вторым батальоном (II) стал 316-й полицейский батальон, третьим (III) – 322-й полицейский батальон. Первоначально подразделения полка были задействованы в охране тыла ГА «Центр», регулировке дорожного движения и охране советских военнопленных (например, лагеря Dulag 185 в Белостоке). С 19 по 22 августа 1941 года полицейский полк «Центр» подчинялся 221-й охранной дивизии и занимался охраной «Трассы № 1» Могилев – Бобруйск – Борки, вдоль которой подразделения полка создали пулеметные точки. До 1 сентября 1941 года полк подчинялся начальнику тылового района 580 (Korück 580). В июле 1942 года полицейский полк «Центр» был переформирован в 13-й полицейский полк.

В течение всего периода своего существования, полк «Центр» постоянно участвовал в военных преступлениях, основная масса которых совершалась в 1941 году. Находясь в оперативном подчинении инстанциям Вермахта, полк «Центр» был подчинен непосредственно Высшему фюреру SS и полиции (HSSPF) «Россия-центр» Бах-Зелевскому. До января 1942 года полком командовал Макс Монтуа.

С самого начала операции «Барбаросса» батальоны полка были задействованы в массовых убийствах гражданского населения. 1-й батальон (307) проводил расстрелы в Бресте. 2-й (316) и 3-й (322) батальоны проводили казни в Белостоке. 13 июля 1941 года Брест, в рамках инспекционной поездки, посещает группы высокопоставленных полицейских чиновников: начальник полиции порядка генерал Далюге, командир полицейского полка «Центр» Монтуа и HSSPF «Россия-центр» Бах-Зелевски. В своем выступлении перед личным составом 1-го батальона Далюге указывает на то, что батальону предстоит выполнить очень ответственную и тяжелую работу. На следующий день началась акция по ликвидации еврейского гражданского населения, в которой участвовали все подразделения батальона.

Утром, еврейскому населению Бреста был дан приказ – явиться всем мужчинам в возрасте от 16 до 60 лет на работы по уборке территории города. Районы города, где проживали евреи, были оцеплены ротами батальона. К полудню удалось собрать несколько тысяч человек. После полудня людям было приказано сдать все ценные вещи. После этого, группами по 30-40 человек, евреев начали перевозить на грузовиках к месту казни. Место это находилось рядом с крепостью, примерно в 100 метрах. Вокруг этого места было организовано двойное оцепление для предотвращений попыток побега. В этом месте еще в первой половине дня 60 мужчин были задействованы в рытье ямы, после чего они все были расстреляны. Людей, доставляемых на грузовиках, разгружали поодаль и конвоировали к яме группами по 10 человек. Жертвы должны были встать на краю ямы, после чего следовал залп расстрельной команды, состоящей из 20 стрелков, с дистанции 5 - 10 метров. Расстрельные команды формировались из 1-й и 2-й рот батальона. Акция в этом месте длилась два дня. 3-я рота батальона занималась расстрелами в месте, которое было расположено примерно в 30 минутах езды от города. После полудня и до 18 часов вечера 3-я рота расстреляла от 1000 до 3000 человек. В этом месте было отрыто 2 – 3 ямы. Людей загоняли группами по 10 человек к яме, после чего они должны были встать на краю спиной к яме. Расстрел осуществлялся 20 стрелками, причем один полицейский 3-й роты целился в голову, а другой - в сердце. В этой акции были расстреляны также 10 – 12 женщин, которые не были задержаны, но которые пошли на акцию со своими мужьями добровольно. Во время расстрела они обнимались и держались за руки. 3-я рота была задействована в расстрелах более 3-х дней. В первый день акции рота расстреляла 600 человек. В целом, рота убила более 1500 человек. В течение нескольких дней 1-й (307) батальон расстрелял 4435 человек, из которых 400 человек были русскими и белорусами и 4000 человек евреев. Далее шли подобные акции в районе Слуцка, Бобруйска и Могилева. В деревне между Слуцком и Могилевом дело доходило до изуверских случаев: там было расстреляно два русских крестьянина, один из которых был ранен и ему на грудь был сброшен валун весом в 30 кг.

307-й полицейский батальон убил на территории СССР и Польши 14 925 человек (по другим данным - 35 500).

Несмотря на многочисленные следственные действия органов юстиции ФРГ, ни один член 307-го полицейского батальона не был привлечен к ответственности за убийства. В 1960-х годах прокуратура Любека провела расследование в отношении четырех членов батальона, среди которых был командир 1-й роты обер-лейтенант Фридрих Нихоф. С одной стороны, в ходе предварительного расследования прокуратура Любека выдвинула серьезные обвинения в адрес командира 1-й роты. Нихоф обвинялся в убийстве тех самых двух крестьян, о которых упоминалось выше. Однако в процессе следствия прокуратура сделала всё, чтобы выявить противоречия в убедительных показаниях главного важного свидетеля. Более того, накануне своего выступления в суде, главный свидетель был повешен неизвестными. Суд Любека освободил Фридриха Нихофа в 1971 году.

Командир 2-й роты Зигфрид Клокер обвинялся в убийстве женщин и детей в районе Слуцка. Однако он ничего не мог вспомнить. На допросе 31 октября 1972 года он заявил: «Я лишь помню, что не имел отношения к убийствам евреев». Он также был освобожден, несмотря на то, что имелись сведения о его фанатичных нацистских убеждениях. В целом можно констатировать, что таинственная смерть главного свидетеля стала решающей для прекращения Дортмундского разбирательства.

2-й (316-й) батальон полицейского полка «Центр» имеет еще более мрачную историю. Первое массовое убийство батальон произвел в Белостоке 12 июля 1941 года. В период с 8 по 11 июля 1941 года HSSPF Бах-Зелевский приказал командиру полка Монтуа собрать мужчин евреев в возрасте 17 – 45 лет и затем расстрелять их за пределами Белостока. Евреи были собраны на стадионе, к месту казни людей перевозил автотранспорт 316-го и 322-го полицейских батальонов. Жертв расстреливали на бывших советских позициях в капонирах для техники и артиллерии. В этот день 2-й батальон не успел расстрелять всех собранных на стадионе, расстрел продолжался вечером при свете автомобильных фар. Оставшаяся часть людей была расстреляна утром следующего дня. Всего было убито около 3000 человек.

17 июля 1941 года батальон, вместе с айнзатцкомандой 8, расстрелял в Сломине около 1200 евреев, коммунистов и «подозрительных». Во второй половине июля 2-й батальон провел казнь гражданских лиц в болотистой местности южнее Барановичей. Место расстрела находилось в лесу. Члены батальона углубили уже имеющуюся яму, несмотря на то, что на дне ямы собралось значительное количество грунтовой воды. Глубина воды была примерно по колено. Командир 2-й роты посчитал это место неподходящим для расстрела и пытался получить согласие командира батальона на перенос места казни. Однако командир батальона отказался это сделать.

Уже после первого залпа вода в яме стала красной от крови расстрелянных. Грунтовые воды, смешанные с кровью, создавали ужасное зрелище. Попытка присыпать тела землей оказалась безрезультатной. Жертвы пытались бежать, но все попытки побега были пресечены. Всего было расстреляно минимум 100 человек.

19 октября 1941 года 2-й батальон участвовал в массовом убийстве советских граждан Могилева. В акции также участвовали айнзатцкоманда 8, украинский шума-батальон, полицейская команда «Вальденбург» и 5-я рота NSKK «Берлин». Уничтожению подлежали евреи без оглядки на пол и возраст. В результате убивали мужчин, стариков, женщин, детей и маленьких детей. Во время расстрела дело доходило до изуверских случаев, когда маленьких детей швыряли в яму прямо из грузовиков, или подбрасывали в воздух и обстреливали из автоматического оружия. Во время этой акции некоторая часть полицейских 2-го батальона получила психические травмы. Всего было убито 3726 евреев. Члены батальона и далее многократно расстреливали жителей Могилева, не имеющих документов. Расстреливали белорусов, евреев, в том числе женщин и детей. Зачастую расстрелы представляли собой хаотичную стрельбу, были случаи гибели полицейских по неосторожности. Во время массовых расстрелов полицейские, получившие психические травмы бросали оружие, вставали на трупы и начинали плакать. Часто землей засыпали еще живых людей. Маленьких детей швыряли в ямы как мусор. По послевоенным показаниям членов батальона, с акции в Могилеве дисциплина рухнула и каждый мог убивать так, как хотел.

История батальона явилась основанием для расследования и формирования обвинительного заключения от 25 февраля 1966 года в отношении Германа Крайкера и еще нескольких бывших членов батальона. Сам прокурор (!) в апреле 1968 года ходатайствовал об оправдательном приговоре всем обвиняемым. Главные виновники были мертвы, главным ответственным за убийства являлся Бах-Зелевский. Батальон подчинялся айнзатцгруппе Б. Отсутствие улик также сыграло свою роль. Приговор был отменен. Суд присяжных Бохума освободил 10 обвиняемых после 152 дней следствия.

