Серия «Исторические панорамы»

Продолжаем знакомиться с книгой Яна Кершоу "В ад и обратно"

Ссылки на предыдущие части:

Перед Первой Мировой

Первая Мировая

Турбулентный мир

Послевоенное оживление

Великая Депрессия

Подъём правых

Времена Великой Депрессии в Европе ознаменовались не только практически повсеместным приходом правых к власти, но и тяжёлым поражением левого движения. Тому было несколько причин: и раздрай между коммунистами и социал-демократами (а также между отдельными фракциями коммунистов), усугубляемый политикой сталинского Коминтерна, и страх перед большевизмом (читай экспроприациями) со стороны имущих классов, и (что немаловажно) доминирование правой прессы (добро пожаловать в реальный мир демократии, где пресса независима настолько, насколько независим источник её финансирования). Автор присовокупляет к этому ещё сомнительный довод, что левые апеллировали к интересам одного класса, а правые - к интересам всего общества.

Коротким сполохом на фоне заката левых послужило правление Народного фронта во Франции. После того, как Коминтерн пошёл, наконец, на сотрудничество с другими антифашистскими силами, прежде всего с социал-демократами, была одержана победа на выборах 1936 года с формированием коалиционного правительства Леона Блюма, социал-демократа и еврея в одном флаконе. Коммунисты, хоть и не захотели в это правительство входить, но тем не менее поддержали. Но и эта победа была одержана с весьма незначительным перевесом, и правая оппозиция сыграла в будущем значительную роль. А пока на фоне эйфории в стране сразу прошли массовые забастовки. Были проведены решительные реформы: трудящиеся получили 40-часовую рабочую неделю и ежегодный отпуск, железные дороги и часть военки были национализированы, незаконные вооружённые формирования - запрещены и т.д. и т.п. Но это всё не помогло предотвратить коллапс экономики, и через два года Блюму пришлось окончательно уйти, отдав руководство в руки Даладье, обладавшему большим доверием крупного и мелкого капитала и быстро демонтировавшему и 40-часовую неделю, и некоторые (но не все) другие социальные завоевания.

Что же послужило причиной краха Народного фронта? Автор видит её в коалиционной структуре правительства. Революционные социальные программы не имели будущего ввиду их низкой поддержки населением (Кершоу не даёт больше 15%), но даже умеренные преобразования правительства Блюма отвратили от него крупный бизнес. Автор не пишет, что финансовые круги, недовольные политикой Народного фронта, начали массовый вывод капитала из страны, который и послужил спусковым крючком экономического кризиса. Ленинский тезис о необходимости диктатуры пролетариата для построения социалистического общества получил подтверждение: по своей воле капитал власть не отдал.

Параллельно французским событиям, левый Народный фронт победил и в Испании. Там реформы были ещё более радикальными: у помещиков отчуждались земли, армию сократили, а церковь отделили от государства, запретив при этом орден иезуитов и разрешив гражданам разводиться. Но государственное управление было слабо, и в таких условиях участились беспорядки: поджоги церквей, убийства и прочее насилие. Восстание фалангистов, однако, не добилось успеха, и страна раскололась надвое. Началась гражданская война с её кровавой вакханалией, в которой, как известно, победили правые.

Сальвадор Дали. "Мягкая конструкция с варёными бобами. Предчувствие гражданской войны.

Судьбу победы решила поддержка Франко со стороны Германии и Италии в условиях прекращения военных поставок республиканцам со стороны Франции и Англии. Кершоу указывает, что они не хотели распространения конфликта на всю Европу. Со своей стороны замечу, что они таким образом осознанно развязали руки Гитлеру и Муссолини, о действиях которых были, конечно в курсе. При этом Британия играла в этом более выраженную роль, принудив Францию к нейтралитету, а также тайно перебросив Франко с Канарских островов в Марокко. Ну а Советский Союз не смог поставить так много, как фашисты (слишком далеко). Республика, несмотря на упорное и долгое сопротивление, не устояла. Джордж Оруэлл, находясь в то время в рядах троцкистских вооружённых формированих того времени, отметил, что в том состоянии, в котором они находились, силы республиканцев были неспособны одержать победу над организованными и хорошо вооружёнными франкистами. Победивший Франко не церемонился с побеждёнными: уже после победы было только официально казнено около 20 тысяч республиканцев. На вопрос о том, можно ли было тогда избежать войны, автор отвечает отрицательно: слишком расколото было общество. Республиканские же со своей стороны были также расколоты между собой, чтобы эффективно сражаться. Ну и, главное, помощь фашистов и безразличие западных демократий сделали своё дело. Даже если бы республиканцы победили, это не смогло бы предотвратить последующий мировой пожар: победа левых сил вряд ли сдержала бы Гитлера, скорее наоборот. Ну а получилось, как получилось. Разбитые левые поняли, что пацифизмом и разоружением фашизм не победишь, немцы и итальянцы хорошо потренировали своих лётчиков и танкистов, а англичане с французами рады были, что не влезли в конфликт, сочтя победу фашистской диктатуры более предпочтительным результатом, нежели триумф большевизма.

Между тем, предвоенная гонка вооружений набирала обороты. Впереди всех была Германия, не жалевшая ресурсов на милитаризацию. Гитлер дал знать своим ближайшим подчинённым, что нужно пользоваться лучшей подготовленностью и взять курс на скорую войну, и начнёт он с Австрии и Чехословакии уже в 1938 году. Всех своих скептиков он один за другим отстранил от руководства. Крупный бизнес, предвкушая барыши и захват рынков Восточной Европы, встал на сторону фюрера. За Германией тянулась Италия, но темп её вооружения сдерживали недостаточные мощности, а также финансовые проблемы. Советский Союз вооружался на всех парах, но сталинские репрессии ухудшили готовность к войне. Англичане с французами не могли резко взвинтить военные расходы как из-за проблем в колониях, так и по политическим соображениям: и без того не самое лучшее финансовое состояние не позволяло начать вооружаться без угрозы потери социальной стабильности. Неготовность к войне, по мнению автора, служила главной причиной политики умиротворения, которую стали проводить эти державы. Они хотели выиграть время. Но Кершоу не пишет о том, что в условиях нежелания блокироваться с Советским Союзом у них не было другого выбора, а Чемберлен был готов "скорее подать в отставку, чем подписать союз с Советами". Поэтому одной из главных причин этой политики могло быль всё-таки желание раздавить СССР руками Гитлера, о чём говорила в своё время сталинская пропаганда.

Изначально нацисты хотели "перезагрузить" отношения с Британией, но натолкнулись на холодную стену презрения. Обозлившись, они решили действовать, не считаясь ни с кем. В начале 1938 года "голуби" в руководстве страны сменились "ястребами", и австрийскому канцлеру оставалось трепетать перед перспективами будущего. В марте Вермахт вошёл в Австрию, и Гитлер при большом скоплении народа объявил об объединении своей родины с фатерляндом. Кершоу не говорит здесь о том, что в отчаянной попытке предотвратить аншлюс австрийцы собирались провести плебисцит с вопросом о сохранении независимости (с хорошими шансами на "да"), но Адольф оперативно среагировал, и не далее, чем через месяц после ввода войск, организовал свой плебисцит, собрав 99% голосов. А Франция с Англией уж давно списали Австрию со счетов и не стали бурно протестовать, тем более, что простые австрийцы в большинстве своём занимались бурным ликованием.

