Авианосец «Дуайт Эйзенхауэр» глазами Джереми Кларксона
Из книги I Know You Got Soul, ("Машины, у которых есть душа") перевод Кирилла Базилье.
В первую очередь это корабль. Но также это атомная станция. Это аэропорт. Это орудие войны. Это целый город с магазинами, кинотеатрами, парикмахерскими, банками, больницами, телеканалом, ежедневной газетой и пятью тысячами жителей.
Только подумайте — они разместили атомный реактор прямо в центре города. А еще они сажают на него истребители, даже когда высота волн достигает 15-ти метров. Превосходно! Самолеты F-14 и F-18 с атомным оружием на борту садятся прямо на атомную станцию в паршивую погоду. Опасно? Еще как! Именно поэтому у меня кое-где сжалось, когда я получил приглашение провести несколько дней на борту авианосца «Дуайт Эйзенхауэр».
Конечно, я представлял себе, что меня доставят туда на F-14, но нет. Меня посадили на грузовой самолет с пропеллерами Cod, похожий на тостер, и на нем я полетел в самую середину Атлантики на свидание с авианосцем типа «Нимиц».
С воздуха корабль выглядит не особо грозно. В огромном сером океане под монотонным куполом неба кажется, что судно имеет размер карты для покера. Я знаю, что такое взлетно-посадочные полосы — я всю жизни «утюжил» их на очень быстрых машинах. Я знаю, какой должна быть полоса, и длина той, что я увидел на палубе «Эйзенхауэра», была явно недостаточной.
Вот как я представлял себе нашу посадку: мы касаемся полосы, не успеваем затормозить, падаем за борт, затем нас затягивает под киль, а три пятилопастных винта диаметром 6,5 метров на атомной тяге превращают меня и всех в самолете в отменный бефстроганов.
До этого я последний раз смотрел в глаза смерти во время грозы при полете над Кубой. Я летел на построенном еще в 50-е советском самолете, который перед отправкой на Остров Свободы стоял на вооружении ВВС Анголы. Машина с трудом хваталась за воздух даже в благоприятных погодных условиях, но когда начался тропический шторм, она стала в буквальном смысле переворачиваться вверх тормашками. Я еще подумал тогда: «Зато детишки смогут сказать, что папочка склеил ласты на советском военном самолете где-то в Карибском море». В некрологе это тоже смотрелось бы солидно.
Но страх перед посадкой на палубу «Эйзенхауэра» затмил мои воспоминания. «Да, папулю угробил авианосец». Классно звучит!
По мере того, как мы приближались к судну, оно становилось все больше и больше, но все равно места для посадки было катастрофически мало. Когда самолет зацепился за тормозной трос, казалось, что мы сбросили скорость с 200 км/ч до нуля за 0,0000000008 секунд.
Интересно, что селезенка, сердце, легкие и печень продолжают двигаться со скоростью 200 км/ч, пока не «врезаются» в грудную клетку, а потом «отскакивают» обратно. К счастью, вы всего этого не чувствуете, потому что увлечены поиском своих глазных яблок под креслом.
Мгновение спустя меня отстегнули и выпустили на палубу, где реактивные истребители изо всех сил пытались «сдуть» меня в морскую пучину. Говорят, что у техников верней палубы авианосца одна из самых опасных профессий в мире. Уж не знаю, что там с опасностью, но она точно самая шумная.
А еще самая высокоорганизованная. Вы, наверное, думаете, что все программы полетов обрабатывает компьютер? В действительности каждый самолет на панели отображается с помощью деревяшки, которую передвигает человек без высшего образования. Это была самая технологичная штука, которую я увидел за два дня пребывания на борту.
Меня проводили в мою каюту, которая больше напомнила мне конуру. Длина койки была на полметра меньше моего роста. Еще там были металлические стены, металлический потолок и металлический пол. Иллюминаторов не было, как и в других помещениях на авианосце. В течение нескольких месяцев ты сидишь внутри стальной коробки и гадаешь, что сейчас — день или ночь.
Даже по расписанию полетов это определить невозможно. В первую ночь я вообще глаз не сомкнул, частично потому что койка тоже оказалась железной, а частично из-за того, что меня, по всей видимости, поселили прямо под паровой катапультой, которая срабатывала чуть ли не каждые 20 минут.
