Серия «Быт и нравы дореволюционной России»

На протяжении всего существования Российской империи стать офицером можно было двумя способами: либо начать службу с нижних чинов и дослужиться до офицера, либо закончить соответствующее учебное заведение. На протяжении всего 18-го века, и в начале 19-го абсолютное большинство офицеров шло первым путём. Причин было несколько. Во-первых, специализированных учебных заведений было мало, и рассчитаны они были на дворян. Во-вторых, единых стандартов того, что должен был знать и уметь офицер на момент начала службы, ещё не было. Также стоит учитывать, что долгое время в дворянской среде ко всем казённым учебным заведениям относились с подозрением, предпочитая обучать детей на дому, иногда в престижных частных пансионах, а затем пристраивали «недорослей» по знакомству либо чиновником в какое-нибудь ведомство, либо в армию под крыло к уже служащим там родственникам и знакомым. При наличии документов, подтверждающих дворянство, поступивший в армию добровольцем мог отслужить солдатом три месяца, а далее стать офицером. За казённый счет предпочитали учить детей чаще те, у кого не было денег и возможностей заниматься этим самостоятельно, однако имелись связи, чтобы дать отпрыскам путевку в жизнь таким способом. В итоге девочек пытались пристраивать в институты благородных девиц, мальчиков – в кадеты. Исключения, разумеется, были. Наибольшее количество выпускников учебных заведений было среди артиллеристов. Так, например, более 60% офицеров, служивших в 1812 году в артиллерии, были выпускниками 2-го кадетского корпуса. Его с отличием закончил М. И. Кутузов, который позже возглавил 1-й кадетский корпус. О том, как и чему учили будущих офицеров и будет сегодняшний пост.

Историю профессионального военного образования в России обычно ведут с созданных в 1721 году Гарнизонных школ, но учили в них солдатских детей. 23 Ноября 1731 года взошедшая на престол Анна Иоановна подписала указ, требовавший «впредь <…> безграмотных из солдат и капралов в унтер-офицеры, а из унтер-офицеров, которые не умеющие же грамоте, в обер-офицеры не производить, дабы который по обучению грамотному попечение имел неленостное» Первый кадетский корпус по указу императрицы был открыт в 1732 году и в 1743 году реорганизован, став Сухопутным шляхетным кадетским корпусом. Его и считают первым учебным заведением, готовившим офицеров.

При Екатерине II появились Артиллерийский и инженерный корпуса. При Александре I открылись кадетские корпуса в Шклове, (затем этот корпус был переведён в Москву), Омске, Оренбурге, Гельсингфорсе, Нижнем Новгороде.

Стаж в армии для выпускников кадетских корпусов начинался с момента поступления. Обычно принимали детей 7-8 лет, однако можно было отдавать значительно раньше. Надо заметить, что отношение к детям было не столь сентиментальное, как сейчас. Скорее, к ним относились как ко взрослым, которые пока в силу возраста не заслужили права голоса, но уже имели обязанности. Из воспоминаний П. Х. Граббе: «Я родился в 1789 году 21 декабря, на Ладожском озере, где отец мой, в чине титулярного советника, занимал какое-то гражданское место. Ранняя женитьба заставила его, кажется, оставить военную службу ещё в чине поручика какого-то, кажется, Симбирского гренадерского полка. Только первые четыре года младенчества провёл я в родительском доме; потом отвезён в Петербург, в дом друга отца моего, инженер-генерала Степана Даниловича Микулина, который определил меня в Сухопутный Кадетский корпус в 1794 году, где уже застал я старшего моего брата Карла, за два года перед тем туда отданного. Здесь провел я одиннадцать лет, от нянек, которые меня приняли, до эполет артиллерийского подпоручика, с которыми выпустили». П. Х. Граббе дослужился до генерала и был одним из самых успешных военачальников во время покорения Кавказа.

Более колоритным выглядит рассказ генерал-лейтенанта и героя войны 1812 года А. Н. Марина: «В один зимний день священник отслужил на путь молебен; нас с братом родители благословили, мы оделись, а Никита (извозчик — Л. И.) уже стоял с повозкой на паре лошадей у крыльца. Мы вышли. Отец и матушка стояли на крыльце. С молитвою усадили нас, и мы без человека, без прислуги, напутствуемые молитвою родителей, тронулись с Никитою и скоро доехали до Елецкой деревни Колодезек. Там омылись в прекрасной бане, ночевали и отправились через Елец в Москву. В Москве меня водили смотреть колокол Ивана Великого и большую пушку и купили мне игрушку, чтобы я не грустил. <…> Из Москвы, на пути, я помню город Валдай, <…> где мне очень понравились баранки. Ещё мне купили куколку, чтобы утешить, и так мы добрались до Санкт-Петербурга в Преображенские казармы <…> к старшему нашему брату Сергею Никифоровичу <…>. В это время гвардия собиралась в Москву, на коронацию Государя Павла Петровича. <…> Гвардия и братья мои Сергей и Евгений отправились в Москву, а меня оставили на руки пьяного человека Игната Захаровича, который в пьяном виде возил меня по трактирам и поил водкой. Я схватил сильную горячку, но попал под покровительство одного благодетеля Василия Кузьмича Выдрина, офицера Лейб-гренадерского полка. <…> А 9 марта я уже лежал при смерти у Выдрина. Я помню 9 марта потому, что мне для утешения в болезни принесли печёного (из теста) жаворонка. От воспоминания, как меня в этот день утешали дома печёными жаворонками, мне сделалось полегче, и меня перевезли к Измайловскому полку в дом Ланских. <…> Вскоре возвратилась гвардия в столицу обратно. Брат Сергей Никифорович имел квартиру в первом батальоне Преображенского полка, что подле Зимнего дворца, и я туда же был взят весь оборванный, почти без сапог. Вот меня кое-как приодели и на Святой неделе отвезли в первый Шляхетный, что после был первый кадетский корпус. <…> Я поступил в малолетнюю гренадёрскую роту <…>. Меня подхватили кадеты и потащили в большой сад; однако я не скоро привык быть в толпе. Меня нарядили в Павловский мундир, в гренадёрскую каску, и я начал службу и науку, благодаря Господа, что нашел пристанище благородное». Марин был столбовым дворянином и сыном на тот момент крупного провинциального чиновника.

