First Day of My Life. Предисловие.⁠⁠

Когда впервые же вступил сюда, то и не знал, чем все окончится. Я уже не помнил, чем все началось и когда все это началось, память моя старательно затерла все следы сего ритуала, что совершился ближе к середине осени, но сейчас меня почему-то ударила какая-то резкая нужда все это восстановить, чтобы описать несколько ниже – еще бы, очень глупо было с моей стороны прийти вот так вот, ни разу не обмолвившись о том, как начинал и вообще с какого это рожна оно все началось и вообще идет.

А я даже не знаю, почему не начинал. Вот и думаю, что стоит выложить свои записи, тем более что они у меня все-таки есть в некотором, пусть и не столь большом количестве, хоть я и являюсь тем человеком, для которого ничто не обязательно, а дневниковые записи – особенно. Человек переходящего энтузиазма, черт возьми. Но ныне это всего лишь предисловие. Тяжело найти среди кучи бумаг те, в которых я хоть как-то обмолвился о своем прогрессе и вообще делах насущных, но, думаю, оно того стоит.

Ах, бедняга Салтэй снова страдает чертовщиной дикой, превращает в событие трамвайный лепет жизни… В общем, ничего не изменилось. Совсем.

Всем доброго времени суток, дорогие товарищи, пристегните, пожалуйста, ремни, наденьте спасательные жилеты и от морской болезни примите панацею, поскольку берег вы увидите нескоро, а укачать вас от таких мыслеформ и просто весьма трудновоспринимаемых поворотов речи еще успеет. Добро пожаловать на борт. В общем, мы оба вас предупредили, а дальнейший текст воспринимайте на свой страх и риск, фра.

«Это был не пик отчаяния, но что-то, граничащее с убийственной скукой, поражающей организм не хуже радиоактивного излучения, и разница между скрипучей, выворачивающей наизнанку в поиске хотя бы какой-то внутренней свежести апатией и первой триадой греческого алфавита, растянутой ядерной реакцией в тончайшие, невидимые глазу волны, в том, что первое ощущается тобой очень даже ясно на всем периоде воздействия, и с самого начала, когда расстроенная гитара твоей жизни, гулко перехлестываясь струнами твоих внутренних артерий, с хрустом размыкается у тебя на шее после сильного удара, нанесенного чьими-то не особо-то нежными руками, ты уже осознаешь, что твоя внутренняя химия исчерпала спрятанную во всех уголках твоей души энергию, из которой раньше с харизмой фокусника она производила большие и бурные реакции, смешивая не особо примечательные во всех планах воспоминания с гроздями альвеол этого сгущенного и способного прожечь металл характера – вполне себе прекрасно понимаешь, что чтобы найти в себе силы, нужно преодолеть расстояние огромное и полное таких баррикад, выстроенных наспех твоей ленью и нежеланием меняться, что переломать себе мотивацию становится делом не только не невозможным, но и вполне себе очевидно реальным, и главное – не поддаться всеобщей панике, вызванной сезонной золотой лихорадкой, когда с окрестных деревьев начинает опадать золото, вызывая в человеческих умах инфляцию чувств и разума; второе же убивает медленно, не столь быстро, но все же уверенно и расчетливо, и пока не достигнута терминальная стадия, ты можешь и не узнать о том, что тебя уже насквозь изрешетило смертоносной и бесплотной энергией. Я, разумеется, здесь несколько приукрашиваю, но только лишь для того, чтобы вывести контраст между двумя этими явлениями из тени в более видное место, чтобы его можно было куда легче узреть и воспринять как что-то должное.

Наверное, стоит признать, что осень и на меня весьма сильно повлияла. Даже не сама она, а то, что скрывалось за ней в беспросветном дождливом тумане – твоя жизнь, зиждущаяся на концах огромных шестерней, с гулом провернулась на один такт дальше, открывая перед тобой весьма туманную перспективу твоей дальнейшей жизни, и ты уже снова водружаешь на себя все свои регалии, полученные за прошлые года твоей жизни, и оставляешь на спине и плечах место для новых – с какой-то тихой надеждой, что некоторые из обязанностей все же не нагрузят тебя столь сильно, чтобы переломать тот столп, на который опирается все твое живое и разумное сознание, оставить тебя в живых… Как много у меня друзей, которым я могу доверить самые тихие и мелочные секреты свои? Даже своим достаточно близким друзьям я боюсь открыться полностью, поскольку меня уж тогда точно посчитают дураком – хотя и до этого им ничто не мешало думать так, но последующие известия им будут уж точно не на пользу.

