Серия «Рассказы, истории, стихи»

– А вы помните свою встречу со Христом? Как преобразилась ваша собственная жизнь?

Мне был 21 год. Я верил в Бога, но в церковь не ходил, поскольку не очень понимал зачем. Как-то одна моя знакомая пригласила меня съездить к мощам блаженной Матроны Московской. Я тогда и не знал, кто это. Но согласился из любопытства. Мы приехали в монастырь рано утром, и там уже была огромная очередь. На меня тогда это произвело сильное впечатление. Помню, очередь двигалась медленно и мы долго стояли. Была тишина, лишь иногда доносилась чья-то молитва. Всходило солнце над Москвой. И я вдруг почувствовал, что луч света осветил и мою жизнь – как темную комнату, где я увидел многое, что раньше скрывала темнота. Я тогда ощутил, что свет-то — нездешний. Даже заплакал.

Я продолжал жить, как жил ранее. Изменений принципиальных не произошло – все то же, только в другом свете. Просто пришел этот свет! Когда мне было 23 года, я познакомился с очень хорошим священником, который сначала стал мне другом. И через несколько месяцев общения с ним, просто ради любопытства, я захотел исповедаться и причаститься. И когда я причастился, в меня вошел Бог и я почувствовал: с этой секунды я начну всё с чистого листа, и всё то прошлое, которое меня давило, разрушало – я сам себя своими поступками разрушал, – его больше нет. Я физически ощутил эту ни с чем не сравнимую лёгкость – чистоты и освобождения. Вот она – настоящая свобода.

Отвечал Борис Корчевников

– Когда я узнала, что стану матерью, это, безусловно, была радость, мы к этому долго готовились с батюшкой, долго с ним молились. А когда родился ребенок – тоже радость, и сразу – великая любовь, совершенно вдруг какая-то другая любовь открылась: всю себя отдать вот этому новому человечку. В роддоме его приносят первый раз, и ты сразу запоминаешь, где какие ямочки, где что.

А приемный ребенок – и здесь радостные ощущения, только они чуть-чуть другие. Медосмотры, сбор документов… кого-то это немножко пугает. Батюшка говорит: как своего ребенка ждешь девять месяцев, так и здесь нужно что-то претерпеть: мы ждем ребенка и готовимся к этому.

Первым у нас родился сын, Кирилл, ему сейчас 9 лет, потом, через 4 года, родилась дочка, но она, к сожалению, почти сразу умерла. А любовь хотелось отдать всё равно. И мы стали собирать документы – так у нас появилась Серафима, ей был 1 год и 2 месяца. У батюшки со школьных лет была мечта взять приемного ребенка. Он говорил мне, еще до наших родных детей, что очень бы хотелось когда-нибудь это сделать.

Может быть, и наши дети когда-нибудь будут брать приемных детей…

Сейчас, например, брат мой младший говорит: «Я, наверное, тоже возьму», – так он проникся. Он всех наших детей принимает, так же как и наши бабушки, тети, дяди, – они приходят к нам, и всех наших детей любят, обожают, не делая никаких различий.

У нас не было раздумий, колебаний: брать или не брать, мы никаких книжек даже не читали: как это бывает у людей? какой у них опыт?.. Ничто мы себе на сердце не клали – «как это сложится, как получится». Отключили мозг и пошли. Может быть, мы авантюристы? (Смеётся.) Некоторые так и думают про нас. Наверное, в этом смысле мы не просчитываем, полагаемся на волю Божию.

Очень многому учусь у детей своих. Терпению, конечно. И потом, старшие наши дети пришли к нам уже взрослыми, они уже что-то пережили в своей жизни, что-то страшное. Несмотря на это, они живут дальше, радуются.

Дети попадают к нам, мы рассказываем, что у нас есть свои правила в семье, свой уклад. Хорошо будет всем, если мы будем уважать друг друга, слушать батюшку, не будем говорить плохих слов. Если что-то мы просим, то, по возможности, надо это выполнять.

Важно дать правильный совет. Не навязывать что-то, а своим примером показать. Например, дети появляются у нас, видят, что мы молимся по вечерам. Мы никого не заставляем, но дети видят это и приходят, присоединяются к нам. Так же не заставляем ходить на причастие, на исповедь. Мы просто делаем это сами, и они тоже потом изъявляют желание причаститься, попоститься. Это очень радует.

Если дети из детского дома, то часто учеба у них бывает запущенная. Мы беремся это исправлять, стараемся помогать, вместе делаем уроки, и потом, из четверти в четверть, они учатся всё лучше и лучше, появляются какие-то результаты, которые их самих радуют. Они у нас теперь в олимпиадах участвуют. Такие молодцы!

Знакомые спрашивают: как вы с семерыми справляетесь? Я говорю: это вам сложно, у кого один-два ребенка. А мне легче, мне все дети помогают.

