Боевой медик. Часть 2
продолжение поста https://pikabu.ru/story/boevoy_medik_6162659
После выписки из Павладара меня направили в Куйбышев. В госпитале нужны были медики. Приехал я в Куйбышев, нашел тот госпиталь. Там мне сказали, что место уже занято, хотя я и не хотел в госпитале работать – привык на передовой находиться. Отправился я в военкомат, доложил, что прибыл сюда, но мне сказали, что я не нужен. Военком сказал, что в городе формируются две дивизии пехотных. Вот туда меня и направили, сто пятьдесят третья стрелковая дивизия.
В Чапаевске, где проходило формирование частей из новобранцев и выписавшихся, с питанием было плохо, были даже «пухлые» солдаты, и тут неожиданно проезжает Ворошилов, проверять готовность пополнений. Ну, а как показать дивизию? Конечно, в наступлении. Там деревня была какая-то небольшая. Ну и как дали команду: «В Атаку!» - наши солдаты маханули деревню, да отчистили все погреба, где что было схватить пожрать. Ну какие вояки, господи, месяц из деревни как привезли. Ворошилов посмотрел и сказал: «Нет, эти ещё - «пушечное мясо», ещё месяца два тренировать…» Мы и подумали: «И то ладно». Вдруг через пять дней приходит приказ: «Срочно! Погрузится и на Воронеж…»
Нас привезли на Придачу и потом наш полк и дивизия стала опускаться по Дону, всё дальше и дальше, до станиц Каменская и Шушинское. В Каменской был большой зерновой элеватор. Его немцы разбомбили, и всё было засыпано пшеницей. Ну и наши «ездовые» подъезжают ночью, телегу нагрузят, и в Шушинское - на самогон менять. Это был конец ноября, декабрь сорок второго.
Долго мы там стояли, были попытки форсировать Дон, большие потери несли. А тут с Харькова солдаты бежали, когда там разгромили наших, мы их подбирали в свои части. И главное вот, бросят оружие, технику, автомобили, а наши подберут и передают: «Трофеи, захватили столько-то». Очковтирательство.
Там мы стояли до зимнего наступления сорок третьего года. И была одна станица, название не помню уже…были там большие склады, и вот там много всего так было: шоколад, коньяк, ром кубинский, итальянский…всего много.
Нашей дивизии выгрузили всю куйбышевскую тюрьму. И когда наши ребята Дон форсировали, как же они дрались! Там ещё штаб был…эх, как дрались: за углом – немец, и наш – за другим, и обстреливали. Немец уже лежит, а у нашего – пол ноги нет, а он ходит и стреляет. Ну и там их крепко поколотили. И вдруг бросают сюда танковую дивизию «Мёртвая голова», наши тоже танки перебросили, и пехотных ещё. И там был сильный бой, мы их хорошо тряхнули и пошли вперёд, дошли до станции Чертково теперь уже Луганской области и уже там было окружено около двадцати тысяч немецких и итальянских войск. И глупость была, ведь знали что там их двадцать тысяч, а у нас в батальоне пятьдесят-шестьдесят человек и наступать, каждый день наступать. И каждый раз убитые и раненые. Дошло до того, что в батальоне осталось пять человек. И был ещё дурак такой, батальонный комиссар Панченков: «Не давать покоя противнику! Наступать!» И вот сейчас где-то в газете писали, у станицы Чертково делают обелиск, памятник погибшим, а я это помню хорошо. Ведь мы это окружение держали и добились до того, что стрелять нечем было, и немец попер нас. Отжали нас до станицы Меловая. Там было приказано занять оборону и держать. Там я и выстрелил последние патроны из своего трофейного немецкого автомата и бросил его за ненадобностью, один Парабеллум остался. А они нас совсем стали прижимать танками, накрыли штаб, командира полка ранило. Остались одни ездовые. Нас там осталось всего ничего. Думаем, куда?! И давай в штаб дивизии пробираться. Там, справа от нас, деревня была, сначала – туда, думали, проберёмся. Там тропинка была, и всюду кукуруза высокая, и снега много. Стали пробираться, а тут сзади танк нас нагоняет, пришлось убегать от танка. А всех, кто в кукурузе остался немцы перестреляли. Те, кто в деревне были – те выжили, а вот в кукурузе – всех положили. Мы – несколько человек добежали до оврага и там по ложбинке добежали до штаба дивизии. А немцы шли строем, по восемь человек в ряду и растянулись на несколько километров. В штабе дивизии уже знали, связались и подогнали Катюши, и прямой наводкой по этой дороге. Мало, кто ушел. Вообще их повернули, но так их много было!
