БУДИЛЬНИК⁠⁠

Вот иду я в кожаной куртке по улице Плеханова и нерадостно мне.

Нет, не уныл я, как, допустим, ослик Иа и о хвосте не думаю. Просто в душе погань какая-то, связанная с зачётами и предстоящей практикой.

В стране весна и потрясения. Ельцин, бандиты уши друг другу в кабаках отгрызают, а тут придётся на стройке кирпич класть и электроды жечь. Хуёво без романтики и танцев, граждане.

Техникум уже маячит вдалеке, а ноги заплетаются, как у панка. Может на хуй всю эту грядущую рабочую дорогу, трудовые мозоли, увеличенную печень и СУ-11? Ведь жизнь полна чудес и проституток, афёр и ночных фонарей.

А техникум? Хуле техникум — шарага для таких как я пиздюков из рабочих кварталов. Или тот же кирпич — как лежал, так и будет лежать, пока его не спиздит кто. А тут ещё мама дала пять рублей на будильник и пожрать талоны купить. Как будто кто-то жрёт в нашей столовке. Впрочем, булочки жрут.

Пустые, никчёмные мысли — будильник, булочки. А где же вихри враждебные, дела всех жизней, восторги и трепет? Нет их на этой дороге, нет их в этой стране. Есть только унылые люди с печалью в кошельках и собаки лишайные.

Ну, ещё вот навстречу идёт дружбан Толик с полосатой сумкой и улыбается, словно нечистый дух.

− Зда-а-рова, Беспяткин, на уроки намылился? — орёт он, словно в трубцехе № 2.

− Нет, в ЦУМ, за будильником, — буркнул я неприязненно.

− Там нет ни хуя, можешь остановиться и послушать.

− Хуле слушать, ты трёшься с фарцой, у тебя своя музыка.

− Не, а ты послушай, дурак, что скажу, это дело выгодное и для страны полезное.

− Да, уж, блядь, конечно.

− Вот сколько у тебя денег?

− Семь рублей и что?

− А у меня вот, — и Толик показал какой-то бурый подсумок, в котором туго собрались денежные знаки.

− Вот уебать бы тебя в подворотне и баблосы забрать, больше ничего на ум не приходит.

− Ну, уебать ещё уметь надо, а вот такой «пресс» можно за день наковырять, если не мечтать о всякой хуйне, — гордо ответил Толик.

− Посадят тебя.

− Бывает риск, а на стройке тоже плиты падают.

Мы помолчали. Я думал о деньгах, а Толик наверное о плитах.

− Помоги мне товар раскидать, — спокойно предложил дружбан.

− Да я же не в теме, чего и как, — засомневался я.

− Хуйня всё это, стоишь и ждёшь. Подошёл клиент, ты ему цену, а себе деньги на карман.

− Пошли, — вдруг сказал я.

Почему-то мне стало легко и в груди задышалось что-то.

Мы пошли к ЦУМу, к самой его паперти, где тусовались граждане с сумками и невыразительными лицами. Они медленно передвигались меж друг друга и курили «Мальборо». Люди иного сорта останавливались рядом и полушёпотом чего-то спрашивали.

− Короче, здесь кассеты MK-90, продаешь по «пятерке» и к вечеру получаешь бонусы, — просто объяснил мне Толик рыночную экономику, за которую так боролся мой народ в последние годы.

− И всё?

− И всё, я пошёл. Если что, найдёшь меня в «Минутке».

С этими словами он исчез, как вампир. А я остался у храма торговли с артефактами и амулетами от фабрики «Тасма», с полной сумкой этих кассет на 90 минут.

Покупатели словно ждали этого момента. Сначала подвалил какой-то бородатый крендель в свитере и спросил словно пароль: Кассеты?

− Ну да, а чего ещё?

− 90-е?

− Да.

− Сколько?

− Пятерик.

− Давай блок.

Выдал я ему пачку магнитных носителей и деньги сунул в карман, как настоящий спекулянт.

За полчаса у меня ушло четыре блока.

Я начал подумывать, что капитализм это не какая-то там последняя стадия, а самое что ни на есть благо. И люди, построившие СССР, глубоко заблуждались в своей экономической линии, иль в чём там ещё. Просто кто-то долго прятал от нас волшебную тайну рынка и прибавочной стоимости.

После того, как я «скинул» ещё пяток кассет, ко мне подошёл один из «коллег», торговавший пакетами с английскими буквами.

− Ты дёшево толкаешь, чувак, народу похуй. Они возьмут по-любому, все хотят музыки, а уже скоро будут новые цены, поэтому всё сметают почти не глядя, — спокойно объяснил он мне суть получения сверхприбыли. − Весь фокус в ценовых скачках и курсах, а товар всего лишь материальная база.

