Евдокия (из рассказов о плотогоне Прохоре Картузове)⁠⁠

Ближе к полуночи плот вынесло на спокойную воду. Прохор было собрался пристать к берегу на ночлег, но передумал. По-хорошему, стоило бы развести костёр, посушить одежду и лечь спать, но сна не было ни в одном глазу. Скинув, промокшие на перекатах, рубаху и порты, Прохор накрепко отжал их и решил плыть дальше. Полная июньская луна заливала светом безмятежную Волгу, освещая плывущие по реке ветки и лохмотья коры, перемолотые водопадами. Изредка, погнавшись за мелкой рыбёшкой, выпрыгивала на поверхность молодая щучка и, перевернувшись в воздухе, рушилась вниз, рассыпая серебряные брызги. Перекликались в прибрежной траве камышовые лягушки; с мягким шорохом сновали над головой летучие мыши; монотонно стонали, словно идя в бесконечную атаку, речные клопы. Где-то на берегу, проснувшись, залаяла собака, ей принялась вторить другая, затем третья. Прохор встал, пытаясь разглядеть скрытую ночной тенью деревню, и тут увидел утопленницу. Та, неспешно плыла на спине, широко раскинув руки и чуть покачиваясь на волнах. Неподвижное молодое лицо, слегка выступавшее из воды, было грустно и безмятежно. Венок из лилий на голове девки и длинная белая рубаха, придавали ей сходство с невестой.

— Видать купаться пошла, — вздохнул Прохор, — тут сом её и прихватил.

Он подошёл к краю плота, и совсем было собрался оттолкнуть покойницу багром, как вдруг заметил у неё шее нитку красных бус.

— Что ж, сердечная, — решил Прохор, — тебе бусы ни к чему, а я ими, глядишь, сестрёнку порадую.

Осторожно действуя багром, развернул утопленницу и подтянул к плоту. Встав на колени, он склонился над телом, и тут девка открыла глаза. От неожиданности Прохор отпрянул назад и повалился на спину. Впрочем, тотчас, оскальзываясь, вскочил.

— Испугался? – девка, ухватившись за бревна плота, озорно смотрела на него.

— Что б тебя, — клацая зубами, пробормотал Прохор. – Ты кто такая?

— Евдокия, — поправила она на голове венок.

— Зачем же, Евдокия, так людей пугаешь?

— И не думала я никого пугать. Легла, с устатку, на воду полежать, вот сон и сморил.

— Ишь, русалка какая, — Прохор начал понемногу успокаиваться. – В реку она спать ложится.

— Да, нет же, — отмахнулась девка. – Плавала я от берега к берегу, вот и притомилась.

— Зачем плавала-то?

— Затем! – огрызнулась та. – Думала встречу кого.

— Кого тут в воде встретишь? – удивился Прохор. – Водяного?

— Жениха, — потупилась девка.

Прохор потрясённо оглядел реку, затем перевёл глаза на собеседницу.

— Да, ты здорова ли Евдокия? Женихи по земле ходят. Или у вас в деревне все мужики повывелись?

— Ну их, — скривилась девка. – Наши мужики или в поле работают, или по избам клопов давят. Потом и навозом от них за версту разит. Плотогоны же чистенькие, водой добела промытые. Сплавятся до Нижнего, и обратно подарки-гостинцы везут, денежкой в карманах позванивают. Жёны у них в платки шёлковые ряжены, в сапожки козловые обуты, колечками-серёжками одарены. Беда в том, что плотогоны к нам в деревню не заглядывают, дальше спешат.

— Вот оно, как, — начал понимать Прохор. – А, что ж ночью-то плаваешь?

— Днём и без меня девок полным-полно барахтается.

— Что-то я вас тут раньше не встречал.

— Вода холодная была, — простодушно пожала плечами Евдокия. – Сам-то женат?

— Уж два года, — поспешно соврал Прохор.

— Не везёт мне, — грустно улыбнулась девка. – Домой, пожалуй, отправлюсь, не то опять усну.

— Счастливо тебе.

Она оттолкнулась от плота и поплыла к берегу.

— Эй, — вдруг остановилась Евдокия. – Чего ты меня багром подцепил?

— Решил, что утопла. Хотел похоронить по-христиански, — нашёлся Прохор.

— Вот оно как. А, я думала, хотел бусы снять.

— Типун тебе на язык!

— Увидимся ещё, — донеслось из сумерек.