На этом наша эпопея не кончилась, нас пополняют и отправляют под Волгоград, участвовать в окружении. Нам за форсирование Дона, дивизии присвоили звание «Гвардейской», пятьдесят седьмая Гвардейская стрелковая дивизия, а наш полк – сто семидесятый Гвардейский стрелковый полк. Нас передали восьмой армии Чуйкова. И мы с нашей стороны соединялись с теми, кто наступал с Волги, и окружали. После завершения окружения нас перенаправили на Донбасс, там остались другие. И мы вышли к Изюму Харьковской области. Крамоторовку взяли, и на нас снова бросили танки и потеснили в Славенск, а тут река Донец проходит и мы в Славенске закрепились. Там соляное озеро есть, где соль добывают, вот с одного берега немцы, У них там ещё за озером кирпичный завод был, ну, а с другого берега – мы сидели. Там долго бои были, и там я тоже ещё встретился с танком.
Получилось, как. Я обеспечивал весь передовой отряд мой, уже лейтенанта присвоили, звание дали, переаттестация была в апреле-мае сорок третьего года. Штаб полка в Славенске располагался поблизости от меня, у меня было в подчинении две упряжки лошадей, снаряжение медицинское, госпиталь организовали в доме, раненых много было. И вдруг приходит начальник штаба, капитан Разумовский, еврей, но хорош был, и говорит, что немцы прорвали оборону ниже села Красный Иван и идут сюда, танки, мотопехота, так что штаб через несколько минут снимается, так что имей в виду. А у меня в подвале дома шестьдесят четыре человека тяжело раненых и ещё человек тридцать – кто в ногу, кто в руку. И я говорю, мол, ребята, вон видите бугор, кто может – туда направляйтесь. Ездовым говорю, чтоб запрягли лошадей и самых тяжелых, погрузили и направлялись в тыл, подальше от немцев. Тут приходит медсестра, которая с комиссаром нашим, с Панченко, ходила, увидела, что лошадей запрягают: «Зачем?» - спрашивает, я говорю, мол, командир полка приказал, потому что немец наступает. Ну, она тут же к Панченко, и меня вскоре в штаб вызывают: «Ты что там, лейтенант, панику наводишь?!». Я говорю, что у меня шестьдесят четыре тяжело раненых, мне их спасти надо. А он, комиссар, мне: «Трус! Немедленно распрячь лошадей, выгрузить раненых и никаких там!» Я возвращаюсь, тяжелых опять в подвал, лошадей распрягать. Тем, кто может – говорю, «Берите винтов и тут смотрите, когда чего.» Не проходит и нескольких минут, по дороге ползёт танк с крестами. Тут рядом мальчишка хозяйский, прячется, я ему говорю, чтоб рядом со мной был. А танк тем временем по лошадям фугасным зарядил, всё в белом дыму, по нам из пулемёта начал. Я на пол упал, а мальчишка у меня чуть не под грудью прячется, сразу не сообразил в погреб его отправить, или он сам испугался. И тут танк по нашей крыше стреляет, её всю разворачивает, на нас осколки летят, и мальчишке осколок прямо в голову. Подо мной же прятался, и в голову, вот, значит, как бывает. У нас там школа была, и на втором этаже ребята наши засели, бронетранспортёр гранатами забросали, а танк этот дальше пошел.
