Древо жизни
Это было в 1947 году, через два года после окончания войны. В одном из небольших кинотеатров Лос‑Анджелеса демонстрировался советский фильм «Семья Тараса», известный в СССР под названием «Непокоренные». Зрители, среди которых было немало выходцев из России, взволнованно следили за событиями в оккупированном фашистами украинском городке. И в тот момент, когда на экране крупным планом появилось лицо подпольщика Степана Яценко, в зале раздались рыдания. Пожилая женщина, не отрывая глаз от экрана, закричала: «Степан… это же мой сын Даниил, я не видела его, не слышала о нем семнадцать лет!» Администратор кинотеатра отвел женщину (это была Роза Сагал, портниха из модельной мастерской) в свой кабинет, успокоил ее и подарил ей большой портрет советского артиста Даниила Сагала. Но еще большим подарком для нее оказалось право бесплатно посещать все сеансы, пока будет продолжаться демонстрация этой ленты.
Судьба Розы и Льва Сагал, их четырех сыновей имеет свою сложную и трагическую историю. До октябрьского переворота в России и в 20‑е годы семья жила в городе Екатеринославе (затем Днепропетровске). Старую украинскую улицу, на которой маляр Лев Сагал построил свой небольшой кирпичный домик с помощью коллег и друзей, можно было тогда с полным правом назвать еврейской. И в этом доме, и многих соседних ежедневно звучали слова проникновенных еврейских молитв, по пятницам зажигались субботние свечи. Семилетний Даниил носился босиком по пыльным улицам города, играл в футбол, и бабушка часто выносила ему на крыльцо оладьи из тертого картофеля и призывно кричала: «Данечка, на!» Именно с этого возраста в его памяти остались какие‑то сведения, полученные от нестарого, добродушного ребе, занимавшегося около года с группой еврейских мальчиков, он запомнил многие слова и обороты языка идиш, на котором говорили все его близкие и от которого он был оторван в условиях «новой» советской жизни после переезда в Москву. В детстве Даниил услышал то, что рано или поздно узнает каждый еврей: страшные рассказы о кровавых погромах на Украине, заставивших сестру и брата отца эмигрировать в Америку летом 1912 года. В 1923 году туда же отправился и отец, надеясь быстро обосноваться на новом месте и вызвать семью. Однако его разлука с женой и детьми длилась довольно долго. Только в 1930 году Роза с помощью «украинского Калинина» — Петровского добилась разрешения на выезд к мужу и с тяжелым сердцем уехала за океан с семилетним сыном Борей. Трое старших, Исай, Михаил и Даниил, остались в СССР. Один сделался горным инженером, другой — педагогом, третий, Даниил Сагал, закончил Театральную школу под руководством Всеволода Мейерхольда. Прощаясь на Белорусском вокзале, и мать, и сыновья надеялись, что будут часто встречаться и по крайней мере переписываться. Но через два‑три года политическая обстановка в стране стала весьма напряженной. Тысячи людей были расписаны по категориям классовых врагов, шпионов, вредителей, социально опасных элементов.
Аресты докатились и до Театра Мейерхольда, где работал Даниил. Среди репрессированных в 30‑е годы были также партнеры Сагала по фильмам «Карьера Рудди» и «Ущелье аламасов» артисты Дмитрий Консовский и популярный в те годы Иван Коваль‑Самборский. Культурная и религиозная жизнь евреев вгонялась в жесткие рамки марксистско‑ленинско‑сталинской идеологии. Количество фильмов на еврейскую тему резко сократилось, некоторые уже вышедшие запрещались. Так, картина Михаила Дубсона «Граница» (1934 год), поведавшая о жизни еврейского местечка, насыщенная тонким, печальным юмором, которую высоко оценили Максим Горький и Ромен Роллан, вскоре после выхода на экран была изъята из проката, а режиссер через четыре года попал в печально известную Шпалерную тюрьму в Ленинграде. Друзья из Еврейского театра рассказывали Даниилу, как однажды пришедший к Соломону Михоэлсу за кулисы Л. М. Каганович с пафосом заявил: «Почему вы показываете евреев, которых у нас нет?! Все какие‑то старомодные, с местечковым диалектом и даже пейсами. Посмотрите на меня, ведь я тоже еврей!»