Осенью настал черёд чехов. В Судетских горах вдоль немецкой границы Чехословакии веками жили миллионы немцев. Титульной национальностью в новой стране они не являлись, потому власти к ним относились не сказать, чтобы благосклонно. Нацисты взяли такое отношение на вооружение в качестве повода для проявления заботы о соплеменниках. После аншлюса Гитлер стал явным образом быковать, чем сильно встревожил англичан с французами (а также Советы), начавших мобилизацию. Мир снова оказался на грани войны, и положении спасло посредничество Муссолини, предложившего созвать мирную конференцию. Кершоу умалчивает здесь о том, что он сделал это после получения соответствующей депеши от английского премьера Чемберлена. Результатом "сговора" в Мюнхене (куда не пригласили ни СССР, ни самих чехов) явилась сдача Судетсткой области Германии. Слабая соглашательская позиция победителей прошлой войны не осталась незамеченной Гитлером и Муссолини, и презрение между руководствами Британии и Германии стало обоюдным. Единственной страной, желавшей прийти на помощь чехам, был Советский Союз (при условии, что французы тоже помогут). Но он всё равно не имел с Чехословакией общей границы, и его войска не соглашались пропустить ни Румыния, ни Польша (отгрызшая у чехов сразу после Мюнхена богатую ресурсами Тешинскую область). Конечно, если бы Франция надавила, можно было бы и получить у них согласие, но французы сами воевать не захотели.

В общем и целом можно сказать, что шанс сдержать Гитлера был утерян ввиду политики "умиротворения" со стороны Британии и Франции, которая в свою очередь была обусловлена значительным ослаблением этих стран в условиях Великой Депрессии и большевистской угрозы. Сохранив демократию, они вынуждены были сохранить присутствие и влияние левых в политическом ландшафте, и не могли вооружаться столь высокими темпами, как немцы. А блокироваться с презренным Сталиным они так и не желали ни при каких обстоятельствах.

В общем и целом можно сказать, что шанс сдержать Гитлера был утерян ввиду политики "умиротворения" со стороны Британии и Франции, которая в свою очередь была обусловлена значительным ослаблением этих стран в условиях Великой Депрессии и большевистской угрозы. Сохранив демократию, они вынуждены были сохранить влияние левых в политическом ландшафте, и не могли вооружаться столь высокими темпами, как немцы. А блокироваться с презренным Сталиным они и так не желали ни при каких обстоятельствах.

В марте следующего 1939 года Германия окончательно заглотила то, что осталось от Чехии, посадив в Словакии марионеточное правительство. Всем стало ясно, что пришла очередь поляков, не соглашавшимся обеспечить коридор в ставшую анклавом Восточную Пруссию, а также разрешить включение свободного города Данцига (с его немецким населением) в Германию. После того, что случилось с Чехословакией, Британия с Францией не питали иллюзий касательно дальнейших уступок Гитлеру и дали свои военные гарантии Польше. Стало окончательно ясно, что путь к новой войне открыт: политика Германии становилась всё более агрессивной в восточном направлении.

Настроения в народах было, в отличие от 1914 года, скорее подавленным и уж никак не восторжённым: слишком свежа была в памяти прошлая война. Но тем не менее, граждане были настроены с неизбежностью исполнять свой долг и идти воевать. Незадолго до нападения на Польшу Германии удалось обезопасить себя с востока, заключив пакт о ненападении с Советским Союзом, который предусматривал, среди всего прочего, и раздел сфер влияния в Восточной Европе. Кершоу назвал его "в высшей степени циничной сделкой", не упоминая, что подобная практика была взята на вооружение и Черчиллем, и Рузвельтом пять лет спустя, когда делили сферы влияния в Европе. Пакт этот, конечно, огорошил население и Германии, и СССР, привыкшему к демонизации друг друга в пропаганде. Я позволю себе процитировать, что писал об этих событиях Фазиль Искандер:

Время, описываемое мной, совпадает с мирным договором с Германией, то есть с 1939 годом. Мне было десять лет. В нас был рано разбужен интерес к политике, и этот интерес, как зажженный бикфордов шнур, шел к своему логическому взрыву в душе каждого, в ком была душа. Чаще всего это был взрыв внутренний, мало кому заметный из окружающих, но иногда это был и заметный для окружающих трагический взрыв, похожий на взрыв гранаты в неумелой детской руке.

Смутно помню, что, когда в газете появился портрет, кажется, Риббентропа с Молотовым, было как-то чудно, ненормально, неприятно, скорее всего из-за привычки видеть гитлеровцев только в качестве карикатуры. В натуральном виде они воспринимались как нечто ненормальное.

Помню, что сам мирный договор мной и, наверное, многими моими сверстниками воспринимался как некий политический шахматный ход (мы уже играли в шахматы) с некоторой потерей качества для будущей грандиозной комбинации с шахом и матом всему капиталистическому миру.

Мы как бы подмигивали друг другу по поводу этого договора, не замечая, что человек, который от имени всех нас, ну уж, по крайней мере, от имени всех наших взрослых родственников, заключил этот договор, никакого повода к этому подмигиванию не давал и тем более сам, по крайней мере, в этом смысле, никому не подмигивал.

Помню смешную тонкость, которую я тогда заметил в газетах. До мирного договора, судя по нашим газетам, казалось, что в мировой политике более правы противники Германии. То есть газеты, наверное, точно освещали фактический ход событий, но было ощущение спокойного, ровного отношения к двум хищникам.После мирного договора осторожно стали выступать едва заметные признаки симпатии по отношению к Германии. Признаки симпатии воспринимались как намек на правоту. Намек на правоту, в свою очередь, давал намек на победу, потому что по нашему учению правота в конечном итоге всегда должна была побеждать. Если она побеждала сразу – тем более правота себя утверждала. Правда, судя по газетам, правота немцев была не слишком большой, но и победы их соответственно были не так блестящи, как мы собирались в будущем побеждать врага.

Эта разница между освещением хода мировых событий до мирного договора с Германией и после него воспринималась, помню, с каким-то симпатизирующим комизмом. Это было похоже на возрастающие и угасающие симпатии моей тетушки по отношению к соседям. Да стоят ли они все того, чтобы из-за них вводить в газеты такие тонкие намеки на правоту, которая все равно по сравнению с нашей Правотой смехотворна, на победу, которая все равно рано или поздно обернется полным поражением, когда мы возьмемся за дело?!

Но вот в один прекрасный день для меня лично и произошел тот душевный взрыв, сильнее которого я не знал в жизни.

– Ребята , – сказала в этот день Александра Ивановна , – теперь нельзя говорить «фашисты»…

Это было сказано в классе, но я не помню, по какому поводу это было сказано, и было бы кощунственно сейчас выдумывать повод. То ли кто-то из ребят , разозлившись на товарища, назвал его фашистом , то ли один мальчик у другого громко попросил какую-нибудь книгу, скажем , про смелого немецкого пионера, обманывающего фашистов. Тогда было довольно много таких книг.

Она об этом сказала просто как об изменении, которое отныне вошло в грамматические правила. Но, видно, что-то заключалось в этих словах такое, чего ни она, ни мы не ожидали. Слова эти в отличие от многих других слов, которые мы слышали от учителей, не прошли мимо ушей и не вошли в сознание. Они остались в воздухе. И, словно оставшись в воздухе, они как бы с каждой секундой твердели, становились все более отчетливыми, все более удобочитаемыми. Это подтверждалось еще и тем, что многие ученики, когда она произносила эти слова, переговаривались или рассеянно думали о чем-то своем, как это бывает в конце последнего урока, когда все ждут звонка. И вот, словно в самом деле слова висели в воздухе, постепенно к их постыдной удобочитаемости подключился весь класс, в классе становилось все тише и тише и, наконец, мертвая тишина в течение пяти-десяти секунд.

Все ждали, что Александра Ивановна как-то пояснит свои слова, но она ничего не говорила . Помню, хорошо помню красные пятна, которые пошли по морщинистым щекам нашей старой учительницы. Она продолжала молчать, и края губ с одной стороны ее рта мелко-мелко вздрагивали.Тот стыд, который я тогда испытал и который в какой-то мере охватил весь класс, я никогда не забуду.

После этого много раз в жизни мы видели эти повороты на сто восемьдесят градусов, которые никто и не пытался нам как-то объяснить. Казалось, самим отсутствием какого-либо правдоподобного объяснения зигзагов политики тот, кто вершил ее, проверял полноту своей власти над нами.