По меньшей мере 116 членов 2-го (316-го) батальона служили в полиции после 1945 года. Было установлено 744 имен бывших членов батальона, из них по 398 было установлено место нахождения. Число жертв 2-го батальона составило минимум 10 000 человек.

В декабре 1941 года батальоны полка «Центр» были переброшены на фронт. 307-й батальон участвовал в городских боях в старом еврейском квартале Калуги, в деревнях Тинино и Пучково и в районе дороги на Знаменскую. Батальон стал частью полицейской боевой группы «Шимана» (командир оберст Вальтера Шимана). Шимана стал вторым командиром полка, сменив на этом посту Монтуа. Монтуа был заменен по причине отсутствия у него боевого опыта, в то время как Шимана был ветераном Первой мировой войны. К марту 1942 года в батальоне оставалось 60 человек. 316-й батальон действовал в районе Смоленск – Вязьма.

Источники:

Stefan Klemp: Nicht ermittelt: Polizeibataillone und die Nachkriegsjustiz. Ein Handbuch. Klartext-Verlag – Essen 2011, S. 260-265, 291-295.

Rolf Michaelis: Der Einsatz der Ordnungspolizei 1939-1945: Polizei-Bataillone - SS-Polizei-Regimenter (Deutsch) Taschenbuch, 2008. S. 96.

Massimo Arico: Ordnungspolizei Vol 1: German Police Batallions July 1939 - August 1942, Leandoer & Ekholm 2011, S. 408-411, 456.

Wolfgang Curilla: Die deutsche Ordnungspolizei und der Holocaust im Baltikum und in Weißrußland 1941 – 1944, Schöningh Paderborn; Auflage: 2., durchges. Aufl. 2005. S. 527-539.

https://vk.com/wall-123941152_3359

Интервью с героем ВОВ, Иваном Кирилловичем Попенко, расписавшемся на стенах Рейхстага

Ветерану Великой Отечественной войны Ивану Кирилловичу Попенко недавно исполнилось 95 лет. Родился он в 1925 году в селе Белая Глина Краснодарского края. Ему было три года, когда из жизни ушла его мама. А в 1939-м они с отцом перебрались в станицу Ново-Александровская Ставропольского края, где герой войны живет до сих пор в окружении любящих детей, внуков и правнуков.

О том, как зенитчики уничтожали фашистские истребители, питались немецкими трофеями, расписывались штукатуркой на Рейхстаге и освобождали Бухенвальд – Иван Кириллович рассказал главному редактору федерального сетевого издания «Время МСК» Екатерине Карачевой.

Иван Кириллович окончил три класса, и с самого начала войны пошел работать в колхоз. Ему было семнадцать, когда в 1943-м его призвали на службу в Красную Армию. «Нас собрали на призывном пункте, сколько было человек – не знаю. Всех построили и отправили пешем до Краснодара. В Краснодаре стояли разные войска, раненые были. Там всех построили, капитан отобрал несколько человек, в том числе и меня, и направил в 19-ю зенитную артиллерийскую Крымскую орденов Кутузова и Богдана Хмельницкого дивизию», – вспоминает ветеран.

Новобранцы приехали в часть, 15 дней отсидели на карантине, а дальше всех отправили по артиллерийским батареям. Иван Кириллович помнит, как после принятия воинской присяги каждого солдата «поставили к своей пушке»: «Воевать надо было, людей не хватало. Крепко я воевал, а ведь пацаном был. Сбивали в среднем по 80 немецких самолетов за день, каждая пушка по четыре самолета. Почему меня в артиллеристы поставили – не знаю, наверное, меткий глаз был (улыбается).

Я дальномером был. Самолеты летят, а я их уже посчитал, комбату доложил. Он открывает огонь. Я на пушки снаряды подавать. Каждая минута в бою дорога, нужно было как можно больше немецких истребителей подбить. А бронебойный снаряд тяжелый, только успевай подавать. До того стреляли, что ствол пушки красный становился и дымился. Каждая пушка по очереди из стволов стреляла беспрерывно. Во время боя не до страха, куда девался – не знаю, просто как-то не думалось. Иной раз после боя лежишь отдыхаешь и вспоминаешь – бомбы свистят, пулеметы тарахтят, всякие хлопушки разрываются… Мама дорогая – страшно-то было, как мы это переживали каждый раз, не пойму», – рассказывает артиллерист.

И продолжает после небольшой паузы: «Командиров своих не всех уже помню, память подводить стала. У меня был командир – подполковник Верстаков, полком командовал: четыре батареи, две тяжелые и две артиллерийские – 130 зарядов в минуту. Вот мы с ним каждый день по фашистам и бомбили. Под Новороссийском мы стояли. Немцы все мост пытались разбомбить, а мы его отстояли – уничтожали немецкие самолеты с земли.

Я Покрышкина видел (Александр Иванович Покрышкин – трижды Герой Советского Союза, летчик-ас, маршал авиации – Ред.). Кабина его самолета была бронированная, но немцы-то этого не знали (смеется). Как его немцы боялись. Во время боя мы его можно сказать оберегали, он с воздуха по фашистам, а мы с земли, значит, лупим. У нас рация была, так немцы каждый раз передавали: «Покрыш, это они Покрышкина так звали, нас убивает». Мы смеялись, нас это даже подбадривало, мы еще сильнее по ним лупили. Ох и боялись нас немцы, конечно. Страшно им было.

А еще я дважды видел маршала Жукова (Георгий Константинович Жуков – четырежды Герой Советского Союза – Ред.). Я был в составе 1-го Белорусского фронта, под его командованием. Первый раз Жукова я увидел, когда он ко мне обратился: «Здравствуй, артиллерист», я обомлел, вытянулся по струнке. «Здравствуйте, товарищ маршал», – говорю. Он улыбнулся, ничего больше не сказал и пошел дальше. А второй раз мы уже за Берлин сражались. Жуков как раз командовал операцией по взятию Берлина. Мимо меня прошел. Медалей у него, не то, что у меня, конечно. И форма у него красивая была. Я горжусь, что видел его лично».

Иван Кириллович вздохнул, и продолжил свой рассказ: «Хоть немцев мы гнали, а нам тоже хорошо доставалось из-за погоды и голода. Особенно зимой. В землянке сидишь, топить нельзя, а то фашисты с неба дым увидят и сразу бомбить начнут, все поляжем тогда. Так мы трубу сеткой закрывали, брали тол, поджигали – по землянке такая копоть была, мы все в саже. Зато никто не болел от простуды.

А с едой всегда тяжко было, кушать хотелось постоянно. Давали нам краюшку сухаря и кашу перловую или кукурузную, разве наешься. Летом было хорошо, земляники насобираешь, в кашу насыплешь, перемешаешь – и вкусно, и домом пахло. Лошадь один раз пришлось есть, потому что силы нужны были. Голод-то на войне – не тетка, в бой надо с силами идти, на голодный желудок много не навоюешь.

Мы, когда немцев в Керчи порвали, пошли дальше. Немцы в окопах все побросали, в том числе и еду – драпали страшно. Они в плане еды хорошо жили. Так мы их едой питались – трофеями (смеется). Картошка, крупы, мясо – у них все как порошок сухое было, мы такое отродясь не видали. Это сейчас такое продается, а тогда-то для нас в диковинку было. Так вот мы кипятком заливали их еду и ели, ничего, продержаться можно на таком сухпайке.

Вообще-то нам не разрешали эти съедобные немецкие трофеи брать, говорили, что могут быть специально отравлены, чтобы, значит, солдат так истреблять. А что думать о том, что отравишься, когда есть охота, в животе урчит. У немцев же кроме порошковой еды еще были замороженные свинина и тушенка. Так что мы кушали, и шли дальше немцев уничтожать».

Когда Советские войска освободили Керчь в каменоломнях были люди, которых немцы использовали в качестве рабочей силы. «Местные жители в каменоломнях камень для немцев добывали, мы их всех освободили, а фашистов, кого убили, кого в плен взяли. Под Сапун-горой меня ранило в 44-м, снарядом зацепило. Обстрел был, пуляли кто куда, вот и в меня попало – в ногу и палец на руке. Отлежался в санчасти возле моря, а потом вернулся в строй. Дальше Польшу освободили.

Потом я в Берлине побывал. Ох и сопротивлялись тогда немцы сильно, а все равно бесполезно это было – взяли мы его. Как немцев одолели, поехали расписываться на стенах Рейхстага, там штукатурка была, так мы прямо ей и расписывались. Мы понимали, что победили. Радость такая была – не передать. Конец войне. Кричали «Ура», стреляли в воздух, салют давали.