Мотоциклистов миномётчики наши остановили, не пустили в город. Друг у меня там был, командир батареи, вот мы, бывало, на крышу залезем и наводим, куда стрелять, а он стреляет.
А штаб за это время, свернулся и смотался, упер километров за пять-шесть от нас. Остался я один, да два старика со мной. Танк прошел и пошел обходить город кругом. И никого нет: ни наших, ни немцев. Я своим говорю: «Вы смотрите, ребята, где наши появятся – вы соединяйтесь с ними, чтобы хоть как-то.» Тут постепенно то тут, то там стали подтягиваться наши бойцы. Лошадей моих побило. Раненые, правда, все выжили.
Тут с тыла подъезжают две легковые машины. Ну, думаю, слава Богу, в тылу немцев нет. А подкатил Чуйков. «Где штаб полка?!» - спрашивает. Я ему: «Вон лесок на бугре – туда сбежал». Он водителю: «Немедленно догнать». Ну и как Чуйков уехал, больше я его не видел. Штаб полка возвращается, но уже без комиссара Панченко. Я у капитана Разумовского, который исполнял обязанности командира полка, вместо нашего раненого командира, спрашиваю, где комиссар. А он сказал, что увезли его, мол, «психически ненормальный». Короче дали команду «арестовать» на этом и кончилось. Потом я уже со штабом дивизии связался, лошадей мне подбросили, всех раненых в тыл эвакуировал. И вот в сорок третьем у меня была первая награда за это – орден Красной звезды. Мне в штабе дивизии ещё дали отпуск по этому поводу на целых пять дней. А я ведь сам из тех мест, неподалёку, да и давно дома не был. Мне, правда, сказали что туда пока опасно, там по пути полицейские бродят, так что осторожно. Я съездил, вернулся, всё хорошо.
Потом оттуда, из Славенска, наша часть пошла в наступление, и мы уже Николаев брали, Одессу брали, Новоодессу. Как Одессу взяли, от нашей дивизии выделили людей, «границу наводить», ну мы и «наводили границу». Побыли там. Ну и я по старинке с командиром роты нашли лошадей, сёдла, и по Одессе гоняли. Зашли, сфотографировались.
Потом нашу восьмую армию перебросили под Тирасполь в сторону Румынии. И вот Днестр, там пятая армия стояли, и получилась какая-то неразбериха. Нас вроде как на замену им отправили, ну и для наступления на Румынию. Пятая армия так и не снялась, а наша – уже завезла крупнокалиберные пушки, пехоту, танки - всё. И вдруг на этот узкий участок, на котором смена происходила, немцы бросили авиацию. Там меня второй раз ранило, на этот раз в ногу. Я до берега Днестра добрался, там наши пушки стояли крупнокалиберные, их на плотах на другой берег переправляли и раненых заодно. Я туда тоже попал, на этот плот, а тут снова налёт, сбрасывали мелкие кассетные бомбы. Плот разбило весь, мне по голове попало, и я как лежал на доске так и поплыл на ней. Вода, правда, быстро в чувство привела, метров триста только отплыл, вылез на берег и обратно похромал. А тут немцы стали наших прижимать танками, и берег Днестра бомбить. Вот так и получилось, что две наших армии не смогли поддать им. Одна вроде как снялась уже, а вторая – ещё не заняла позиции, ну, а немец и воспользовался этим.
И я видел, как у некоторых душа не выдерживала и они бросались в Днестр, переплыть хотели на другой берег. А там было поставлено несколько автоматчиков НКВД, и они всех плывущих расстреливали.
Когда меня бомбочкой ударило – мне всё лицо посекло, да и стоять я уже не мог, там окопчик был, я в него упал, меня ещё песком присыпало, еле выбрался, а как выбрался, смотрю, врач идёт, с которой я работал, Мария Свиридова.
- Яш, это ты?
- А что не узнаёшь? – говорю я
- Да кто тебя узнает, я уж постараюсь, как-нибудь тебя на ту сторону.