Он тут же отошёл к очередному покупателю.

− Почём кассеты, — услышал я над ухом.

− Червонец, — с ходу ответил я.

Товар ушёл также быстро, как и за «пятерку». Короче, когда я доставал из сумки последний блок, цена была «четвертной».

Мои карманы были полны денег и сковывали движения. Но это почему-то не приносило печали, иль там неудобств каких. Это наполняло меня той самой романтикой, о которой я упоминал вначале.

Я направился прямо в кафе «Минутка», где в табачном угаре, вокруг круглых стоек, словно воробьи собрались монахи-фарцовщики и жрали жареную колбасу. Водки не было, только синяя селёдка выглядывала из под укропа тухлым взглядом.

− Ну, Беспяткин, раскидал товар? — промурлыкал Толик, вытирая губы.

− Хуйня, вот сумка, — кратко ответил я и протянул ему пустую торбу.

− Видали, пацанва, какой чувак, я же говорил, — обратился к коллегам Толик.

Вся банда неласково посмотрела на меня, но интерес в глазах просматривался. Видимо, эта секта была закрытой и всё такое.

− Вот тебе «башли». За героический труд, — протянул мне Толик «двадцатку».

− Нормально, да? — спросил он по-рыночному.

− Ничо так, — уклончиво ответил я, попутно думая, не оттопыривается ли мой левый карман, где денег было поболее «пятихатки».

− Может, завтра по-серьёзному вертанёмся? — спросил дружбан.

− А давай, — согласился я.

− Берём стажёра в бригаду? — обратился он к своим.

− Да хуле, пускай попробует, — раздался тоскливый приговор.

Так я попал в лоно спекуляции.

* * *

Понятно, что утром ни в какой техникум я и не собирался. Зачем учиться, учиться и потом ещё раз учиться, чтобы кредитовать своим трудом ёбаных капиталистов? Не прокатит. Я сам стану капиталистом и буду «дубить спину» рабочего, точно по Карлу Марксу.

Вся банда фарцы собралась в усиленном режиме всё у того же ЦУМа. Готовился глобальный демарш в сторону первоначального накопления капитала.

Сегодня заканчивался последний запас советских кассет, а новых как я понял, в этой стране уже никто не собирался производить, как и многое другое.

Итак, перед открытием магазина был проведён последний инструктаж и распределены роли.

И вот, хляби разверзлись! Торговый и прочий люд кинулся в чрево торговых прилавков, как из прорвавшейся канализационной трубы. Мы точно знали, куда бежать и как действовать.

Когда дикие орды потребителей окружили прилавок с продавщицей и кассетами, наши боевые бригады «качков» плотно прижали всю толпу, чтобы создать плацдарм для транспортировки и коммуникаций.

После этой прелюдии Альберта по кличке «Жучок», другие сильные руки подняли над грешным полом и он был запущен, как первый спутник — гордо и математически просчитано.

Он попал как раз за прилавок к продавщице, которая уже ждала его, рассматривая алые ногти. Туда же полетели две сумки, меняющие все представления о пространстве.

И торговля началась! Вернее не так. Сначала те самые, безразмерные сумки были загружены кассетами и отправлены по головам плебса к нам — торгашам, а дальше Жучок с продавщицей стали отпускать товар направо и налево. Но покупатели были обречены во времени нашим «прессом» и перемещались в пределах толпы, как некий субстрат. В это время у входа я уже менял товар на деньги и опять же по Марксу обогащался сверхприбыльно, ибо это были последние партии кассет. Людей цена не интересовала, только товар. И я видел, как моя страна сходит с ума в буквальном смысле.

Когда я вернулся в ЦУМ, наша бригада уже «топтала точку» по продаже футболок с иностранными надписями на грудях. И всё по тому же сценарию.

Короче, в этот день я ещё два раза выходил на алтарь меновой стоимости, где «прихожане» рвали из рук тряпки, словно Туринскую плащаницу.

А вечером, да вечером, мы сидели в Петровском баре с пивом (которого в продаже не было — это ещё одна из загадок моей Родины) и рассуждали о прибавочной стоимости и блядях.

Я так понимал, что люди придумали деньги как альтернативу Богу. Ибо они благодетель и грех, гордыня и смирение, жадность и щедрость, ад и рай. Это такой универсальный эквивалент всему земному и небесному. Может я и заблуждался, но было наплевать.

Гражданки, приехавшие на зов монет, были щедры на улыбки, поцелуи и всякое там. Столы были сдвинуты, а бар закрыт на учёт.

Дальше я писать не хочу, ибо писано-переписано про эти нероновские возлияния не один раз. Только декорации менялись, а суть… Да нам не похуй, какая там суть? Это пусть философы её ищут, а мы просто нарушали заповеди и даже больше.