Знамя на Рейхстаг водружали три человека. Мы стояли где-то в 700-х метрах от них. Я же телескопист был, глядел в бинокль и видел, как трое на Рейхстаг полезли со знаменем, один знамя нес и водружал, а двое с автоматами наготове были – прикрывали его, ну и мы с земли тоже на страже были. Война ведь страшное дело, каждую секунду можно ждать чего угодно».

Но самое страшное, что пришлось увидеть на войне, по словам ветерана, – это концентрационный лагерь Бухенвальд (освобожден 11 апреля 1945-го – Ред.): «В концлагере много людей погибло. В Бухенвальде людей в печах сжигали. Много, много людей сжигали. Заводили в помещение голых людей, там пол проваливался, они все падали в печь и там сгорали заживо. Так страшно. Вокруг Бухенвальда 500 метров где-то был один лес, рядом не было населенных пунктов. По периметру концлагерь был обнесен колючей проволокой. Много там людей полегло... Ой, страшно. Все было в колючей проволоке, кто пытался сбежать, погибали на колючке, под током была. Очень страшно (вздыхает).

Вот моя военная книжка, в ней все мои похождения записаны. Награжден медалями «За отвагу», «За Берлин», «За Варшаву». Все мои награды фронтовые, а их у меня двадцать штук, политые кровью. Все они мне дорогие, каждая. Это все мои заслуги. Каждому на войне медаль или орден доставались кровью. Я участвовал в боях за Кубань, Тамань, Крым, Варшаву и Берлин…».

После Победы над фашистскими захватчиками, дивизию, в которой служил Иван Кириллович, отправили в Веймар, поселив в здании бывшего немецкого госпиталя. Там он прослужил еще до 1949 года, «немного научился говорить по-немецки», и демобилизовался в звании ефрейтора. Вернулся домой, в свою родную станицу Ново-Александровскую. Фронтовика-героя сразу взяли на элеватор рядовым бойцом военизированной охраны, а потом командиром отделения ВОХР.

«В 49-м к нам часто заходила молоденькая 19-летняя почтальонша, почту приносила, ну и влюбились мы друг в друга. Шестерых детей народили. Я сутки отдежурю на работе, двое – дома. Десять лет так отработал, потом в строительство перешел – асфальт клал, крыши ремонтировал, еще 15 лет отработал и потом на пенсию ушел. С женой мы прожили 64 года, ушла она из жизни, я один остался. Вот дети (трое осталось), внуки и правнуки – большая семья у нас, дружная. Десять внуков и четырнадцать правнуков. Так что я – богатый (смеется)».

Источник "Время МСК"

Интервью с Георгием Константиновичем Чанахчиди – одним из последних живых участников обороны Москвы 1941 года

О том, как дважды попал в окружение, как оборонял Москву в 1941 году с винтовкой и саперной лопатой и многом другом Георгий Константинович Чанахчиди участник двух войн – Советско-Финской и Великой Отечественной войны 1941-1945 гг. рассказал главному редактору федерального сетевого издания «Время МСК» Екатерине Карачевой.

Мы встретились в Севастополе (Крым, Россия) в квартире героя войны. Георгий Константинович приболел, ему было ужасно неудобно, что так получилось, а я уже думала, что интервью не состоится... Но не таков участник за оборону Москвы. Он позвонил и назначил встречу, как оказалось, своего последнего интервью… 19 ноября 2020 года ветеран Великой Отечественной войны ушел из жизни в возрасте 101 года. Покидают нас ветераны ВОВ, к сожалению, с каждым годом их становится все меньше. И наша редакция старается запечатлеть их истории, чтобы потомки знали, как это было тяжело – сантиметр за сантиметром гнать фашистских захватчиков с нашей родной земли, как гибли солдаты, но не сдавались…

___________________________________________________________________________________________

-- Георгий Константинович, почему не сбылась мечта стать артиллеристом?

Родился я 15 июля 1919 года в греческой семье в Тбилиси, мне сейчас 102-й год идет. Вот как долго я топчу землю, все мои однополчане уже поумирали, а я все живу. После смерти папы, мне тогда три года было, мама воспитывала меня одна, позже она снова вышла замуж. Жили мы в центре Тбилиси, комната была в подвале. Сначала я окончил четыре класса греческой школы, потом пошел в русскую, и закончил 10 классов. Я хотел быть артиллеристом, и когда в 1939-м получил аттестат с хорошими отметками, сразу подал документы в Тбилисское артиллерийское училище. Экзамены сдал хорошо, но, когда пришел к стенду, где вывешивали списки принятых, себя не увидел. Расстроился, а когда сказали, что я не поступил из-за того, что грек, еще больше расстроился.

Тогда покойная мама увезла меня к своей сестре на Кубань повидаться, и немного отдохнуть. Я понимал, что меня должны призвать в армию. Через две недели приходит телеграмма, меня срочно вызывают в военкомат. Через день мы уже были в Тбилиси. Прихожу в военкомат, таких мальчишек, как я и даже моложе столько, что не протолкнуться. Оказалось, что в 1939-м в армию призывали не как сейчас – год в год, а сразу за три года – 1919, 1920 и 1921 года рождения. Обстановка уже тогда была неспокойная, к войне дело шло.

Загрузили целый состав призывников по товарным вагонам, и повезли нас всех в Курск. Там состав расформировали, оставили 3 вагона, остальные направили кого в Льгов, кого в Обоянь (города Курской обл. – Ред.).

Служил я в пехоте, в 607-м стрелковом полку 185-й стрелковой дивизии 22-й армии. В Обояни я принял присягу, выучился на радиста, и был направлен на три месяца на финскую войну (советско-финская война с 30 ноября 1939-го по 13 марта 1940-го – Ред.). Но сначала нам выдали обмундирование: валенки, стеганые штаны, телогрейку, шерстяной подшлемник и шапку-ушанку. Сержантскому и офицерскому составу еще выдавали белые полушубки из овчины. Ох и холод в этой Финляндии был собачий. Я-то вообще южанин, мерз страшно, но ничего, выдержал (смеется). Финн лупил нас, как следует. Он-то в своей обстановке, лес знает, к холоду привык. Снайпера замаскируются, засядут на деревьях, и стреляют в нас. Правда, уничтожали в основном командиров, они их по белым полушубкам вычисляли, солдат практически не трогали. На финской войне я принял боевое крещение.

Затем нас перевели в Белоруссию, мы жили в военном городке всего в четырех километрах от Минска (сейчас-то Минск разросся, я был там, и наш военный городок уже в черте города находится). В Белоруссии мы простояли недолго, в июне 1940-го нас отправили в Прибалтику, участвовать в присоединении к СССР. Всех моих сослуживцев раскидали по Литве, Латвии и Эстонии. Шесть месяцев я прослужил в литовском городе Паневежисе. Гулять нас пускали только по 3-4 человека, потому что боялись за нас. Оттуда нас перебросили в Россию под Великие Луки (Псковская область – Ред.), мы жили в военном городке поселка Идрица.

-- Где войну встретили?

Так вот в этом поселке Идрица и узнали, что 22 июня 1941-го немцы вероломно напали на Советский Союз. Нас подняли по тревоге, выдали винтовки, саперные лопаты, у меня еще рация с питанием за спиной, и перебросили в Латвию. До сих пор помню, как нас немцы бомбили, их самолеты летали так низко над нами, что чуть ли не лицо летчика видно было, а нам стрелять нечем. У нас тогда только зенитки были обыкновенные, такие станковые пулеметы на кузове полуторки (ГАЗ-АА – Ред.), вот ими и оборонялись. Окапываться не успевали, не успевали окоп вырыть, как немец нас дальше гнал. Отступали мы тогда. А вместе с нами шли к нам в тыл мирные люди – беженцы из Прибалтики, кто на повозке, кто пешком, с вещами и баулами. Они заглядывали нам, солдатам, в глаза, как бы спрашивая, ну что отступаете. Да, мы тогда отступали, и сказать нам нечего было этим людям, но мы не сдавались, продолжали сражаться, как могли...

Нас перевели под Ленинград в Новгородскую область. Там наш полк попал в окружение, точнее – целая армия, а в армии: 3 дивизии, в дивизии три полка. Немец окружил нас всех. Тогда нашим полком командовал майор Маслов (позже генерал-майор Борис Семенович Маслов – Ред.), толковый такой, он нас и вывел из окружения. Немец в лес боялся идти, они только смелые были идти по открытой местности, по дорогам шли их танки, машины, мотоциклы, смело так шли под губную гармошку… А мы в лесах прятались. Помню, моего непосредственного командира младшего лейтенанта Можина из Харькова в ногу ранило, он идти не может, мы его на палатку и идем к своим, пытаемся пробиться. Дошли мы до деревни Рыснево (Новгородская область – Ред.), сейчас ее нет, она стерта с лица земли во время немецких бомбежек, но осталось красивое озеро. Все население в лес убежало, побросало свое хозяйство – по двору бегают куры, свиньи, коровы… а мы голодные, оборванные, обессиленные, но злые. Маслов скомандовал привал, мы развели костер, и картошку (ее полно было тогда в колхозах, бесхозная была) готовим. Только закипел котелок, запах пошел по округе, у нас животы урчат, еды просят, а немец тут, как тут. Бил по деревне не простыми снарядами, а термитными. Деревянные избы от их попадания сразу гореть начинали. Так деревня вся и сгорела, люди в нее потом не вернулись, сейчас к ней даже дороги уже нет, заросло все.