Между «шестой частью мира» и США опустился железный занавес, не оставив никакого просвета, и надежды братьев Сагал на встречу друг с другом оказались просто смехотворными проектами, а переписку с отцом, матерью, братом и другими родственниками пришлось прекратить. Один из братьев, Миша, горняк, приехал из Горловки к товарищу в пограничный с Эстонией Псков, хотел устроиться там на работу, но был репрессирован… как «тунеядец».
Первым человеком, которому Даниил решил рассказать о своих близких, был его учитель Мейерхольд. Всеволод Эмильевич долго слушал исповедь артиста, глядя на него серыми задумчивыми глазами; «Да, история любопытная, — сказал он, — но ничего страшного не вижу, хотя есть еще много людей, способных извратить любые факты. Родные есть родные. Думаю, что когда‑нибудь все придет на круги своя. Работайте спокойно… но распространяться не советую».
В 1938 году Государственный театр Мейерхольда был закрыт, а 2 февраля 1940 года великого режиссера расстреляли как врага народа.
Расцвет творчества Даниила Сагала пришелся на трудные для советского кино и театра годы. Но и в условиях жесткого социального диктата актер сумел уйти от многих штампов, его герои человечны, жизнелюбивы, активны, обаятельны. В мягкой искренней манере его игры присутствуют мудрость доброты, свет духовности, значительность личности.
В конце 30‑х годов артисту пришлось пережить запрет двух дорогих его сердцу кинофильмов. Летом 1938‑го легла на полку кинокомедия А. Медведкина «Веселая Москва», названная руководством без ведома режиссера «Новой Москвой», где Сагал исполнил роль симпатичного и смешного инженера‑изобретателя Алешу. Через два года произошло более грозное событие: по личному указанию разгневанного Сталина сняли с экранов хорошо принятую как зрителями, так и прессой картину А. Столпера и Б. Иванова «Закон жизни». Сагалу принадлежала в ней главная роль комсорга института Сергея Паромова, который и не понравился вождю. Он усмотрел в фильме попытку показать разложение, загнивание партийного аппарата. К счастью, тогда прямые репрессии не коснулись артиста, однако его анкетные данные, известные НКВД, причинили ему в дальнейшем немало неприятностей. В 40‑е годы он снялся в фильмах «Боксеры», «За тех, кто в море», «Дни и ночи», «Как закалялась сталь», «Сельская учительница» и др. Ему аплодировали солдаты и офицеры Брянского фронта, когда он выступал перед ними в составе актерской кинобригады в перерывах между боями с фашистами.
В 1943 году Даниил Сагал вступил в труппу ЦАТСА, где проработал свыше 45 лет. Тяжелейшим ударом для него явилось известие о гибели Соломона Михоэлса. Оцепеневший от горя он стоял вместе с Марком Донским у гроба великого актера, смутно догадываясь, что 13 января 1948 года в Минске произошло запланированное кем‑то убийство. Вскоре погиб и превосходный артист Вениамин Зускин, с которым Сагал подружился на съемках картины «Непокоренные». Режиссеру Донскому удалось в упорной борьбе отстоять важный эпизод фильма, вызвавший раздражение у кинематографического начальства. По направлению к Бабьему Яру в скорбном молчании движется колонна евреев. Тарас Яценко (А. Бучма) низко кланяется своему соседу по дому — врачу Арону Давидовичу (В. Зускин), находящемуся среди обреченных. «Это вы мне?» — спрашивает доктор. «Мукам вашим», — отвечает Тарас. По некоторым свидетельствам, Зускин покончил с собой в тюрьме, не выдержав пыток и издевательств.
После войны Даниила Сагала вновь и вновь стали тревожить мысли о судьбе родителей и младшего брата, живших в Америке. Связаться с родными в условиях шпиономании и обострения отношений с бывшим союзником было невозможно. В 1946 году в театр прибыла телеграмма на английском языке, сообщившая о смерти отца. Однако поездку на похороны сыну не разрешили. Через год артиста неожиданно пригласили в учреждение, именовавшееся в те годы Всесоюзным обществом культурной связи с заграницей. Его встретил молодой сотрудник ВОКСа. Плотно закрыв дверь кабинета, он тихо сказал: «Вот тут для вас есть подвал из одной газеты в Лос‑Анджелесе. Возьмите с собой перевод статьи». Дома Даниил прочел интервью журналиста с Розой Сагал, потрясенной встречей с сыном в фильме «Семья Тараса», и не мог удержаться от слез. Мать, в частности, говорила: «Здесь, в Америке, мое сердце изошло тоской по моим детям. Я всегда мечтала о том времени, когда смогу снова быть с ними вместе». Эти слова стали поводом для подозрений в отношении актера со стороны руководства ЦАТСА и Главного политического управления Советской Армии. Его упрекали в том, что он не сообщил подробных данных о своих американских родственниках. «В 1963 году, — рассказывал позднее Сагал, — я случайно встретил бывшего заместителя ГлавПУРа генерала С. С. Шатилова, который рассказал мне, что пять лет назад у него пытались получить санкцию на мой арест, но он решительно воспротивился этому».