Конечно, это было ударом и по мировому коммунистическому движению. Но были и неоценимые плюсы: не только было отсрочено вступление в войну в условиях обезглавленной репрессиями армии, но и предотвращена война на два фронта: японцы, которые уже в то время воевали с Союзом на Халхин-Голе, зареклись помогать их европейским партнёрам по антикоминерновскому пакту после такого афронта немцев. Кершоу про это, кстати, не написал, хотя стоило бы.

Гитлер всё же в тайне надеялся на то, что "жалкие черви" из Англии и Франции не объявят войну после нападения на Польшу, но этого не произошло. Началась Вторая Мировая.
В событиях тех уже далёких дней можно найти ключ и к пониманию событий настоящего. Запад, помня уроки политики умиротворения, не спешит идти на уступки России, не без основания видя в её действиях агрессивные имперские намерения, но забывая в то же время, что Путин до сей поры действовал не проактивно, но реактивно, то есть он реагировал на ползучую агрессию США и союзников. Но времена меняются, и может случиться, что уже в ближайшем будущем любая провокация может быть истолкована как повод России вмешаться в дела ближайших соседей. Запад слаб, как слабы были тогда, в тридцатых, Франция с Англией. А у России есть союзный Китай, как были у Германии Италия с Японией. Есть также свои Австрия и Чехословакия (Беларусь и Украина). И, как тогда, за них никто не вступится, если что. Белорусы, как и австрияки тогда, с убедительным большинство проголосуют за независимость или против неё (в зависимость от того, при какой власти будет референдум), а украинцы, как и чехи, не смогут, не получив поддержки, оказать значимого сопротивления. Быть может, я ошибаюсь. А может и нет. Время покажет.

Продолжаем знакомиться с книгой Яна Кершоу "В ад и обратно"

Ссылки на предыдущие части:

Перед Первой Мировой

Первая Мировая

Турбулентность

Послевоенное оживление

У Европы, не оправившейся как следует от последствий недавнего мирового пожара, не было ни одного шанса, когда Великая Депрессия перешагнула океан. На волне бума, вызванного скачкообразным ростом экспорта в Европу, американцы отважились вкладывать деньги во всё более рискованные предприятия, и 24 октября 1929 пузырь лопнул. В следующем году массовое сокращение производства и его неизменный спутник безработица перешагнули океан. Социальное страхование не соответствовало масштабам бедствия, к тому же дополнительную нагрузку на госфинансы создало сокращение налоговых поступлений. Правительства пытались контролировать ситуацию путём уменьшения государственных расходов, но это только ухудшило ситуацию. Попытка скоординированного международного ответа на кризис, предпринятая с созывам экономической конференции в Лондоне в 1933 году, эффектным образом провалилась, и странам пришлось выплывать в одиночку, что предсказуемо вызвало всплеск протекционизма с ростом пошлин и валютными войнами и сокращение мировой торговли. А дело шло всё хуже - один за другим стали валиться банки, начав с австрийского Кредитанштальта, за которым пришёл черёд немцев. Сотни, тысячи, миллионы вкладчиков набегали на филиалы в тщетных попытках снять хоть сколько-нибудь из оставшихся средств со счёта. В поисках ликвидности европейские банки кинулись скупать золото, сбрасывая при этом фунты - резервную валюту в тогдашних реалиях золотовалютного стандарта. Такого давления британские финансы не выдержали, и фунт был отвязан от золота, потеряв сразу после этого четверть своей стоимости.

Практически все страны старой Европы были затронуты кризисом, кто-то меньше, кто-то больше. Хуже всего пришлось аграрным экономикам Польши и Югославии, а также Германии, страдавшей от гнёта репараций в комплексе с иссяканием кредитов из-за океана. Ян красочно описывает степень социального страдания в те годы. Худо пришлось крестьянам, страдавшим от падения цен при высохшем кредите, а также рабочим в тяжёлой промышленности. В новых отраслях промышленности - автомобилестроении и электротехнике - дела хоть и не обстояли так плохо, то общую картину повальной бедности это улучшило слабо. Предсказуемым образом кризис создал напряжённость в обществе. Ненависть была направлена и против работающих женщин, "крадущих" рабочие места у мужчин и ухудшающих рождаемость, и против неполноценных граждан, создающих нагрузку на систему социального обеспечения (уже довольно рано по всей Европе и за океаном стали раздаваться призывы к их стерилизации), и против коммунистов, и против евреев. Результатом была резкая радикализация политического спектра, когда центристские партии оставались в безнадёжном меньшинстве.

Знаменательным для будущего Европы, да и всего мира, явилось то, что Депрессия больно ударила по Германии, где система демократического политического правления с треском лопнула, дав дорогу тем, кто внушал народу надежду на спасение. В отличие от устоявшихся демократических стран вроде Британии или Франции, кризис в Рейхе был не только экономическим, но носил государственный, общественный характер. В таких условиях не помогла и отмена репарации, продавленная в 1931 рейхсканцлером Брюнингом. К сожалению, Кершоу не пишет, что внутренняя экономическая политика его правительства была направлена на жёсткую экономию и носила дефляционный характер, что породило недовольство и порой ненависть со стороны населения. В условиях всё ухудшающегося положения НСДАП обещала не только справиться с непокорными левыми (расколотыми на коммунистов и социал-демократов) и "перезагрузить" неспособную государственную систему, но и говорила, что все люди немцы братья, и нужно вместе, засучив рукава, строить новое светлое будущее. Германское население, измотанное тяжестью материальных лишений, готово было в большинстве своём к возвращению авторитарного правления в стране, чтобы сильная рука навела порядок. И Гитлер, придя к власти, оказался человеком слова. В первые же недели своего правления он бросил за решётку десятки тысяч "возмутителей спокойствия" - левых, включив против всех прочих недовольных, оставшихся на свободе, неприкрытый террор. Население было частично запугано, частично подпало под чары вируозного гитлеровского популизма. Полный контроль над государством был достигнут Гитлером за каких-то полгода. Муссолини потребовалось в своё время три года. Многочисленные партии были либо запрещены, либо принуждены к самоликвидации. Оставалась НСДАП, куда теперь широкой рекой вливались карьеристы и квасные патриоты всех мастей. После "ночи длинных ножей" (её, в отличие от поджога рейхстага, Кершоу удосужился упомянуть) был положен конец и внутрипартийной оппозиции.

Как я уже писал выше, из депрессии выходили по-разному. Автор сожалеет во многих местах, что страны в основном придерживались бюджетной дисциплины и старались поддерживать валютный курс. Британия выплывала, однако, за счёт политики дешёвых денег, что плохо согласуется с поддержкой валютного курса (ага, после того, как в 1931 году фунт уже свалился). Здесь как-то неясно Ян описал. Франция тоже закручивала гайки в экономике, и только в 1936 начала ронять франк. Скандинавы, напротив, нарастили государственные расходы и тоже девальвировали свои валюты. Муссолини усилил государственное регулирование экономики и нарастил общественные работы, в то же время последовательно преследуя свою политику государственного корпоративизма. Кершоу, как сторонник либерализма, не в восторге от таких мер и сравнивает рост в тридцатых с тем, что было с начала века (!). Скажу, что это был всё-таки рост, и сравнивать его нужно было с соседями, теми же французами. Поэтому его вывод касательно того, что итальянцы хуже справились, чем либеральные экономики, критики не выдерживает.

Германия же после прихода нацистов к власти, быстро вышла из кризиса. Автор пишет, что Гитлеру повезло, потому что экономика якобы уже сама начала выплывать, забывая, что предыдущее руководство страны добилось отмены выплаты репараций, что было очень важно. Но ещё большую роль сыграла государственная политика стимулирования с такими чертами, как увеличение госрасходов на инфраструктуру (автобаны и т.п.), укрепление сельского хозяйства и с течением времени всё более весомое - военное строительство. Для всего этого требовался критический импорт, и в условиях недостатка валюты, немцы были вынуждены прибегнуть к практике поставок по двусторонним договорам со странами Восточной Европы, от которых они стали таким образом зависимы. К сожалению, Ян не упомянул, что немецкая экономическая политика опиралась на существенное расширение кредита, и это в свою очередь увеличивало долги государства. Эти долги кто-то рано или поздно должен был платить, и ответ гитлеровцев был известен уже заранее: платить должен поверженный неприятель. Кершоу справедливо пишет, что огромные инвестиции в военку конца тридцатых требовалось как-то отбивать, и альтернативы "территоральному расширению" не было.

