Серия «Месть на возмездной основе (нуарный детектив)»

Мне снился благодарный край. Город Сочи - жемчужина у Черного моря. Всесоюзный курорт.

Золотой песок пляжа, омываемый бирюзовыми волнами. Пальмы с листьями, зелеными, будто само небо, если б оно было зеленым. Прекрасные комсомолки в открытых купальниках. Фигурки - как хрустальные рюмочки. Тонкие талии, широкие бедра, пышные груди и трещащие от натуги лифчики, пытающиеся сдержать эти груди в себе.

Как бы я хотел остаться навсегда в этом сне, нежиться под горячим южным солнцем... пожалуй, еще лучше - быть женским купальником, чтобы беспрестанно ласкать нежную девичью кожу. И никогда не возвращаться в кастрюлю прокисших щей, заплесневелых до самой крышки, именуемой Чикагинском.

Я цеплялся за сон изо всех сил, старательно игнорируя дверной звонок. Но сладкая дрема ускользала, просачивалась в унылую действительность подобно каплям воды, утекающим из ржавого крана. Кусок дерьма, подкинутый суровой реальностью, венчала протухшая, вонючая вишенка в виде барабанного стука в дверь, сравнимого с канонадой сотен артиллерийских орудий. Даже утро оказалось с гнильцой.

Нащупав будильник, я едва различил тусклое свечение люминофора в утренних сумерках. Половина восьмого утра. Получается, я проспал чуть больше четырех часов. Истинный садизм - будить человека в такое время!

Смочив горло ромом, я добрел до двери, гадая, какие грехи совершил тот, кто был вынужден подняться раньше меня, чтобы совершить столь дерзкое насилие над моей личностью.

Виновницей моего пробуждения оказалась Валентина Ефимовна - соседка с третьего этажа, заведующая продуктовым магазином в паре кварталов отсюда. Некогда - едва ли не полезнейшая их всех людей, но, с началом кооперации, с исчезновением дефицита как социального явления, превратившаяся в самый обычный винтик, вращающийся в мазуте обыденности на благо трудящихся. Не самый нужный и незаменимый винтик. Не будь Валентины Ефимовны, будь на ее месте любой другой гражданин - никто и не заметил бы подмены.

- Это ваш ЗИС припер мою машину? - надменно осведомилась она.

- Бог с тобой, соседушка, - прохрипел я заспанный голосом. - У меня машины сто лет как нет.

- А Курбатов утверждает, что самолично видел, как вы на этом автомобиле вчера прикатили, - безапелляционно заявила заведующая. - Наследство получили?

Я зажмурился и потер кулаками сонные глаза. После дня, наполовину проведенного в трезвости, память начала подводить. Ведь она права! После смерти Кашнир мне досталась ее шикарная телега. Наследство? Да, типа того.

- Голубчик, имейте совесть! - уже более мягко произнесла соседка. - Не все могут позволить себе дрыхнуть до обеда! Выпустите меня - и спите далее сколько влезет!

Какая же избалованная стерва! В то время, как рабочие маршируют на заводы через весь город, она двух кварталов пешком пройти не может. Вот она -возрожденная мелкая буржуазия кооперации.

- Сама переставь, - ответил я, сунув Валентине Ефимовне ключи от кареты.

Не слушая никаких возражений, я насыпал во вчерашнюю кружку еще льда, плеснул рома и подошел к окну. Там, снаружи, размазав очертания города, клубился плотный туман, подкрашенный багровыми лучами восходящего солнца. Казалось, что Чикагинск внезапно прозрел, осознав свою неряшливость, и стыдливо пытался скрыться в каплях водяного пара, превратив прохожих в слепых котят, неспособных рассмотреть не только далекое светлое будущее, но и ближайшее пространство вокруг себя дальше вытянутой руки.

Я отхлебнул из кружки и потянулся за сигаретой, как вдруг улица озарилась вспышкой. Яркой, как свет значка с Лениным на груди октябренка. Дом содрогнулся от чудовищного удара, чихнув бетонной пылью. Завибрировали, играя режущим нерв звуком, оконные стекла. И во все стороны полетели бескрылые птицы - дымящиеся ошметки телеги цвета слоновой кости, источающие едкий, удушливый запах гари.

Мне бы вряд ли хватило мужества смотреть на убивающий себя мир через призму трезвости. И я, залпом прикончив остатки рома, схватив пиджак и шляпу, выбежал в подъезд. Не знаю, кому взбрело в голову убивать Валентину Ефимовну - женщину, от которой вреда не более, чем от крохотного комара, единственное преступление которого заключается в желании выжить. Еще больше не знаю, почему ее убили, взорвав мой ЗИС-101А-Спорт. В одном я был уверен: сейчас понаедет милиция и начнет задавать свои извечные неудобные вопросы, компенсируя недостаток красноречия холодным каучуком дубинок. Мне хватило вчерашнего утра. Перед следующим визитом в городское управление следовало зализать прежние раны и залечить изнывающую от грубого обращения душу.

Я ускользнул незамеченным через черный выход под покровом плотного, как сгущенное молоко, тумана. После недолгого ожидания из дымки выплыла удивленная морда автобуса, осторожно ощупывающего фарами проезжую часть. Железная каракатица, подрулив к остановке, распахнула двери, выплюнув, как семечную шелуху, пассажиров и поглотила новых, включая меня. Разместившись возле окна, поставив ногу на арку колеса, я крепко задумался.

Определенно, я что-то упускал из виду. Меня мучили вопросы, на которые я не мог найти ответа. Почему килограмм пельменей стоит дешевле килограмма мяса? Почему "жи-ши" пишутся через "и"? Почему моря и реки не стекают с Земли, если она круглая? И почему, черт побери, вокруг меня столько трупов?

Последний вопрос заботил меня больше всего. Нет, я не верил во все эти сглазы и порчи, но что-то со всем этим нечисто. Еще что-то, кроме моего костюма, помыслов и совести.

ЗИС-155 мерно тарахтел двигателем, покачиваясь, будто на волнах, но стояла настолько густая пелена тумана, что, казалось, автобус никуда и не едет. Просто люди выходят из него в никуда, где переодеваются, меняют лица, и вновь заходят. И так - по кругу.

Автобус ехал так долго, что вернул меня туда, где начиналось утро - на солнечное черноморское побережье. Прелестные комсомолки обволокли меня, будто змеи, согревая своими полуголыми телами...

- Товарищ!

Я снова находился в раю. Там, где "Киндзмараули" льется рекой, там, где дымит шашлык, маня терпким запахом раскаленного жира...

- Товарищ!

Легкий морской бриз щекотал раскидистые пальмы, заставляя их листья подрагивать от удовольствия, отдаваясь силе ветра...

- Товарищ! Просыпаемся! Конечная!

Как же долго я ехал в свою мечту. И как бесцеремонно меня вернули в промозглую сырость Чикагинска. Столь же бесцеремонно, как полупьяный гопник в темной подворотне бьет поддых, предварительно спросив время, сигарету и кошелек.

Отодвинув рукой усатого мужика в комбинезоне, пропахшем соляркой и маслом, я сошел с автобуса. И то правда - конечная. Ржавые ангары, где ночевал общественный транспорт, зябко прижавшись друг к другу. Интересно, что снится автобусам, если им вообще хоть что-то снится?