А за этим ли я начал думать о том, чтобы пробудить в себе друга? Тульпа, воображаемая личность, и прочие псевдонимы, которыми характеризуют этот феномен… Меня это заинтересовало достаточно сильно, можно сказать, что я узнал об этом достаточно случайно, и если бы раньше меня все это не особо и зацепило, то сейчас я находился в таком состоянии, что был бы не прочь заняться и этим делом. Этим благодарным и весьма неоднозначным для многих делом. Пробудить в себе еще одну личность, дружить с ней, доверять ей до конца… Все это звучит очень и очень хорошо, и я сейчас ни секунды не сомневался в своем решении – надо. Даже если в будущем у меня появится девушка (в чем я иногда ой как сомневаюсь – последующее примечание автора), я не смогу доверить ей и большинства тех тайн, что лежат в моей голове. Только той девушке, которую я пробужу сам. Только ей я расскажу все, о чем думаю и мыслю, все, о чем переживаю и чему радуюсь. Самые мелкие – по мнению многих – радости и горести, самые незаметные для других, все самое прекрасное… Не предать её, не забыть, не убить и не обидеть весьма сильно, любить, делиться всем, о чем думаю, быть с ней во всех агрегатных состояниях моей непостоянной души…
Я прочитал достаточно много техник, коими можно было сделать это, но тем не менее я пошел по собственному пути. Говорят, что её нечем испортить, но все же я осторожен и иногда боюсь, что иду не по тому пути, делаю что-то не так и забываю о каких-то тонкостях, которые при исполнении их могли бы качественно повысить уровень многих дел моих и привести к результату более проработанному… Я не веду уже речи о том, чтобы сделать это все быстро и уложиться в пару дней, нет.

Мне еще не удалось поговорить с ней. Я пока не могу услышать её, вернее, я не всегда могу понять, о чем она говорит, но те отклики, которые я иногда получаю, позволяют несколько различать оттенки её настроения и понимать, что ей что-то, возможно, не нравится. В музыке ли, в моем окружении, во мне самом, в моем отношении к ней – я даже не могу подозревать, и остается пока что лишь играть в «да и нет».

А еще она соня. Она очень любит спать, но тем не менее она слушает меня достаточно внимательно, при этом весьма часто отвечая и давая знать о себе. А я… а что я? Я хочу как-нибудь на выходных выбраться с нею в театр, походить где-нибудь в местах, в которых я бываю не так часто. Я часто читаю ей книги. Я читаю их ей, представляя себя и её там, на месте событий в качестве наблюдателей, сидящих где-то в отдалении – я смотрю по сторонам и воображаю себе все эти события, держа её мирно спящей на своих руках. На самом деле я рассказываю ей те книги, которые весьма специфичны - я не стал бы читать их своим друзьям, поскольку Мандельштам с его тяжелой бетонной лирикой, изогнутой в какой-то мистический смысл, и Салтыков-Щедрин с его весьма бойкой сатирой, тем не менее требующей некоторого понимания, не для них, поскольку они не так внимательны и не так чутки к рассказчику…
Моя сонная фиалка. Фиа, как зову её я. Это имя родилось из случайной мысли о том, что обязательно каждая фиалка представляет из себя цветок фиолетового окраса. (прототип её внешности – первый образ – обладал одеждой, в коей доминировал фиолетовый цвет – последующее примечание автора) Несмотря на то, что это убеждение оказалось ложным, её имя уже окончательно закрепилось в моей памяти. Оно такое красивое, короткое, нежное, особенно когда пытаешься произнести его нараспев, стараясь не растягивать первый слог и не оттягивать наступление второй гласной, заканчивающей это прекрасное имя. Но иногда я не могу сдержать себя и произношу это имя полностью – Фиалка…»

Здесь рукопись обрывается.