Через несколько лет после окончания войны на гастролях в Днепропетровске артист узнал, что все его близкие и дальние родственники, оказавшиеся в оккупированном фашистами городе, расстреляны осенью 1941 года. В кирпичный домик, где прошло его детство, попала бомба.
В конце 50‑х годов Даниил Львович неожиданно получил письмо от матери. А в 1964 году восьмидесятилетняя Роза и ее сорокадвухлетний сын Борис, известный американский кинорежиссер, смогли посетить Москву. Даниил так рассказывает об этой встрече в аэропорту Шереметьево:
— Я очень волновался, глядя через застекленный каркас здания на идущих с чемоданами пассажиров. Вдруг вижу: седая, сгорбленная старушка, бросив свою сумку, устремляется ко мне с поднятыми руками, а плотный элегантный мужчина рядом с ней улыбается, смотрит на меня и размахивает своей шляпой. Старушка, в которой я узнаю свою мать, прижимается лицом к стеклу и всматривается в меня глазами, полными слез. Потом, забыв о пограничных условностях, она хочет пройти в зал. «Там мой сын, — говорит она сержанту‑пограничнику по‑русски, — я не видела его тридцать четыре года». «Ну что ж, еще двадцать минут не увидите», — отвечает ей сержант. Когда мы оказались рядом, мама крепко обняла меня и, тяжело вздохнув, спросила: «А где еще двое?» «Мамочка, об этом потом, успокойся», — ответил я. Не мог же я сразу сказать ей, что мои старшие братья погибли на фронте, хотя чувствовал, что она уже обо всем догадалась. Потом мы долго говорили о пережитом. В наших отношениях с Борисом быстро возникла духовная близость. Брат улыбался, радовался, делился своими творческими планами, приглашал меня как кинорежиссер участвовать в своих фильмах, но я, наученный горьким опытом, был настроен довольно скептически.
В отличие от меня, Борис хорошо говорил на идише — сказались годы, проведенные рядом с отцом и матерью. Нередко нам требовался переводчик. Брат с большой теплотой относился к Советскому Союзу, но многое в жизни страны и нравах людей воспринимал с доброй иронией. Он очень хотел, чтобы я уехал в Америку и в ответ на мой недоуменный вопрос «Зачем?» коротко ответил на идише: «Жить!»
— Если бы я знал всю правду о прошлом и хотя бы частично предполагал, что произойдет в Советском Союзе, я бы тогда уехал в США без малейших колебаний, — скажет позднее Даниил Сагал. — Я видел всевозможные проявления антисемитизма, коснувшиеся и меня, но верил, что это вещи преходящего, случайного характера. Разве мог я в 60‑е годы предположить, что через 25‑30 лет лживые «Протоколы сионских мудрецов» и многие антисемитские издания дореволюционных лет будут свободно продаваться на улицах Москвы и Ленинграда? Б 1959 году меня пригласили на съемки в Одессу. Режиссер Жилин был очень доволен моими кинопробами, но, как я узнал от ассистента режиссера, директор киностудии Горский, увидев меня на экране, заявил: «Кого вы пробуете? Это же не еврейская картина?» Оскорбленный, я уехал в Москву. Однажды отменили мой концерт в минском парке культуры и отдыха, заменив его выступлением в санатории закрытого типа. Потом я получил письмо от директора этого парка, в котором он сообщил мне, что его уволили за то, что он спланировал и афишировал концерт артиста с еврейской фамилией. Я мало снимался в кино в 60‑70‑е годы, хотя был уже народным артистом, много работал в театре и на эстраде. Как‑то известный артист Борис Андреев сказал мне: «То, что ты не снимаешься, это кому‑то нужно». А в конце 60‑х меня не пустили на кинофестиваль в Югославию, и начальник отдела культуры ГлавПУРа вежливо объяснил мне: «Дело совсем не в политическом недоверии. У нас много таких хороших людей, как вы, невыездных!»