Добавлю только, что потом (примерно через год) вся эта рать разделилась на чисто бандитов и наёбщиков, родив уникальный этап новейшей истории, за который, возможно, когда-нибудь нам всем будет стыдно перед потомками.

* * *

Следующий день был иным во всех смыслах. После прошедшей мутной, шумной, бестолковой ночи наступило солнечное, торжественное утро. Солнечным оно было по погоде, а торжественным по случаю Великого праздника труда — Первого Мая.

Как ни странно, но мы почему-то считали себя пролетариатом. Видимо, по инерции считали и потому с полным правом вышли похмельные (ну, вернее, сознательные из нас вышли) на главную улицу города, чтобы примкнуть к колоннам с флагами и транспарантами. Это был ритуал, который нарушить мог только придурок Ельцин. Но нам был похуй и Ельцин, и те, кто пришли с ним и после него. Мы просто хотели пройти по улице с песнями и выпить пива. Я даже не знаю, чего мы больше хотели, но фактически мы вышли по доброй воле, по велению сердца и тем, что под ним.

Правда, тут возникла некая проблема, которую пришлось решать оперативно. Нам никто не хотел давать красные флаги или транспаранты, даже за деньги. Это было удивительно и для нас непостижимо. Странные люди, очень странные люди. Ведь оковы сбросили, порнушка уже появилась в видеосалонах, никаких партсъездов и тоталитаризма. Свобода, блядь! Чего жлобничать за флаг? Пережитки. Нет же, ни хуя нам не дали.

Ну и пёс с вами! Мы — новая формация, нас не наебёшь, мы сами любого наебём. И потому, не долго думая, мы нырнули на соседнюю улицу, где в крепко сваренных стойках торчали красные флаги и призывно трепетали на утреннем ветру. Правда, они были не такими большими, как у тех жлобов с ленточками в петлицах, но и на детские флажки уж точно не походили.

Осталось повыдергивать эти символы уходящей эпохи из трубок и вернуться в строй. Ну, мы и повыдергивали.

А дальше произошло вот что. У патрульных милиционеров тогда ещё были свистки, как и у ГАИшников. И это свист был беспощаден. Его уважали простолюдины и вздрагивали криминальные авторитеты. Ну, может не совсем они вздрагивали или там уважали, но всё же оглядывались.

Так вот, пока мы примеряли к руками алые флаги, раздался этот самый свист. Нет, мы не бросили древки наземь и не кинулись в рассыпную, словно беспризорники, но наш восторг померк, когда мы увидели усиленный патруль в двадцати метрах от нас. Да там, по ходу, ещё и дружинники были (это вообще архаика).

Патруль приближался к нам неумолимо и кокарды бросали округ властные блики. Это была власть и не считаться с ней было чревато. Поэтому, переглянувшись, мы решили не вступать в политические споры, а попросту съебаться. Но нас брали в «коробочку». Видимо, места в зарешеченном ГАЗоне было много и его надо было-таки заполнить. А это всякие умники называют пошлым словом — мотивация. Да, у них была мотивация, а у нас нет. Поэтому бегство было наиболее простым способом избежать форс-мажора.

И мы побежали. В разные стороны побежали мы, как бывшие республики Великой страны, без оглядки и ностальгии.

Тут заканчивается история о коллективе и начинается частная байка обо мне и моём самосознании.

Я рванул в арку, в сторону частного сектора и Карьера. Там есть дикие, природные пустоты и заросли верб. Там есть гаражи и песок, пруды и кусты боярышника. Там есть свобода и ржавая коляска от мотоцикла «ИЖ». Туда я и побежал, сжимая алый стяг и спокойно дыша. За мной последовал молодой милиционер, попутно скинув с околышка ту блестящую штучку, которая поддерживает фуражку. Это был спортивный малый и, по ходу, бег для него был отнюдь не бременем, а делом чести.

Но я то тоже не в крыжовнике рос! Первый разряд на «средних» — это не пирожки из буфета пиздить. Так что мы были в равных правах. А как там у старины Карла: «При столкновении двух равных прав решает сила…»

И мы бежали — один веря в анархию и хаос, другой в закон и порядок. Да только флаг был у меня и когда местные жители смотрели на эту эстафету, то в их глазах читался азарт и ещё что-то не подвластное описанию.

Я понимаю, что милиционера тормозила фуражка, но стимулировала честь. Меня как человека бесчестного стимулировало административное нарушение, а тормозил флаг.

Мы бежали вниз к гаражам и я слышал, как ППСник гремел ботинками по щебенке. Было понятно, что все силы его были направлены просто на то, чтобы догнать меня; догнать и уничтожить как класс. Он свистел лёгкими и чем-то звякал.