К вечеру собрал нас майор Маслов, пересчитал – нас осталось 120 человек, велел раненого младшего лейтенанта оставить, не донесли бы мы его через болота, себя на ногах еле держали. Мы ему патроны оставили, что с ним сталось, не знаю. А сами гуськом друг за дружкой через гать, дальше в лес. Шли ночью, на шинели хлястик, он светится, так было видно каждого бойца, что впереди. А немец что делал – бросал на парашютах ракеты маленькие, они медленно опускались на землю, но освещали всю местность, словно днем. Так гуськом мы шли, сколько километров, даже не знаю, ноги гудели, дошли мы до картофельного поля. Майор говорит: «Даю вам пять минут. Быстро накопайте картошки». А огонь зажигать и варить нельзя, мы уже на себе испытали, немец издалека может нас заметить и опять бомбами закидать. Насобирали картошки и ели сырую. Так дошли мы до озера Селигер. Там были ленинградские ополченцы, и переправили нас на своих лодках-плоскодонках (грузили нас вместо 3 человек, по восемь) на другой берег. Шевелиться было нельзя, пока плыли в лодке, иначе могли перевернуться. В городе Осташкове (Тверская область – Ред.) получили самое ценное – нам дали каждому по 400 граммов хлеба, мы наконец-то поели. Там же нас привели в порядок, мы все были оборванные. Двинулись в сторону Москвы, продолжали отступать.

-- Как проходила оборона Москвы?

Наша дивизия стояла примерно в 60 км от Москвы, другие стояли на рубежах еще ближе, прямо на подступах столицы. Я уже не помню населенный пункт, где мы окопались. Помню, что все было разбросано везде, я зашел в библиотеку, взял книгу «Узник замка Иф» Александра Дюма, так с ней всю войну и проходил, никому скурить не дал, зачитал до дыр, можно сказать (смеется). Она уже после войны где-то затерялась.

Что про оборону Москвы рассказывать. Нелегкая была оборона. Немцы подготовили десантные лодки, в которые помещалось по 40 человек с оружием, они хотели каналы пройти, они ведь 7 ноября планировали на Красной площади парад, но мы им не позволили, бились насмерть. У нас тогда еще не было особого вооружения, винтовка, да саперная лопатка в ход шли. В Сибири стояли полноценные части, у них были танки, самолеты, орудия, боеприпасы. И их к нам пригнали в качестве подкрепления. А 5 декабря началось генеральное контрнаступление, и мы погнали немцев… Отогнали где-то на 150 километров. Немец тогда сильно мерз, у них же не было теплой одежды, были одеты в чем попало, кто в женских сапогах на ногах, кто в платки завернут – жалкие такие. Их много тогда в плен попало. Я языка не знаю немецкого, да и не о чем мне с ними было разговаривать. Главное мы поняли, что порвем их.

Это был Калининский фронт. Потом нашу часть перебрасывали по многим фронтам, где мы были нужнее, на подмогу – Западный, Северо-Западный фронты. Даже на корабле ходил. Был я и в отдельной группе Баграмяна. Вы такого, Катенька, нигде не услышите, я и сам тогда был удивлен – два маршала Советского Союза были родом из одной деревни – Баграмян (Николай Христофорович Баграмян маршал СССР, дважды Герой Советского Союза – Ред.) и Бабаджанян (Амазасп Хачатурович Бабаджанян главный маршал бронетанковых войск, Герой Советского Союза – Ред.). Многие не знают этого факта, а они родились в селе Чардахлы Елизаветпольской губернии (Азербайджан).

-- Голодно было на фронте?

Я, когда второй раз в окружении был, ел все, что находили. Мы были тощие, еле шли. У меня же рация была, мы передавали, где находимся, и тяжелые бомбардировщики ТБ-3 сбрасывали нам на парашютах 76-миллимитровые снаряды. Но к ним, откровенно говоря, никто даже не подходил – пушек не было, зачем нам снаряды. И еще бросали нам в ящиках концентрат покушать – пюре гороховое. Никогда это не забуду. Когда бросали, ящики ломались, все в снег рассыпалось. У меня все пальцы обморожены из-за этого, а кушать хотелось, и мы в этом снегу этих мелких крошек от горохового пюре насобираем, разведем в воде и едим. Я никогда до войны не ел конину, да и после ни разу не пробовал. А на войне кушать хотелось, что уж тут… Так топором отрубишь мяса мерзлого и ешь. На ногах многие не стояли, люди от голода умирали, мы их прямо в снегу и оставляли, копать мерзлую землю сил не было. И от переедания конины тоже умерло у нас два человека… Страшно было, а надо было к своим пробираться, немца гнать, вот так мы и ползли потихонечку до своих.

-- Где Вы Победу встретили?

Мы дошли до Кенигсберга (Калининград – Ред.). Вокруг города немец форты построил, он там мог жить полтора месяца, у них там все было – еда, вода, боеприпасы. Думал, задержит нас (смеется). А мы за три дня Кенигсберг взяли. Наша часть брала форт «Королевы Луизы». У меня и медаль есть «За взятие Кенигсберга».

Дальше мы к Литве пошли. Я с начала войны воевал, но столько пленных немцев еще ни разу не видел, им уже некуда было бежать, они даже иногда сдавались без боя. Это уже 3-й Белорусский фронт был, командовал им Черняховский (Иван Данилович Черняховский генерал армии, дважды Герой Советского Союза – Ред.), его смертельно ранило в феврале 1945-го. Прижали мы тогда немцев к морю, всю технику их захватили. У меня даже парабеллум был немецкий, трофейный. Дальше форсировали реку Вислу, по немецкой территории прошли километров сто, заночевали. А на утро нам говорят: «Война закончилась». До Берлина мы не дошли, там другие воевали, и знамя на Рейхстаг водрузили (улыбается).

Незадолго до Победы я получил медаль «За отвагу». Мы на границе с Германией тогда в обороне стояли в городе Лабиау (с 1946 года Полесск, Калининградская область – Ред.). Я же радистом 1-го класса был. Пришла срочная радиограмма, я должен был ее доставить в штаб, под постоянным обстрелом. Помню, как пули свистели. Я под полуторку спрятался, отлежаться, а пули – тю-тю-тю. Радиограмму я доставил, и мне медаль сразу вручили. Нас, радистов военная контрразведка СМЕРШ постоянно вызывала на допросы, их интересовало слушает ли кто-то из солдат немецкие переговоры. Следили за нами, проверяли нас по сто раз. Ну что поделать, надо было быть настороже в такое время.

-- Когда Вас демобилизовали, вернулись домой в Тбилиси?

Меня демобилизовали только в третью очередь – в 26 лет. Сначала домой отправляли тех, кому было 45-46 лет, потом 40-44, а уже потом и молодых, как я. Вернулся я в Тбилиси. Отдохнул, с мамой повидался и поехал в Москву в институт поступать. Поступил в рыбный институт на экономический факультет, работал несколько лет в Переславле-Залесском, а потом в Севастополь перебрался, живу здесь 51 год. Маму покойную сюда перевез. Ко мне однополчане с семьями приезжали, все в моей квартирке размещались. Хорошо было. Мама людей очень любила, она у меня гостеприимная была.

Все, что рассказал, Катенька, про войну – это был такой нелегкий труд. Но когда сейчас сталкиваешься с тем, как переписывают нашу историю – это уму не постижимо. Нельзя, чтобы люди забывали обо всех ужасах, через которые пришлось пройти не только жителям Советского Союза, но и тем, кто пострадал от рук немцев в остальной Европе.