Именно младший сын стал для Розы опорой в жизни. После смерти отца Борис с помощью мецената, оценившего его способности, окончил театральное отделение Гарвардского университета. Из рассказов матери он знал, что Даниил учился у знаменитого Мейерхольда, стал известным актером. В значительной мере под влиянием этих рассказов он и решил посвятить себя кино— и театральному искусству. Он играл в небольших театрах Нью‑Йорка, руководил одним из них, появлялся на экране в массовках и эпизодических ролях. Вернувшись домой, в Лос‑Анджелес, Борис отправился к кинопродюсеру, которому предложил свои услуги в качестве сценариста и режиссера. Тот заказал ему сценарную и режиссерскую разработку нескольких тем на десять минут экранного времени. Разработки понравились, и продюсер заключил с Борисом Сагалом контракт на постановку короткометражных фильмов для кино и телевидения в течение пяти лет. Набравшись опыта, Борис начал ставить полнометражные фильмы на больших студиях, таких, как «Метро‑Голдвин‑Майер», «Парамаунт», работал в MIM, Эй‑би‑си и др.
Во время первого приезда в СССР Борис Сагал посетил Мосфильм, был в гостях у режиссера Марка Донского, получил приглашение на Международный кинофестиваль 1965 года в Москве. Мать и сын уезжали из столицы, не сомневаясь, что скоро увидят Даниила у себя дома. Но судьба или, вернее, чиновники, от которых это зависело, распорядились иначе. Б 1965 году Борис принимал в Голливуде делегацию советских кинематографистов, брата в ней не было. В июне 1968 года Даниил получил официальное приглашение в Лос‑Анджелес от брата. В этом документе было написано: «Я приглашаю его, так как наша восьмидесятичетырехлетняя мать серьезно больна и, по‑видимому, это его последняя возможность увидеть ее перед кончиной». Даниилу Сагалу не дали разрешения на выезд, не помогли и ходатайства Марка Донского, адресованные в ОВИР и министру внутренних дел Н.А. Щелокову. Режиссер называл Даниила Сагала не только «талантливым артистом», но и «человеком высокого общественного долга», своим «другом и товарищем», который снимался у него в восьми фильмах. Он выступал гарантом его патриотичного поведения в США.
Вскоре пришло письмо от брата. Тот писал: «Мама нездорова и не может приехать в Москву. Этот твой приезд может быть последним шансом увидеть ее! И, возможно, твой приезд поможет продлить ее жизнь… Твое имя она повторяет каждый день». Разрешения на поездку в США артист не получил. Прошло несколько месяцев, и мать умерла… Переписка между братьями продолжается. Борис довольно часто пишет Даниилу о своей интенсивной работе на телевидении и в кино, о детях, мечтающих увидеть дядю из России. Как и прежде, во время первой встречи, Борис говорит брату о своем большом желании сделать фильм о Советском Союзе. По его замыслу, это должна быть картина о трудной судьбе двух близких по духу и профессии братьев, которых разлучило жестокое время сталинщины. И Даниилу Сагалу отводится главная роль в будущей картине. Вот одно из писем Бориса — от 19 января 1971 года:
Мой дорогой Дон!
Это был чудесный подарок к Новому году — твое теплое и трогательное письмо. Я извиняюсь за поздний ответ, был занят съемкой очень важного и трудного фильма, а кроме того, у меня уходит много времени на поиски людей, которые могли бы перевести твои письма ко мне и мои к тебе. Относительно нашей мамы: в последние месяцы жизни она почти не узнавала меня и часто обращалась ко мне по‑русски, хотя знала, что я не все понимаю… Она умерла во сне, без болей. Она была счастлива в ее последние годы, моя семья, дети давали ей это. Мама часто говорила о тебе и надеялась тебя еще увидеть. Даня, я старался сделать все, чтобы твой визит к нам состоялся. Но, к сожалению, ни мои, ни твои усилия не дали положительного результата. Я часто думаю и мечтаю о нашей совместной работе в фильме. Кто знает? Не исключено, что такая возможность появится в будущем. Я только что закончил работу над научно‑фантастической картиной, в ней на всем свете остался только один человек! Надеюсь на успех фильма, что очень важно для меня. Жду писем от тебя. С наилучшими пожеланиями твоей семье. Твой брат Борис.