Фашизм был на подъёме не только в Германии, но и практически по всей Европе. В той или иной форме, авторитарные правые режимы установились повсюду, кроме стран-победителей в прошлой войне, а также стран, остававшихся нейтральными: Британии, Франции, Швейцарии, Бенилюксе и Скандинавии. Это недвусмысленно говорит о крахе послевоенного мироустройства. Не все фашисты были одинаковы: эти движения были по природе своей разношёрстными, и создание единого движения наподобие Коминтерна оказалось невозможным. Попытка учреждения какого-то объединительного органа в Швейцарии была проигнорирована немецкими нацистами, и крайне правые не смогли найти какую-то общую основу для своих доктрин (чем-то похоже-невнятным кончился и недавний консервативный форум в СПб). Но что-то общее у них, конечно же, было. Кершоу  выделяет следующие черты:

- упор на единство нации;

- теория расовой (необязательно биологической) исключительности;

- стремление к силовому сокрушению политических врагов, особенно коммунистов;

- опора на дисциплину и милитаризм;

- вера в авторитарное правление.

Были ещё черты, свойственные отдельным движениям, как то империализм, анти-капитализм или корпоративизм. Замечу, что развитие подобного мировозрения было подготовлено десятилетиями интеллектуального труда мыслителей, начиная с Ницше, и явилось одним из закономерных продолжений светской традиции мышления в условиях, когда христианство сошло со сцены.

Чем привлекали правые радикалы широкие массы? Прежде всего нацизм, как консервативное движение, обещающее защитить и "регенерировать" народ, противостоял угрозам тех лет,прежде всего марксизму большевистского толка. (А чем был страшен большевизм европейцам? Правильно, экспроприациями.) Социальной базой правых радикалов были те, кому было что терять, будь то крупный капиталист, мелкий лавочник или простой крестьянин (даже пролетарию уже было что терять, помимо своих цепей, потому в нацисты записывались и простые рабочие и молодёжь, которые были чем-то вроде хунвейбинов тогдашней "культурной революции"). И чем острее было положение в стране, тем сильнее были поляризованы общества. Потому в побитых кризисом странах Центральной и Восточной Европы и установились авторитарные режимы, и даже во Франции, где правых серьёзно побили объединённые левые, они сохранили влияние на общество и послужили базой для позднейшего коллаборантства. Ян видит причины триумфа крайне правых в Германии и Италии в полной дискредитации государственной власти, слабости элит, фрагментации партийной политики и свободе построения новых движений. Я в свою очередь замечу, что главную роль сыграла поддержка со стороны крупного капитала (кому-кому, а им было больше всех терять), видящего в наци силу, обещающую, а, главное, способную справиться с большевистской угрозой. В наши дни угроза большевизма отступила, и потому возрождение нацизма кажется на первый взгляд, маловероятным. Тем не менее, случись новая Депрессия, в обществах снова может созреть заказ на "защиту от угроз", и история вполне может повториться.

Кершоу пишет, что угрозу мира в Европе представляли те режимы, которые были ориентированы на территориальную экспансию, а именно Италия и Германия. И если итальянцы хотели "расширяться" в основном в средиземноморском и африканском направлениях, то экспансия немцев происходила в сердце Европы, что неизбежно зажгло искры нового противостояния. К сожалению, автор не задался вопросом о том, почему фашисты как правило были ориентированы на расширении "жизненного пространства". А ответ прост: когда жизнь, несмотря на то, что ненавистные левые уже брошены в тюрьмы, всё ещё не улучшается, не остаётся другого пути для канализации народного недовольства, как объявить крестовый поход на кого-либо или установить тоталитарную систему террона внутри страны, а ещё лучше - то и другое вместе. Всё это хорошо согласуется с имперскими устремлениями национального капитала, которые с момента окончания прошлой войны никуда не делись.

Продолжаем знакомиться с книгой Яна Кершоу "В ад и обратно"

Ссылки на предыдущие части:

https://pikabu.ru/story/v_ad_i_obratno_1_6244174

https://pikabu.ru/story/v_adi_obratno_2_6261049

https://pikabu.ru/story/v_ad_i_obratno_3_6280848

Схлынула послевоенная турбулентность, и страны Европы стали обживаться в новых условиях. Экономика пошла на поправку (но не у всех). Немцам значительно помог план Дауэса, который снизил давление на экономику Германии. Ян правильно указывает на роль американских денег в стабилизации, и даже буме середины двадцатых годов, но «забывает» упомянуть, что это явилось результатом вмешательства англичан и американцев в политику Франции по подавлению Германии, которая явилась причиной гиперинфляции, попыток государственного переворота и прочих бедствий 1923 года. В большинстве стран Европы экономика здорово отскочила после военной депрессии, но, однако, нельзя было это сказать о Британии, Испании, Италии, Австрии и ещё нескольких странах. Кершоу видит причину этого в «переоцененных» валютах. В целом, лучше всех росли индустриальные страны Западной Европы, а у аграриев было так-сяк (что по моему мнению неудивительно – известно, что рост производительности труда выше в промышленности, чем в сельском хозяйстве). Промышленный рост был ускорен массовым производством автомобилей и внедрением электричества. В более устоявшихся отраслях прогресс был весьма ограничен. К сожалению, я не увидел в этой главе чего-то напоминающего анализа причин такого неоднозначного экономического развития. Я думаю, на ситуацию повлияла глобализация мировой экономики при сохранении золотого стандарта и непонимании многими странами важности эмиссионной политики центробанков в новых условиях. Я писал об этом здесь: https://pikabu.ru/story/valyutnyie_voynyi_4_5376972

Кершоу пишет про рост влияния профсоюзов, что явилось следствием укрепления их роли во время войны. В ведущих странах стала нормой сорокачасовая рабочая неделя как следствие этого укрепления. С другой стороны, оказывается даже в пределах одной страны положение было весьма неоднозначным: в устоявшихся, не самых передовых, отраслях зарплаты стагнировали, а то и падали, были забастовки, локауты и прочее из «джентльменского набора» классовой борьбы, и всё это – ещё до Великой Депрессии. В противоречии со своим утверждением пару абзаце ниже, Ян констатирует ослабление позиций пролетариев в условиях безработицы. Я не могу согласиться с тем, что это было вызвано неравномерным развитием отраслей. В той же Германии на волне революции хоть и была установлена 40-часовая неделя, она не продержалась и восьми лет, после чего рабочий день стали снова удлинять. Когда угроза большевизма отступила (уже в 1924 году большевики официально взяли курс на строительство социализма в отдельно взятой стране), работодатели снова стали прессовать. А системы социального страхования даже там, где они были, оставались неразвитыми.

В очередной раз автор прошёлся по Советской России, расказывая про ужасы коллективизации. Я там не нашёл ничего нового: придя к выводу неминуемого нападения со стороны буржуазного империализма, руководство страны взяло курс на индустриализацию, финансировать которую должно было многострадальное крестьянство. Вообще, принцип извлечения ресурсов был прост и оставался таковым очень долгое время: принудительное фиксирование на низком уровне закупочных цен на сельхозпродукцию, часть которой уходит за валюту на экспорт, которой в свою очередь оплачивается критический промышленный импорт, обеспечивший невиданный во всём мире рост во время первых пятилеток. Существовала проблема в этой схеме: крестьянин-единоличник не готов был отдавать свою продукцию по низкой цене, и достать её всегда было трудно. Вот потому и взят был курс на коллективизацию со всеми её эксцессами. Я полностью согласен с Яном, что проведено это было весьма брутально, и цена индустриализации оказалась ужасной. На одной только Украине было депортировано 113 тысяч кулаков, в число которых входили и «подкулачники» - все те, кто выступали против коллективизации, независимо от их имущественного статуса. Надежды на то, что коллективизация позволит удвоить производство зерновых, не оправдались: оно упало. Что удвоилось – это госзакупки. Не нужно быть математическим гением, чтобы прийти к выводу о том, что крестьянину не стало хватать на жизнь, и логическим следствием такой политики явился голод на Украине, Северном Кавказе и в Казахстане в 1932 году, который превзошёл голод в Повольжье в Гражданскую войну. Описанию ужасов коллективизации Кершоу уделил втрое больше места, чем успехам индустриализации, хотя это на самом деле были двумя сторонами одной медали.