Но я так скажу, вот по телевизору постоянно говорят – почет ветеранам Великой Отечественной. Но это все только на словах и бумаге выходит. Я уже несколько лет не выхожу из дома, не могу, стар стал и немощен, годы свое берут, все-таки дожил до 101 года. Так ко мне местная власть один раз в год зайдет на день рождения и второй раз на День Победы, поздравят, цветочки подарят, спросят: «Нужно ли что – помощь какая?», я им говорю, мне бы надо, чтобы ко мне приходила социальный работник не раз в месяц, а раз в неделю. Я ведь совсем один живу, у меня никого в Севастополе нет, можно же какое-то исключение сделать. Так нет, говорят, не положено, регламент у них какой-то изменился, и сейчас правила ходить раз в месяц. Я не понимаю, это глупость какая-то бюрократическая. Я мусор вынести сам не могу, продуктов купить и прибрать в квартире – тоже, ну разве можно так, старика, воевавшего за мирное небо бросать. А врачи, больница у меня через забор, хоть бы раз пришли и анализы взяли, сказали, как мое здоровье… Да что говорить. Обидно и больно, что на самом деле такое отношение. Ко мне из дома ветеранов Стас (инструктор АНО «Севастопольский Дом ветеранов» Станислав Зиберт – Ред.) приезжает и помогает постоянно и еще одна женщина – просто так и приберет, и приготовит, мусор вынесет.
____________________________________________________________________________________________

Георгия Константиновича Чанахчиди не стало 19 ноября 2020 года. И с каждым годом, месяцем, неделей, ветеранов ВОВ становится все меньше… Может государство окружить их заботой? Не раз в год цветы и открытка для галочки… Регламент должен не уменьшать количество визитов к ним социальных служб, а увеличивать…

Интервью с героем ВОВ Александром Григорьевичем Овечкиным – отказавшимся от ордена «Красной звезды» после взятия Берлина

О том, как при живом отце скитался по Кирову (Кировская область), как брал Рейхстаг, как «по совместительству» стал поваром на фронте и почему отказался от ордена «Красной звезды», 101-летний ветеран Великой Отечественной войны Александр Григорьевич Овечкин рассказал главному редактору федерального сетевого издания «Время МСК» Екатерине Карачевой.

В прошлом, 2020 году, Александр Григорьевич перенес коронавирус, а до этого все делал по дому сам – готовил (в этом он профи), убирал. Ветеран уже слышит не очень хорошо и почти совсем не видит – лишь очертания движений, но по-прежнему поднимает стопку «За Берлин!» и «За Победу!». Пока мы разговаривали, герой войны не стеснялся слез, смахивая их морщинистой рукой, а иногда, вспоминая «веселые» моменты на войне, улыбался.
____________________________________________________________________________________________

-- Александр Григорьевич, у Вас было сложное, можно сказать, беспризорное детство. Как так получилось при живом отце и деде?

Сложно все это вспоминать, но меня такая жизнь закалила. Я ни о чем не жалею, и ни на кого не обижаюсь. Родился я 17 декабря 1919 года в деревне Гожевцо Лузского района Кировской области. Рано остался без матери, у нее были осложнения после родов, она умерла, когда мне было всего два месяца от роду. Отец женился второй раз, и меня отдали на воспитание деду. Время было тяжелое, голодное. Когда я чуть подрос, меня посадили на поезд и отправили в Киров, одного, сбагрили в общем – выживу-не выживу, а я выжил (улыбается).

В Кирове меня спасла и вырастила моя приемная мама Серафима Михайловна. Тогда таких женщин были единицы, она все для меня сделала. После окончания четырех классов, мама отправила меня на летние каникулы к отцу. Я там был как чужой человек – жил на кухне, спал на палатях, в комнату не заходил. Осенью меня опять отвезли на вокзал, там оставили, не дали ни копейки денег, даже куска хлеба в дорогу не дали, так я второй раз остался брошен своим отцом. Подошел я к паровозу, меня какой-то мужчина в вагон запустил, там у них печка, тепло было, я всю дорогу до Кирова проспал, денег с меня за проезд не взяли. Ну а в Кирове я, конечно, к приемной маме пошел.

Тогда ведь образование было неважно, нужно было работать, денежку зарабатывать, чтобы кушать. Меня устроили в сапожную мастерскую на улице Ленина пересечение с Орловской, всю зиму я там и проработал. Потом меня и еще нескольких ребят, таких же беспризорников, как я, устроили на фабрику обувь делать. Летом мы там пробыли, денег не платили, карточки на хлеб не давали. Меня перевели работать в студенческую столовую на улице Дрелевского, там я поваром работал. Кстати, на войне мое умение готовить вкусно и быстро, что называется «из ничего», пригодилось (смеется). Мы куски в столовой собирали, чтобы выжить, не на что было купить, в магазинах не было ничего, но ничего – выжил (плачет).

-- Вы с самого начала на войне оказались?

В Армию я был призван в 1939 году, до войны еще. На Финской не успел побывать, пока нас готовили на Кавказе, финская война закончилась и началась Великая Отечественная война. Но на фронт я попал не сразу. Сначала нас направили на войну в Иран (Иранская операция или англо-советское вторжение в Иран длилось с 25 августа по 17 сентября 1941 г. – Ред.). Хоть иранская война и была короткой, мы пробыли там до 1942 года. Потом была учебка. Я был минометчиком, и боевое крещение у меня случилось в битве на Курской дуге. До наступления Армии я находился в артиллерийской разведке. Нас, когда привезли в полк, всех как-то быстро разобрали, остался я один. Меня командир спрашивает: «Куда направить?», я говорю: «Куда направите, там и буду врага бить».

Я вам расскажу, как во фронтовую разведку брали, чтобы в тыл врага ходить за ценными сведениями. Приехали офицеры, весь личный состав построили, отобрали только отличников боевой и политической подготовки, подкованных выставили. Подходят командиры-разведчики и говорят, что им нужны ребята, кто ходил в самоволку, да на гауптвахте сидел (смеется). «Нам надо смелых и отчаянных ребят, в тыл врага ходить. У нас Устава нет», – сказал разведчик.

-- В разведке языка брали?

Я же в тыловую не ходил. В артиллерийской разведке другое – там обычное гнездо, панорама стоит… Само орудие находится далеко в нашем тылу, и солдатам не видно, куда снаряд попал. Вот для этого артиллерийская разведка и нужна. Орудие выстрелило, а разведка корректирует огонь – повернуть влево на столько-то градусов и т.д. Попали, молодцы, и продолжают уже лупить туда, куда мы их навели.

Погибших товарищей на войне было много, столько потерял (плачет). У нас солдата-заряжающего ранило (это моя специализация была), главное, только на тропу вышли, раздался легкий хлопок, и первого номера ранило (нас три человека – расчет по номерам в минометном). Пошли дальше, дошли до оврага, остановились. Подходит ко мне майор: «Пойдешь в психическую атаку?», это когда на дот идешь можно сказать с голыми руками, одна винтовка. Бежим с товарищами, майора ранило, мы его оттащили, сдали санитарам, а сами дальше бежим. Едет наш танк Т-34, мы к нему, нас на танк десантом усадили, дошли и раздавили дот. Взяли в плен тогда 91 немца.

Меня на Курской битве ранило, долго очень лечили меня. Тогда можно было из госпиталя перевод делать, так мама моя приемная договорилась, и меня в госпиталь Кирова перевели. Иду я как-то в магазин и встретил старого друга, он мне говорит: «На фронт больше не пойду». Спрашиваю: «Тебя что, комиссовали?». «Нет, бронь сделают», – отвечает. Вот так я друга потерял, и не в боях на передовой, а в глубоком тылу.

А я пока в кировском госпитале был, мама узнала, что есть школа самоходного артиллерийского полка и говорит: «Иди и получи специализацию». Я в танковый полк не хотел, знаете, как танки горели постоянно… Закончил я эту школу, дали нам машину, мы доехали до Горького (Нижний Новгород – Ред.), там сколотили экипаж самоходки и передали нас в танковые войска (смеется). Теперь у меня куча праздников: и пехота, и артиллерия, и танковые войска – все отмечаю. Перебросили в Москву и снова на фронт врага гнать.

-- Голодно на войне было?

Ой, все было (плачет). Дня по три-четыре одни сухари ели. Боев нет, есть нейтральная зона, там в поле лошадь убитая лежит, солдаты пытались до нее доползти, а немцы огонь постоянно открывали, видимо, думали, разведка. А когда поняли, что мы голодные, перестали стрелять. Так ребята отрежут кусок мяса, мы из конины бульон сварим, а кому и по небольшому кусочку мяса доставалось. Этим и жили. Нам говорили, что поезд с продовольствием разбомбили, а потом выяснилось, что свои же воровали еду. Спали, бывало, прямо на снегу, под дождем – просто отрубались, ни холода, ни дождя не замечали. Ничего, выдержали.

Кстати, мои навыки повара, как я вам говорил, очень пригодились на фронте, мне даже проверку устроили (смеется). Вызывают и говорят: «Пошинкуй лук», я такой раз-раз, быстро-быстро, народ глаза квадратные сделал, увидев такой высший пилотаж, так что в перерывах между боями я еще и еду солдатам готовил.

А в Берлине интересно было, в какой-то момент нам форму перестали выдавать (смеется). Когда воюешь, она же изнашивается, горит, приходит в негодность. Вот приходишь к старшине, просишь новую выдать, а он говорит: «Так завтра тебя убьют, зачем новое выдавать». И ходили мы так: либо низ или верх гражданский, главное каску было нельзя снимать, чтобы нас ни с кем не перепутали.