Нахохлившись, я спрятал колючие щеки в поднятый воротник пиджака, и, дымя сигаретой, потопал в контору. Мне предстояло пройти три остановки в обратную сторону. Три остановки в сыром, неуютном тумане. Здесь я пожалел, что плащ остался в багажнике ЗИСа и, скорее всего, сгорел в пожаре лютой ненависти. Хоть крохотная толика тепла того пожара мне сейчас не помешала бы, чтобы согреться.

- Наше вам с кисточкой, гражданин бывший начальник, - вынырнул из серого клубка ваты Толик.

Я вздрогнул от неожиданности, едва не всадив весь магазин Стечкина на голос.

- Ты так меня не пугай, - предупредил я. - А то нашпигую свинцом, как суп - перцем.

- Извиняюсь, - равнодушно ответил жулик. - Котов, не ходи в офис. Тебя там ждут.

- Спасибо, - машинально ответил я.

Даже не интересно - кто ждет. Это я понял, не дурак. Дурак бы не понял. Или менты, или чекисты. Одно из двух. Домой нельзя. На работу - тоже нельзя. Фатум толкал меня в единственное место, где может быть лишь добро - в бар. Благо, до него недалеко, да и чем согреться в "Магнолии" всегда найдется.

- За тобой должок, Юрий Владимирович, - напомнил Толик.

- Говори, что нужно, - поморщился я.

- Разобраться с парой фраеров, - прошептал бандит. - Пекаль с собой?

- С собой, - кивнул я. - Только, Толик... ты же знаешь - я не по мокрому делу.

- Не вопрос, гражданин бывший начальник, - развел руками бродяга. - Тогда колеса верни.

- Э-э... - протянул я.

Здесь и заключалась проблема. Телега взлетела на воздух, разметав колеса во все стороны, как любовник разбрасывает белье, сорванное с женщины, муж которой давно не был в командировке. И что-то мне подсказывало, что оставшееся от кареты в полной мере возместит мой долг...

- То-то, - цокнул языком Толик. - У нас все честно. Баш на баш. Таков закон улицы. Или оплачивай должок, или перо в боку окажется.

- Черт с тобой, - скрипнул я зубами. - Сделаю.

- Тогда... - пройдоха сверкнул крышкой золотых часов, сверяя время. - Тогда через двадцать минут в "Магнолии".

- Кого мочить-то? - поинтересовался я.

- А куда все палить начнут - туда и ты.

- Тогда я вас прямо там, в баре подожду, - предложил я. - Горло промочу. Я, когда выпью, стреляю лучше. И патроны не так жалко.

Безмозглая луна бессовестно заглядывала в пыльное окно моей квартиры, освещая царящий внутри кавардак. Я не особо часто бываю дома, но при последнем визите - я это точно помнил - такого беспорядка не было. Кто-то вытряхнул все содержимое шкафов, пеналов и ящиков, швырнув его в центрифугу хаоса, разметавшего вещи по комнатам самым бесцеремонным образом.

Кто бы не навестил мою холостяцкую берлогу в отсутствие хозяина, можно не сомневаться в одном - это тот же самый человек, что сегодня ночью наведался в контору. И, в отличие от офиса, где прибралась секретарша, в квартире женщин у меня не водилось. Порядок навести некому. Пожалуй, впервые в жизни я пожалел, что развелся.

Сняв пиджак, я полюбовался на свою физиономию в зеркало. Красавец, что тут сказать. Щетина, мешки под глазами от хронического недосыпа, левая скула заплыла от пропущенного удара. Да и костюм пришел в полную негодность. Если брюки еще можно попытаться спасти, то пиджак проще пристрелить, чтобы не мучился. Впрочем, сегодня с ним уже пытались проделать такое, причем забыв предварительно снять с меня.

Порванный в нескольких местах, в засохших пятнах крови и грязи, обильно поперченный кирпичной пылью. Знал бы, что события примут такой оборот - покупал бы не костюм, а стальной нагрудник, как на полу кабинета Ковалева. А еще лучше - сидел бы дома перед телевизором. Пальба на экране вредит только глазам, но не шкуре.

Налив половину алюминиевой кружки кубинского рома, я добавил пару кубиков льда из морозильника и, раз уж все равно оказался рядом, заглянул в холодильник в поисках закуски. Чего ходить по десять раз, если можно сделать одновременно два дела - открыть и морозилку, и холодильник? Четверть бутылки подсолнечного масла, банка рижских шпрот и ломоть засохшего ржаного хлеба.

Я никогда не считал себя гурманом, разумно полагая, что закуска крадет градус, но в настолько поганый день хотелось бы перекусить по-человечески! Особенно, когда за целые сутки съел всего один бутерброд. Возможно, стоило жениться во второй раз. Чтобы было, кому дома ждать. Возвращаешься с работы - а на столе накрыт обед, жена радуется, тапки приносит, хвостиком машет, на мозги капает... нет, не стоит.

Иней показался мне не особенно аппетитным и я сосредоточился на других блюдах. С усилием отломив кусок хлеба, я размочил его в банке шпрот и захрустел сухарем, закусывая рыбкой и запивая ромом. Несмотря на все старания, я так и не придумал, как назвать этот прием пищи. Запоздалый ужин или преждевременный завтрак? Полуночник. Да, вот самое подходящее слово. Если есть полдник, то почему бы не быть полуночнику?

Установив на диск кинофона единственную уцелевшую после обыска пластинку - "Одиннадцать товарищей Клунёва", я устроился в кресле напротив экрана, закинув ноги на журнальный столик. Здесь я заметил несколько новых, свежих пятен на штанах. Жир, капнувший от шпрот, въевшийся в податливую ткань. Но сил осталось только на то, чтобы долить рома в кружку. Мои нервы вошли в стадию трупного окоченения, когда злиться или расстраиваться уже не хотелось. Сплошное равнодушие и безразличие. Все мое негодование ограничилось бычком, гневно утопленным в банке.

Я уже почти засыпал, когда меня вернул в реальность настойчивый звонок. Не скрою, первым порывом было - всадить весь магазин, положив гостя сквозь дверь, но я сдержался. Несмотря поздний час, меня мог посетить вполне приличный человек. Хотя... где я и где приличные люди? Я б, пожалуй, оскорбился, если б кому-то пришло в голову назвать меня приличным человеком.

Проверив наличие патрона в патроннике, я сунул пистоль в карман брюк и поплелся открывать. На пороге стоял Ковалев. Тоже не выспавшийся, взъерошенный, с красными, как у крысы, глазенками. Нет, неудачное сравнение. У крысы глаза не столь мерзкие. Его усы топорщились в стороны, как у дикого кота. На мундире не хватало второй сверху пуговицы.

- Ну и видок у тебя... - покачал головой майор. - Тебя кошки, что ли, драли?

Судя по ощущениям - не только драли, но еще и в рот немного какнули. Посчитав, что держать гостя на пороге не вполне соответствует правилам хорошего тона, я молча закрыл дверь, намекая, что тому пора убираться. Но дверь уперлась в подставленный бывшим коллегой башмак.

- Ты, Котов, зла на меня не держи... - произнес офицер, будто оправдываясь. - Работа такая...

- Ты извиниться зашел?

- Да тут понимаешь какая штука... тебя же в наручниках увели. А вещь эта казенная, подотчетная. С инвентарным номером. С меня спросят. Верни, будь человеком, а?

Понял, не дурак. Дурак бы не понял. Срать хотел Ковалев на мои оскорбленные чувства и на мою побитую рожу. Его беспокоили наручники. Потеряет - с зарплаты вычтут. Еще и в троекратном размере.

