Дочь Велеса. История шестая. Взгляд из бездны (часть четвертая)⁠⁠

Молчала и Ялика.

Так и просидели они в звенящей тишине крипты почти до самого рассвета, прислушиваясь к равномерному дыханию спящих северян и доносящимся из провала в потолке звукам живого ночного леса. Лишь иногда, Ялика, будто бы на краткий миг, очнувшись от завладевшего ей неподвижного, задумчивого оцепенения принималась безучастно поглаживать свернувшегося в клубок бесенка, который, даже не поднимая головы, тут же начинал благодарно урчать, будто бы на самом деле был настоящим котом, а не нечистым духом, по странной прихоти решившим остаться в этом обличье.

И лишь когда сгустившаяся перед самым восходом тьма, никак не желающая расставаться со своим владычеством над миром, укутала окружающее в почти непроницаемую для взгляда пелену, Ялика, вынырнув вдруг из немой онемелости, хрипло прошептала, судорожно выталкивая слова из пересохшей гортани:

— Если долго смотреть в бездну, то бездна тоже посмотрит на тебя!

Девушка вскочила и беспокойно заметалась в тесном пространстве склепа, словно дикий, свободолюбивый зверь, посаженный в ненавистную клетку. Задремавший было Митрофан лениво приподнял голову и, навострив уши, стал провожать ворожею настороженным взглядом внимательных глаз. Суетливо перебегая от стены к стене, Ялика что-то не слышно забормотала себе под нос. Когда бесенок, уже устав водить головой из стороны в сторону, собирался вновь задремать, Ялика вдруг неподвижно замерла в центре склепа. Выдохнув с явным облегчением, она раздраженно откинула в сторону свалившуюся на лоб прядь волос и зашлась каким-то странным, истеричным хохотом. Ничего не понимающий бесенок с удивлением округлил глаза.

— Да ты, мать, никак умом тронулось? — спросил он неодобрительно.

— Митрофанушка, родненький мой, — лучась непомерным весельем отозвалась девушка, с трудом унимая пробирающий ее смех. — Я ведь все-все осознала! Понимаешь? Все! Вот до последней, самой малюсенькой, капельки!

Митрофан очумело встряхнул головой, потребовав тем самым объяснений.

— Вот это, — Ялика продемонстрировала бесенку выуженный из котомки оберег, то самое Навье Солнце, что когда-то покоилось на груди разбуженной нордами Моровой Девы. — Это ключ ко всему! Я услышала зов... Он мне рассказал... Объяснил. Все, вот абсолютно все, что со мной приключилось, все эти чудовища, сражения, все это было не просто так. Модгуд сказала мне, что я лишь безвольная игрушка в руках случая. Но это не так! Что-то все это время, всю мою жизнь, словно бы вело меня сюда, в этот склеп проклятущий, вот к этой самой вещице.

— Ключ к чему? — сладко потянувшись и состроив недоверчивую гримасу, переспросил бесенок.

Вместо ответа девушка счастливо улыбнулась и смяла зажатый в костяной руке оберег. Медальон замерцал, разгораясь ослепительным светом, оплыл и, потеряв четкие очертания, густыми тягучими каплями серебра просочился сквозь сжатые пальцы ворожеи, расплываясь на полу жирной мерцающей кляксой. Зеркальная поверхность лужицы расплавленного металла подернулась зыбкой рябью, пришла в движение, с нарастающей скоростью закручиваясь вокруг центра, и, вдруг потемнев, расширилась, в мгновение ока, превратившись в зияющую непроглядной чернотой бездну, занявшую своей темной вихрящейся массой едва ли не половину свободного пространства склепа.

— К ответам, — глупо хихикнула ворожея.

Суетливо подобрав кинжал, отброшенный в сторону во время сражения с Моровой Девой, Ялика, заливаясь блаженным хохотом, с разбега сиганула в клубящуюся у ее ног бездонную тьму. Все произошло настолько стремительно, что растерянно хлопающий глазами Митрофан даже не успел осознать случившееся. Но, заметив, что черный вихрь разверзшейся бездны стал замедлять свое бешеное вращение и вновь подернулся легким налетом серебра, тут же вскочил на ноги и, не раздумывая, прыгнул следом за девушкой.