-- Александр Григорьевич, Победу в Берлине встретили?

Да, прямо в Берлине. Войну закончил 2 мая 1945-го в звании старшего сержанта. Я не лез в начальники. Почему помню, потому что нас в этот самый день пригнали к Рейхстагу. У нас был приказ – не бомбить, не стрелять, а за мародерство – расстрел. Мы такие глаза выкатили, волосы дыбом – как так, немцы к нам что ли в гости пришли, что мы к ним так должны относиться, но приказ выполнили. Нашей Армией по Рейхстагу не было сделано ни одного выстрела из пушек, из пулеметов были, и то в подвале и на первом этаже, на остальных этажах боев не было. Три дня мы стояли перед зданием, пытались его штурмом взять, а на третий немцы сами белый флаг выбросили и вышли сдаваться. Все бомбардировки по Берлину вели союзники, они попросту уничтожали конкурента – Германию, поэтому весь город и был разрушен.

Историю постоянно переписывают, так всегда было. Вообще на войне было много несправедливости. Вот нам 30 апреля 45-го часа в 3-4 дня сообщили, что наш вятский паренек водрузил знамя на Рейхстаге, а на следующий день все поменялось, и героями стали другие. При штурме Рейхстага было пять знамен, план был такой – водрузить хотя бы одно. На каждом знамени был номер воинской части написан. И так получилось, что именно рядовой разведчик Григорий Булатов его первый водрузил, но не на самую верхнюю точку, потому что на верхней был серьезный обстрел. Булатов не получил никаких почестей, наград за это, он умер в Слободском (Кировская область) непризнанным героем, потому что тогда ему было приказано молчать об этом, хотя ведь хроника есть. Это сейчас стали поднимать эту тему и рассказывать о тех, кто водрузил знамя над Рейхстагом, а раньше этого делать было нельзя, книга о Булатове есть, люди докопались до правды.

-- Как Победу отметили?

В ночь с 8 на 9 мая 45-го я был в наряде с товарищем, ходим, вдруг ракеты в лесу начали выбрасывать – зеленые, красные, белые. Стрельба началась, все «Урааа!» кричат, мы понять ничего не можем. Бегом к лейтенанту, что делать-то – тревогу поднимать. Лейтенант бегом в штаб, там ему и сообщили, что война кончилась. Вот так мы Победу и отметили.

Чуть позже подходит ко мне лейтенант, говорит, чтобы я срочно в штаб полка бежал. Там говорят, кто участвовал в боях за Берлин, каждому положен орден «Красной звезды». Я отказался от него. Ну не люблю я всего этого. Я ведь не за медали и ордена воевал, мне это было без надобности, я на фронт шел гнать врага со своей земли. У меня наград всего несколько: орден «Отечественной войны 2й степени», медали «За боевые заслуги» и «За взятие Берлина». Вот за Кавказ и Польшу нет.

Потом домой стали солдат отправлять. Эшелоны через Польшу гнали поляки, несколько эшелонов пропали, исчезли с нашими солдатами. Слухи быстро поползли об этом, и остальные эшелоны уже везли немцы, они доставляли до Буга, а дальше нас пересаживали и до дома.

На гражданке познакомился со своей женой (она покинула нас), родились двое сыновей Владимир и Виктор, внуки у меня. Часто ко мне приходят. Мой стаж работы 56 лет, это без войны. Я только в 1971 году уволился с завода на Филейке, работал там токарем. Раньше он назывался «Завод 211», а сейчас «Авитек» – это оборонка. Сейчас у меня одна мечта – дожить до 76-летия Победы и поднять за нее стопку.

http://mskvremya.ru/article/2021/0577-vov-interview-veteran-...

Интервью с героиней ВОВ, младшим сержантом связи Марией Ивановной Хутовой – участницей битвы на Курской дуге…

О том, как было страшно во время самого масштабного танкового сражения на Курской дуге, как командир отделения связи бросил девчонок-связисток во время наступления фашистов, как получила трое суток ареста «за помыться в баньке» и почему не попросила у государства квартиру – Мария Ивановна рассказала для федерального сетевого издания «Время МСК».

30 августа связистке, младшему сержанту 4-й Гвардейской армии 21-го Гвардейского корпуса 122-го отделения связи Марии Ивановне Хутовой исполнилось 97 лет. Она живет во втором по значимости городе Карачаево-Черкессии – Усть-Джегуте. Мария Ивановна говорит, что память начинает подводить ее, но при этом помнит все, что связано с Великой Отечественной войной.

-- Мария Ивановна, помните начало войны?

Когда война началась, я жила в Ипатовском районе и работала в колхозе «1 Мая». 22 июня 1941-го я вместе с остальной молодежью была в поле, мы колоски собирали. Вечером идем, наше село в темноте, крик какой-то, не поймем. Заходим в село, говорят: «Война». Мужчинам уже повестки пришли, чтобы на завтра, 23 июня, отправляться на фронт. У меня брат в армии на срочной службе был, так он сразу на фронт пошел оттуда.

Когда война началась, я окончила 9 классов и уже была комсомолкой. Меня, как комсомолку, отправили копать окопы под Ростов. Мы, девушки, копали до тех пора, пока немцы к Киеву не подошли, наше руководство разбежалось, потому что немцы приближались, и мы тоже убежали. Вернулась я домой, зиму перезимовала, а в июне 42-го военкомат прислал повестку – явиться в Ипатовский райвоенкомат. Я поехала, там мандатная комиссия сидит человек двадцать пять. Спрашивают меня: «Ты желаешь идти на фронт». Я говорю: «Конечно, я поеду добровольно». Сказали: «Ждите повестку на фронт». И через несколько дней я ее получила. Все село меня провожало. Мама, когда я ехала, молитву «Живые помощи» зашила в бюстгальтер. Я ее всю войну проносила, вернулась домой и за портрет мамы положила. Меня сразу отправили в Орджоникидзевское военное училище связи. Я его закончила, присвоили звание младший сержант. Всех, кто со мной учился, отправили в Москву окольными путями на поездах через Красноводск, уже кругом были немцы.

-- Из Москвы сразу на фронт?

Нет. В Москву мы приехали 7 ноября 42-го. Уже зима тогда была, мороз, а мы в тоненьких юбках, шинелях и пилотках. Тогда Россия еще слабенькая была, ни техники, ни военной формы толком не было, юбки, которые нам выдали в училище, уже порвались, нечего было одеть, теплой одежды нет, мы в легких шинельках. Нас решили не водить по улицам Москвы, а спрятать, чтобы народ не видел, какие мы приехали на войну воевать. До вечера мы с девчонками в метро просидели. Потом нас перевезли в Сокольники, там был призывной пункт и нары, мы на них спали в одних шинелях.

Однажды приходит командир и говорит: «Мне надо три девушки в прачечную работать, пока будет отправка на фронт. Кто желает поработать?». Нас с Кавказа было трое девчат, мы мерзли в Москве ужасно в этих холодных казармах, ну и вызвались поработать в прачечной, работы не боялись. Мы почти всю зиму в прачечной проработали. Тяжело было, но зато тепло. За едой с котелками по очереди ходили. Мы постоянно командиру говорили: «Отправьте нас на фронт», а он все говорил, что нас надо не на передовую, а в хорошую часть отправить, обещал не задерживать ни одной минуты.

Как раз формировалась 4-я Гвардейская армия 21-й гвардейский корпус и 122-е отделение связи. Когда направили в часть, меня поставили командиром отделения, дали семь девушек, так я и была всю войну командиром этого отделения. Я, Сомова и Широнова Нина – втроем всегда в первом эшелоне были, остальные девушки – во втором эшелоне вместе с бойцами. Мы вместе двигались с действующей армией. Остальные девушки собирали телеграммы, аппараты. Мне 19 лет исполнилось, когда я на фронте оказалась.

-- Где прошли боевое крещение?

Первое мое сражение было на Курской дуге с «тиграми» (5 июля-23 августа 1943 года – Ред.). Перед первым днем сражения была ужасная тишина. У нас землянка была, где связисты, так там даже воду нельзя было вскипятить, немцы пар могли увидеть, и забросать гранатами. Позиции наши и немецкие были очень близко, можно было разглядеть врага. Мы с девчатами вышли воздухом подышать и немного отдохнуть, вдруг разрывы послышались – разведка боем перед атакой. И вот утром в пять часов началось. Наши танки и немецкие пошли к Прохоровке, друг на друга, «Катюши» загремели, самолеты полетели – бомбили с воздуха. Это было невыносимо, земля кругом дрожала, страшно было. Столько снарядов пустили… Около двух недель была битва танков. Потом все же мы переломили. Считай, Москва была спасена. Потому что немцы были уже почти у Кремля – под Москвой. А когда их потрепали, они стянули людей, танки, артиллерию, чтобы одержать победу над нами на Курской дуге. Но мы победили. И только благодаря этой битве по всем фронтам пошли следующие наступления – мы пошли Корсунь-Шевченковская группировка, потом Ясско-Кишиневская – это мы все освобождали. Потом Будапештская, Венская группировки.