А между запусками какой-нибудь напыщенный старшина делал сообщения критической важности по системе оповещения, например: «Автомат с пончиками на палубе B теперь полностью исправен. Мы благодарим отважный экипаж авианосца «Дуайт Эйзенхауэр», который бросил все усилия на ремонт этого незаменимого агрегата».
На следующий день выяснилось, что моя каюта находится вовсе не под паровой катапультой. Я узнал это, когда решил прогуляться до нее. Мой путь занят без малого тридцать минут. Потом еще полтора часа я добирался до пульта управления тормозным тросом.
Это потрясающе. Я-то думал, что это просто кусок резинки, но оказалось, что трос сделан из стали, а крепится он к гидроцилиндру. Перед посадкой самолета техник с палубы сообщает оператору, какой тип судна они принимают.
Например, при посадке большого тяжелого F-14 нужны настройки оборудования отличные от тех, которые используются в случае с легким транспортным Cod. Вроде бы все предельно ясно. За исключением двух вещей. Во-первых, помещение, где находится пульт управления — это самое шумное место на земле. Там затеряется шум двигателей «Шаттла» мощностью в миллион Ватт, не говоря уже голосе собеседника на другом конце провода. Во-вторых, человек, который занимается управлением системы — самый большой тупица, каких я когда-либо видел.
Если бы во время посадки на палубу я знал, что моя жизнь находится в руках человека, который ничего не слышит и неспособен связать и двух слов, я бы спрыгнул заранее.
Я задал ему несколько вопросов, и от напряжения у него лопнуло несколько прыщей. Тогда я отправился на поиски адмирала, что заняло у меня два часа. В какой-то момент мне показалось, что я на верном пути, потому что попал в коридор, выкрашенный в чуть более светлый оттенок серого, но на самом деле это мое восприятие окружающего мира стало ослабевать, как и желание жить.
Жизнь на мостике намного веселее. Там есть окна, их которых видно всю флотилию, обслуживающую авианосец. В ней есть танкер для заправки самолетов (у самого «Эйзенхауэра» запас хода составляет миллион миль). Так же имеется судно с продуктами, которое, как и все американское, просто огромно. Персонал авианосца потребляет 18 тысяч порций еды в день, а это означает, что за неделю моряки выпивают 19 тысяч литров молока и съедают 160 тысяч яиц.
И мы еще не говорим о том, что экипажи всех остальных судов и подводной лодки, которые охраняют Большого папочку и плавучий буфет, тоже хотят кушать. Всего во флотилии насчитывается четырнадцать кораблей.
Но в случае боевой тревоги «Эйзенхауэр» бросает всю эту компашку. Современный боевой корабль может развивать скорость в 28 или 29 узлов. Но авианосец класса «Нимиц» может разгоняться до 33. По словам адмирала, это настоящий морской болид.
Но сильнее всего поражает воображение размер судна. Конечно, морские танкеры могут быть длиннее, но с точки зрения общего объема «Нимиц» вне конкуренции. Его масса составляет 100 тысяч тон, а турбины на атомной тяге вырабатывают 280 тысяч лошадиных сил. Запаса энергии достаточно, чтобы оставаться на боевом дежурстве без перерыва в течении 15 лет. За это время обычный крейсер сожжет 1800 миллионов кубометров топлива.
А теперь перейдем к серьезной статистике, от которой волосы встают дыбом на самых неприличных местах. Высотой «Эйзенхауэр» с 24-этажный дом, на нем помещается 90 самолетов, а годовое обслуживание обходится американскому налогоплательщику в 300 миллионов фунтов. Но это сущие копейки по сравнению со стоимостью постройки — три МИЛЛИАРДА. К тому же хочу напомнить, что на вооружении в ВМФ США стоят 12 таких монстров.
Идея их создания очень проста. Они вдруг появляются у берегов противника, он бросает свою винтовку и открывает цветочный магазин. Уж не знаю, что произойдет, если в море выйдет самый современный авианосец «Рональд Рейган».