В главе автор уделил место искусству с его новыми формами, главным образом модернизмом. Правда, в своём обзоре он ограничился в основном тем, что происходило в Германии и во Франции, забывая о других странах. Думаю, сказалась специализация Кершоу на немцах. На их примере он иллюстрирует появление традиционалистского культурного течения, направленного против «декадентов», вставшего под знамёна нацизма десятком лет спустя. Согласно представлениям части элиты, культурная «болезнь» дегенеративного декаденства и американщины должна быть преодолена возвратом к традиционным ценностям («повернуть часы назад», по выражению автора). К чему увлекаться джазом – «музыкой негров» – когда есть свой собственный Вагнер. К сожалению, и в наши годы можно наблюдать похожее противостояние декадентов и традиционалистов. Главную причину тогдашнего культурного пессимизма и деградации ценностей надвигающегося Заката Европы части интеллектуальной элиты Кершоу локализовал верно: экзистенциальный страх перед угрозой большевизма. Однако на массовой культуре, уверенно идущей в двадцатом веке своей дорогой, это не отразилось. Пока.

Демократия, принесённая в Восточную Европу на штыках Антанты, начала ещё до Великой Депрессии уступать сцену авторитарному правлению: Пилсудский в Польше, Хорти в Венгрии, Муссолили в Италии, а ещё Румыния, Болгария, Албания, Испания, Португалия... Кершоу видит причину этого в аграрной отсталости частенько многонациональных обществ. Увы, это обоснование не проходит, когда речь заходит о Германии. У немцев корни авторитаризма он видит в молодости тамошней демократии (хотя в предыдущей главе он восхвалял традиции плюрализма в Германии, позволившие утвердиться Веймарской республике).

Могу со своей стороны предположить, что корни авторитаризма лежали в бедности. Демократия – нежный фрукт, способный произрастать прежде всего на благополучной почве. История знает достаточно примеров, когда социальные бедствия и неспособность улучшить положение приводили к власти авторитарных лидеров. Думаю, и на данный момент нельзя сказать, что демократия победила в большинстве стран мира. Она господствует, но не победила, а господствует прежде всего в силу в целом стабильного материального положения.

Если даже в такой стране, как Франция, часть элиты была настроена националистически, то в Германии положение было гораздо более загадочным, по словам автора. Именно ситуация в этой стране, глядящей «и на Восток, и на Запад» явилась ключевой для всей Европы. И тут экономическая ситуация оказалась ключом к успеху не только коммунистов, но прежде всего нацистов, которые до 1928 года были малоизвестными маргиналами. Ян видит в немецкой демократии гарантию мира и стабильности во всей Европе (кстати, не проясняя взаимосвязи, а жаль), и если она развалится – проблемы начнутся у всего континента. Как мы знаем сегодня, Европа, ослабленная недавно прошедшей войной и выросшим национализмом, не смогла противостоять шоку, пришедшему из-за океана.

Продолжаем знакомиться с книгой Яна Кершоу "В ад и обратно".

Ссылки на предыдущие части:

Начало ХХ века

Первая Мировая

Война окончилась, оставив разруху в умах и на улицах. В начале главы Ян поставил правильный вопрос о том, каким образом случилось, что европейцы не сделали верных выводов из той мясорубки, через которую они прошли, и через небольшое зажгли новый мировой пожар? И почему большевизм победил только в России?

Фронтовики, вернувшиеся к семейному очагу, попали в другой, непривычный мир, в котором они пришлись не ко двору. В развитых странах Европы разрушения были ограничены Бельгией и северо-востоком Франции, и проблемы крылись в основном в полуразрушенных финансах, чего не скажешь о Польше и Сербии, где война оставила выжженную землю и разорённое хозяйство. Неудивительно, что населению пришлось иметь дело с безработицей и инфляцией. Особенно от инфляции пострадала Германия в процессе разворачивания политического кризиса 1923 года. Кершоу видит причины проблем немцев в несдержанной денежной эмиссии уже в военное время. Я же со своей стороны смею заметить, что те же проблемы были и у поляков, и у австрийцев, но те как-то лучше справились. У немцев не получилось главным образом благодаря действиям Франции, которая от души хотела оттоптаться за перенесённые исторические обиды. Я подробно писал об этом здесь. Гиперинфляция 1923 года, разрушив сбережения и государственные финансы, позволила в то же время распутать долговой клубок, что послужило основой для последовавшего экономического роста.

Помимо материальных, не стоит забывать о людских потерях. В одной только Германии насчитывалось свыше миллиона сирот. В то время, как во Франции останки павших воинов были перезахоронены по желанию близких, а также были установлена Могила Неизвестного Солдата, как и в других странах-победительницах, побеждённые были намного более сдержаны в поминании своих павших. В обоснование этого Ян приводит запоздалую установку национального монумента в Берлине. Думаю, это натяжка. А вот насчёт того, что совсем не было памятников в России - вот здесь он прав на все сто. Последовавшая мясорубка гражданской войны затмила те жертвы, да и война была непопулярна ни у народа, ни у новой власти. Хорошо, что хоть спустя сотню лет, но справедливость начинает торжествовать, и Россия начинает чтить память своих сынов.

Могилы близких оказались лучшим аргументом для того, чтобы сделать многих борцами за мир, и пацифизм как движение крепко встал на ноги и заявил о себе. К сожалению, голос пацифистов до сих пор не может достучаться до принимающих решения, и заключительное слово остаётся, как и раньше, за гробами отцов, мужей и сыновей.

Не все бывшие фронтовики смогли устроиться в мирной послевоенной реальности. Дымящиеся развалины былых и новых конфликтов дали им возможность получать доход от своего военного опыта путём участия во всякого рода незаконных или полузаконных формированиях. Эти формирования, действующие по большей части по поручению власти, делали чёрную работу по избавлению от внутренних врагов, как то вычищению большевистской, социалистической и сепаратистской заразы, применяя частенько при этом уже привычное насилие. Так делалось в борьбе за независимость Ирландии, в Турции, в Италии. Немцы, в условиях развала армии после окончания войны, тоже прибегли к этому средству, создав фрайкор из добровольцев, который давил коммунистов и противодействовал полякам в Силезии. Нелишне будет упомянуть, что видную роль в революционных движениях Европы играли евреи (искавших возможность добиться равноправия), поэтому часто ненависть большой части населения и в том числе этих военных формирований были направлены против их. Контрреволюционную реакцию (многократно превысившую по числу жертв "красный" и прочий революционный террор) часто сопровождали погромы, грабежи, мародёрство и экзекуции еврейского населения. Так было на Украине, в Польше и Венгрии. К сожалению, Ян не уделяет должного внимания важному вопросу о том, кто платил этим добровольцам, а также снабжал их оружием. Создаётся впечатление, что эти отморозки (таких хватает во все времена) действовали в первую очередь по собственной инициативе, что, конечно, не так. Да, они рушили и убивали, но не без приказа.