Отважный бесенок оказался вдруг в плотной смоляной пустоте. Набегающие потоки злорадно завывающего в ушах ветра в один миг сорвали с него привычное обличье кота, обнажив истинную сущность. Окружающая тьма равнодушно сжала свои холодные объятия. И чтобы хоть как-то разогнать навалившееся чувство безысходного одиночества и первобытного ужаса, меша, что есть мочи, завопил. Но ледяной, обжигающий кожу ветер, ощущая свое беспредельное могущество, торжествующе затолкал сорвавшийся с губ бесенка истошный крик обратно ему в глотку. Не найдя иного выхода дух, смиренно подчинился неизбежному.

А потом тьму вокруг падающего в никуда Митрофана милосердно разогнали звезды. Пронзив своими колкими, неимоверно острыми лучами массивную тушу густого мрака, они заставили его испуганно отпрянуть в стороны. Отступить и затаиться где-то поблизости. Чтобы уже в следующее мгновение, накопив силу и решимость, вновь расправить свои непроглядно-черные крылья и попытаться дотянуться до нахальных бесстыдниц, дерзко пронзающих бесконечную громаду его плоти тонкими копьями серебристого света. Смять и раздавить их одним могучим, стремительным ударом. И отхлынуть, раз, за разом повторяя бесплотные, обреченные на неминуемый провал попытки.

Увлекшись наблюдением за бесконечным противостоянием тьмы и света, Митрофан и не заметил, как оказался по горло в соленой морской воде. И уже в следующее мгновение отчаянно барахтающегося бесенка, вынесло набегающей волной на каменистый берег. Изумленный, не поверивший в свое чудесное спасение, бесенок огляделся. В бездонном, иссиня-черном небе полыхнули вдруг огненные зарницы, словно бы какой-то неведомый исполин на самом верху вздыбившейся из морской пучины горы, попытался высечь искры, ударяя камнем о камень. Яркие всполохи выхватили из темноты до боли знакомую фигурку ворожеи, решительно карабкающуюся к далекой вершине по высеченной давным-давно, еще заре этого мира, лестнице в высившейся громаде скалы.

Покрывшийся частыми мурашками благоговейного трепета Меша узнал это место. Алатырь-камень, на самой вершине которого, недоступной ни смертным, ни духам, от века растет исполинский дуб — несокрушимый центр мироздания, крепко опутавший своими всепроникающими корнями землю, а на плечах могучей кроны удерживающий небосвод. Как гласили легенды, бессчетные поколения живущих передававшиеся из уст в уста, именно здесь Сварог-Праотец, сошедший из поднебесья, по велению Рода, сотворившего сущее, впервые ударил своим молотом о камень, вдохнув жизнь в бесплотный прежде мир.

Земля под ногами бесенка мелко задрожала, покрывшись частой сетью пламенеющих трещин, разбегающихся вниз от вершины скалы.

Решивший не терять драгоценного времени, словно песок ускользающего сквозь пальцы, Митрофан кинулся догонять ворожею, тщетно гадая о том, что же происходит там, у корней Великого Древа, и как, и самое главное, зачем, Ялика, а следом и он, очутились здесь. Карабкаясь вверх, бесенок начал было считать ступеньки, предназначенные для кого-то куда большего, чем он сам, роста, но, сбившись где-то на третьей сотне, бросил это безнадежное занятие.

И когда он, обуреваемый плохими предчувствиями, наконец-то смог преодолеть казавшийся почти бесконечным подъем, то увиденное привело его в неописуемый ужас. Из разлома у самых могучих корней Древа высоко в небо били фонтаны нестерпимо яркого подземного пламени, того, что еще называли кровью земли. Жадно облизывали они почерневший ствол исполинского дуба и ненасытно тянулись к его занявшимся огнем ветвям.

На фоне гудящей стены бушующего пожара, медленно пожирающего Великое Древо, насмерть перепуганный меша заметил две сошедшиеся в явно неравной схватке темнеющие фигуры. Бесформенная, лишенная четких очертаний и линий тень, непринужденно скользнув в сторону от нацеленного ей в грудь кинжала, цепко схватила Ялику за шею и приподняла над землей. Задыхающаяся в стальной хватке противника девушка, беспомощно заколотила ногами в воздухе и выронила бесполезное оружие, попытавшись разжать сжимающие горло пальцы.