Хотя большая часть учеников была из относительно небогатых семей, для поступления обычно требовались связи. Без покровителей рассмотрение ходатайства о приёме в кадеты могли умышленно затягивать. Иногда у родителей вымогали взятки. Показателен рассказ А. А. Аракчеева, который захотел стать офицером в 11 лет, когда на званом обеде в соседнем имении увидел приехавших из Петербурга кадетов. Отец пытался устроить сына во 2-й кадетский корпус. «Собрали деньги на поездку, продав на базаре всё, что можно было продать: с пятьюдесятью рублями в кармане засобирались в путь. К самому отъезду пригласили священника, помолились всей семьёй, присели на дорогу, как водится. <…> Я был в восторге, и тогда только призадумался, когда пришлось прощаться с доброй моей матерью. Рыдая, благословила она меня образом, который ношу до сих пор и который никогда не сходил с груди моей, и дала мне одно утешение: молиться и надеяться на Бога. <…> Нам пришлось запастись терпением, пока наше прошение рассмотрели. В ответ не было ни слова, и каждый день мы ходили с Ямской на Петербургскую сторону и дожидались у лестницы Директора корпуса Петра Ивановича Мелиссино, чтобы поздороваться с ним и напомнить о своем прошении. Пока мы ждали, небольшой запас денег у моего отца таял и, наконец, иссяк: у нас не осталось ни копейки. Положение было безнадежным. Мой отец слышал, что митрополит Гавриил оказывает помощь бедным, и наша нужда побудила его обратиться за помощью. Мы отправились в монастырь. У входа толпились нищие. Мой отец попросил, чтоб его святейшеству доложили, что его хочет видеть дворянин. Нас ввели внутрь. Отец описал свое бедственное положение и попросил о помощи. Его святейшество послал нас к казначею, и нам дали рубль серебром. Вышед на улицу, отец мой поднес этот рубль к глазам, сжал его и горько заплакал. Я также плакал, смотря на отца. Одним рублём мы прожили втроём, то есть с служителем нашим, — целых девять дней. Потом рубль кончился! Мы снова пошли на Петербургскую сторону и снова заняли наше место у лестницы. Появился Мелиссино, и, прежде чем отец заговорил, я выступил вперед и сказал в отчаянии: “Ваше превосходительство! Примите меня в кадеты! Мы ждать более не можем, потому что нам придется умереть с голоду. Всю жизнь буду благодарен вашему превосходительству и буду молиться за вас Богу! Батюшка мой не вытерпит и умрет здесь, а я за ним!” Слёзы текли по моему лицу. Мелиссино испытующе смотрел на меня. Я всхлипывал, а отец беспомощно рыдал. Мелиссино спросил, как меня зовут и когда подали прошение. Потом он пошёл в свой кабинет, попросив нас подождать. Через несколько минут он вышел и, протягивая мне записку, сказал: “Ступай с этим в канцелярию: ты принят в корпус”». Аракчеев вспоминал, что и позже сталкивался с вымогательством (этим «баловался» обслуживающий персонал) и тем, что сейчас называют дедовщиной. Он отлично учился и смог освоить программу досрочно, через семь месяцев был переведён в «верхние классы» и произведён в капралы, затем в сержанты. Столкнувшись с вымогательством в детстве, сам он, по воспоминаниям современников, взяток не брал.

Долгое время чётких стандартов обучения и единых программ не было. Кадеты изучали стандартный набор общеобразовательных наук. Сухопутный шляхетный кадетский корпус из-за нехватки учебных заведений одно время стал готовить и гражданских специалистов, и при этом учебную программу дополнили изучением латыни и ораторского искусства, театрального мастерства и многого другого, к военному делу отношения не имеющего.

В 1766 году возглавивший корпус И. И. Бецкой составил «Устав Сухопутного шляхетного кадетского корпуса для воспитания и обучения благородного российского юношества». Было введено деление на пять возрастов, а каждый возраст имел пять отделений. Принимались дети 5-6 летнего возраста, обучение которых должно было длиться 15 лет. Вместе с кадетами учились гимназисты из числа разночинцев. Дипломат С. Р. Воронцов оценивал учебную программу так: «Офицеры, выходившие из старого кадетского корпуса, были хорошие военные и только; воспитанные же Бецким, играли комедии, писали стихи, знали, словом, всё, кроме того, что должен был знать офицер». Особый интерес к гуманитарным наукам в корпусе пришёлся на годы руководства Ф. А. Ангальта, которого кадеты очень любили.

Сменивший его в 1794 году М. И. Кутузов радикально изменил программу, заявив, что будет относиться к кадетам как к солдатам. Вместо пяти возрастов были введены четыре мушкетёрские роты и одна гренадёрская. Все гражданские преподаватели были заменены офицерами. Были введены занятия по тактике и военной истории, которые проводились не только с воспитанниками, но и с офицерами. К началу 19 века в программу кадетских корпусов обязательно входили закон Божий, русская грамматика, алгебра, геометрия, тригонометрия, физика, иногда химия, естественная история, политическая история, география, французский язык, иногда немецкий язык.

За учёбой будущих офицеров в столице внимательно наблюдали монаршие особы. Они регулярно навещали кадетов. Из воспоминаний И. С. Жиркевича: «Мы все были в классах, и нас учили, когда приедет государь, приветствовать его: “Ваше императорское величество, припадаем к стопам вашим!” Но этот возглас приказано было делать только тогда, когда государь будет в зале, а не в классах. Павел I приехал во время классов и, войдя к нам в класс, с самой последней скамейки взял на руки одного кадета (Яниша, теперь, в 1841 г., служащего в артиллерии подполковником), взнёс его сам на кафедру и, посадя на стол, своими руками снял с него обувь; увидя на ногах совершенную чистоту и опрятность, обратился к главной начальнице с приветом благодарности. Теперь ещё не могу забыть минуту бледности и страха, а потом душевного успокоения и слёз на лице этой начальницы, г-жи Бугсгевден, и как она, упав на одно колено, целовала руку монарха. По окончании класса, когда государь прибыл в залу, мы его встретили, как научены были, а он, не расслышав, что мы кричали, спрашивал: “Что такое они кричат?” – и был весьма доволен и с нами разделил полдник наш, скушав две булки, так что двоим недостало оных, и затем приказал всем дать конфет».

В свободное от учёбы время кадеты могли отдыхать. А. Н. Марин вспоминал: «Зимою нам позволяли кататься на коньках перед корпусом в саду; но в одно утро отобрали у всех коньки и уже не позволяли этого рода гимнастики, летом же обучали в разных видах, и мы все любили играть в мячи и прыгать через барьер. В большом саду в куртинах нам раздавали грядки, чтобы мы занимались посевом овощей и знали хозяйственную часть; там же, в саду, устроено было земляное укрепление со рвом. Мы сами под управлением фортификационного учителя и офицеров строили это укрепление. В одной из куртин поставлены были качели и кто хотел всегда в свободное от науки время мог заниматься и этой гимнастикой. В саду был большой пруд, над прудом была большая беседка, куда летом по воскресеньям собиралась публика и много дам, там играла корпусная музыка, пели песни и танцевали, в танцах участвовали и кадеты. Нам было очень весело, потому что кадет редко выпускали из корпуса. <…> В корпусе у нас был манеж и верховые лошади». Долгое время полноценных каникул для кадетов не предусматривалось, и по домам их на лето обычно не отпускали. Как и в случае с институтами благородных девиц, родители сдавали на попечение государства детей малых, в лучшем случае могли их иногда навещать (если кадет был родом из глубинки, и родители не могли себе позволить часто приезжать, визиты были редкостью), а спустя годы заново знакомились со взрослыми людьми.