Автор уделил довольно много места гражданской войне в России. Конфискация фабрик и земли не была принята, конечно, без боя со стороны бывших владельцев (хотя, замечу, что экспроприации начались не сразу, а как реакция на саботаж со стороны фабрикантов), и в последующей войне погибло более, чем вчетверо больше, чем в мировой, а ведь были ещё более многочисленные жертвы голода и болезней среди гражданского населения. Победу красных предопределили, по словам Яна, контроль над индустриальным ядром страны и большей частью населения, а также лучшая организация. Он пишет, что "безжалостный террор против любого, оказывающего сопротивление, означал, что оставалось мало альтернативы повиновению". Мне лично не верится, что Советская власть стояла только на терроре. Красная армия победила в том числе и потому, что опиралась на (безусловно, далеко не стопроцентную) лояльность большинства населения. Крестьянин, бедный и истощённый войной, вряд ли был за возвращение власти помещиков, маячащими за обозами Белой армии (кстати, белый террор был порой почище красного). Да, большевики были не сахар, но выбрали из двух зол меньшее (по крайней мере на тот момент). Национальным окраинам тот же Деникин с его "единой и неделимой" вряд ли что мог предложить, в то время, как 32 миллиона жителя по большей части сельской Украины были ярыми националистами (хоть это Кершоу писал, а не я, однако националистов тогда хватало, и союзниками белых они быть не могли). Политика военного коммунизма, бывшая оправданной в условиях войны, резко снизила лояльность крестьянства после её окончания, и, будучи протрезвлёнными итогами кронштадского восстания, большевики развернули НЭП, который, как известно, позволил накормить страну. Советская власть устояла, с сердцевиной в виде сталинской партийной организации, с контролируемой свыше "системой патронажа и коррупции". При этом автор подчёркивает центральную роль террора в большевистском революционном проекте, иллюстрируя свои слова цитатами из Ленина о "кровососах-кулаках", а также рассказывая о сотнях тысячах жертв ЧК.

Социалистическая революция оказалась, по словам Яна, не способной пойти на экспорт. Он обосновывает это (я не шучу!) широкими российскими просторами и как следствие сильным монаршим контролем и слабым гражданским обществом. Отсталая экономика и неофеодальные порядки на селе подкрепляли брутальность и пренебрежение человеческой жизнью, укоренённые в обществе. Нигде в Европе не было столь благоприятных условий для такой радикальной трансформации общества. После Гражданской войны Советская Россия стала "чужеродным телом" в Европе, и рассказы сбежавших из страны пострадавших и недовольных добавили страху власть имущим. Что ж, Ян прав, что хуже, чем в России, тогда не было нигде, но это не даёт права говорить, ни о том, что в подобном положении не могла оказаться ни одна другая страна, ни о том, что необязательно было идти большевистским российским путём без корректировки курса сообразно местным условиям. Многочисленные социалистические революции, произошедшие впоследствии в двадцатом веке в Европе, да и по всему миру (и далеко не всегда при поддержке СССР) подтверждают скоропалительность Яна на этот счёт.  Однако, что-то в его словах всё же есть: большевистская угроза самим своим существованием парадоксальным образом уменьшила вероятность революции в других стран, заставив правящие классы идти на уступки трудящимся, снижая, таким образом, вероятность классового конфликта. Ползучая деградация среднего класса и рост неравенства во всём мире после ухода со сцены Советской власти наглядно это демонстрирует в наши дни. Кто знает,  когда-нибудь после очередной кровавой мясорубки где-нибудь на развалинах старых благополучных стран снова неизбежно встанет вопрос, уже стоявший на повестке дня в 1917 году.

Послевоенное устройство Европы было в руках руководителей четырёх стран-победительниц  - Британии, Франции, США и Италии, причём большую роль играл американский президент Вудро Вильсон. Он продвинул самоопределение наций как принцип европейской политики. Причём скомбинировано это было с демократической системой. Идея как таковая была хорошей, но реализация - затруднительной, особенно в условиях клубка проблем в Восточной Европе. Свеже-, а также давно созданные государства сразу проявили недюжинные претензии на куски территорий своих соседей, обоснованные и не очень. Сама территория была населена неоднородно, и новые границы неизбежно включали в себя значительные национальные меньшинства. В результате возник межвоенный лоскутный ковёр, где Италии отошёл немецкоговорящий Южный Тироль, но не отошло смешанное со славянами побережье Адриатики. Миллионы венгров очутились в Румынии, а немцев - в Чехословакии. И т.д. и т.п.

Ну и, конечно, от души оттоптались на немцах, которых спасла от полного унижения только угроза большевизма. На немцев и их союзников возложили ответственность за развязывание войны. Им не только урезали территорию, но и ограничили армию сотней тысяч, отняли шахты Саарланда, все колонии и торговый флот, запретили строить самолёты и подводные лодки. Ну и, конечно, сто тысяч тонн золота репарации наложили. Для справки:  золотой запас США составляет на данный момент где-то в районе восьми тысяч. Но, тем не менее, Германия на определённое время осталась "бесполезным, но раненым гигантом".

Политическим устройством подавляющего большинства европейских стран (минус СССР) после войны стала парламентская демократия, принесённая в значительной мере на штыках союзников-победителей. Установлению демократии способствовало, по мнению Яна, и участие масс в военных действиях, после чего фронтовики сами стали выдвигать политические требования. Я  вижу мало логики в этом умозаключении, особенно в свете того, что подобного не случилось во Франции или Британии. Думаю, пример большевиков вдохновил европейских солдат. Так или иначе, демократизация, включающая эмансипацию женщин, значительно расширила электоральную базу, создав потенциал и для её манипуляции. В парламентах Восточной Европы борьба шла между социал-демократами, коммунистами, аграриями, либерал-демократами и националистами. Всюду грызня и расколы - и между коммунистами и эсдеками, и между националистами разных мастей, и между старыми и новыми элитами. Вообще, Ян не особо скрывает своё предпочтение такому политическому устройству, как демократия, оправдывая те случаи, когда она даёт сбои "неправильным" поведением элит и социальных групп. Автор утверждает, что свежесозданные демократии были таковыми прежде всего вследствие краха в войне старого отжившего порядка, а не слабости элит, вынужденных играть по новым правилам.

Но была одна страна, помимо СССР, политическое развитие в которой выбилось из этого тренда - Италия. В этой стране власть досталась в руки талантливого популиста Бенито Муссолини, который смог заручиться поддержкой олигархата, поставив взамен услуги банд отморозков, в изобилии появившихся на фоне послевоенных трудностей, черпая человеческий материал в среде вернувшихся с фронта и не нашедших себе занятия в послевоенном кризисе фронтовиков. Эти банды лучшим образом проявили себя в подавлении сильного социалистического движения и в мобилизации среднего класса (Кершоу уже тогда выделяет средний клас в обществе). Причиной того, что в других странах такого не случилось, автор видит в том, что либеральное общество в Италии на тот момент уже долго находилось в кризисе, плюс война, плюс большевистская угроза. Мне лично это видится несколько искусственным. Война и большевики были у всех стран. А то, что итальянцы уже к тому моменту наелись своей демократии - конкретнее надо говорить. Демократии наелся олигархат, который не мог больше эффективно манипулировать ей в условиях всеобъемлющего кризиса. Поэтому они нашли новый инструмент контроля через Бенни, который на их деньги сразу учетверил численность своих банд. Именно смычка с крупным капиталом была ноу-хау итальянских фашистов, передача которого в другие страны просто потребовала времени.

Опыт Муссолини, о котором быстро узнал тот самый немецкий солдат, мечтавший очистить страну от "иностранщины" в мировую войну, не помог ему при захвате власти в охваченной хаосом 1923 года Баварии. После Баварии он уже планировал марш на Берлин по примеру Бенни. Его, однако, подвела армия, вставшая на сторону законного центрального правительства. Она учла опыт поддержки правого мятежа Каппа, опиравшегося на силы фрайкора. Тогда глубоко недовольные новой властью военные отказались встать на защиту демократии, и только всеобщая забастовка всей страны, организованная всеми - и левыми, и правыми - заставила путчистов отступиться. Немцы уважают закон и порядок. Во время последующих мятежей армия помогала восстановить контроль правительства, расправляясь с путчистами и демонстрантами. Так случилось и в Мюнхене, и Гитлер получил небольшой, но всё же срок. Без поддержки армейцев нацистам ничего не светило. Демократия (как инструмент власти - моё примечание) устояла. Пока.