— Митрофан, стой! — только и смогла сипло прохрипеть ворожея, краем глаза заметив, как совсем ополоумевший от страха за ее жизнь меша сорвался с места.

Бесенок прыгнул, вытягиваясь в воздухе черной молнией, видимо намереваясь вцепиться в то место, где у противника ворожеи должны были находиться глаза, постаравшись, если не ослепить его, то хотя бы отвлечь внимание на себя, заставив освободить девушку.

Но безрассудному плану меши так и не суждено было сбыться.

Даже не повернув в его сторону головы, тень свободной рукой играючи перехватила Митрофана поперек туловища прямо в прыжке, и, не замахиваясь, одним чудовищным ударом впечатала его в камень. Во все стороны брызнули кровь, ошметки плоти и обломки костей. Изуродованное и переломанное тельце отважного духа так и осталось лежать на земле, скованное неподвижностью бессмысленной смерти.

— Зачем? — надсадно закричала Ялика, кулем выпав из разжавшихся объятий противника.

— Он бы все равно умер, как и все, — бесцветным, лишенным эмоций голосом ответила тень.

— Зачем тебе гибель мира? — не отрывая взгляда от лишенного черт лица, Ялика лихорадочно шарила руками по земле, пытаясь нащупать выпавший кинжал. Когда ей это наконец-то удалось, она крепко, до невозможной боли в костяной ладони, стиснула холодную рукоять, на краткий миг вселившую уверенность и подарившую иллюзию защиты.

— Потому что таков установленный порядок. Что-то кончается, что-то начинается. Как старое, изъеденное жуками и личинками, порченное гнилью дерево в лесу, рано или поздно поддавшись напору ветра, падает, уступая место молодой поросли, так и этот мир — результат давно уставших, утративших интерес к собственному творению богов, должен навсегда сгинуть в пламени разрушения, чтобы дать жизнь чему-то новому.

— Кажется, я узнаю тебя, — отрывисто произнесла ворожея, медленно поднимаясь на ноги. — Так вот зачем тебе нужен был рог Индрика! С помощью заключенной в нем силы первотворца, ты решил уничтожить столп мира, разрушив его первооснову и утопив сущее в собственной крови? Охотник, или как там тебя на самом деле зовут! Ведь так?

Казалось, тень усмехнулась.

— Охотник? — переспросила она, словно пробуя это имя на вкус, и сквозь плотную пелену мрака на ее лице, на секунду проступили знакомые очертания. — Нет, я пожрала его. Как пожрала и давшую мне жизнь, и многих других.

Перед глазами ворожеи пробежала череда образов, поочередно проступивших на неком подобии лица тени. Лишь некоторые из них оказались знакомы девушке. Несчастная Огнеяра, чуть не отдавшая своих собственных детей в лапы Кадука. Обезумевший от горя мастер-кукольник, ставший чудовищем. Незрячий Тихомир, проповедовавший об очищающем пламени…

Тень, отрывисто мигнув, исчезла, а на ее месте вдруг возник кошмарный младенец из снов Ялики. Жалостливо протягивая к ней крохотные ручонки, словно к родной матери, он зловеще оскалился.

— Узнаешь? — спросил младенец все тем же бесплотным голосом.

— Кто же ты?

Прозвучавший ответ лишил Ялику остатков самообладания.

— Я это ты! — возникнув из воздуха прямо напротив обомлевшей девушки, выдохнул ей в лицо двойник, почти ничем не отличимый от нее самой, кроме того, что его левая рука выглядела вполне здоровой. — Кровь от крови твоей! Помнишь, как ты сражалась с лоймой на изнанке мира? Помнишь, как опрометчиво воспользовалась в мире мертвых силой собственной крови, чтобы спасти жизнь? Тот, кого ты называла Охотником, не будучи моим отцом, дал человеческое семя, дикая волчица же взрастила в своем чреве. Люди, отринувшие старых богов, поверившее в очищающее пламя, дали мне силы.

— Но как это возможно? — не поверив своим ушам.

— Если долго смотреть во тьму, то тьма посмотрит на тебя в ответ, — скривила рот в кривой усмешке близнец ворожеи. — Видишь, я знаю все, что знаешь ты. Кровь связала нас воедино. И теперь тот, кому ты некогда помешала, освободив Мортуса, нарушив естественный порядок вещей и продлив агонию этого мира, смотрит на тебя моими глазами. Тот, кто вдохнул в меня жизнь.