Я был просто во злобе на то, что впервые мне достался противник с отличными беговыми качествами. Это зло росло с каждым вздохом и служило великолепным хлыстом. Но флаг я не бросал, о чём сейчас говорю с гордостью и в глаза всем. Правда, я малодушно подумывал кинуть его под ноги моему преследователю и наблюдать как он, путаясь в древке, кубарем катится в пыли и унижении. Но меня что-то удерживало. Я до сих пор не могу классифицировать это чувство.

А милиционер, видимо, включил закись азота. Я это почувствовал, прежде чем оглянулся. Да, он бежал здорово. Сейчас полицейские так не бегают, даже на демонстрациях. Это одно из отличий дурацкого переименования XXI века.

Мне оставалось только воспользоваться знанием местности и, возможно, флагом. Я выбрал первое.

Там, в самом низу, стояли гаражи самовольной застройки, а от них крутая разбитая дорога вела круто вверх, как бы предполагая избавление от грехов. Но! Да, там было одно замечательное «но».

После второго гаража в моем распоряжении имелся заросший бурьяном и коноплей-дичкой проход, через который можно было, обогнув первые два гаража, вернуться на исходную, а оттуда вверх по обрыву вскарабкаться к железной дороге.

Весь фокус состоял в том, что этот проход был едва заметен с дороги, а поворот дал бы преследователю иллюзию, что беглец продолжает свой путь по главной дороге. Да хуле я объясняю, каждый знает подобные хитрости.

Я ускорился, насколько мог, ибо знал, что там у гаражей есть металлический столб за который можно ухватиться левой рукой и сделать супермегакрутой разворот. В противном же случае вас просто занесёт, как сетевого менеджера на «Калине» и произойдёт ДТП.

Всё это я знал, а милиционер нет. Возможно, я бы и не стал писать всю эту поебень, если бы всё прошло так, как я задумал. Однако пути наши не просто неисповедимы, они коварны и полны горьких сюрпризов и говна. Это потом, там, на вершине, я осознал суровость бытия, а в тот момент, когда разворачивал тело для великого наебалова в истории погонь, я думал… Стоп! Я собственно ни о чем и не думал, вернее не успел подумать.

Я только ощутил, как мой бег закончился внезапно, словно обрыв кинопленки. Я увидел Млечный путь и услышал, как звучит лобная кость. Дальше провал не только в памяти, но и вообще в жизни. Ах да, я помню красный цвет и никаких белых коридоров.

Очнулся я как-то сразу и удивительно бодро. Да, болел лоб и то, что под ним болело тоже. В глазах плыли гондолы, а в них сидели усатые Супер Марио. Они быстро упиздили в небо и я увидел землю, на которой собственно лежал, как уставший сборщик податей.

На той же земле также лежали сухие берёзовые серёжки и милицейская фуражка. Я приподнялся и, качая головой, сел на корточки, как репер Сява.

Милиционер лежал в метре от меня и смотрел на мир глазами экономиста Гайдара. На лбу его выросла лиловая медаль отличия и из носа текла кровь, гармонируя с красным фагом. Он был недвижим и, как я понимал, временно нетрудоспособен.

Я уже встал и, подобрав флаг, подошёл к нему. Он рванулся мне навстречу и даже зашипел, как гюрза. Я отпрянул от этой опасности.

− С-с-стой на месте, ты арестован, — по-простому сказал он мне, зашевелив грязными пальцами.

− Нет, извиняйте, мы уж как-нибудь потом арестовываться будем, у меня дел на ближайшие лет пять запланировано уйма, — также просто ответил я, понимая, что милиционер будет скоро вставать и, возможно, двигаться.

Я, позабыв о ранах и ошибках прошлого, побрёл вверх к насыпи всё с тем же флагом и в сомнениях насчет капитализма. Поднявшись достаточно высоко, я оглянулся.

Милиционер сидел на куске известняка, облокотившись на бетонную стену. На ту самую стену, соприкосновение с которой повергло нас в забвение и остановило диалектический бег.

Да, там была плита и рядом был не второй гараж со спасительным проходом, а всего лишь первый, который я просто-напросто проебал. Всё до тошноты просто и без геройства. Перепутал я.

Но милиционер-то этого не знал, он не мог предположить, что я могу что-то перепутать. А я перепутал.

И теперь я смотрел, как он скорбно мял свою фуражку у стены плача. Он смотрел мне вслед и, видимо, думал свою милицейскую думу.

Впрочем, ну их в к чёрту, эти думы. Я шёл по улице с красным флагом и мне почему-то захотелось пойти завтра в техникум, взять талоны на обед и сожрать несколько булочек. И ещё я должен был купить маме будильник, а то в суете капиталистического разложения я как-то совсем позабыл об этом.