Я ощупал карманы. Похлопал по пиджаку, висящему на крючке. И только теперь вспомнил, что оставил казенную вещь в конторе, в ящике стола. Отдать их прямо сейчас я не мог даже при желании. Замечу, что и желания особого не наблюдалось. Я ощутил единственное светлое чувство в своем нутре, погрязшем в бесконечном равнодушии - злорадство.

- Вальтер верни, - потребовал я.

- Не могу, - скривился офицер. - Нет, правда - не могу! Нет у меня твоего Вальтера! Я его на экспертизу отдал!

- А у меня нет дяди на пистолетной фабрике, - сострил я. - Смекаешь, Ковалев?

- Слушай, Котов... - протянул майор. - Мы с тобой не с того начали. Может, пора заключить мир?

- Мир, говоришь? - проговорил я, почесав щетину на подбородке. - Ковалев, ром будешь? Хороший, кубинский.

- Ром? - задумался милиционер. - Ром - буду.

Потеряв бдительность, он убрал ногу из проема, готовясь войти в квартиру, чем я тут же воспользовался, захлопнув дверь, постаравшись вложить в этот жест максимум презрения.

- Тогда иди в магазин, купи и будь! - хохотнул я.

- Какая же ты сука, гражданин бывший капитан Котов, - прокричал незваный гость сквозь дверь.

Я замер в пол-оборота, обдумывая ответ, но решил воздержаться. В голову не лезло ничего путного, способного затмить своим великолепием мою последнюю фразу.

Вернувшись в кресло, я выплеснул на пол алкоголь, сильно разбавленный растаявшим льдом и обновил питье. Игла кинофона миновала три четверти пластинки. Это сколько, получается, я проспал? И спал ли я вообще? Можно ли назвать то забытье, в которое я провалился, сном?

Вдохнув аромат рома, я опрокинул в себя кружку и занюхал кулаком. Затем закурил сигарету, утопив спичку в той же банке, в луже масла между дохлыми безголовыми рыбинами. Сделал две затяжки...

- Черт побери! - воскликнул я, хлопнув себя по лбу.

Пуговица! А если пуговицу в руке Каримова оставил убийца? Получается, убийца - сотрудник милиции! И на его форменном кителе должно не хватать пуговицы - прямо как на кителе Ковалева! Возможно, стоило поделиться с майором своими подозрениями. Оставался шанс, что злоумышленник не заметит пропажи и тогда, на утреннем разводе, можно будет вычислить преступника! Это же до гениального просто! Как я раньше не додумался?

Пораженный догадкой, я ломанулся к окну, чтобы остановить бывшего коллегу. От подъезда как раз отъезжал темно-синий седан. В заднем стекле зияло пулевое отверстие, опутанное паутиной трещин. В свете уличного фонаря сверкнула милицейская кокарда на фуражке, лежащей на задней полке.

И здесь кусочки головоломки сложились воедино. Нитки клубка, спутанного из тайн и загадок, выстроились в ровную линию. Пуговица, стрельба на Морской, ответный огонь Славика... это что получается? Получается, что убийца - Ковалев?

Я с недоверием покосился на экран кинофона. Ну его к черту. Пора завязывать с детективными фильмами, а то всякая чушь в башку лезет. Майор, конечно, та еще гнида, но в то, что он мочит людей направо и налево, я не был готов поверить.

На меня смотрели столичные гости, сотрудники органов государственной безопасности. Смотрели очень недобро. Я не без удовлетворения отметил, что Климов остался без шляпы. Стало быть, это ему я приложил. И в пузо неплохо зарядил. Пусть счет пока складывался не в мою пользу, но я хоть чуть-чуть отомстил за утренние тумаки.

- Котов, мать твою, - прошипел подполковник. - Ты что тут делаешь?

- Кофе со сливками пью, - ответил я, с сожалением разглядывая заляпанный кровью костюм. - Сам как думаешь?

Обидно! Совсем новый пиджак! И дня не носил! Правый рукав отошел, оторванный по шву, топорщась белой набивкой плечика, так что красные пятна - далеко не самое страшное, что произошло с моим гардеробом.

- Так это ты тот хорошо одетый гражданин, которого упоминал метрдотель, - протянул безымянный.

- А что? - насупился я.

- Не мог заподозрить в тебе хорошо одетого гражданина, - пояснил он.

- Эк ты меня кинул, - покачал я головой, глядя на здоровяка. - Кто мне пиджак компенсирует?

- Это не он, - отрезал старший чекист. - Это я.

- Да ну? - усомнился я.

Худощавый, субтильный подполковник никак не производил впечатление человека, который может отправить мужчину моей комплекции в полет через всю комнату, чтобы сделать стене массаж головой.

- Барицу, - коротко ответил офицер, оглядываясь. - Да, натворили мы делов... все место преступления затоптали!

Второй, тем временем, отыскал мою шляпу, смятую в гармошку, и пищаль. Отряхнув шляпу парой ударов об колено, Климов передал их начальнику.

- Что это у тебя, Котов, пистоль такой бабский? - усмехнулся подполковник.

- Нормальный пистоль, - обиделся я. - Я вас, чуть было, обоих из этого пистоля не положил.

- Ну-ну, - оскалился МГБшник.

Здоровяк промолчал. Лишь хрустнул костяшками кулаков и потянул шею, щелкнув позвонками.

- А этот твой орангутанг, вообще, разговаривать умеет? - поинтересовался я, кивнув на младшего.

- Алфавит казенный бережет, боится о зубы поцарапать, - произнес неназванный. - Котов, у тебя удивительная способность - оказываться рядом со свежими трупами. Если вдруг мне потребуется тебя найти - просто пойду по кровавому следу. Забирай свои шмотки и катись отсюда. Еще раз увижу - отправлю небо от северного сияния отмывать. Понял?

- Понял, - буркнул я. - Не дурак. Дурак бы не понял.

Расправив федору, придав ей, насколько это было возможно после всех злоключений, респектабельный вид, я нахлобучил шляпу на голову. Стер ладонью кровь с перламутровой рукоятки Тульского Стечкина, ладонь, по старой привычке - о брюки, засунул петарду за пояс и вышел в подъезд, размышляя о том, хватило бы маленькой пульки крохотной пищали, чтобы уложить такую гору, как Климов? Вряд ли. Такого только из гаубицы прошибешь.

- Буржуи недобитые! - высунулась небритая морда из соседней квартиры, обдав меня парами перегара. - Людям спать не даете! Ничего - вот сменится власть, всем вам будет...

- А вы что - имеете сведения о скорой смене власти? - невинно осведомился я, демонстративно переложив Стечкина из-за пояса в карман пиджака.

Гражданин спрятался за дверью, защелкав замком. Видимо, поспешил смазать ржавые шестеренки в своей беспутной башке дешевым пойлом. Но в чем-то он прав! Время уже за полночь, а я - непривычно трезв! Если так пойдет и дальше - лишусь почетного звания главного районного алкоголика. Придется заехать по пути домой в дежурный магазин, взять пару-тройку бутылок успокоительного.

Придерживая ушибленные ребра, я спустился вниз. Карета Кашнир оставалась там же, где я ее и припарковал, смакуя решеткой радиатора налипшую грязь. Перед ним стоял черный ЗИМ чекистов, сквозь запотевшее стекло которого угадывался силуэт Славика.

Со вздохом потрепав зияющий провал на плече, я прикурил сигарету, фильтруя смог большого города через никотиновый дым. Похоже, возмещать убытки мне никто не собирается. Я в очередной раз пожалел, что клиентка померла слишком рано.