Чувственно обняв ворожею за плечи, двойник склонила голову, и страстно прошептала, чуть ли не касаясь губами ее уха.

— Загляни же вглубь себя! Что же ты там видишь? Тьму, поселившуюся в душе ровно в тот миг, как твоя рука оборвала существование Мортуса. Тьму, медленно пожирающую тебя изнутри. Тьму, что так страстно желает стать частью меня!

Оттолкнув жарко прижавшуюся к ней все телом копию, Ялика вырвалась из объятий и попыталась бежать. Все равно куда, лишь бы не видеть эти бездонные, затопленные изнутри непроглядным мраком глаза. Мраком, нашедшим неожиданный отклик в сжавшейся в испуганный комок душе. Но двойник, словно бы предвидя ее отчаянную попытку скрыться, успела схватить бросившуюся прочь девушку за руку и вновь горячо прижала к себе.

— Знаешь, — взволнованно произнесла она, возбужденно проведя кончиком языка по губам. — А ведь и во мне есть частичка света, освещающего твою жизнь. Бледная тень той могучей силы, что живет в тебе. И она так же страстно желает стать частью тебя, как живущая в тебе тьма, желает стать частью меня. Мы должны стать единым целым. Я — безжалостное пламя разрушения, а ты, моя сестра — благодатный огонь, дарующий жизнь.

Ялика вдруг успокоилась и прекратила попытки вырваться. Сказанные двойником слова пробудили воспоминания. Искра, дающая жизнь и надежду. Перед внутренним взором ворожеи возник образ бьющегося глубоко внутри нее огнистого сердца. Теперь она знала, что должна совершить, чтобы спасти гибнущий на ее глазах мир. Знала, как вновь вдохнуть в него жизнь.

— Хорошо, сестра, — прошептала она, прильнув к двойнику.

Их переплетенные, трепетно прижавшиеся друг к другу тела, оторвались от земли и, зависнув в воздухе, вспыхнули вдруг каким-то неземным, иномировым и доселе невозможным пламенем, в котором подобно им самим сплелись свет и тьма. Каждая из них, поглощаемая другой, кричала, одновременно испытывая и нечеловеческие муки, и блаженство сладкой истомы. И каждая из них, став неотъемлемой частью другой, бесконечно умирала и бесконечно возрождалась из небытия. Пока не обрела целостность и единство.

— Вот только, сестра, я не хочу гибели мира, — медленно опускаясь вниз, горько произнесла переродившаяся Ялика, внутри которой теперь помимо ее сознания билась и мысль сестры-близнеца. И едва она окруженная ореолом неземного сияния, коснулась пальцами ног поверхности Алатырь-камня, как тот испуганно вздрогнул и жалобно застонал, словно бы отказываясь принимать на себя неподъемную тяжесть ее новой сущности.

Протяжно сверкнуло серебром лезвие кинжала, зажатого в костяной руке ворожеи, и из ее распоротого горла высоко в небо взлетели потоки крови, переливающейся запредельными, нереальными, сверхъестественными цветами. Жемчужные капли благодатным дождем обрушились вниз, унимая ярость бушующего пожара, залечивая ожоги Древа Жизни и исцеляя раненную плоть камня.

С тихим шуршанием выпал из руки ворожеи покрывшийся черной копотью кинжал, печально звякнул, ударившись о камень, и тут же рассыпался тысячей мелких осколков, словно был сделан не из металла, а хрупкого стекла. Шатаясь и спотыкаясь на каждом шагу, умирающая девушка, подошла к Древу и, прижавшись к нему всем телом, последний раз взглянула на бездонное, уже начавшее светлеть небо. Удовлетворенно улыбнувшись, Ялика безжизненно сползла на землю, так и не выпустив ствол исполинского дуба из своих трепетных объятий.

Крона Великого Древа вдруг взволновано зашумела, оживая, а его корни, приходя в движение, трепетно и торжественно оплели мертвое тело, навсегда скрыв его под своей вековечной толщей.

Далекий горизонт озарился яркой вспышкой зарницы, возвестив миру о начале нового дня.