После окончания послевоенного турбулентного периода Европа, несмотря на все социальные пертурбации, в глобальном плане всё там же, где была три десятка лет назад - антагонистической компанией держав с империалистическими амбициями. Гремучая смесь национализма и империализма открыла дверь к новой войне. Ян написал верно, но поверхностно, умолчав про силы, лежащие в основе империализма. Социальные волнения были утихомирены, власть капитала, воспользовавшаяся американским экспортом демократии, удержалась. Господству аристократической элиты был положен конец, но основные противоречия эпохи оставались в силе.

Продолжаем знакомиться с книгой Яна Кершоу "В ад и обратно".

Ссылка на предыдущую часть (предвоенная ситуация начала XX века).

Увы, ожидания тех, кто шёл на войну, что они встретят Рождество в кругу семьи, оказались иллюзией. Несмотря на внедрение массовых технологий в военное дело ( с такими новшествами, как тяжёлая артиллерия, динамит, пулемёты, миномёты, огнемёты, гранаты и отравляющие вещества), что выразилось в огромном количестве жертв, военные действия затянулись на годы. Немцы не смогли достичь молниеносной победы на Западном фронте, и война приобрела окопный характер. На Восточном у них дела обстояли получше, они смогли занять российскую часть Польши. Зато австрияки терпели на этом фронте чаще неудачи - при одном только Брусиловском прорыве они потеряли 750 тысяч солдат.

В войну вступили новые участники, например, Турция, а позднее - Италия с Румынией, надеявшиеся поживиться за счёт побеждённой Австро-Венгрии. С Россией у турков не очень вышло, но союзный десант в районе Дарданелл они сбросили в море. На фоне войны обострились национальные противоречия в турецком тылу. Армяне подняли восстание, надеясь (тщетно) на скорое наступление российских войск. Тогда турки затеяли переселение полутора миллионов в пустынные районы Сирии, и на этом фоне была развязана резня с количеством жертв до миллиона. В битве на Марне, под Верденом, Соммой счёт жертв (на этот раз среди военных) тоже был на миллионы. Под одной только Соммой британцы с французами потеряли миллион, продвинувшись на 10-20 километров. Зайдя в тупик на Западном фронте, немцы попытались ослабить морскую блокаду действиями своих подводных лодок, чем вывели из себя США, которые вступили в войну в 1917 году. После этого даже выход из войны России после двух революций, явившихся итогом невиданных военных потерь и лишений в тылу, не спас Центральные державы от поражения. Быстро победив Сербию, Румынию и решительно отбросив (на время) Италию на востоке, они вынуждены были 11 ноября 1918 года подписать унизительное Компьенское перемирие, столетие которого будет отмечаться через несколько дней.

Война заставила людей по-новому взглянуть на свою жизнь. Постоянное зрелище смерти на фронте очерствило людей, и к ней просто привыкли. Воюющие в каком-то смысле превращались в животных, с полным отвращением к врагу и отношением к убийству как нормальному каждодневному занятию, не вызывающему отрицательных эмоций. Распространение оружия, которое позволяло отстранённое убийство на расстоянии, когда врага порой не видишь в лицо и не колешь штыком (особенно на Западном фронте) облегчало это. Но всё же радости это не приносило, хотя были и те, кто получал от фронтовой службы удовольствие, а также видел в войне позитивный процесс. Один немецкий солдат (угадайте, кто?) написал в своём письме родным в начале 1915 года, что жертвы будут оправданы, если они сделают страну "чище и отмоют от иностранщины". Но самым распространённым отношением к войне стали безразличие и апатия. В тылу тяжесть непосильного труда несли, в основном, женщины. Разумеется, жизнь была не сахар, с холодом и голодом. О том, что творится с любимыми на фронте, английские гражданские смогли получить представление из первой своего рода официальной кинохроники "Битва на Сомме":

Зрители этого фильма падали в обморок от ужаса. Стало ясно, что население не готово для знакомства со столь суровой реальностью. Неудивительно, что фронтовики, попав снова домой, нередко наталкивались на отчуждение даже со стороны близких.

На Восточном фронте (и в тылу тоже) мораль была не на столь высоком уровне, как на Западном, где с азартом дрались почти до самого конца. Ян обосновывает это тем, что лояльность легче поддерживать при политической системе, при которой более высоко участие населения в управлении страной, сразу оговариваясь, однако, что важным условием является и обеспечение оружием, боеприпасами и людьми. А на востоке легитимность самой войны стояла под вопросом, потому и массовое дезертирство началось уже в 1916 году.

Увы, не могу не согласиться с автором по части позитивного влияния демократического правления на моральный климат. Тезис Кершоу легко опровергается опытом следующей, Второй мировой войны, где, например, демократическая Франция была легко опрокинута тоталитарной Германией. Лучшее средство для поддержания морального климата в частях на высоком уровен - это военные победы, а где их нет - там и появляются проблемы. Когда Ян пишет, что французам было легче драться, потому что они дрались за Родину, хочется улыбнуться - ну да, немцы воевали за кого-то другого, не иначе.

Война явилась проверкой пригодности государственной машины. Во всех странах пришлось ставить экономику на военные рельсы, в том числе мобилизовывать труд и капитал. Англия и Франция занимали на войну у Штатов, Австро-Венгрия - у Германии. А немцам пришлось занимать в основном у собственных граждан. В конце концов многим пришлось тупо печатать деньги (керенки помним?). Лояльность рабочего класса на Западе покупалась ростом зарплат и расширением прав.

В России правящая верхушка не отличалась такой гибкостью, полагаясь, в основном на репрессии и принуждение. В результате Петроград в зиму 1916-17 годов уже голодал (крестьяне не желали задёшево отдавать провиант, на котором ещё потом наживались спекулянты), а части на фронте были на грани разложения. Расстрелы демонстраций рабочих не помогли царскому правительству, в том числе потому, что на сторону рабочих встали солдаты и матросы. Самодержавие пало. Но, как мы знаем, с продолжением войны проблемы не ушли, а только усугубились (от себя замечу, что выборная демократия в войсках вряд ли улучшила боеготовность), и в октябре власть снова поменялась, попав в руки тех, кто ещё год назад не помышлял о ней. Большевики, с их утопическими идеалами общества всеобщего равенства без эксплуатации человека человеком, нашли путь к сердцу россиян не этими идеалами, но главным образом обещанием фабрик - рабочим, земли - крестьянам, а мира - народам. Октябрьская революция с целью построения государства и общества нового типа явилась грандиозным событием мирового масштаба, что сразу стало ясно современникам.

Глядя на Россию, теперь уже в других странах стали винить в военных неудачах систему государственного управления. С последними залпами войны нашли свой конец германская и австро-венгерские монархии, причём с уходом императора на куски развалилась сама Австро-Венгрия как государство. Нашла свой конец и Высокая Порта, но туркам пришлось претерпеть ещё много родовых мук при появлении нового суверенного государства.

В результате гигантского кровопролития с восьмизначным числом жертв (самое обидное по словам Яна - что европейцы так и не смогли понять тогда, во имя чего были принесены такие жертвы) Европа оказалась не только перед грудой развалин, но и с посеянными семенами будущих конфликтов. Кершоу видит в этом вину как Соединённых Штатов, не захотевших "убрать беспорядок", а также главным образом этнические разногласия и классовые конфликты Восточной Европы, отчётливо проступившие в ходе Первой мировой. Уже тогда на евреев охотно показывали пальцем в поисках виноватых в военных неудачах. Уже тогда были массовые погромы и расправы. Ну и Великая Октябрьская тоже подложила дров в огонь. Силы реакции на время затаились, уступив неудержимому напору левых, но это была лишь пауза для того, чтобы выиграть время. И уже через пару лет в казалось бы более-менее благополучной стране-победителе -  Италии - дело фашизма дало первые всходы.