Ночной бриз донес до моих ушей металлический щелчок. Характерный щелчок автоматного затвора. Одновременно с этим вспыхнули фары, выжигая глаза ярким светом, и взревел, утоляя жажду топливом, двигатель машины.

Я действовал рефлекторно. Бросился в грязь, под прикрытие стального корпуса ЗИС-101А-Спорт. Тишину разорвал оркестр автоматного треска под аккомпанемент из звона пустых гильз. Прожорливая свинцовая моль вгрызалась в борт кабриолета, крошила стекла, рассыпающиеся с возмущенным звоном, стучала по стене за мной, заставляя кирпич рыдать красной крошкой.

Дважды хлопнул пистолет и его выстрелы показались шепотом в нескончаемом рокоте скорострельного инструмента, потонув в канонаде автомата, как непорочная душа тонет в царстве разврата и порока.

Скрипя зубами, вытирая костюмом слякоть с тротуара, я на пузе обогнул телегу и высунулся с обратной стороны. Автомобиль стрелков, растративших боезапас, стремительно набирал скорость. Выхватив из-за пояса пищаль, я припал на колено, прицеливаясь... но было уже поздно. Моя флейта не успела добавить аккорд в смертельную симфонию.

Взвизгнув сотней рассерженных кошек тормозов, машина нападавших скрылась за поворотом. На асфальте остались лишь латунные цилиндры стреляных гильз, осколки стекла и тело водителя ЗИМа, во лбу которого красовался третий глаз, не предусмотренный матерью-природой и уставом. Рядом дымился его Браунинг, нырнувший стволом в лужу, будто желая испить грязной воды, прочищая легированную глотку от порохового нагара.

Через секунду из подъезда выскочили чекисты, размахивая пищалями. Крохотный Барышев в огромном кулаке Климова смотрелся крайне нелепо, как детская игрушка, как мышиный хвост, приделанный к слону.

- Кажется, вам нужен новый Славик, - заметил я.

- Кто? - подполковник схватил меня за грудки с сильно встряхнул, заставив многострадальный пиджак жалобно затрещать. - Кто стрелял?

- Стрелки, - равнодушно ответил я. - На темном авто.

- Номера? Номера запомнил?

Я резко ударил офицера по рукам, высвобождаясь. Нечего тут истерики устраивать! Хочешь визжать, как баба - вали в свою Москву. Нам, в провинции, своих концертов хватает.

- Даже не видел, - покачал я головой. - Я, если это не заметно, пока стреляли - вон там, в канаве, мордой в грязи лежал. Рекомендую повторить. Отлично нервы успокаивает.

Поняв, что с меня спрашивать бесполезно, безымянный снял шляпу и рукавом вытер пот со лба. Климов, убрав пистоль под пиджак, поднял одну из гильз, оставленных нападавшими. Длинная, от Нагановского патрона. Во всем мире есть единственный автомат, что потребляет такие боеприпасы - Токарев двадцать седьмого года, милицейского образца. В моем мозгу шевельнулось недоброе подозрение. Милицейская пуговица в руке убитого официанта, милицейское оружие. Я всеми печенками чувствовал какую-то связь с милицией, но пока не мог объяснить - какую именно. В чем точно можно быть уверенным - я напал на след. Я иду по верному пути, иначе зачем бы меня пытались убить?

Смахнув с кожи кресла осколки стекла, я сел за руль лимузина.

- Куда собрался? - крикнул сотрудник МГБ.

- Домой, - вздохнул я. - Нет... сперва за бутылкой, а потом - домой.

- Не вздумай свалить из города! Я тебя все равно найду! Помнишь?

Помню. По кровавому следу. Но, пока моя предоплаченная месть не совершена, я никуда и не собирался. Повернув ключ в замке зажигания, я запустил мотор и покатил восвояси, прислушиваясь к шуму ветра, врывающемуся в салон через разбитое окно только затем, чтобы тут же вылететь из машины через простреленный брезент, унося с собой звуки радио и мою ругань.

Предыдущие главы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8

Сколько я себя помню, Чикагинск был еще той дырой. Что с юга на север, что с востока на запад. Гниющим нарывом на теле планеты, засасывающим в себя людей, превращающим их в безликую желеобразную массу, утоляющую свою ненасытную жажду декалитрами алкоголя. Но райончик, где проживал Каримов, даже в общей серости проклятых перекрестков выделялся особой, дурной славой. Сюда даже милиция не осмеливалась сунуться в темное время суток, а мрак в этом месте кишел даже днем в каждой подворотне, в каждой парадной, в каждой щели. Словно злой гений, ненавидевший все человечество самой лютой ненавистью, построил зловещий механизм, производящий мрак стахановскими темпами, и спрятал его именно здесь. И теперь мрак выплескивался на улицы через канализационные решетки, затапливая трущобы и тек нескончаемой рекой дальше, погружая в тьму миллиона ночей весь город.

Не знаю уж, откуда появилось это название - Морская улица. От Чикагинска до ближайшего моря не то, чтобы не близко, а далеко. Совсем далеко. Знаю другое. Бараки на Морской строились пленными немцами. А после, когда фрицев вернули на Фатерлянд, здесь поселились заводчане. Лучшие представители пролетариата. Те, кто пытаются разбавить однообразие постылых трудовых будней глотком горячительного. Черт! Я б и сам не отказался промочить горло! Утренний ром уже совсем выветрился из головы и жизнь начала казаться еще более мерзкой, чем обычно.

Если бы не качающийся от ветра светильник с жестяным колпаком, висящий перед подъездом, можно было бы предположить, что дом вовсе вымер. На присутствие человека указывал лишь тусклый, едва пробивающийся сквозь плотные шторы, свет в одной из квартир. Прочитав табличку перед входом, сосчитав окна, я прикинул, что источник света находился как раз в нужной мне, восьмой, квартире.

Оставив телегу на тротуаре, я прошел в парадную. Меня встретил запах затхлости, крысиного помета и прокисших щей. Над лестницей не горело ни единой лампочки. Я чиркнул спичкой, выпустив из коробка, как джина, облако едкой серы. Пламя, дрожа, будто от страха, выхватило из темноты стены с осыпавшейся штукатуркой, местами украшенными надписями, преимущественно - рекомендательного характера. Райка из четвертой квартиры - шлюха. Зинка из шестой - тоже. Нужно будет запомнить, на черный день, самый черный во всей веренице дней моего паразитирующего существования на этой промозглой планете.

Язык пламени, обуглив дерево, добрался до пальцев и впился беззубым ртом в кожу. Чертыхнувшись, я выронил спичку и запалил новую. Рассохшаяся лестница возмущенно заскрипела под моим весом, немым криком прогоняя чужака.

Звонок у двери нужной квартиры отсутствовал. Из стены торчали только два провода, замотанных синей изоляционной лентой. Я, стараясь придерживаться приличий, насколько это возможно в сложившейся ситуации, постучал. Изнутри никто не отозвался, зато дверь приоткрылась. Не заперто!

У меня появилось чертовски поганое предчувствие. Именно такое, какое бывает перед тем, как я отхватываю люлей. Интуиция изо всех сил верещала, убеждая меня покинуть барак и мчать без оглядки, но я в очередной раз пренебрег голосом разума. Выдернув из-за пояса пищаль, я передернул затвор, загоняя в патронник кусок свинцовой смерти, и шагнул внутрь.

В помещении царила тишина и черная, густая, как ирландский стаут, тьма, разгоняемая лишь тусклым ночником и светом звезд, равнодушно таращащихся в окно с бездонной мглы ночного неба. Водя пистолем по сторонам, я прошел вглубь помещения.