В любом случае «Эйзенхауэр» страшен. И дело не в том, что он может сделать из целого города братскую могилу, а в том, что там я пошел в гальюн и заблудился. Я много раз просил о помощи, когда искал мостик, но тут выяснилось, что тот парень за пультом тормозного троса — просто, мать его, гений, поэтому его и посадили на самое почетное место. Большинство остальных, по всей видимости, никогда и не слышали ни о каком адмирале и его мостике, и, естественно, понятия не имели где их искать.
Затем раздался сигнал боевой тревоги. Это похоже на то, когда учитель заходит в класс. Все те, чья должность имеет какую-то значимость, бросаются за свои пульты, остальные же остаются на своих местах за закрытыми переборками. Я оказался в стальной комнате со стальным полом и стальным потолком. Такое помещение вполне могло бы стать моей каютой. Хотя нет, там я смог уснуть — в отличие от моей конуры.
Спустя два часа тревога закончилась, и меня нашли. С того момента мне приставили няньку. Я не помню его имени, но он был похож на Барни Рабла и был действительно самым тупым человеком на борту.
«Внимание!» — вдруг раздалось из динамиков. Я уже было заткнул уши — был уверен, что сейчас сообщат об очередном отремонтированном автомате с пончиками. Но нет, оказалось, что на палубу садится F-14 с горящим двигателем.
«Бегом, — сказал я Барни. Нам нужно подняться наверх, мои ребята должны это снять.»
Барни согласился, но его в этот момент больше беспокоила оплата моей каюты. Удивительно, но все посетители на авианосце должны платить за проживание 8 долларов в сутки. Я сунул «десятку» в его пухлую ручонку и пожалел об этом. Барни должен был отдать мне сдачу, которой у него не было. «Ладно, — проорал я. Вот тебе «полтинник», это за всех!» Я развернулся и побежал.
Но Барни колебался. Он достал карандаш и начал что-то считать. «Так, — пробормотал он. Восемь долларов за комнату, шесть комнат. Шестью восемь равно… Хм…» Довольно скоро у него закончились пальцы, и он начал искать альтернативные методы. Спустя десять минут Барни выяснил, что ответ 48.
«Ну, — сказал он с улыбкой. Мы не продвинулись ни на шаг! Я все еще должен тебе два доллара, и у меня их по-прежнему нет!» Он отказался забрать их себе, и в результате мы пропустили спектакль с посадкой «одномоторного» F-14. Спасибо, Барни! «Не за что!» — бодро ответил он.
А потом пришло время возвращаться домой. Мы снова уселись в наш самолет, который, к моему великому удивлению, покатился прямо к носу корабля. Нас собирались пристегнуть к паровой катапульте, которая запулит нас с края палубы, потом мы падаем за борт, и винты превращают нас в салат.
Барни со своей дебильной ухмылкой говорил, чтобы мы не волновались. Он также сообщил, что катапульта может отправить «Вольксваген Жук» на 27 километров. Так что у нас на маленьком Cod не должно было возникнуть проблем, тем более, судно встает по ветру перед каждым запуском. Нам рассказали обо всех деталях взлета. Почти обо всех.
Итак, авианосец развернулся по ветру. Наш пилот раскрутил двигатели до предела. Парни на палубе нелепо размахивали руками, прямо как в фильме «Топ ган». Сложно описать всю дикость запуска в тексте.
Сразу после старта раздался жуткий хруст, и я понял — что-то сломалось. Я был уверен, что как только под нами закончится палуба, мы рухнем вниз. Я уже подготовился к удару, но его так и не произошло.
Оказалось, что передняя стойка шасси крепится к катапульте стальной болванкой, которая при старте разламывается с характерным хрустом. Барни, храни его Господь, забыл об этом предупредить.
Два дня, которые я провел на борту, я без тени сомнения считаю самым шумным, неудобным и угнетающим моментом в моей жизни. Я был в шоке от интеллектуального уровня персонала и от условий, в которых они живут. На авианосце нет выпивки, женщин, курилки просто ужасны.
Но сам по себе корабль — произведение инженерного искусства. Да, он был создан, чтобы нападать без жалости и сеять смерть. Но нет сомнений, что где-то под его атомным «сердцем» спрятана душа.