Тут ранило какого-то полковника в живот, и ему лодку отправили с того берега, и меня с ним переправили туда, она впихнула в лодку. Там уже и в медсанбат отправили, положили в каком-то сарае. Весь иссеченный в песке ещё, сознание потерял. И вот там почувствовал, что сапоги с меня тянут, а сапоги были хорошие кожаные, очнулся, мол, что такое? Эти удивились, живой ещё. Поднял командира медсанбата Григорьева, жалуюсь, что мол уже раздевают! Мертвым считают. Григорьев сказал, что отправит меня в госпиталь в Одессу, на полуторке. Там ещё пристроились легкораненые, человека четыре или пять, и поехали мы в Одессу. В Одессе я в госпитале пролежал месяца два. Потом попал на медкомиссию, там меня комиссовали из передовых частей в тыл, глаз-то мне выбило, и в свою часть я уже не попал. А восьмую армию тем временем перебросили на Берлинское направление, я сказал, что в тылы не хочу. Мне сказали, что есть место, четыреста восемнадцатый гвардейский истребительно-противотанковый полк, седьмой гвардейской истребительно-противотанковой бригады резерва главного командования, и я туда попал. Нас направили в Румынию, Яссо-Кишенёвскую группировку мы вычищали, потом в Румынии воевали, сопротивления не было, но была малярия, душила она наших ребят. Я в госпиталь отправлял. И как-то гляжу. Лежат под кустами наших человек двадцать. Я спрашиваю, что, мол, малярия? А они: «Нет, командир полка разрешил.» Оказывается, там винные погреба были, и там такие бочки, что их на Студебеккер грузили, а командир Ярмошин, сказал, что раз такое дело, можно солдатам по полкружечки разрешить, отдохнуть, а то дальше наступление, Бухарест... Думали вино легонькое, а там, в бочках коньяк, а думали – винцо. Ну, они как по полкружки тяпнули, и всё, все пьяные. Меня спросили, мол, хочешь? Я: «Ну ладно». А у меня старшина был, Бисенр, москвич лет пятидесяти, ушлый такой, он с канистрой пришел и целую канистру коньяка налил себе и в машину, всё, запасы.
Румынию мы прошли и вышли в Венгрию, был уже сорок четвёртый год. Мы взяли Будапешт и вышли к озеру Балатон и дальше. Там против нас бросили танки, нас начали прижимать. Хотели нас сбросить обратно за Дунай. Когда прижали, мы отступали через Будапешт и вот венгры, на что противные, как финны, жестокие и противные с окон кипятком на нас лили, горящие головни бросали. Одного нашего венгры затащили в кузницу, в тиски зажали и молотом голову размозжили. Тут нам танки подбросили и мы пошли обратно, вот тут уже расплата была… Даже приказ был, не оставлять никого в живых. И наши заходили в дома, квартиры, и везде подряд - мстили за то, что было при отступлении.
Из Венгрии попали в Болгарию, разбросали царей, как говорится, режим советский установили. Потом в Югославию, брали Белград, там нас встречали очень хорошо. И даже было, что если кто замерзнет или приболеет, ему чай с коньяком приносили. Хорошо нас очень встречали. Долго там побыли, под Загребом повоевали, навели порядок. Там ещё Тито был, ох хитрый мужик… Вот наш штаб, и его рядом. И они в наш штаб ходили свободно, а если наш к ним – то он там ничего не добьётся, не пускали. Чурались нас. Ну, там не только с Тито были, были ещё «Усташи», за немцев воевали, так что ещё и междоусобица была. Вот так и были у нас с хорватами совместные бои.