Здесь я понял причину, по которой хозяин так безропотно встретил вторжение в свое жилище. Дурак бы не понял. Каримов лежал на полу, глядя в потолок, оскалившись широкой, от уха до уха, улыбкой ниже подбородка. Рядом валялось самое страшное оружие, унесшее жизней больше, чем все пушки и бомбы вместе взятые - кухонный нож, заляпанный краснотой. Очередное самоубийство?

Я прикоснулся к руке покойного, сжатой в кулак. Еще теплая! Что бы тут не стряслось - оно стряслось совсем недавно! Промеж пальцев сверкнула некая штуковина, отразив свет ночника. Возможно - улика. Я попытался разжать пальцы улыбчивого официанта, но, даже мертвый, он не желала расставаться с трофеем. Пришлось наступить каблуком башмака, ломая кости. Ломать пальцы - это у меня вообще удачно получается в последнее время, в пору курс в ОСОАВИАХИМе читать.

Штуковиной оказалась милицейская пуговица с пушистыми пшеничными колосьями советского герба, с отломанной ножкой. Как она сюда попала? Не могла же милиция поспеть на убийство еще до самого убийства! Такая расторопность крайне несвойственна моим бывшим коллегам.

Топот шагов на лестнице вырвал меня из чертогов разума в реальность. Спичка, шикнув на прощание, потухла в луже свежей крови. Я вжался спиной в темную нишу, спрятав мрак своей души в еще более мрачном угле, опустил пуговицу в карман и перехватил Стечкина обеими руками.

Логично предположить, что это вернулся убийца Каримова, ведь преступник всегда возвращается на место преступления. Я наполнил легкие вонючим, холодным воздухом с привкусом соленой крови и затаил дыхание, дабы не выдать себя.

Первым в комнату проник луч фонаря. За ним вошли двое. Один - худой, повыше. Второй - пониже, но поплотнее. Настоящая горилла. Пол жалобно скрипел под весом крепыша. Похоже, доски были бы рады смыться, да им не давали гвозди-сотки, пришившие дерево к лагам.

Не заметив меня, визитеры склонились над трупом, подставив под выстрел беззащитные спины.

- Руки! - приказал я, ткнув ближайшего стволом пистоля.

Неведомая сила оторвала меня от пола, едва не выдернув из новых туфлей, и запустила через всю комнату. Я врезался головой в стену, повалив ночник за тумбочку. Готов спорить: от сотрясения мозга меня уберегли лишь годы казенной службы, после которой извилины превратились в одну сплошную кость.

Пищаль отлетела куда-то в сторону. Луч фонаря заметался бешеным котом по помещению, пытаясь нащупать меня, но я схватил первое, что попало под руку, и метнул в источник света. Снаряд достиг цели и нападавший, вскрикнув, выронил фонарик.

Теперь мы с противниками остались в полной темноте. Осознавая бесполезность попыток найти во мраке Стечкина, я ринулся врукопашную, кромсая мглу меткими ударами. Кулак вошел в чей-то живот, партнер по спаррингу шумно выдохнул. Я рубанул воздух ладонью, ориентируясь звук, надеясь попасть в шею, но промазал. Только сбил шляпу.

Противник оказался удачливее. Сразу прилетело в челюсть. Мои зубы брякнули, встретившись друг с другом. На мгновение перед глазами стало светло, будто я посмотрел на солнце через бинокль. Я махнул наугад, не целясь. Как и следовало ожидать - мимо. Многострадальные ребра взорвались болью от нового удара, я споткнулся о мертвеца и кубарем полетел на пол, размазывая кровь Каримова.

Рука легла на продолговатый кусок шлифованной древесины. Нож! Сомкнув пальцы на рукоятке, я полоснул клинком по темноте, не давая гостям приблизиться.

- Климов, живьем бери! - прозвучал знакомый голос.

- Климов? - удивился я. - Подполковник - ты?

- Котов?

Щелкнул рубильник, зажигая лампочку под потолком. Ослепленный, я почувствовал, как нож покидает мою ладонь, а чьи-то руки поднимают меня на ноги.

Предыдущие главы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7

Оставалось решить самый важный вопрос. Откуда начать расследование? Как свести к минимуму бесполезные телодвижения, не перегружая свою и без того расшатанную годами службы в правоохранительных органах и неудачным браком нервную систему? Как избежать холостых выстрелов?

Как там говорила Кашнир? Кислота из крана? Это промах. С нашей экологией, нацеленной на убийство человека еще до его рождения, кислотой из крана никого не удивить. Великое дело, ха!

Падение рояля? Тоже сомнительная зацепка. Как говорил Лермонтов в "Мцыри": рожденный ползать летать не может. И нет ничего удивительного в том, что рояль, по какой-то причине оказавшийся наверху, упал вниз, повинуясь неумолимым законам физики. Если б рояль упал вверх - это уже было бы подозрительно...

А вот отравленное шампанское в "Малахите" - самое оно. Я видел, как пьет эта дама и пара бутылок виноградного сока с газиками точно не могли вызвать у нее головную боль.

Я раскинул карты и сделал ставку на ресторан. К тому же в "Малахит" меня вела не только дедукция, но и интуиция. Моя паскудная жизнь научила меня многому. Например, спать на заплеванном полу грязной каталажки местного отделения милиции. Но еще - доверять своей интуиции, своему чутью, как у охотничьей борзой.

Уцепившись за эту ниточку я навострил лыжи в ресторан, но перед этим заглянул в "Мир моды". Внезапно захотелось выглядеть человеком, а не бездомным бродягой в вечно измятом двадцатипятирублевом костюме. К тому же все та же интуиция упрямо нашептывало в ухо, что в заведение высокой культуры быта могут не проникнуться пролетарской солидарностью и попросту не пустить меня в моем привычном, потертом прикиде. Это потом, когда мы достроим коммунизм, в ресторан сможет войти каждый, независимо от внешнего вида и социального положения. Возможно, начнут пускать даже американских капиталистов. Но пока такие заведения были рады исключительно нашим, советским капиталистам.

Я оставил в магазине пятьсот целковых, зато вышел оттуда совсем другим человеком, приоткрывшим мир в новую реальность, впустив через щель оттуда в промозглый Чикагинск блеск и лоск буржуазии старых порядков. Теперь я щеголял в новом кооперативном темно-синем, в полоску, костюме с двубортным пиджаком, бордовым галстуком и новой фетровой шляпе.

Закинув сверток с со старой одеждой в багажник лимузина, я опустил брезентовый верх, и бросив шляпу на соседнее сиденье, попыхивая огромной сигарой "Москва", устроился за рулем. Если в прошлый раз ЗИС кочевряжился, то теперь завелся с пол-оборота. Видимо, сейчас карета перестала стесняться своего нового владельца.

Я не знаю, где в своей поганой жизни я умудрился свернуть не туда, нечаянно сотворив что-то хорошее. Настолько хорошее, что судьба наградила меня такой роскошной телегой. Но все это, определенно - не спроста. Неугомонная интуиция уже не шептала, а просто вопила, разрывая череп своим визгливым голосом, предупреждая, что моей роскошной жизни скоро придет конец. Я никогда и не претендовал на вечное бытие, прекрасно осознавая, что не за горами тот день, который окажется короче всех остальных дней, что я посещал ранее.