Интересная статистика приводится в книге Л. Л. Ивченко «Повседневная жизнь русского офицера эпохи 1812 года». К 1812 году только 22.3% офицеров были выпускниками кадетских корпусов, из них половина – Дворянского полка. Половина офицеров умела только читать и писать. Треть российских офицеров владела французским языком, четверть – немецким, 0.8% - английским. Большинство полиглотов служило в гвардии и в свите императора. Процент офицеров, закончивших «казенные» военно-учебные заведения, среди гвардейцев был сравнительно невысоким: в пехоте — 21,2%, а в кавалерии — 10,5%, но именно в гвардии было сосредоточено наибольшее число лиц, получивших «тщательное» домашнее образование. Более всего выпускников кадетских корпусов было в артиллерии — 67,6%. Согласно формулярам, которые заполняли офицеры, поступившие на службу, 23,2% из них изучали арифметику, географию - 15,5%, историю - 12,8%. Только у 10% офицеров в формулярных списках отмечено знание более 6 предметов. Таким образом, наличие военного, а тем более разностороннего образования у «детей Марса»  1812 года — не закономерность, а скорее исключение. В армии Наполеона были примерно те же самые показатели числа выпускников учебных заведений.

Отношение к профессиональному военному образованию начало меняться во времена Наполеоновских войн. Военные кампании навели родителей на мысль, что старый метод военной карьеры больше подходит для мирного времени. Учиться всему на практике в разгар боевых действий – затея опасная, поэтому лучше всё же отправить детей изучать военное дело в кадетском корпусе. Чтобы повысить боеспособность, при 2-м кадетском корпусе был создан Волонтёрский корпус, который через год переименовали в Дворянский полк. Там бедных дворян за государственный счет готовили к военной службе по ускоренной двухлетней программе. Общеобразовательных предметов в ней не было. Неграмотным и не умеющим считать помогали товарищи. В одном только 1811 году в полку было 1139 выпускников – намного больше, чем в любом из кадетских корпусов. В 1812 году 1-й кадетский корпус выпустил 180 офицеров, 2-й кадетский – 184. В 1812 году среди офицеров, получивших военное образование, почти половина обучалась в Дворянском полку. Из воспоминаний Д. В. Душенкевича: «Благодаря учреждению Дворянского полка, дабы родители имели радость скорее видеть сына офицером, отец повёз нас в Петербург и 1808 года старшего брата определил в тот полк, а меня в кадеты 2-го корпуса, где под благодетельным попечением начальствовавших я учился порядочно; в первый год шагнул через два класса, во второй год — один, в третий также, и стал в первом верхнем (офицерском); по фронту казался расторопным, за что нередко был удостаиваем одобрения и ласки блаженной памяти его высочества цесаревича Константина Павловича. <…>. Никогда не допустил себя ни до какого наказания, не будучи чужд шалостям, свойственным летам. Время, проведённое в кадетском корпусе, и теперь для меня вспоминать утешительно; наконец, последними днями 1811 года, с товарищами своими, выдержавшими артиллерийский экзамен, в Зимнем дворце получили от обожаемого императора-благотворителя Александра поздравление подпоручиками вместо Конной артиллерии, куда я себя прочил, нас всех одели на казённый счет в армейские мундиры и поспешно отправили в Москву для формирования там 27-й пехотной дивизии».

При Николае I в корпусах военному делу уделяли больше внимания, и упор был на строевую службу. Кадетский корпус представлял собой батальон, под командованием батальонного и ротных командиров. Кадеты изучали марши, построения, ружейные приёмы. При разделении воспитанников на ротные группы учитывались в первую очередь строевые способности. Воспитанники старших классов могли быть переведены в младшие роты для помощи ротным офицерам в поддержании порядка и обучения младших кадетов. Из-за этого в каждой из рот встречались кадеты разных возрастов.  Учебная программа состояла из 6 общих классов (вначале — 2 приготовительных и 4 общих; впоследствии 1 приготовительный и 5 общих), и специальный курс, состоявший из I и II обязательных специальных класса, в Москве и Петербурге был III необязательный класс. Выпускники III специального класса получали звание прапорщика гвардии, или подпоручика артиллерии, или поручика армии. Из II специального класса выпускали в звании подпоручиков.

После неудач Крымской войны наблюдался резкое падение дисциплины в корпусах и даже бунты.  Александровский Брестский кадетский корпус был расформирован в 1863 году из-за кадетского мятежа. После реформы кадетские корпуса разделили на военные гимназии с общеобразовательной программой и военные училища, где более подробно изучалось военное дело. В 1882 году была очередная реформа. Военные гимназии снова стали именоваться кадетскими корпусами, воспитательной работой вновь занялись офицеры, в учебную программу вернулись военные дисциплины. К концу 19 века сложилась четкая иерархия военного образования: кадетский корпус, затем военное училище, далее для развития карьеры желательно Академия.

Из воспоминаний А. А. Игнатьева: «В России было около двадцати кадетских корпусов, отличавшихся друг от друга не только цветом оклада (красный, белый, синий и т. п.), но и старшинством. <…> Корпуса были, за малыми исключениями, одинаковой численности: около шестисот воспитанников, разбитых в административном отношении на пять рот, из которых 1-я рота считалась строевой и состояла из кадет двух старших классов. В учебном отношении корпус состоял из семи классов, большинство которых имело по два и три параллельных отделения.

Курс кадетских корпусов, подобно реальным училищам, не предусматривал классических языков — латинского и греческого, но имел по сравнению с гимназиями более широкую программу по математике (до аналитической геометрии включительно), по естественной истории, а также включал в себя космографию и законоведение. Оценка знаний делалась по двенадцатибалльной системе, которая, впрочем, являлась номинальной, так как полный балл ставился только по закону божьему. У меня, окончившего корпус в голове выпуска, было едва 10,5 в среднем; неудовлетворительным баллом считалось 5—4.

Большинство кадет поступало в первый класс в возрасте девяти-десяти лет по конкурсному экзамену, и почти все принимались на казенный счет, причем преимущество отдавалось сыновьям военных. Мой отец не хотел, чтобы я занимал казенную вакансию, и платил за меня шестьсот рублей в год, что по тому времени представляло довольно крупную сумму.