Мои девчонки-связистки всю войну со мной прошли, все живы. Под Будапештом один раз ситуация была. Утром нам надо было на смену выходить, девчонок других сменять, связь ведь круглосуточно нужна была, ни на секунду не прекращалась. Командир наш и говорит, чтобы мы не спали ночью, потому что немцы пытаются прорваться из котла под Венгрией. Почти всю ночь глаз не сомкнули, все прислушивались. Приходим на смену, немцы стрелять начали. На нашем связном пункте пусто, командир свернул станцию и уехал, нам ничего не сказал. Он бросил нас, думал, что мы в плен к немцам попали. В общем, струсил командир.

Все бегут, и мы побежали, вещмешок я бросила – не до того было, так что ни одной фотокарточки с войны у меня не осталось. Смотрим, наши связисты-линейщики идут, что линии тянут, мы к ним прибились. Идем все вместе, видим село. Думаем, там же штаб наш должен быть. Выходит из первой хаты женщина и говорит: «Не ходите, тут немцы. Идите поляной в лес, там немцев нет». Добежали мы до опушки, там наш генерал собирает остатки солдат, кто в живых остался. Он нас, связисток, отправил в лес, говорит, там ваш командир со всем оборудованием на машине застрял.

Командир нас как увидел, побледнел весь. Его позже разжаловали и отправили в штрафную роту, за то, что так с нами поступил. Еще несколько человек – линейщиков и моих девчонок в деревне засели, заложили двери камнями, и жили там две недели без еды, пока мы их не освободили.

Тогда же в том бою начальник шифрования выскочил из хаты в одних кальсонах и со всеми в лес побежал, забыл, что он за шифр отвечает. Ему 10 лет тюрьмы дали, потому что нельзя было шифр оставлять.

Да что только не было на войне. Бомбежек столько перенесли. Один раз выезжаем, только выехали, и вдруг возле Днепра нашего – два самолета, мы думали наши поднялись из-за леса, а это немцы. Нас людей и лошадей ужас сколько побило. Хорошо, там только фронт прошел, окопы были, мы в эти окопы попрятались, кто успел. Эти окопы нас и спасли (вздыхает). Видала много и перетерпела много.

-- Как служилось связисткам?

Тяжело. Все ж время в окопах, в блиндаже, без постели, спали на земле, договаривались посменно купаться, если удавалось, хоть себя в порядок привести. После речки или баньки хорошо, как-то даже легче воевалось.

Один раз, шли, уже сил нет, командир видит, все устали, стоит стог соломы. Он нам говорит: «Разбрасывайте и ложитесь». Мы солому раскидали, сами легли на снег, соломой прикрылись, устали так, что сразу уснули, спали, никакого мороза не чувствовали. Постели мы вообще не знали, шинель была нашей постелью.

Как-то остановились в доме, я договорилась с хозяйкой помыться в баньке всем моим девушкам. О, это прямо-таки наша мечта была с девчонками. Мы несколько месяцев не мылись, белье уже совсем грязное. Я девчонкам-сменщицам говорю, мы помоемся, потом вас сменим на дежурстве. Получилось, что с моего разрешения мы самовольно с дежурства ушли. Командиру это очень не понравилось, он нас троих в погреб посадил, каждой дал по трое суток ареста. Вообще, аппараты работали, мы связь не бросили, просто командир пошел на принцип, молодой, решил доказать… ну и доказал. Вот тогда мы единственную ночь за всю войну и выспались. К нам еще Пескарика (фамилия у рядового Пескарев, а мы его на свой манер называли нежно) приставили с винтовкой охранять, он нам кушать носил и чай горячий.

Всякое было: плохо, страшно, голодно, холодно, мы плакали... Одно время тиф пошел по армии, и нас зимой раздели догола, всю одежду на дезинфекцию забрали, и мы голые на снегу все это время сидели, промораживались.

-- Были ли ранены?

За всю войну – ни разу. Ой, сколько раз перед смертью была. Мы, когда Дунай форсировали. Плот подогнали, полностью заполнили, и нас, связисток, должны были переправить на другую сторону. Подходит командир – плот сильно перегружен, следующим нас переправят и велел в лес идти. Только мы с девчонками в лес отошли, бомбежка началась, плот потонул, все бойцы погибли.

Под Будапештом мы в окружение попали, у нас кроме связи еще госпиталь военный был. Немцы ворвались. Там кузня была недалеко, что только не делали эти немцы над ранеными, и звезды выжигали на груди или спине… Мы потом село отбили, но немцы нас сильно тогда потрепали, да и мы в долгу не остались. Нам на подмогу тогда конница пришла, бойцы вплавь на конях переправились, напали на немцев и всех отбили.

На войне все страшно. Очень страшно. Кругом немцы, когда стрельба, не знаешь куда бежишь, вообще дороги не разбираешь, и не знаешь, поймаешь пулю или нет…

Один раз едем на машине, останавливает женщина, говорит, что у нее в подвале немец сидит. Командир наш не проверил его и посадил с нами в машину. Немец зашевелился. А наш солдат, мальчишка совсем, говорит: «Руки вверх», и все мы всполошились, а в кармане у этого немца граната. Вот так нас мальчишка-солдат всех спас. А командир хотя бы проверил. Немца сразу расстреляли.

Но самый тяжелый период был, когда мы Украину освобождали, от Ростова, гнали армию Власова, он же сдал армию. Власовцы за немцев стояли. Они мирное население уничтожали, расстреливали, убивали даже своих людей. Так вот нам, связистам, нельзя было ходить по одному, власовцы убивали связистов, несколько человек убили. Телеграмму примешь, надо в шифровальный отдел отвезти расшифровывать код, потом обратно – передать шифровку. И мы, девчонки, только с охраной ходили.

А вот самый хороший народ – это болгары. Мы стояли у одного дедушки на квартире, пасха была, мы с работы пришли, он накрыл покушать. А когда мы уезжали, он нас провожал, в сумки еды нам положил. Никогда не забуду, самый лучший народ. Сколько стран прошла, а болгары самый отзывчивый народ.

-- Мария Ивановна, а Победу где встретили?

От Вены километров 300 город Брукк, мы его освободили, три дня бились за этот город. Тяжко было, тревогу постоянно объявляли, охраняли город. Главное связь, мы так за аппаратами и спали. Если минута свободная выдавалась, голову на стол и спать. Ну вот в этом Брукке и узнали новость о Победе – мы же связисты, всегда все первыми узнавали. Никакого парада Победы, никаких других торжеств у нас не было.

Вот так я провоевала. С 1942 по 1945 всю Европу пешком прошла. Три года – не спать, не есть, все время наступать, серьезное испытание. Награждена двумя орденами «Отечественной войны» и «За боевые заслуги».

А за участие в Курской дуге Путин дал нам одну тысячу рублей к пенсии до окончания жизни, и вот я каждый месяц эту тысячу получаю…

-- После войны домой вернулись?

Демобилизовалась я в 46-м, на фронте была секретарем ротной организации, там и в партию вступила. С фронта меня никто не встречал, приехала в Черкесск, раньше же машин не было, так я к маме до села Койдан пешком прошагала.

После войны работала секретарем совета три года, потом в Красногорке работала библиотекарем, маленький ребенок появился – в райком партии пропагандистом перешла. Потом работала в бухгалтерии цементного завода в Черкесске.

В 85-м на 40-лет Победы ездила в Москву. Хорошо нас принимали, были в мавзолее Ленина, Кремлевском дворце. Всех однополчан повидала, никогда этого не забуду. Мы, когда к Вечному огню шли венки возлагать, купили живых цветов и тоже положили от нас – от девушек-связисток. Больше недели пробыла там.

-- Шинель сохранилась?

Нет (смеется). Я шинель после войны сменяла на две подушки, одеяло и юбку. Бедно жили тогда. Ничего, пережила, дом вот у меня есть. Мой сын говорит: «Мама, посмотри, другие ветераны квартир добились, а ты что?» А я ему: «Сынок, моя совесть чиста», ну, не люблю я никого напрягать.

С мужем познакомились в Койдане, где работала секретарем совета, он меня на пять лет моложе, привязался, и 47 лет прожили (смеется). Сын и дочка у нас. У меня и правнуки есть.

http://mskvremya.ru/article/2020/0407-vov-interview-veteran-...

Всем привет, сегодня хочу поделиться воспоминаниями Колесникова Николая Григорьевича – ветерана Великой Отечественной войны, воевавшим на Малой земле в 142 стрелковом батальоне морской пехоты 255 ОБМП.