Ресторан "Малахит" находился на первом этаже одноименной гостиницы, расположенной в монументальной высотке в ампирном стиле. Когда я подъезжал, вечные сумерки Чикагинского дня уже сдались под натиском ночной черноты, прятавшей убогость городских улиц во мраке. Огни ламп на вывеске устроили бесконечный хоровод, обреченно бегая по кругу. Мощные прожекторы по углам здания подперли лучами мерцающее холодным светом звезд небо, поддерживая его, не давая рухнуть на земную твердь и, подобно гигантскому утюгу, разгладить Чикагинск, плескающийся в разврате и пьянстве, как избалованный ребенок в ванной, заполненной пеной.

Сунув в руку швейцара зеленую трешку, я направился сразу к напыщенному метрдотелю, скучающему за тумбой. Облаченный в белый фрак и черную рубашку, он напоминал пингвина, которого вывернули наизнанку.

- У вас заказано? - томно поинтересовался мужчина, открывая папку цвета хорошего коньяка, лежащую на стойке.

Вместо ответа я продемонстрировал удостоверение частного детектива. Серп и молот весьма символично скрестились на корочке, поставив крест на моих мечтах и беззаботной жизни. Метрдотель, скользнув глазами по документу, моментально потерял всяческий интерес ко мне и вновь одел скучающее лицо так быстро, как меняет наряды артист-трансформатор.

- Не припомнишь, два дня назад была эффектная блондинка? - спросил я.

Пингвин хрюкнул, усмехнувшись.

- Разве их всех упомнишь? - произнес он, кивнув в сторону зала.

Я обернулся. Занят был каждый столик. Портреты многих гостей я регулярно видел в "Правде", "Известиях", "Труде" и других газетах. Первый секретарь обкома, директор Чикагинского Труболитейного, начальник городского управления милиции. Этих я узнал сразу. Были и другие - те, чьи физиономии встречались, но память скрывали их имена и регалии. Сливки общества предавались обжорству, пьянству... и всему остальному, чему так хочется предаться, но не всегда есть финансовая возможность. В зале фешенебельного ресторана встречались и лица, но в меньшинстве. Преобладали напыщенные рожи, хари и ряхи, надутые мыльными пузырями самомнения.

Сопровождали видных товарищей в ночном культпоходе отнюдь не жены, а молодые девушки. И вовсе не того типа, чьими фотокарточками украшают обложки "Сельской жизни" или "Работницы". Сплошь - эффектные блондинки, обжигающие холодом своей красоты.

- Та, скорее всего, была одна, - добавил я. - И платила за себя сама.

Работник общепита задумался, уставившись в потолок, сощурив левый глаз.

- Да, возможно, припоминаю... - неохотно согласился мужчина.

- И?

- Что - "и", гражданин детектив? - пожал развел руками метрдотель. - Вы - не милиция, у меня нет обязанности помогать вам. Только на добровольной основе. А на добрую волю, как говорится, костюм не пошьешь...

Кажется, я понял, что он имел в виду. Не дурак. Дурак бы не понял. Я положил ладонь на папку, а, когда убрал ее, на стойке зеленела трешка. Не нужно быть гениальным сыщиком, чтобы догадаться, как она там оказалась.

Пингвин, презрительно поджав губы, издал едкий смешок. Эх, нужно было у покойницы еще на расходы попросить, прежде чем ее кончили. Что за дебильная привычка - умирать, не расплатившись по счетам? Я крайне неохотно расстался с полтинником. Новая купюра мгновенно развязала язык собеседнику.

- Была, - сразу вспомнил он. - Дочь генерала Кашнира. Заняла столик в нише, заказывала салат "Греческий", торт "Наполеон" и три бутылки "Советского".

- Одна была?

- Одна, - подтвердил мужчина. - Совершенно точно - одна.

- С кем общалась?

- Вообще ни с кем. Пытался один шары подкатить, да она его отшила. Сразу, молча, шампанского в морду из бокала плеснула.

- А из персонала?

- Из персонала? Только со мной и с официантом.

- Как бы мне с тем официантом перетереть?

- Здесь проблема, - вздохнул гражданин. - Официанты выходят посменно, двое через двое. Тогда была его последняя смена перед выходными, а после... сегодня он не явился.

Что-то мне подсказывало, что это совпадение неспроста. Шерсть на загривке встала дыбом. Я взял след, как заправская ищейка. Как охотничья борзая. Нет, преступный клубок еще не был распутан. Я всего лишь нащупал ниточку. Пока - тоненькую, но ведущую в нужную сторону. По ней, как Элли по дороге из желтого кирпича, я и доберусь до конечной цели. Только моя цель - не Изумрудный город с великим Гудвином, исполнителем желаний, а отмщение. Остается вцепиться зубами в конец и держать нос по ветру.

- Адрес? Адрес и имя того официанта?

- Я же вам не стол справок, - служитель общепита сделал характерный жест, перетерев воздух пальцами.

Пришлось раскошелиться на еще один полтинник.

- Каримов Игорь. Адрес... пишите: Морская, дом пятнадцать, квартира восемь, - рассказал пингвин. - Вы, товарищ Котов, еще заходите, ежели чего. Таким гостям мы всегда рады!

Скрипнув зубами, я развернулся на каблуках. Гостям, которые за здорово живешь отваливают по десять червонцев и я был бы рад, да где набраться таких дураков, чтобы каждому хватило?

Предыдущие главы: 1, 2, 3, 4, 5, 6

От утреннего погрома не осталось и следа. Даша успела навести порядок, как в доме-музее великого русского аса Пушкина. Дверь - и ту вернули на место. Я в очередной раз восхитился своей предусмотрительности - благоразумно переждал в баре, пока рабочие будут стучать молотками. Причем совместил приятное с полезным - не только уберег свои нежные ушки от шума ремонтных работ, но и прилично накидался. Правда, я так и не смог определить, что из того приятное, а что - полезное.

О покойнице напоминало только неровное, будто поеденное мышами, ржавое пятно на кресле.

Хлопнув кулаком по облупившейся краске стальной боковины сейфа, я открыл несгораемый шкаф. Здесь, на пыльной полке, ютились, прижавшись друг у другу, портмоне крокодиловой кожи и дамский позолоченный Браунинг. В кошельке я нашел плотную стопку сотенных купюр цвета кремового ликера, с каждой из которых с немым укором, словно осуждая за бездействие, на меня смотрел Вождь Мирового Пролетариата.

Возможно, я неправильно поступаю, закрыв дело со смертью клиентки? Возможно, раз девушка мне доверилась, стоит найти убийцу? Возможно...

Нет. Ни в коем случае! Покачав головой, прогоняя шальные мысли, я свернул пиджак, бросил его в изголовье дивана и, сняв с гвоздика шляпу, положил ее на лоб, закрывая глаза от жидкого света, украдкой проникающего в кабинет через решетку жалюзи. Лучший способ поборот желание поработать - это дать хорошего храпу.

Но сон, как назло, не шел. Я пролежал минут двадцать, ворочаясь с бока на бок, слушая колыбельную ржавых пружин. Диван, на котором блондинка провела последнюю ночь в своей жизни, не желал даровать мне забвения. Продавленная годами службы сидушка колола ребра пружинами, норовя попасть в те места, в которые утром уже попадал кулак Климова. Чекист определенно знал свое дело. Бил аккуратно, но сильно. Я буду помнить эту встречу не меньше, чем Ленин встречу с Каплан.

Отчаявшись, я закурил и некоторое время просто лежал, пялясь в потолок и туда же пуская дым, растекающийся по деревянным панелям штормовыми волнами.