Из пятерых детей Бориса сын Дэвид стал юристом, а Джо и три дочери, Кэйти, Джейн и Лиз Сагал, выбрали актерскую профессию, родоначальником которой в семье был Даниил Львович Сагал из далекой России.
В 1980 году Борис Сагал, ставший одним из активных деятелей гильдии кинорежиссеров США, снова приехал в Москву. Он снимал уже почти четверть века и был известен во всем мире своими художественными лентами, предназначенными для кино и телевидения. Число его телевизионных постановок перевалило за 250, среди них: «Девушка счастья» с известным рок‑певцом Элвисом Пресли, «Дневник Анны Франк», многосерийная лента «Менялы» по роману Хейли, рассчитанная на шесть с половиной часов экранного времени, восьмисерийная картина «Масада», действие которой происходит в Иудее в I веке н.э. 960 евреев, осажденных в крепости Масада, вступают в неравный поединок с пятитысячным легионом римлян и погибают, предпочитая рабству смерть свободными людьми.
В Москве Борис Сагал посмотрел спектакль «Забыть Герострата» с участием брата и даже подумывал о постановке фильма на сюжет пьесы Григория Горина. Расставались братья как‑то очень тяжело, младшего терзали какие‑то странные предчувствия. Чтобы поездка Даниила в США наконец состоялась, Борис заручился поддержкой доктора Арманда Хаммера и через него — советского посла Добрынина. В феврале 1981 года Даниил Сагал получил из США международную телеграмму следующего содержания: «Посол Добрынин сообщил моему другу, доктору Хаммеру, что твоего заявления на выдачу визы нет. Пожалуйста, подай заявление и укажи, что ты едешь в качестве моего гостя и для посещения могил родителей».
И снова отказ. К сожалению, это имело свои роковые последствия. В тот год Борис Сагал начал снимать по заданию Эн‑би‑си первый фильм из серии «Третья мировая война». Он хотел сделать его откровенно комедийным, чтобы посмеяться над «ястребами» с той и другой стороны, придать ленте пацифистский характер. Но планам его не суждено было осуществиться. 22 мая 1981 года Борис закончил съемки натуры в районе Портленда (штат Орегон). Выйдя из боковой дверцы приземлившегося вертолета, режиссер, увлеченный своими мыслями, не обратил внимания на продолжающееся вращение винтов, сделал несколько шагов, и в этот момент задний винт сильно ударил его по голове. Пилот, собиравшийся лететь дальше, немедленно выключил мотор, но было поздно. После длительной хирургической операции 58‑летний Борис Сагал скончался в Портлендской больнице. Смерть брата потрясла Даниила, но только в 1989 году, когда обстановка в стране изменилась, по справке Красного креста он беспрепятственно вылетел в Нью‑Йорк. В Лос‑Анджелесе его принимали жена Бориса и пятеро его взрослых детей. Он побывал в старом домике родителей, на могилах близких. Артист встречался с друзьями брата — американскими кинематографистами в Голливуде, интересовался работой актерской гильдии, присутствовал на съемках картин и даже посмотрел фильм с участием своего племянника, актера Джо Сагала. На улице его внимание привлек огромный рекламный портрет Кэйти Сагал, старшей дочери Бориса. Племянники прочли дяде из России старую американскую статью о своей бабушке, которая в 1947 году узнала сына Даниила в советском фильме. Джо не мог сдержать слез, а Кэйти задумчиво сказала: «Теперь мы знаем, откуда мы!»
В последние годы в творчестве Даниила Сагала проявился весьма заметный интерес к еврейской теме. И дело здесь не только в «голосе крови», а в том, что раньше артист не имел возможности раскрыть себя в этом творческом направлении. Он мечтал сыграть Тевье‑молочника, но это превосходно сделал Михаил Ульянов, сожалел, что не снялся в картине по «Закату» И. Бабеля. Он не теряет надежды поставить переведенный на русский язык американский мюзикл, в котором герои, пожилые евреи, стремятся жить независимо от своих взрослых детей. В последней концертной программе артиста «Это было недавно, это было давно», которая тепло принимается зрителями, звучит несколько еврейских мелодий в его оригинальной интерпретации.
