Директор Дитерихс⁠⁠

Ф. К. Дитерихс остался в нашей истории как один из лучших директоров Пажеского корпуса за всю его историю. Управлять пажами было нелегко, за многими из них стояла влиятельная родня. Слабый директор мог легко впасть в потакание одним, что привело бы к неудовольствию других. Дитерихс слабым не был.

Корпусом он управлял с 1878 по 1894 год. А вообще служил по военно-учебному ведомству с 1868 года, проведя в военных гимназиях около 12 лет, и до назначения в Пажеский корпус 4 года был директором 3-й Санкт-Петербургской гимназии (корпуса), располагавшейся на той же Большой Садовой, но только по другую сторону Невского. В общем, практически вся жизнь этого человека прошла в военно-учебных заведениях, и такая долгая, по-немецки добросовестная работа сделала из него выдающегося педагога.

Дитерихс раз и навсегда поставил всех воспитанников на одну доску. Учебные отметки, личная дисциплина и характер – только это служило мерилом для выдвижения. Никакая маменька и никакой папа из светского Петербурга не смогли заставить Дитерихса отойти от этого правила.

Казалось, что директор, этот медленнный и важный генерал, стоял бесконечно далеко от пажей. Так, уже упоминавшийся в наших заметках Фёдор Рерберг писал спустя лет 35-40: «…видели его в роте два-три раза в месяц, я не помню случая, чтобы он присутствовал на каком-нибудь уроке или на каких бы то ни было занятиях, и особого влияния на наше обучение и воспитание, по-видимому, не имел». Тут характерна оговорка «по-видимому», кажется сам Рерберг не вполне был уверен в своём выводе. Другие, более наблюдательные питомцы Дитерихса, отмечали, что на самом деле старик знал о каждом воспитаннике всё, что было нужно знать, вникал детально в доклады и аттестации воспитателей и учителей.

Вникал дотошно, проверял и помнил. Впрочем, сам же Рерберг фактически и опроверг свои вышеприведённые слова, отметив дальше: «Был он человек сердечный и, несомненно, очень любил своих пажей, был с ними мягок и вежлив, а когда я сильно заболел и несколько дней был без сознания, он по несколько раз в день приходил в лазарет , сидел на моей кровати, и когда в один прекрасный вечер я пришёл в сознание и открыл глаза, то увидел своего директора сидящим на моей кровати у меня в ногах и советовавшимся с двумя врачами о моём здоровье. Сам он был человеком, безусловно, совершенно честным и справедливым. В корпусе Дитерихса любили и прозывали его «Дудерь».

Как результат такой деятельности директора, между пажами установился дух равенства, взаимного уважения и приличия. Дух этот они уносили с собой во взрослую жизнь и в полки, куда выходили. Некоторые полки гвардии были сплошь «пажескими», для многих становясь как бы продолжением родного корпуса до преклонных лет.

Мальчишки всегда мальчишки. Даже если они из Пажеского корпуса. Один класс решил провернуть весёлую штуку, подменить сдаваемые сочинения по французскому другими, заранее написанными. По правде говоря, никакой необходимости в этом не было, но свойственные юности глупость и захватывающее чувство авантюры требовали действия.

Для успеха дела требовалось подделать заглавия тем, которые учитель всегда писал собственной рукой на заглавном листе. Сорванцам почти удалось провернуть всё мероприятие, но, к сожалению, француз Пелисье заметил разницу в оттенке красных чернил.

Разразилась гроза!

Для начала учеников заставили писать сочинение ещё раз, многие, не подготовившись, получили по единице; класс был оставлен без отпуска на целый месяц; но это было не главное наказание.

Главным была опала со стороны Дудеря.

Директор Дитерихс перестал здороваться с опальным классом, подчёркивал свое расположение к другим, а к опальным зашёл только один раз, чтобы произнести одну, характерную для него речь.

- Не пажи Высочайшего Двора, - сказал он, заложив палец одной руки за борт сюртука и похлопывая в такт ладонью по груди – жест, характерный для директора, - а фальшивые монетчики!

И обводя сконфуженнную аудиторию презрительным взглядом, повторил:

- Фальшивые монетчики!...

Это была вся речь. Директор повернулся и вышел из класса, и потом долго, очень долго не возращался в него, проходя мимо во время обычных обходов. Ещё он не здоровался с провинившимися.

- Было стыдно и неловко, - вспоминали участники тех событий, - и когда, наконец, опала была снята, и по случаю дней говения и всепрощения директор снова обратился к нам с привычным:

«Здравствуйте, господа!», мы вздохнули свободно. Свалилась гора с плеч!