ВНИМАНИЕ! Это воспоминания ветерана, пожилого человека, который пережил серьезные испытания в жизни. Интервью у Николая Григорьевича я брал в начале 2014 года, на тот момент ему было 94 года. Прошу ОТНЕСТИСЬ С ПОНИМАНИЕМ, если какие-то изложенные им факты покажутся Вам не слишком реальными, не точными или не корректными. СПАСИБО.

Данные воспоминания опубликованы в книге «Я дрался в морской пехоте. "Черная смерть" в бою» издательства Эксмо в 2016 году а также на сайте проекта ЯПомню Артема Драбкина.

Колесников Николай Григорьевич

Родился я 14 февраля 1919 года в Одессе. (В наградном – 1921 г.р. Прим. – С.С.) Детства фактически не помню, понято одно – в Одессе жил. Родителей у меня не было, посему беспризорничал. Для малолеток тогда колонии организовали, ну и меня забрали в одну такую... В армию пошел по призыву 39-го, – направили на флот. Старшина 2-й статьи, – у моряков, как известно, звания по статьям. Воевать начал на корабле. Потом как-то один матрос говорит: «Война идет, а мы на кораблях ничего не делаем». И вот сформировали морскую пехоту. Морячки! Так и попёр…

Как называлась ваша воинская часть?

255-я бригада морской пехоты, бригада Потапова. Был такой подполковник Потапов. Перед Туапсе бригада потеряла две трети состава, но немца за перевал не пустили. Те, кто выжил, считались старичками.

Потом отдыхали, формировались. А с 3-го на 4-е февраля мы высадились на Малой земле. Сели на катера, да поплыли. Немцы уже ждут, – это как закон. Куда ж ты денешься, чтобы они тебя не встречали!..

У нас коробка здоровая была – сухогруз. На него нагрузили где-то под 1000 человек. Подошли, и давай в воду прыгать, – вот такой десант был. А потом с воды «вылазили», и в бой. Высадились, – там шоссейная дорога – гнали немца до кладбища. Вот тут они нас остановили. Мы уперлись в их дзоты, пулеметы секли прямо в упор. Та дорога – на «Рыбзавод». Мы там так и остались, встали в оборону. С одной стороны кладбища – немцы, а с другой – мы. С кладбища выбивать трудно, за каждым камнем можно прятаться. Там колодец был, он и сейчас существует. Поезжай, тебе любой его покажет. С этого колодца и мы, и они пили. Он находился на нейтральной территории. Представь – перемирие на водопой! Ходили с ведрами за водой. И в это время ни они не стреляли, ни мы. Воды набрали – все, теперь можно опять. Как по договору. В общем, надолго там засели. Один раз пошли в атаку, сошлись в рукопашную – немец как дал мне по черепу, и вырубил…

Столько ранений у меня. И сейчас еще болят. Иной раз как заноет, как заноет... Пуля по ноге гуляла, никак не могли ее удалить. Уже на пенсию пошел – удалили. Она провалилась на 15 сантиметров вниз.

На Малой земле нас никто не поддерживал. Неоткуда было поддержки ждать. С моря немцы, с воздуха они же... А мы сидели как суслики. Он (немец) бьет по нам сверху без остановки. Они в воздухе были тогда боги. А мы кто? Действительно – суслики.

Приходилось вам ходить в разведку?

Нет.

Как обстояли дела с питанием?

Я бы сказал, что питание ничего было. И хлеб даже давали. А то еще сухарями нас снабжали хорошо. Один раз мы продовольственный склад нашли. И там все: и хлеб, и консервы... главное, так получилось, что не только мы нашли, но и немцы. Я мог бы стрелять, и он мог бы стрелять. Значит, этот склад не достался бы никому. Поэтому сегодня он берет, завтра я беру – «Завтра приходи, еще поболтаем!»

То есть вы с немцами даже, бывало, болтали?

Да. Они русский знали, что будь здоров. Я немножко румынский знал. А тогда там румын много было.

Скажите, какой день или мгновение вам больше всего на войне запомнился?

Когда ранили (24.02.1943г.), и я уже знал, что я уже не на войне. Радость была, что я ушел, и меня пока не убьют. Нас человек 30 нагрузили – «Пошел!» Привезли в Геленджик. Потом дальше в Сухуми, и пошло-поехало.

Скажите, что думали вы в первые месяцы войны? Были какие-то панические настроения?

Ничего такого панического не наблюдалось. Предполагал так – еще чья возьмет! Рассчитывали не сдаваться, не отдавать, а драться до последнего. Только так! А там как выйдет.

Где вы встретили День Победы?

Где-то в госпитале я был, в Батуми по-моему. Сколько радости было. Подушки летали, все полетело вверх.

Николай Григорьевич, какие у вас есть боевые награды?

Первая – это медаль «За победу над Германией», вторая – «За оборону Севастополя», «За оборону Кавказа», «За оборону Одессы»… потерял, не вижу. Потом орден «Красной Звезды», орден «Великой Отечественной войны» I степени и орден «Великой Отечественной войны» II степени. Как воевал, так и оценили...

У вас медаль «за оборону Севастополя». Довелось участвовать в боях?

Уже башка не варит. Да и вспоминать-то не особо хочется.

Довоевались так, что немцы прижали нас к самому берегу. Уже все, вот оно море! Куда?.. Командиров всех вывезли, осталось только руководство интендантских служб. А то еще умники на подводной лодке приезжают, командование забирают, и до свидания. Другие тоже тут высадились забирать кого-то. А им говорят: «Пошли вон! Оставайтесь здесь с нами, и никаких…» Не пустили!..

А когда уж немцы приперли окончательно, я думаю: «А, плевать! Будь, что будет! Утону, так утону» Поплыл. Потом оборачиваюсь… Мать честная! Позади сплошь бескозырки и черные бушлаты – одни моряки плывут. А сверху – немцы с автоматами... Я снял с себя еще что-то из одежды, чтоб полегче было.

Потом смотрим – бурун. Подлодка! Да еще и наша! С нее кричат, что могут взять одного двух, не более. Мне уже все равно было, зацепился за какую-то трубку, стопор или чего там...

Мне Слава Костюк после войны написал письмо: «Вот Николай, тебе повезло как. А я десять лет от звонка до звонка трубил потом».

До чего здоровый мужик был! Как все снимет, в одной тельняшке – и вперед попёр! Немцы его боялись… А Машенцев!.. Тоже ведь моряк. Мы к нему ездили. Контуженный, говорить не может. Только мычит… Такой колоритный был мужик Машенцев. Много мог бы чего рассказать.

Ваш сын упоминал про какой-то случай с Брежневым.

Во время войны я вел записи. У меня был блокнот, там все буквально по дням. Приехал корреспондент, спрашивал много всего, потом говорит: «Я все верну. Вы не волнуйтесь». Забрал, и с концами. И они там про Малую Землю по моему блокноту от имени Брежнева написали все.

А ведь мы Брежнева вытаскивали из воды. Он захотел побывать у нас. Лодка раз, и перевернулась. Тянули его за «шкварник» из воды. Мы же тогда не знали, кем он станет. Полковник как полковник. В общем, тогда на Малой земле понятия не имели, кто такой Брежнев. Никто не знал его. Потом, после войны – да. Когда были молодые, на Малой земле часто встречались с однополчанами, переписывались… Много писем приходило. А в последнее время переписка прекратилась, – как-то уже постарели…

Интервью: С. Дедков

Лит. обработка: С. Смоляков

Данные воспоминания опубликованы в книге «Я дрался в морской пехоте. "Черная смерть" в бою» издательства Эксмо в 2016 году а также на сайте проекта ЯПомню Артема Драбкина.

Награды Николая Григорьевича:

Орден «Отечественной войны» 1степени;

Орден «Отечественной войны» 2 степени;

Орден «Красной Звезды»;

Медаль «За оборону Севастополя»;

Медаль «За оборону Кавказа»;

Медаль «За оборону Одессы»;

Медаль «За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941—1945 гг.»;

Медаль «Ветеран труда».

Небольшая выдержка из наградного листа Николая Григорьевича на орден «Красной Звезды»:

Товарищ Колесников проявил себя храбрым и стойким бойцом, в боях за кладбище 7-8.02.43г., где он стремительно шел в атаку и уничтожил 6 фрицев. 24.02.43г. вызвавшись добровольцем идти на штурм школы, не взирая на ураганный огонь пулеметов и автоматов, а также, что немцы забрасывали из окон верхних этажей гранатами, он ринулся к школе и продолжал наступать пока ранение не заставило его выйти из боля боя. При этом он успел гранатами подавить один пулемет немцев, уничтожив расчет из 2-х фрицев.

Если Вам интересна тема ВОВ и Второй мировой – подписывайтесь на мой профиль.