Вот такие дела. Виновата оказывается Восточная Европа с Протоколами Сионских мудрецов и большевиками. Ну а английский, французский, немецкий и прочий мировой капитал с его переделом рынков и жаждой прибылей как бы ни при чём оказался. Жаль, что несмотря на здравые мысли и рассуждения в ходе повествования, Ян в конце концов остаётся со столь близоруким взглядом. Войну ещё современники не зря назвали Империалистической. Революция в России помогла раскрыть на это глазам миллионам современников. В завершение я хочу процитировать Владимира Ильича, слова которого как нельзя лучше подходят в качестве эпиграфа.

Империалистская война, война величайших и богатей­ших банковых фирм — "Англия" и "Германия" — из-за господства над миром, из-за дележа добычи, из-за ограбления малых и слабых народов, эта ужасная и преступная война разорила все страны, измучила все народы, поставила человечество перед ди­леммой: погубить всю культуру и погибнуть или революционным путем свергнуть иго капитала, свергнуть господство буржуазии, завоевать социализм и прочный мир.

Если не победит социализм, мир между капиталистическими государствами будет означать только перемирие, перерыв, подготовку к новой бойне народов.

Доброго времени суток, уважаемые.

Жил-был на свете мальчик, над кроватью которого на стене висела карта мира. И каждый вечер он смыкал глаза, бросив взгляд на древние горы и долины со старинными городами и селениями и нитями караванных путей. Мальчик вырос, и, став историком, написал для нас интересную книжку, о которой я здесь кратенько расскажу.

Я читал её на английском, но занимался этим так долго, что успел, выйти русский перевод. К моему удивлению, название при переводе поставили в единственное число. В результате, по моему мнению,  пострадала часть авторского замысла.  Питер Франкопан собрал всё повествование в 25 глав, каждую из которых озаглавил "путь". Первая глава - создание Шёлкового пути, вторая - путь веры, третья  - путь на христианский Восток и т.д. Отсюда и "пути" в заголовке. Ну а переводчики, видимо, посчитали, что единый "путь" лучше продастся.

Автор рассказал о мировой истории в необычном ключе. Если традиционные историки повествуют о событиях, "танцуя" от Средиземноморья, то Питер считает, что Восток, особенно Ближний, имеет не меньше прав считаться колыбелью цивилизации. И, хотя громкого подзаголовка "новая история мира", пожалуй, книжка не заслуживает, читать её приятно и легко, особенно тем, кому гегелевский евроцентризм навяз в зубах.

Автор начал с Месопотамии, потом через персов дошёл до Александра Македонского, а потом и до (в определённом смысле периферийных) римлян. Он рассказал, как великие цивилизации азиатского континента связались первыми путями-артериями. Автор рассказывает нам об истории в "торгашеском" ключе - как товары и пути их транспортировки формировали судьбы народов, цивилизаций и всего человечества. Первыми мировыми хитами были лошади и китайский шёлк. Ещё были жемчуга, каменья. Потом меха, рабы, специи, а кончилось всё нефтью - чёрным золотом. А обыкновенное, золотое золото, наряду с серебром, оно всегда было в ходу, служило универсальным товаром. Служит оно и сейчас, и, я думаю, переживёт ещё не один свой звёздный час, и не в таком уж отдалённом будущем.

Но, помимо товаров, пути сообщения пропускали нечто более важное - идеи. С объединением Евразии мир испытал невиданный ранее культурный обмен. Разного рода религии стали распространяться, контактировать и обогащать друг друга. Никто не задумывался, почему в православных церквях святые с нимбами все выписаны, а вот на Западе их редко увидишь? А всё просто - это ведь восточный символ, и первым его стали изображать буддисты, а у них позаимствовали и христиане, и мусульмане, и индуисты.

Питер интересно описывает хитросплетения религиозного развития. Тогда мир был так молод, идеи так свежи и вера так горяча, что порою было достаточно незначительного дуновения пустынного ветерка, чтобы развернуть духовное развитие и изменить вместе с ней ход мировой истории. Было чрезвычайно интересно узнать про то, как боролись между собой различные христианские течения и как был положен конец христианскому Востоку. К сожалению, далее по ходу книги Питер порой скатывается в "попсу" (описывая походы завоевателей, например). Кое-что про Чингиз-хана и тюрков лучше описано хотя бы у Гумилёва. Зато он замечательно вскрывает причины, по которым развились те или иные страны. Венеция, например, получила начальный толчок, служа рынком для торговли рабами, захваченными у славянских племён по соседству. Недаром слово "раб" в западных языках происходить от слова "славянин". Мне, как славянину, это знать неприятно, но это история. Так было, было давно, и в любом случае это не повод думать плохо о своих замечательных предках. К слову, мы ведь тоже называем немцев немцами потому что они неспособны были говорить на "нормальном" языке, и были как бы немыми для нас, причём нежелание это учить местные языки было весьма устойчиво, и продержалось как минимум до петровских времён. Но ведь мы не можем сейчас думать после этого о немцах. Они замечательно, причём поголовно говорят на английском, французском и всяких других языках.

Но не будем отвлекаться. Было забавно читать повествования Питера про то, как варяги проходили пороги на Днестре (да-да, на Днестре), стремясь получить доступ на восточные рынки.. Увы, книжка не без огрехов, но хочу похвалить Питера за внушительный список примечаний. Источники иногда попсовые, но зато их много, и на разных языках. Есть и Геббельс, и Жуков. Вообще, литература с такой широтой охвата не могла появиться ранее, чем лет двадцать назад - помогли глобализация и интернет.

Ещё мне понравилось, как он вытаскивает на свет Божий всякого рода грязное бельё, стыдливо замалчиваемое учебниками истории, например, как жадность венецианских и генуэзских купцов привела к крестовым походам и последующему  упадку в Восточном Средиземноморье, к падению Византии в конце концов. Но впоследствии это забило гвоздь в гроб господства самих же итальянцев, после того, как страны Западной Европы нашли свой путь в Индию и начали открывать новые богатые земли. К сожалению, колонизация описано Питером довольно поверхностно и неточно. Ну, не его это конёк. Проскочив буквально галопом по Европам (Испании с Голландией), Франкопан конкретно застрял потом на Британской Империи, посвятив ей непропорционально большее страниц в книге. И вообще, начиная с девятнадцатого века я не стал бы называть то, что написал Питер, историей. Это, скорее, публицистика. Как говорил юморист, это мы играем, а это не играем, здесь рыбу заворачивали. Великой Французской революции как бы не было, Наполеона не было, зато были охрененно важные русские, заручиться хорошими отношениями с которыми перед лицом проигрыша в Большой Игре хватило для того, чтобы развязать Первую мировую войну (ну чушь ведь!). И уже совсем неприличное количество страниц было отдано англо-персидским и впоследствии сменившими их американо-персидскими отношениями. Сказывается историческая аберрация - недавно прошедшие события, а также события в родных местах кажутся автору более значимыми, чем на самом деле. Ну и, как у многих современных авторов, у Питера замечается склонность не рассматривать события и факторы, их вызывающие, комплексно, а объяснять их несколько однобоко, подгоняя под марксистскую свою излюбленную теорию.

Но всё же при этих недостатках читатель сможет найти для себя много познавательного и полезного и в изображении не столь давней истории. Мне понравилось описание сталинской внутренней политики, экономическое обоснование  геноцида гитлеровцев (жрать было нечего, если в двух словах). Ещё интересно было узнать, что евреев стали селить в Палестине после того, как их, всё более большими массами прибывающих из России, не захотели терпеть в таком количестве в самой Британии. Замечательно описаны афганские войны.

Приятно было ознакомиться с новым, свежим взглядом. Пусть порой неуравновешенная, пусть иногда попсовая, но очень и очень годная книжка. Побольше бы таких.