Из Югославии попали в Австрию, взяли Вену, уже в конце сорок четвёртого, начале сорок пятого. Ох, хороши в Вене были винные погреба! Наши ребята таких и не видели никогда бутылок. Восемьсот какого-то года, королевские погреба. Правда, охрану быстро поставили, чтоб прекратить всё это. Ну и там посмотрел я на венский лес, был в этом лесу, обыкновенный сосновый лес. Беседки там были, мы фотографировались, смотрели…
Потом пошли к Эльбе для встречи с американцами, а там кругом леса, он же, венский лес тянется от Вены и далеко-далеко. С американцами встретились, они по нам сначала постреляли, мы тоже ответили, потом перемирие, друзья, пить вместе. И вот там трое наших наступили на мину, у одного ногу оторвало, второму ногу почти тоже оторвало, третьему руку сильно покалечило. И мне везти их в Вену, так что я не попал на встречу, издали видел, а встречаться не пришлось.
И вот этих троих я повёз, а машина была «Опель» с немецкими номерами, с крестами, и шофёр у меня был с Кавказа, такой рыжий, здоровый, Мишка. Вот погрузили их, поехали, а дело к ночи, но надо срочно оперировать, тяжелые же. Проехали километров, может быть, двадцать, а на каждой дороге были указатели куда ехать, какое расстояние, а наши пришли и всё посшибали. Мы едем, лес, дорога, и тут развила, прямо, налево и направо, мы подъехали и стоим. Куда ехать? Думали-гадали, куда ехать, как в Вену попасть. Хорошо наш старшина догадливый был со своим румынским коньяком. Он раненым по стаканчику налил, и они там тихо спокойно лежали. Поехали по правой дороге, проехали километров пять и тут навстречу колонна какая-то идёт, смотрим – полк немцев и дозор впереди. И развернуться назад с дороги в лесу никак нельзя, кюветы глубокие и дорога узкая. Я Мишке говорю: «У меня волос черный, я присяду в кабинке, а ты рыжий, как «фриц», ты пилотку снимай и морду свою показывай, и поехали, будь что будет. Должны проехать, главное не гони машину, не сигналь сильно.» И ведь проехали! Не остановили нас, машина-то немецкая, с немецкими номерами, кресс красный… А я смотрю, там пехота, пушки тащат. Ну, думаю: «Слава Богу, повезло, проскочили, а что дальше?» И говорю Мишке: «Если впереди, как до селения доедем, крикнуть «Хайл!» ты сразу, прям, разворачивай и гони, что есть духу.» Так и произошло, очередь автоматную сзади слышали, но обошлось. Поехали дальше, Были б раненые ходячие, мы б их в лес, но мы ж не можем - все тяжелые. Куда их? И ведь назад нельзя и впереди немцы. И я Мишке: «Давай опять попробуем тихонько, я опять пригнусь, а ты мордой светить будешь». Так и поехали. А у немцев оказался привал, все лежат с одной стороны от дороги, отдыхают, курят, и мы потихонечку, не торопясь. Опять на перекрёсток выехали и повернули сразу на левую дорогу, только повернули – очередь по нам, стреляют и кричат «Стой!» здесь наши оказались. Связались – и действительно, нас спрашивают:
- Вы откуда?
- Оттуда, - отвечаем
- Дык там же немцы?!
- А у них привал. На Вену как проехать?
- Прямо езжай, никуда не сворачивай.
Так до Вены и доехали.
Победу мы тоже встретили в Вене, да и вообще под конец в Вене странно как-то было, австрийцы в Вене придут, покушают, и потом обратно в окопы к немцу, наши как-то смирились с этим, да и не боялись друг – друга. Тут уже и победу объявили. Командир полка сказал, что победу будем справлять в Вене. В столовой или в ресторане, не помню, наставили столов, австрийцев за шкирку взяли и выпили, выпивки много же было - и шнапс, и вино - и музыка была, там я первый раз поросёнка меленького жареного увидел. Я спросил про танцы, но командир сказал, что на официальной части – только офицеры, чинно, благородно, потом уже и о танцах подумаем. А потом на танцы штабисты, которые давно в Вене были, уже и баб привели, и танцевать было им с кем, и угощать кого, нам окопникам такого не доставалось…
Воронеж, февраль 2009года