Корпуса комплектовались по преимуществу сыновьями офицеров, дворян, но так как личное и даже потомственное дворянство приобреталось на государственной службе довольно легко, то кастовый характер корпуса давно потеряли и резко отличались в этом отношении от привилегированных заведений, вроде Пажеского корпуса, Александровского лицея, Катковского лицея в Москве и т. п. Дети состоятельных родителей были в кадетских корпусах наперечет, и только в Питере имелся специальный Николаевский корпус, составленный весь из своекоштных и готовивший с детства кандидатов в "легкомысленную кавалерию". Остальные же корпуса почти сплошь пополнялись детьми офицеров, чиновников и мелкопоместных дворян своей округи, как то: в Москве, Пскове, Орле, Полтаве, Воронеже, Тифлисе, Оренбурге, Новочеркасске и т. д. <…> Лучшие корпуса, как Киевский и Псковский, давали среди выпускников и наибольший процент кандидатов в высшие технические институты: Горный, Технологический и другие, куда было очень трудно попасть из-за сурового конкурса, в особенности по математике.

Вся же остальная масса оканчивающих корпуса распределялась без вступительных экзаменов по военным училищам, высылавшим ежегодно определенное число вакансий. Все лучшие выпускники шли обычно в одно из двух артиллерийских училищ в Петербурге и инженерное училище, для поступления в которое требовалось иметь при выпуске из корпуса не менее десяти баллов по математике. Следующие разбирались по старшинству баллов столичными училищами, а самые слабые шли в провинциальные пехотные и кавалерийские училища». К 20 веку большая часть офицеров закончила какое-либо учебное заведение.

О том, как жилось офицерам до революции мой пост тут

И еще порция фотографий Омского кадетского корпуса

Часть информации взята тут

И. С. Жиркевич «Записки Ивана Степановича Жиркевича. 1789–1848»

А. А. Игнатьев «Пятьдесят лет в строю»

Л. Л. Ивченко «Повседневная жизнь русского офицера эпохи 1812 года»

https://ru.wikipedia.org/wiki/Первый_кадетский_корпус

https://ru.wikipedia.org/wiki/Кадетский_корпус#%D0%9A%D0%B0%...

https://humus.livejournal.com/6056315.html

Когда именно на территории современной России появились первые правила дорожного движения, доподлинно неизвестно. Их формирование заняло не одно столетие. Долгое время на практике наказания за нарушения могли сильно розниться, потому что скорость и манера езды оценивались на глаз. Быстрая езда для многих была одним из доступных развлечений, особенно в зимнюю пору, поэтому к подобным прегрешениям общество относилось лояльно.

При Иване Грозном ввели обязательное клеймение лошадей, а также пошлину при покупке или обмене лошадей. При Федоре Иоановиче в 1589 году стандартной шириной проезжей части установили полторы сажени (примерно 3.2 м). При Алексее Михайловиче появились наказания за умышленные наезды на пешеходов. За это полагались крупные штрафы, а если пострадавший скончался, то могли и казнить. В то время уже существовали наказания за лихую езду. За правопорядком на улицах города следили «объезжие головы», которые боролись в том числе с лихачами. Сохранилась челобитная князя Одоевского, который жаловался на объезжего, который на Никитской улице в Москве остановил его работника за быструю езду, «бил по щекам и сбил с ног, бил пиньками и топтуньками, и бил батоги без всякого милосердия, и руки назад заверня вязал и ломал, и спрашивал у Васьки денег», потом посадил под замок, а когда лихач вышел на свободу, то не досчитался новой упряжи и иных ценных вещей. Обвиняемый объезжий Павел Готовцев в свою очередь утверждал, что Василий был остановлен за дело и наказан по закону, а остальное – клевета. Более четкими правила стали в 18 веке.

При Петре I утвердили правостороннее движение. Вдоль дорог появились верстовые столбы. Максимальная скорость на дорогах была примерно 15 км/ч. Сам император любил быструю езду. Следить за порядком на дорогах должна была полиция. Анна Иоановна боролась с лихачами активнее. Вскоре вышел закон: «Хотя прежде сего на Москве публиковано, — гласил ее указ, — дабы всяких чинов люди как дневным, так и ночным временем ездили как в санях, так и верхами смирно и никого лошадьми не давили и не топтали, однако ныне ее величеству известно стало, что многие люди ездят в санях резво и верховые их люди пред ними необыкновенно скачут и, на других наезжая, бьют плетьми и лошадьми топчут». Улицы патрулировали разъезды из драгун и солдат. С нарушителями они не церемонились. В1730 году императрица установила систему штрафов: за первое нарушение правил били кошками (плетями с узелками на концах), за второе — кнутом, за третье — ссылали на каторгу. Тех, кто давил пешеходов санями и лошадьми, должны были казнить, однако выполнялось ли это на практике – большой вопрос. Традиционно правонарушители предпочитали откупаться и от полиции, и от потерпевших или их родственников. При Елизавете у лихачей стали конфисковать лошадей. Также императрица запретила грубую брань во время поездок, но вряд ли этот закон строго соблюдался. При Екатерине II упорядочили работу извозчиков. Они получали личный номер, в то время в виде кожаной нашивки на спину, и «Извозчичий билет». На нашивке были указаны номер городской части, в которой зарегистрирован извозчик, и номер самого транспортного средства. В черте города скорость ограничивалась «малой рысью», перед перекрестками полагалось внимательно осматриваться. Также нужно было уступать дорогу похоронной процессии, крестному ходу, пожарной команде. Было четко прописано, сколько лошадей можно использовать владельцу экипажа исходя из места в табеле о рангах. При Павле I вернули упраздненной его матерью правило, согласно которому те, кто во время поездки встречал на пути императора, должны были выйти из кареты и приветствовать его. Позже правило вновь упразднили.

Одно оставалось неизменно и в 18, и в 19 веке. Оценка правонарушений была субъективной и часто зависела от социального статуса нарушителя. В случае наезда на пешехода стражи правопорядка предпочитали, чтобы участники ДТП решали проблему полюбовно прямо на месте, обычно с помощью денег. Из воспоминаний С. П. Жихарева: «Поспешая сегодня на обед к Лобковым во всю прыть моих каурок, — записал он в своем дневнике по горячим следам, — я наехал на какую-то женщину и совершенно смял ее, так что она очутилась под санями. Вопли и крики! Ехавший мне навстречу частный пристав соскочил с саней, остановил лошадей моих и высвободил беднягу, которая продолжала кричать без памяти. Он спросил меня, кто я таков, и объявил, что хотя по принятым правилам должен был бы отправиться со мною в полицию, но что он не хотел бы мне сделать эту неприятность и поэтому предлагает дать женщине сколько-нибудь денег на лекарство и тем предупредить ее формальную жалобу. Я бы рад был дать все, что угодно, но со мною не было денег, и когда я объявил о том приставу, то он заплатил женщине 5 рублей своих, с тем чтобы я после возвратил их ему, а впредь старался ездить осторожнее. (…) Вот какие люди служат в здешней полиции!» Частный пристав отвечал за работу полиции в конкретной городской части, примерно как сейчас глава полиции района. В 1881 году журнал «Мирской толк» поведал историю о том, как пьяный кучер, катая некую г-жу Матерн, сбил насмерть офицера на Лубянской площади. Хозяйка рысаков выплатила семье погибшего 100 рублей, и дело было закрыто. С другой стороны появились аферисты, которые наловчились устраивать подобные ДТП.