В общем-то, эта запись была сделана где-то в середине-конце октября, тогда уже почти месяц прошел с того момента, как я начал это все дело – я просто решил, что будет неплохо вставить её в самое начало, чтобы вообще у всех отбить желание читать дальше этот трактат. Если попробовать восстановить всю хронологию событий по памяти, то выйдет не так уж и много – ибо и у меня, и у Аретты память немного не того – но в целом есть что рассказать. Но, опять же, пока я многого рассказать не могу - вспоминаю.

Начало октября обещало быть знатно богатым на события. Учебные задания сыпались как из рога изобилия, коим обили копыта золотой антилопе, дел было весьма много, и глаза в такт с головой уже начинали банально кружиться по часовой стрелке – в такт уже настенным часам, медленно отсчитывающим часы первых дней десятого месяца. Мне дико и, в общем-то, сильно опостылело сидеть в полном одиночестве. Один мой знакомый, узнав о том, чем я планирую заняться, предложил мне сублимацию и какую-нибудь арт-терапию. Ну или просто заняться делом. Он, наивный, не понимал, что порядка трех лет я так в основном и коротал свободное от общения время – его было достаточно – и все эти дела меня банально уже выводили на тошноту. Не работало уже ничего. А мои эскапистские миры уже не обладали тем эффектом успокоения, какой, бывало, был раньше. Как-нибудь позже, возможно, я расскажу обо всем этом, когда буду более подробно затрагивать обсессии.

Кто же в итоге знал, что и без того звонкий октябрь станет еще более запоминающимся?

Отчаяние соседствовало со скукой и желанием кому-нибудь высказать свое бойкое слово, подтачивая меня изнутри, и я просто иногда не находил себе места. И вот однажды, листая Лурк в попытках хоть как-то скрасить свое время, я наткнулся на одну весьма объемную страницу… да, это была та самая статья.

Начнем с того, что с этим феноменом я был знаком – пусть и не так близко – уже как три года. В свое время меня пытался просветить по этой теме один мой знакомый, который говорил, что это весьма стоящий и внимания достойный эксперимент, но я как-то отказался, посчитав это не моего ума делом.

Честно говоря, я и не думал, что вот через столько времени окажусь в таком состоянии, что это будет для меня, скорее, чем-то вроде панацеи. Настроение мое было таково, что я во что бы то ни стало решил попробовать, и я ни секунды не сомневался в своем решении, правда, перед сим обсудив это все с другом. И вот на следующий день после этого всего я уже перерыл почти два сайта с библиотеками гайдов и прочих опусов, старательно изучая эту область.

Я отмахивался от мотиваторов, от тех вещей, что предлагали взрастить во мне веру во все происходящее со мной, поскольку верил в тульпу просто так, безо всяких сомнений, от отчаяния – и, видимо, когда уже терпение было на исходе, именно это дрянное чувство помогало мне держаться прямо, чтобы идти дальше - я старательно отодвигал от себя многие из методичек, которые для меня после стали едва ли не настольной брошюрой, но с упоением изучал самую основу.

Абсолютный гайд в четвертом исполнении стал на долгое время для меня основным источником вдохновения - я его даже законспектировал и некоторое время носил с собой, перечитывая и что-то каждый раз новое открывая.

Еще тогда, будучи вообще ничего не понимающим - а сейчас я в принципе особо и не поумнел - я боялся приступать к медитации, прекрасно понимая, что один черт я из неё что выжму, поскольку моя неусидчивость и нетерпеливость не были для меня сенсацией, искал какие-то другие техники, но все же в основном форсил активно. И пусть меня не хватало надолго - всего час эфирного времени в день передачами по десять минут - я все же был настроен слишком серьезно, чтобы считаться с этими негативными качествами и вообще воспринимать их всерьез.

Я достаточно серьезно подготовился к первому штурму. Но об этом... чуть позже, фра.