Пожрать бы. И, неплохо бы, еще промочить горло. А то начинало ощущаться неотвратимое наступление отвратительной трезвости, будь она трижды проклята!

Встряхнув тяжелый от металла пиджак, я выложил наручники в ящик стола и засунул петарду за пояс, где она будет всегда под рукой. Кто его знает, когда в мою голову, полную сумрака, взбредет мысль покинуть этот бездушный мир? И здесь, внезапно, я сообразил, что деньги-то у меня есть! И, чтобы пожрать и выпить, благодаря прогрессу советских ученых, вовсе необязательно покидать контору!

Воодушевленный прозрением, я сел за Дашин стол и щелкнул рубильником ЭВМ. На экране замигала заставка в виде серпа, молота и молнии. Щелкая по клавишам машины, я погружался в электронный мир, полный зеленых букв в бездонной черноте монитора, в поисках службы доставки. Как секретарша с такой легкостью находила в Инфосети все нужное? Кодовство - не иначе!

Я пребывал в глубокой уверенности в том, что товары народного потребления сперва нужно проверять на обезьянах. Если шимпанзе разберется, то и человек - подавно. Не ведая, что творю, я, случайно, открыл страницу ресторана "Малахит". Типичное название для Чикагинска. Как в Прибалтике все именуется "Янтарем", так и на Урале - "Малахитом".

Кажется, моя покойная гостья что-то упоминала про этот ресторан... ах, да! Там ее пытались отравить. После двух предыдущих неудачных попыток убийства.

В глубине души шевельнулось полузнакомое чувство. Видимо, где-то там, внутри меня, еще оставалась крупица совести, не вытравленная ядом алкоголя. Крохотная, почти невидимая, не больше ячменного зернышка. И эта крупица заставляла свору диких кошек скрести мою совесть ржавыми когтями, распахивая дремучую черноту безразличия, убеждая в необходимости мести.

Так погано мне еще не было! Крепко затянувшись сигаретой, я столь же крепко задумался. Имел ли я право считать контракт завершенным? В конце концов, красотка заплатила именно за охрану своего тела. Теперь оно лежит в морге и ответственность за сохранность несут уже другие лица. Выполнена ли моя миссия в момент смерти охраняемого объекта? Должен ли я теперь найти убийцу? Как поступить с убийцей, если я его найду? Сдать властям, или поступить по закону Дикого Запада? И, напоследок, еще один вопрос - не по значению, но по очереди: когда надоест жужжать этой скотской мухе под потолком?

Как-никак, я - частный детектив. Простой советский частный детектив. Но частный детектив тем и отличается от советской милиции, что работает исключительно по предоплате. Чинит правосудие на возмездной основе, а порой, даже - и справедливость. Здесь же получалось, что правосудие, справедливость и месть тесно переплелись между собой. И, как мне кажется, предоплаченная месть, месть на возмездной основе - вполне в моей компетенции.

Похоже, придется исполнять свой долг до конца - до обличения убийцы, а дальше... дальше я умею быть чертовски убедительным. А с пищалью в руке - вдвойне убедительным! Или он сдастся сам, или я, как это принято в капиталистической Америке, сам свершу скорый суд по закону Смита-Вессона.

Чертыхнувшись, я снял с вешалки плащ и повернулся к выходу.

В этот момент дверь отворилась сама, что было бы весьма любезно с ее стороны, если б за ней не появился домоуправитель. Казалось, что неумелый художник собрался нарисовать свинью. Жирного, упитанного хряка из передового колхоза. Но на середине работы, спохватившись, решил превратить ее в человека. Так и выглядел арендодатель. Заплывшая жиром, красная ряха с тремя подбородками, крохотные, глубоко посаженные поросячьи глазки и крупная бородавка на щеке с вечно торчащими из нее тремя волосинками.

Капустин ковырялся в носу и, достав комок слизи, оценив на глаз консистенцию и цвет сопли, удовлетворенно вытер палец о давно нестиранную растянутую майку, из-под которой выглядывало огромное волосатое пузо. Готов побожиться, сидя брюхо накрывает собой колени чертового борова.

- Товарищ Котов! - протянул лессор тонким, визгливым голосом.

Да, даже голос арендодателя больше напоминал поросячий визг, нежели человеческую речь.

- На первый раз я закрою глаза, но уведомляю вас, что если в вашей конторе образуется хоть еще один труп - я повышу плату! А то развели дармоедов на свою голову! При прежнем Сталине всех вас, частников, к стенке бы поставили! Бездельники!

Закончив речь Капустин опять погрузил палец в нос. Подождав, пока жиртрест в очередной раз вытрет козявку о майку, я сжал его палец в кулаке и резко повернул. Кость сломалась с характерным хрустом. Управдом хрюкнул, как натуральная свинья и сел на жопу, наблюдая, как палец превращается в баклажан, что по размеру, то и по цвету.

- А ты, мразь, не дармоед? - вкрадчиво поинтересовался я. - Ты - гнойный нарыв на теле социалистического общества! Ты, собака, с нас же, с бездельников, и живешь! Если нас к стенке поставить - ты на что пузо отжирать будешь? На завод пойдешь? С твоим-то несмываемым пятном буржуазии, коим покрыли себя твои предки?

- Я в милицию буду жаловаться! - пропищал арендодатель.

- Давай-давай, - оскалился я. - Если меня после трупа меньше, чем за полдня выпустили, то как думаешь, что мне за твой палец сделают? Грамоту дадут? Почетную! А то и премию выпишут!

Размазывая по харе сопли, с необычайной для такой комплекции прытью, Капустин потащил свою тушу к лестнице. Я, поплевав на ладонь, вытер руку об штанину, и тоже пошел на улицу.

Толик не обманул. Лимузин занял боевую стойку, присев на все четыре колеса с яркими флипперами и хромированными колпаками, искажающими панораму Чикагинска в отражении, внося небольшое разнообразие в постылую обыденность. Я провел пальцами по фарам, стирая высохшую грязь, рисуя четыре прозрачные полосы. А после - снова вытер руку о брюки. За неимением носового платка или салфетки штаны с успехом заменяли и то, и другое.

Предыдущие главы: 1, 2, 3, 4, 5

- Дашенька, радость моя... - медленно проговорил я, тщательно подбирая слова. - У нас обоих выдался достаточно поганый день. Мне искренне хочется смотреть в будущее с оптимизмом и я искренне надеюсь, что там, в неизведанном, нас ждут еще сотни гораздо более поганых дней. Но давай не будем омрачать это и без того дерьмовое утро твоим увольнением? В наше время одинокой девушке найти очень непросто найти работу. Приличной девушке. Приличную работу.

- Что? - удивленно воскликнула секретарша. - Какое увольнение? Это - приказ о премии и отпускных. Считаю, что я заслужила!

- Да? - настала моя очередь удивляться.

Я пробежал глазами по ровным шеренгам, будто солдаты на параде, букв в документе. Дарья не обманывала. Выплата долгов по зарплате, премиальные, отпускные... я нутром чуял какой-то подвох, но не мог понять - в чем он заключатся? Хотя я, вроде как, не дурак. Интересно, откуда у меня такие деньжищи?

- С гонорара покойной блондинки, - пояснила помощница, угадав мои мысли.

- Постой... - встряхнул я головой. - Тот портмоне стоил рублей восемьсот! Хорошо, если поискать и поторговаться - может, слегка за тысячу. Но не столько же!

- А ты внутрь не заглядывал?

- Внутрь?