При Николае I за соблюдением ПДД следили строго, при Александре II – лояльнее, что тут же сказалось на ситуации на дорогах. Количество лихачей выросло. Случались, что наперегонки ездили даже золотари, со всеми во всех смыслах вытекающими последствиями.

Главными участниками дореволюционного дорожного движения были извозчики. Они же и главные правонарушители. Из воспоминаний А. Дюма о поездке в Россию (1858-59): «Первое, что должно поразить иностранца, высаживающегося в Санкт-Петербурге, это одноконные экипажи под дрожки с их кучерами в длиннополом одеянии… в колпаке, напоминающем пирог с жирной печеночной начинкой, и носящими на спине медную ромбообразную бляху. Бляха с номером всегда перед глазами того или той, кого они везут, и для которых, если жаловаться на кучера, достаточно снять ее у него со спины и отослать в полицию. Стоит ли говорить, что русская полиция, как и французская, очень редко устанавливает правоту кучеров. Русские извозчики, как все горожане, крайне редко являются уроженцами Санкт-Петербурга. Они, в основном, крестьяне из Финляндии, Великой или Малой Руси, Эстонии или Ливонии. Занимаются извозом с разрешения хозяев, которым платят за эту полусвободу, обычно, от 25 до 60 рублей, то есть от 100 до 250-260 франков. Плата называется оброк».

Извозчики были одними из символов больших городов. Из воспоминаний Л. В. Успенского: «В 1900 году в Петербурге ломовых извозчиков числилось 26485. В 1913 году их число выросло вдвое. Более двухсот тысяч пудовых колес, перескакивая по мостовой с одного гранитного обломка на другой, издавали грохот, который словами не изобразить: где-нибудь на бойкой боковой улице, возле Сенного рынка, у больших мостов, он мог оглушить непривычного человека. А кроме "ломовиков" с их громадными "качками", с колесами в рост невысокого мужчины, с дугами толщиной в мужскую ногу, с конями-битюгами, важно шествовавшими на мохнатых, обросших по "щеткам" длинной шерстью ногах, – кроме них в городе (в 1900 году) плелись, неслись, дребезжали еще пятнадцать тысяч "легковых дрожек" – "ванек". Их доля в общем шуме была сравнительно ничтожной. Но каждый "ванька" похлестывал кнутиком свою лошаденку. В тринадцатом, предвоенном году их было, по моему впечатлению, на глаз не менее двадцати тысяч – плюс к тем могучим битюгам. И все эти десятки тысяч коней, коняг, кляч, кровных жеребцов оставляли на мостовых следы своего существования. Утром и вечером, днем и до глубокой ночи. Вот поэтому-то Петербург моей юности и благоухал на всех своих улицах, особенно в жаркие сухие дни, высушенным на солнце, растолченным в порошок, вздымаемым даже легким ветерком в пыльные желтые вихри лошадиным навозом… Легковые извозчики в Петербурге до революции, вообще говоря, были трех категорий: "простые", "лихачи" и "ваньки". Простой "ванька" часами дремал на козлах своей пролетки, там, где – уже после того, как он заснул, – остановилась и заснула его "HP" – "лошадиная сила". Он был одет в "форменный" зипун не зипун, тулуп не тулуп, но и пальто это было невозможно назвать… Армяк, что ли. синего сукна, туго подпоясанный и достигавший по ногам почти до щиколоток. Что под армяком – бог его знает, а на голове – устройство, которое я не могу живописать словом: возьмите четвертый том Даля, откройте на слове "шляпа" и увидите там "шляпу кучерскую или прямую"; это оно и есть, типичная, как выражается Владимир Даль, "мужская головная покрышка из твердого припаса". В этой категории извозчиков опять же были свои верхи и низы. Были осанистые бородачи из деревенских середняков, по-хозяйски топавшие на стоянках вокруг сравнительно нового экипажа могучими ногами в крепких валенках. Такой и пыль с сиденья собьет специальной метелкой из конского длинного волоса, и коня нет-нет да почистит скребничкой, достав ее из-под козел. А были ездившие "от хозяина" заморенные старички, вроде чеховского Ионы. У этих дрожки дребезжали и скрипели на сто голосов; не было ни одной целой медной бляшки на шлее, все половинки; да и ремешки то все связаны веревочками… Я как-то недавно прочел в одной рукописи молодого автора о старом времени: "По Невскому сплошным потоком неслись лихачи…" Ну-с, нет-с, такого быть не могло! Лихач был "avis rara" – птица редкая». Ломовые извозчики, перевозившие грузы, в черте города могли перемещаться только шагом.

Сотрудники полиции наблюдали в том числе за соблюдением ПДД, ГАИ в современном понимании не было. Они же выписывали штрафы. Информация о нарушениях заносилась в полицейский реестр. Два протокола о «неосторожной езде» для извозчика означали вызов в канцелярию градоначальника и предупреждение. После третьего протокола он лишался своего билета. С одной стороны извозчики опасались протоколов и предпочитали откупаться на месте. С другой стороны они часто работали сезонно,  из-за бюрократии информация о нарушителе доходила до реестра нескоро, и к тому моменту сезон заканчивался, а извозчики успевали заработать и уехать в родную деревню. К концу 19 века чаще всего официальный штраф за нарушение ПДД составлял три рубля, хотя мог доходить и до десяти. Помимо быстрой езды штрафовали за остановку в неположенном месте.

Если улица была популярна среди толстосумов, например, из-за дорогих ресторанов, то извозчики предпочитали заплатить штраф ради выгодных клиентов. Подобные места становились золотой жилой для полиции. Иногда стражи правопорядка не брезговали и «подставами». Например, в темное время суток на неосвещенных улицах могли затеять ремонт. Для этого выставлялись заграждения. В темноте экипажи задевали ограждения, те с грохотом падали, и тут появлялась полиция. Часто люди предпочитали заплатить на месте. Но, разумеется, далеко не все стражи правопорядка были взяточниками и зарабатывали такими сомнительными методами.

Ближе к концу 19 века появились новые «антигерои». Колеса были деревянные с железными ободами. Езда на таких колесах сопровождалась тряской и шумом. Позже появились колеса с резиновым покрытием. В 1905 году появились пневматическими шинами. Резина обеспечивала тишину и мягкий ход, однако при «форсировании» луж было больше брызг. Грязь летела в прохожих, вызывая закономерное недовольство. Владельцев экипажей с такими колесами называли резинщиками.

С. Матов посвятил этому стихотворение:

С завистью в горестном сердце взирал я на гордых счастливцев,

Роз благовонных букет инстинктивно к груди прижимая.