Знакомые спрашивают: как вы справляетесь? Я говорю: это вам сложно, у кого один-два ребенка. А мне легче, мне все ребята помогают очень сильно. Говорю детям: это наш общий дом, о котором мы должны заботиться. Мы пришли с работы, а у нас уже и пол чистый, и старшие девочки поесть что-то приготовили…

Бывает всякое, конечно. Но мы стараемся беседовать; говорю им: девочки, когда-нибудь и у вас будет дом, семья и дети. Нам хочется, чтобы и в вашем доме было чисто, чтобы ваши дети были сыты, а муж хотел идти домой.

Когда один ребенок был, постоянно испытывали страх неимоверный: упадет – страшно, чуть температура – сразу «скорую» и так далее. Плюс стремились всегда к идеальному порядку. Когда у тебя семь детей, ты уже по-другому на всё смотришь. Понимаешь, что чтобы пыль была везде протерта – это не самое главное. Если ребенок заболел, ну что ж, заболел – лечимся. Надо взять себя в руки. Раньше я расстраивалась, трагедия была. Сейчас я отношусь к этому спокойно. Господь поможет – наши руки всё сделают, Господь, по Своей воле, всех вылечит. Молимся, чтобы у детей и здоровье было, и в школе всё было хорошо.

Иногда, правда, сама удивляюсь: как это я справляюсь с ними? Сейчас у нас батюшка еще в Глазове служит, иногда я неделю одна с детьми. Этого надо в школу отвезти, тех троих в садик, да еще в разные сады… День начинается рано, часов в шесть. Когда болеют, ночью каждый час нужно ставить градусник. Ну а что делать? Это мои дети, я их не брошу, я должна о них заботиться. Раз Господь мне дал всех этих людей, значит, я с ними.

Сейчас мы взяли мальчика с девочкой, они брат и сестра, 9 и 6 лет. И так совпало, что как раз Кириллу и Серафиме 9 и 6. Кирилл нас давно просил о брате, у нас до этого одни девочки были. Старшие очень помогают, окружают заботой: вот, у нас новые дети, нужно встретить с любовью, чтобы им было хорошо у нас. Мои старшие девочки – это вторая я. Думаю, это и им самим пригодится, в их взрослой жизни.

Когда мы взяли двух последних ребят, они были некрещёные. И все наши дети переживали, молились за них. Ну, и мы поехали в церковь всей семьей. Крестил знакомый батюшка. И потом все за них радовались, поздравляли. Тогда произошла такая большая радость семейная – что ребятки у нас теперь крещённые, могут вместе с нами посещать церковь. Кстати, каждое воскресенье ходим в новый храм, совершаем паломничество по храмам Ижевска.

От мужа, конечно, мощная поддержка. Он у нас как скажет, так и будет. Его слово очень сильное. Я иногда скажу три раза, чтобы меня услышали, а батюшке достаточно одного. (Улыбается.) Иногда, конечно, хочется свое «я» показать, но женщине, думаю, немножко это надо приглушить, потому что мужчина – главный в семье, жена слушается мужа, а муж делает всё так, как Господь сказал. Хотя я понимаю: хочется. Но с возрастом придет: вот этого лучше не делать. С опытом придет. У меня не раз было: поступишь по-своему, а всё равно Господь сделает так, что батюшка был прав.

Тем, кто хочет взять приемных детей, нужно на первое время запастись некоторым терпением. Привыкают дети, привыкаем мы, это адаптация, она бывает у всех. Нужно понять, что им тяжело, они не всегда знают, как выразить то, что они чувствуют. Дом, семья – для них это всё абсолютно новое. Конечно, я тоже могу испытывать негативные эмоции, как и многие, как и все. Что тут можно сделать? Можно пойти помолиться. (Пауза.) Просто нужно очень сильно любить этих детей. Только так.

Наталья Середа, супруга священника

За окном тихо падает снег. Крупными хлопьями. Тихо-тихо... В свете фонаря деревенская улица кажется каким-то сказочным царством. Соседи еще гирлянду на карниз повесили, переливается. Небо темное, а на душе светло, хорошо так, радостно. И кусочек торта такой красивый на тарелочке, даже есть его не хочется. И кто бы знал, как много он для Галины значит...

Она – горожанка. Окончила пединститут, работала в республиканском Институте развития образования, муж, дети, все как положено. Но корни-то деревенские. И тянуло ее на село. Она и с мужем познакомилась, когда к бабушке на выходные приехала, а он тогда у друга гостил. Много лет, с тех пор, наверное, как младший сын родился, лелеяла она мечту перебраться в деревню на жительство. Но как работу бросишь, должность все-таки у нее была какая-никакая, муж зарабатывал неплохо. И вдруг как-то все управилось. У него предприятие закрылось, у нее начальник сменился, неуютно стало. Вот и переехали.