- Да, черт побери, внутрь! Я, конечно, понимаю, что у тебя никогда не было такой суммы, чтобы заводить кошелек, но довожу, Юрий Владимирович, до вашего сведения, что портмоне как раз и предназначены для хранения таких прямоугольных бумажек, которые называются "рублями" и служат законным платежным средством на территории всего Советского Союза. Там было двадцать пять тысяч!

- Двадцать пять тысяч - чего? - растерянно проговорил я.

- Двадцать пять чертовых тысяч чертовых рублей! - прошипела помощница.

- Твою-то мать! - присвистнул я, отметив, как же она прекрасна в гневе.

Это здорово меняло дело! Теперь мне стало немного жаль жертву неизвестного убийцы. Блондинку, обладающую не только шикарными выпуклостями и выдающимися постельными способностями, но еще и настолько богатую, я готов сторожить до последней копейки. Да и пила она, как настоящая комсомолка! Вообще - приятная, понимающая, интересная в общении женщина.

- Долги по ренте я погасила, телефон оплатила, талоны на Инфосеть в верхнем ящике стола... что еще? - задумалась девушка. - Ах, да! Порядок я навела. Дверь обещали отремонтировать. Остатки денег - в сейфе... еще вот, - Даша достала ключи от автомобиля. - Не знаю, что с этим делать...

- А что это?

- Ключи, мать твою, Котов! Ключи от машины покойницы. ЗИС, что стоит перед конторой. Правда, с него уже успели стянуть колеса.

- Давай сюда, - я сгреб ключи в карман. - Я разберусь.

- Тогда - подпишите приказ и чао!

- Подожди! Дай мне свой пистоль, - попросил я. - Тебе-то он к чему в отпуске?

- Пожалуйста, - секретарша выложила свой хромированный Тульский Стечкина с перламутровыми накладками рукояти, инкрустированной золотой гвоздикой с красной с зеленым эмалью. - Только, ради Бога, не убивай никого!

- Клянусь, - заверил я, пряча оружие в карман пиджака.

Я пообещал это настолько искренне, насколько может обещать никого не убивать человек, который одалживает пистолет.

Теперь, когда все формальность были соблюдены, я осквернил белизну листа бумаги росчерком чернил. Помощница взяла документ и подула на подпись, согревая бездушный бюрократизм своим теплом.

- Надеюсь, ты отомстишь за бедную девочку, - произнесла Даша на прощанье.

Секретарша послала воздушный поцелуй и упорхнула из теплого уюта бара в промозглую уличную сырость, оставив алый отпечаток губ на струящемся сигаретном дыме, вскоре растворившийся так же стремительно, как и его хозяйка.

Я усмехнулся, лаская пальцами металл пистолета через карман пиджака. Отомстить! Кто я по ее мнению? Бесплатный мститель? Я - частный детектив! Мое дело - работу работать, а не мстю мстить!

- Водочки? - с надеждой спросила Машенька.

Поскребя жесткую, как наждачка, щетину, я поморщился. Негоже начинать столь прекрасный день стопкой водки!

- Двести кубинского рома, бутерброд с салями и сыром. Еще пачку "Кариб". Да.. только налей со дна!

- Почему со дна? - удивилась официантка.

- Потому что весь алкоголь всегда на дне!

Да, я знаю, что это противоречит законам физики. Да, спирт легче воды и - наоборот, должен всплывать, а не тонуть. Но уж в чем, а во всем, что касается алкоголя, я обладал завидным стажем. Если б за это дело давали Ветерана труда - я б давно стал заслуженным!

Из года в год я замечал, что чем ближе к дну бутылки - тем я пьянее. Соответственно, по необъяснимым причинам, алкоголь скапливается именно на дне! Феномен, мать его так за ногу!

Так есть ли смысл начинать пить сверху, чтобы дойти до той же кондиции, если можно сэкономить время и деньги, зачерпнув сразу со дна?

Из "Магнолии" я вышел около полудня. Обычно я только просыпался в этом часу, но сегодня день исключительный, балансирующий на гране везения и промахов.

Солнце успело подсушить Чикагинск, но местами еще оставались лужи, из которых утоляли жажду пернатые, предпочитая грязную воду кристальной чистоте спирта. Им недоставало мозгов в крошечных воробьиных черепушках чтобы понять, что водой никогда не напьешься. А водкой - запросто.

Чуть покачиваясь, я побрел в контору, попыхивая ароматной кубинской сигаретой. Навстречу попался пионерский отряд, насыщающий серую улицу яркостью кроваво-красных пилоток и галстуков. Горнист истязал инструмент, вынуждая его завывать, взывая к пощаде. На выцветшем вымпеле, обшитым желтой бахромой, застыло пламя с профилем Ульянова-Ленина. Лица ребят, не успевших вкусить разочарование жизни, излучали радость и гордость, которые всего через несколько лет будут стерты беспощадной резинкой суровой действительности.

Кабриолет стоял там же, где и утром. Грязный, мокрый, бесколесный. Он, подобно осиротевшему, брошенному щенку, печально смотрел на мир слепыми глазами фар, ожидая хозяйку, которая более никогда не вернется. Не погладит кожу руля своими ладонями, не воткнет ключ в замок зажигания, не согреет хладное кресло своим телом.

Я похлопал по карману, заставив ключи приглушенно звякнуть. Жгучей красотке телега уже не пригодится. Не думаю, что она была бы против, если ЗИС попадет в руки не менее достойного человека, то есть - меня.

- Толик, айда сюда, - поманил я пальцем мужика, сидевшего на корточках у стены, смолившего папиросу, спрятав огонь в ладонь.

Он неторопливо встал на ноги и, сунув руки в карманы брюк, вразвалку зашагал ко мне. Высокий, угловатый, тощий, в картузе с треснувшим козырьком, с бледным лицом, испещренном морщинками, как изюм, жулик чувствовал себя в Чикагинске, как рыба в воде. Ничем не примечательный, неприметный, он мог с легкостью затеряться в неряшливом однообразии города, будто сам был сделан из острых обломков гранита, дорожной пыли и смога.

- Наше вам с кисточкой, гражданин бывший начальник, - бродяга приветственно коснулся двумя пальцами козырька. - Чем обязан?

- Может, слышал... никто не находил поблизости колеса от этой телеги? - я указал на ЗИС-101А-Спорт.

- Ха! Телеги! Это не телега, а самая настоящая карета!

- Черт с тобой, пусть будет карета, - зевнул я. - Колеса, Толик!

- Может, и находил, - оскалился пройдоха, демонстрируя кривые желтые зубы. - А вам в чем интерес, Юрий Владимирович?

- Купить хочу, - пояснил я. - Узнай, сколько будет стоить.

- Хм... - задумался Толик. - Для хорошего человека - бесплатно!

- Дорого, - поморщился я. - У меня столько с собой нет.

- Потом занесете, - отмахнулся мужик. - Я все организую. Через час карета будет как новенькая!

- По рукам, - согласился я.

Бродяга растворился в подворотне, оставив после себя облако вонючего папиросного дыма. Тоже нелегкая у человека профессия. Открутить, утащить, спрятать, потом обратно вернуть и снова прикрутить. Не забесплатно, конечно. Но сегодня его расценки особенно кусались.

Щелчком отбросив окурок в урну, я потянул на себя тяжелую дубовую дверь, предвкушая несколько часов безмятежного сна, какой бывает лишь у честных людей с чистой совестью, смывших всю тьму с души собственной кровью. И это определение - как раз про меня.