Вдруг беззастенчивый кучер, по виду подобный медведю,

Быстро меня обогнал и струею зловонной и грязной

Обдал мне белый костюм, и букет мой, и светлую шляпу.

Пятна на мне запестрели и, словно по воле Цирцеи,

Я из блестящего франта в копателя гряд превратился.

Вырвался вопль у меня, но обидчик мой был уж далеко,

Быстро по лужам летя и качаясь на мягких рессорах;

Только хозяйский затылок, украшенный жирною складкой,

Мне разглядеть удалось сквозь горючие слезы досады.

«Резинщик» проехал.

В Москве пытались такие колеса запретить или разработать конструкции против брызг, но безрезультатно. Гласные городской думы, которые обсуждали эти инициативы, сами были «резинщиками». В 1900 году в качестве компромисса ввели правило, что в дождливую погоду ехать нужно шагом, однако влиятельные владельцы таких экипажей часто плевали на правила.

В конце 19 века в России появились автомобили. Первое время они оказались в городе вне закона. Сначала ездить на автомобиле можно было только за городом. На столичных улицах первый автомобиль появился только в 1896 году. При этом каждое транспортное средство перед постановкой на учет осматривался специальной комиссией. Первоначально максимальной разрешенной скоростью было 12 верст в час. При приближении к перекресткам автомобили должны были подавать сигнал. Запрещалась «езда автомобилей вперегонки». Оставлять транспорт без присмотра тоже было нельзя. Автомобилисты должны были обращаться к начальнику городской полиции и получать «Разрешение на пользование автомобилем». Разрешение давалось на конкретное транспортное средство, и в документе прописывались все технические характеристики, включая размер, вес, «… приспособлен ли экипаж для крутых поворотов, и в какой мере возможно остановить экипаж на полном ходу» и не только. Техосмотр проходил раз в год в течение месяца, начиная с 15 марта. Документы требовалось ежегодно продлевать.

Несколько слов о дореволюционных дорогах. Они могли быть грунтовые, покрытые булыжником, иногда деревянными брусками, что снижало шум и тряску, но требовало ремонта, в 1870-х появился асфальт. Из книги Д. А. Засосова и В. И. Пызина «Из жизни Петербурга 1890-1910-х годов. Записки очевидцев»: «Резко разнились улицы центра от окраин видом мостовых. На главных улицах и по направлениям возможных царских проездов мостовые были торцовые, из шестигранных деревянных шашек, наложенных на деревянный настил, позже на бетонный. Мы наблюдали, как мостовщики из напиленных кругляшей весьма искусно по шаблону вырубали шестигранники. Они скреплялись металлическими шпильками, замазывались сверху газовой смолой и посыпались крупным песком. Этот уличный “паркет” был хорош во многих отношениях: мягок, бесшумен, не разбивал лошадям ноги, но недолговечен, негигиеничен — впитывал навозную жижу и становился скользким при длительных дождях и гололеде.

Асфальтовых мостовых почти не было, только кое-где у вокзалов и гостиниц устраивались асфальтовые полосы для стоянки извозчиков. Мало было и каменной брусчатки — этой долговечной и удобной мостовой. Улицы в большинстве своем были замощены булыжником, со скатом к середине и к тротуарам. Эти мостовые были неудобны: лошади очень уставали, тряска неимоверная, стоял грохот, особенно при проезде тяжелых подвод, между камнями застаивалась грязь, необходим был частый ремонт. Устройство их требовало много тяжелого труда и времени. Мостовщики целый день на коленях с помощью примитивных орудий — мастерка и молотка — прилаживали камни «тычком» по песчаной постели, трамбовали вручную тяжелыми трамбовками. Тротуары в центре, как правило, настилались из путиловской плиты. На окраинах — из досок рядом с водоотводными и сточными канавами, иногда даже над ними… Площади Петербурга были мощены булыжником, даже у Зимнего дворца. Только для царского проезда, как уже сказано, была устроена торцовая полоса. Марсово поле совсем не имело мостовой. Это была пыльная площадь без единой травинки. В сухую ветреную погоду над ней стояла страшная пыль. Поле окружали невысокие деревянные столбики с медными шарами наверху. Между столбиками шла толстая пеньковая веревка. Местами она была оборвана, шаров на некоторых столбиках не было, они кем-то были отвинчены».

Следить за чистотой дороги были обязаны домовладельцы. Дворники должны были своевременно убирать навоз. Зимой они должны были чистить снег, но не до конца, а оставив при этом санные пути. Также домовладелец отвечал за тротуар возле своего дома. Из воспоминаний А. М. Фадеева о родственнице своей жены:  «Городское управление заставляло ее построить около дома тротуар. Екатерина Васильевна долго отговаривалась и отбивалась от этого нововведения всеми силами, но, понуждаемая полицией, должна была уступить и построила деревянный тротуар. Тогда в видах его сохранения, сбережения и ограждения от повреждений, дабы не подвергнуться злополучию его починять или вновь строить, она приставила караульщиков, которые денно и нощно должны были оберегать тротуар, не позволять никому ходить по нем и прогонять прохожих. Тетушка Екатерина Васильевна бдительно наблюдала из окон дома за неупустительным исполнением ее распоряжения, а часто и сама выходила на улицу для личного командования своим караулом. В то время, да еще такой почтенной, высокопоставленной в пензенском обществе даме, такие проделки были весьма возможны и позволительны и, потому, она долго упражнялась в этом оригинальном занятии». Некоторые домовладельцы своими обязанностями пренебрегали, предпочитая откупаться, если удавалось договориться.

Источники

Д. А. Засосов, В. И. Пызин «Из жизни Петербурга 1890-1910-х годов. Записки очевидцев»:

А. О. Кокорев, В. Э. Руга "Повседневная жизнь Москвы. Московский городовой, или Очерки уличной жизни"

С. П. Жихарев "Записки современника"

Л. В. Успенский "Записки старого петербуржца"

Сейчас, когда в один клик можно отправить сообщение на другой конец света, трудно представить, каким хлопотным делом было доставить свое посланье даже в другой город. О том, как писали письма в дореволюционной России, у меня уже был пост. На этот раз речь пойдет о том, как письма доставлялись.