Но не в родные места, в соседнюю область, в село с замечательной историей. Для нее это было важно, недаром в свое время на истфаке училась. Дом купили добротный, школа в селе средняя, ДК есть, фельдшерско-акушерский пункт – весь соцкультбыт. Работать Галина Николаевна устроилась в краеведческий музей, в райцентре неподалеку. В общем, «как мечталося, так и сталося…». Но одно только омрачало идиллию – с соседями отношения не сложились. С ближайшими!

Одно только омрачало идиллию – с соседями отношения не сложились

У них и забора-то между участками не было.

«Не ко двору пришлась, городская, ученая», – думала Галя и, назло всем, как подзуживал кто-то, решила свой дом так украсить, чтоб обзавидовались. Наличники (а они старинные, с Сирин-птицами и виноградными лозами) покрасила со вкусом, на воротах – деревянные цветы расцвели (Сашина работа, мужа), на заборчике – ромашки. И вправду, дом стал – всей деревне на удивленье.

А соседке, видно, любоваться не хотелось. Все чаще Галя стала косые взгляды ловить и «Здрасьте» сквозь зубы. Да тут еще Букет, вроде умная собака, зачем-то по весне на тот участок забежал, только что сделанные грядки потоптал (вот тогда и решились Галя с мужем забор ставить). Галина не уступала соседке, та ей – сквозь зубы, она в ответ – еще и с презрением, ей ботву на участок ночью вывалили, она в сердцах – мусор. Слово за слово, упрек за упреком. И до того коса на камень нашла, что уже и мужья, и дети друг друга ненавидеть стали. Соседский мальчишка младшего, Матвейку, побил, старший сын тому накостылял. Соседи к Гале – жаловаться… Да какие жалобы! Ругань, ужас! Сцепились мужики, еле растащили, а Саша, муж, за ружье схватился…

Сцепились мужики, еле растащили, а Саша, муж, за ружье схватился

И вот тогда-то она почувствовала, что всё, нельзя так дальше, хорошим дело не кончится. Повисла на муже, разрыдалась.

И с того случая будто открылись у Галины глаза. Поняла, что все, о чем говорила ей когда-то бабушка, не сказка – истина. Что гордыня – грех страшный! Что без любви к людям все твои знания и весь твой кругозор – ничто. А как что-то изменить, если мужья уже убить друг друга грозятся? Только любовью. Кто-то должен уступить, подставить вторую щеку.

Всю ночь она тогда не спала. Потом вторую. А после весь день решалась… И было решилась совсем, но то одно, то другое, заботы домашние… Не смогла, в общем. Но следующим вечером, сжав всю себя в кулак, переступила она порог соседского дома и… бухнулась в ноги: «Прости меня, Таня, ради Бога, прости!» И заголосила, заголосила… Вот так, наверное, бабка деда на фронт провожала, вот так вот в голос выла. И Таня сама-то не устояла, тоже в слезы, тоже: «Прости!»

...Тихо падает снег за окном. Вот уж и забываться стала та распря. А сегодня Галина на дне рождения была. У соседей. Татьяна всю ее семью пригласила и торт сама испекла. Галя свой кусочек не съела, а взяла домой. Пустяк, мелочь, но глядишь на него, и сердце радуется. Нет, мудрость – она не в силе, она в смирении. В незлобии и любви.

Надежда Муравьёва

Елена Павловна принадлежала к увядшей ветви cтаринного дворянского рода. Была отменно красива, и, хотя облик ее с годами претерпевал естественные изменения, красота ни на мгновение не ускользала. Так что в детстве о ней говорили: «Сказочное дитя», в юности: «Очаровательная барышня», в зрелом возрасте называли потрясающей женщиной, а в старости – очень красивой старухой. Однако кроме красоты, которая, к счастью, в русских женщинах еще не перевелась и может радовать всякого человека, не до конца потерявшего зрение, Елена Павловна обладала качеством куда более редким – исключительным, можно сказать: она была царственной.

Что есть царственность, определить затруднительно. Одно точно: свойство это – сугубо женское. Мужчинам более подходит барственность – царственные мужчины неукоснительно напоминают индюков. Все отмечали ее осанку, поворот головы, а в особенности – способ передвижения: Елена Павловна ходила не так, как другие, – она будто несла себя, несла ровно, неспешно, непоколебимо. При этом была начисто лишена надменности или высокомерия, с людьми общалась на удивление просто и не стеснялась даже самой грязной работы.