Говоря о дореволюционном быте, стоит отметить два важных фактора. С одной стороны социальные связи были гораздо более прочными. Люди поддерживали отношения практически со всеми родственниками и соседями, иначе человека могли посчитать либо снобом, либо странной и даже подозрительной личностью. Но при этом до развития железных дорог путешествия были делом сложным и дорогим, поэтому из родных краев россияне выезжали редко. Крепостной крестьянин и вовсе за всю жизнь мог ни разу не покинуть родную губернию. Большая часть адресатов жила где-то неподалеку. Брату или свату в соседнюю деревню могли передать устное сообщение через земляков. Вообще «передай привет» - это была нормальная просьба, а не просто вежливая фраза. Дворяне просили относить письма и записки прислугу. Живущие в доходных домах могли обратиться с этой просьбой к дворнику (дворников обычно было несколько, и они помимо уборки за небольшое вознагражденье выполняли разные поручения жильцов). Бывало, что неграмотные  люди просили знакомым писать письма и записки за них, а такие же неграмотные адресаты просили прочитать. В то время отношение к приватности вообще было другим. При всех ведомствах были свои рассыльные, которые выполняли функции курьеров. В полиции в 19 веке эта должность называлась хожалый. В частных конторах и особенно лавках и магазинах для этих целей часто держали «мальчиков». В конце 19 века в крупных городах стояли рассыльные, которые принимали заказы у частных лиц. Рассыльные состояли в артелях, у них была своя униформа и обязательно бляха с личным номером.

С отправкой писем в другие города все было куда сложнее. Послания родным люди часто посылали с «оказией», то есть когда подворачивался удобный случай передать через знакомых. В 1823 году А. С. Пушкин писал П. А. Вяземскому: «Пиши мне покаместь, если по почте так осторожнее, а по оказии что хочешь ― да нельзя ли твоих стихов?» Если оказии не было, обращались к почтовым службам.

Российская почта считается одной из старейших в Европе. Почтовые станции – ямы – появились еще в 13 веке. Расстояние между ямами было 40-50 вёрст. Как видно из названия, почтовые станции были созданы в первую очередь для доставки почты. За организацию работы отвечал Ямский приказ, который в 1723 году переименовали в Ямскую канцелярию. Однако «ямская гоньба» доставляла отдельно взятые важные письма и депеши, то есть была ближе к курьерской доставке. Таких курьеров называли нарочными. Первые попытки наладить регулярное почтовое сообщение начались во второй половине 17 века. Первая почтовая линия заработала между Москвой и Ригой в 1668 году, а в 1669 году началось регулярное почтовое сообщение между Москвой и Вильно. Организовать эти линии помогали иностранцы, и новую почту окрестили «немецкой». В 1693 году появилась связь между Москвой и Архангельском, в 1689—1698 годах между Москвой и некоторыми сибирскими городами. Регулярное почтовое сообщение между Москвой и Петербургом началось в 1716 году. Появились первые почтамты в Москве (1711), Риге (1712) и Петербурге (1714), в других городах – почтовые конторы. При этом и старую «ямскую почту» не расформировали.

А. А. Венецианова "Почтовая станция" (первая половина 19 века)

Целью появления почтовых контор в первую очередь была доставка не частной корреспонденции, а бумаг «казённого» содержания. Указ Сената от 1712 года гласил: «Послать во все губернии указы, которые комиссары при Сенате быть определены, и к тем комиссарам о настоящих делах против посланных из канцелярии Правительствующего Сената указов, что в губерниях управлено и чего зачем не управлено, присылать сведения о всем по вся недели через почту и для того учинить во всех губерниях нарочные почты, чтоб те комиссары Правительствующему Сенату во всяких делах могли ответствовать». Появление этих контор растянулось до 1740 года. Еще в первую половину 18 века ямщики были фактически людьми подневольными. Для крестьян существовала ямская повинность, которая пережила Петровскую эпоху, но позже была упразднена. Работа ямщика в то время считалась трудной в том числе потому, что возили они, как сказали бы сейчас, срочные депеши и вип-персон, которые требовали гнать как можно быстрее и нередко вели себя по-хамски. (прим. тут так и просится мемная тетка «вези меня мразь») По этой причине ямщики периодически сбегали, а если их ловили, то впереди их ждали жестокие кары и иногда увлекательная поездка куда-нибудь в Сибирь.

В 1721 году Петр I ввёл должность генерал-пост-директора (генерал-почтмейстера). В губернских городах были губернские почтмейстеры, в уездных – уездные. Генерал-почтмейстеру подчинялась и «немецкая», и ямская почта, которые в качестве параллельных структур просуществовали до 1782 года, и только тогда объединились в одно ведомство. Примечательно, что услуги ямской почты стоили намного дешевле, но и «сервис» был намного хуже. Ямщики могли запросто потерять корреспонденцию, и ответственность за это никто не нёс. Никаких квитанций отправителям не выдавали. По этой причине в первой половине 18 века высокопоставленные лица предпочитали пользоваться услугами нарочных. При этом была еще одна трудность: прямого сообщения между многими городами не было. Поэтому, чтобы отправить письмо из одного региона в другой, письма сначала отправляли в Москву, где их получал кто-то из родственников или знакомых, а те уже из Москвы отправляли в нужный город.  Развивать и расширять почтовые линии чиновники не спешили. Они мотивировали это в том числе тем, что это экономически не выгодно. Надо заметить, что доставка почты вообще была долгое время убыточным делом, и большую прибыль она стала приносить только ближе к концу 19 века.  Писем шло мало, поэтому вложения не окупились бы. Также традиционно сетовали на кадровый голод.

На протяжении второй половины 18 века почтовую службу не раз реформировали. Работа разных линий заметно отличалась своей скоростью. Письмо из Москвы в Смоленск в 1760-х могло дойти за 3 дня, а в Астрахань могло идти намного дольше. В 1781 году появились почтальоны.

Почтальон в Петербурге, 1795 год

«Каноническая» система почтовых станций сложилась при Екатерине II ближе к концу 18 века. Многие станции были «вольными», то есть передаными частным лицам. Те должны были поддерживать порядок, обязательно иметь по 25 лошадей, а также определенное количество транспорта, нанимать ямщиков (иногда из числа крепостных, плативших барину оброк). Станционный смотритель числился госслужащим. Основной доход был за счет «прогонов» (то есть платы за перевозку исходя из числа вёрст), продажи еды и напитков путешественникам и иных услуг. Ямщики с почтовых станций имели на дороге «приоритет». Чтобы их было слышно издалека, вещали колокольчики. Частным лицам ездить с колокольчиками запрещалось, поэтому они стали вешать бубенчики, которые звенели тише. И колокольчики, и бубенчики были самых разных видов, иногда с задорными надписями. Некоторые стоили очень дорого. Чем не современный дорожный «тюнинг». Одно время пробовали ввести почтовый рожок, но он оказался неудобен в мороз. Тем не менее, этот рожок красуется на эмблеме почты России. В конце 18 века и даже начале 19 века в губерниях письма из губернских городов в уездные иногда доставляли пешие почтальоны, которые должны были проходить десятки вёрст. Такой почтальон описан в рассказе Н. С. Лескова «Однодум». В 1781 году почта стала принимать денежные отправления.

В 19 веке развитие почтового ведомства происходило быстрее. В 1820-х годах в России появились первые почтовые дилижансы, что значительно ускорило доставку писем.