Елены Павловны я не застал: мне рассказывали о ней ее внучки – дамы вполне сознательного возраста. Родилась их достославная бабушка в 1900 году и успела получить гимназическое образование, которого хватило, чтобы ее до конца жизни принимали за филолога, историка или искусствоведа. Почему она не уехала из России, никто не знает. Возможно, из-за любви, соединившей ее с молодым врачом: тайком обвенчавшись, они бежали из Москвы в провинциальные дебри. Там у них родились четыре дочери. Несмотря на сложности тогдашней эпохи, всех детей удалось окрестить.

Когда началась война, муж был направлен на фронт. Два года оперировал в полевых госпиталях, затем его перевели в столицу. Так Елена Павловна вернулась на родину.

Добавилась еще одна дочка – поскребышек. А потом дочери стали выходить замуж и рожать девочек, девочек, девочек и лишь одного мальчишку. Семьи поразъехались, но детишек то и дело привозили к старикам.

Младшая из внучек рассказывала, как, бывало, подберется к бабушке и с восхищением глядит на нее. А та либо пластинку с классической музыкой слушает, либо читает – русскую литературу очень любила. Наконец заметит, повернет голову – спина прямая, шея лебединая, подбородок высоко – и спрашивает:

– Ты кто есть?

– Я – Люся.

– Люся… – бабушка задумывается. – А ты чья?

– Мамина и папина.

– Ну, это понятно. А маму твою как зовут?

– Мама Наташа.

– Так ты, наверное, Натальина младшенькая… Ну ступай, ступай…

И дочери, и внучки жаловались, что с внуком Андрюшкой она общается охотнее, чем с ними.

– Неудивительно, – отвечала бабушка, – с мужчинами интереснее: я у них всю жизнь обучаюсь.

– Чему же ты у них обучаешься, если ты, можно сказать, идеал женственности?

– Идеал не идеал, но этой самой женственности и учусь: учиться – не обязательно копировать. Глядя на мужа, я собирала в себе качества, необходимые для того, чтобы вместе мы составили единое целое.

– А у Андрюшки ты чему учишься, ему же только пять лет?

– Вы, красавицы, в пять лет могли говорить лишь про бантики, а он спрашивает, почему его не назвали Георгием Константиновичем. Как Жукова. Я ему все объясняю про отчества, про то, что он может быть только Николаевичем, а он послушал-послушал да и говорит: «Ну, тогда Александром Васильевичем». Как Суворова…

– Подумаешь! У нас – бантики, у них – ружья.

– Так, конечно, да не совсем. Ваше внимание было обращено, как правило, на самих себя и прежде всего на свою внешность. А он – только освоился печатные буквы складывать, сразу в храме записку подал: там и Александр, и Георгий, и еще два десятка имен. Спросила, кто это, он все объяснил: и Нахимов там есть, и атаман Платов – Матфеем зовут… Дело не в мальчишеском интересе к воинству, а в том, что интерес этот может проникнуть незнамо куда. Вот и подумайте, какие качества необходимы, чтобы рядом с таким существом целую жизнь прожить и ему не наскучить.

А когда ее спрашивали, что особо примечательного находила она в дедушке – рядовом хирурге, Елена Павловна отмечала два обстоятельства: во-первых, чрезвычайную ответственность супруга, а чувство ответственности она считала главным богатством мужчины, а во-вторых, полетность…

Значения этого слова внучки не понимали, а дочери толковали его как широкую увлеченность. Бабушка рассказывала, что дед изобретал хирургические инструменты, своими руками построил катер, на котором зятья до сих пор катались по Клязьминскому водохранилищу, а в рыбацких и охотничьих путешествиях обошел всю страну.

«Вы теперь, кроме курятины, никакой «дичи» не знаете, – говорила Елена Павловна внучкам, – а меня и ваших матушек дед кормил куропатками, рябчиками, тетеревами. И все это он добывал сам». А еще они каждую неделю ходили в консерваторию. Водили и дочерей, и даже обучали их игре на фортепиано – те с отличием заканчивали музыкальную школу, но, выходя замуж, про музыку забывали и через пять лет уже не могли подобрать одним пальцем простенькую мелодию.

После кончины супруга Елена Павловна нанялась в домработницы к оперному солисту Большого театра. Пенсии она не выслужила, а перекладывать трудности на плечи детей – навыка не имела. В доме часто бывали гости. Жена и две дочери охотно помогали старушке и накрывали на стол. Иногда глава семьи проделывал шутку: просил, чтобы Елена Павловна принесла то или это. Облаченная в фартук, она появлялась в дверях, и гости вставали… «Царственная», – восхищался хозяин.

Когда Елена Павловна преставилась, он взял на себя все заботы. Прощаясь, сказал:

«Не было в моей жизни другого такого человека – и не будет». Дочери плакали, а внучка вспомнила: «Подойдешь, бывало, засмотришься на нее, а она повернет голову этак и спрашивает: «Ты кто есть?»

Ярослав Шипов