В 1824 году Почтовый Департамент Российской Империи утвердил Почтовый Подорожник, в котором уточнил правила работы почтовых станций, а также правила перевозки пассажиров и почты. Согласно этому документу почта делилась на три вида: легкую, тяжелую и экстренную». Экстренную окрестили extra-почта. Вот что гласил сей документ:

«Легкие почты отправляются из Санкт-Петербурга до Москвы и от Москвы до Санкт-Петербурга четыре раза в неделю, а на прочих трактах по два и по одному разу в каждую сторону. Из сего изъемлются только отдаленные места Архангельской губернии и Сибири, где, по причине затруднительного пути почты отправляются по два и по одному разу в месяц, а между Охотском и Камчаткой при удобных только случаях.

Тяжелые почты отправляются по одним главным трактам, на коих более стекаются тяжеловесные посылки, как то:

1. Из Санкт-Петербурга в Москву и оттоль до Санкт-Петербурга, по два раза в неделю. С сими тяжелыми почтами, также отправляются письма, деньги и документы и идут со скоростью, определенной для легких почт.

По сему письменная корреспонденция и деньги из одной Столицы в другую и в входящими между ними городами, отправляется и получается по 6 раз в неделю.

2. Из Москвы по одному разу в неделю:

а) Через Владимир, Нижний Новгород, Казань и Пермь до Тобольска.

б) Через Рязань, Тамбов, Царицын до Астрахани и оттоль обратно до Москвы.

в) Через Тулу, Орел, Курск, Белгород, Харьков, Полтаву, Кременчуг, Елисаветград, и Николаев до Одессы.

г) Через Калугу, Болхов, Карачев, Севск, Глухов, Нижний Козелец, Киев, Житомир и Проскуров до Каменец-Подольского

д) Через Смоленск, Оршу, Витебск, Полоцк и Динабург до Риги.

Экстра-почты отправляются по тем токмо местам, где предстоит надобность в скорейшем сношении против обыкновенного хода легких почт, и ныне ходят.

По два раза в неделю:

а) Между Санкт-Петербургом и Радзивиловым.

б) Между Санкт-Петербургом и Одессою.

в) Между Одессою и Радзивиловым.

Каждый день:

г) Между Санкт-Петербургом и Кронштадтом, для облегчения коммерции, в летнее время, пока водное сообщение позволяет.

д) Между Санкт-Петербургом и Софиею и Царским Селом, с 1-го Мая по 1-е Ноября.

6. Между Московой и Нижним Новогородом, которая отправляется только во время Нижегородской ярмарки, для облегчения торговоли, в оба пути по два раза в неделю.

На легких почтах отправляются казенные пакеты, партикулярные письма, деньги в ассигнациях и золотой монете, также в серебряных, когда она пересылается в необременительном количестве, документы и драгоценные вещи. Равным образом легкие посылки до 10 фунтов.

На тяжелых почтах отправляются казенные тюки и посылки, а также партикулярные посылки, золотые и серебряные монеты в значительном количестве и сверх него на сих почтах между Столицей все то, что и на легких.

В городах, между коими не учреждено ходя тяжелых почт, дабы не остановить нужных от казенных мест отправлений, дозволено принимать и отправлять с легкими почтами казенные посылки несколько и выше установленного веса, но не иначе, как когда по мере общего количества корреспонденций, оставаться может и для посылок место, хотя бы то было и не вдруг с одной почтою, а смотря по возможности с разными.

На экстра-почтах отправляется одна только легкая корреспонденция, то есть: казенные пакеты, партикулярные письма, документы, деньги, в ассигнациях, золотой и серебряной монетой, когда сия последняя пересылается в небольших количествах, а также и драгоценные вещи».

Почтальон на фотографии В. А. Каррика, середина 19 века

В 1833 года в Санкт-Петербурге открылась первая в России внутригородская почта. Письма она доставляла весьма оперативно. В 1857 году случилось примечательное событие: появились почтовые марки. Это привело к тому, что люди смогли покупать конверты заранее и бросать письма в стационарные почтовые ящики, а не идти на почту.

Столичный почтальон

В 19 веке развитие почты происходило быстро. Если в начале 19 века в России было 460 почтовых учреждений и около 5000 сотрудников. служащих, то в 1896 году сотрудников было уже 33800. Это отражает изменения и в других сферах. Строительство дорог, развитие транспорта, отток населения из деревень в города, рост числа грамотных жителей и т.д. До 1860-х основная масса почтовых отправлений состояла из «казённых» бумаг и рабочих документов, с 1860-х преобладали личные письма. В 1865 году иметь свою почту разрешили земствам. Появились и частные почтовые службы.

В 1897 году в стране насчитывалось: почтовых станций — 4028, в том числе казённых — 2798, вольных — 443, на особых условиях — 787; лошадей на станциях — 33 836

С незначительными изменениями почта Российской империи просуществовала до 1917 года.

P.S. Товарищи! Так как в горячее сейчас попадает то, что активно плюсуют комментируют (и то не факт), если вам понравился пост, не жалейте плюсика :)

Чарльз Херманс "Бал-маскарад" (1880)

Представьте себе: вы повеса 19 века и хотите провести время весело и при этом так, чтобы не было потом мучительно стыдно за чересчур фривольное поведение. В дореволюционной России в крупных городах беспроигрышный вариант был: пойти на маскарад. Там можно было и потанцевать, и выпить, и несерьезные знакомства завести, да еще и при желании анонимность сохранить. То, что когда-то было развлечением для элит со временем стало весьма колоритным явлением.

В. И. Суриков "Большой маскарад в 1722 году на улицах Москвы с участием Петра I и князя-кесаря И. Ф. Ромодановского"

Маскарады в привычном понимании этого слова появились в России в 18 веке (хотя, если вспомнить традиционных «ряженых» во время святок, то это явление имеет намного более глубокие корни). Одним из предшественников маскарада в России называют иногда «Всешутейшие, всепьянейшие и сумасброднейшие соборы», которые устраивал Пётр I. Они сопровождались, как не трудно догадаться из названия, неумеренным потреблением алкоголя,  а также переодеваниями и пародированием  церковных обрядов (собор возглавлялся «князем-папой», которого выбирали «кардиналы»). После смерти императора «соборы» перестали проводиться, также как и предшествовавшие балам ассамблеи, но на смену им начала формироваться полноценная культура балов и маскарадов.

Неизвестный художник "Портрет мужчины в маскарадном костюме Нептуна" (1720-е) Государственная Третьяковская галерея

И то, и другое очень любили императрицы Анна Иоановна и  Елизавета. Елизавета в молодости обладала прекрасной фигурой и, на беду придворных, любила ее демонстрировать. Самым удобным способом для нее оказалось переодеться в мужскую одежду. О придворных развлечениях елизаветинских времён вспоминала в своих «Записках» Екатерина II. «Как только мы вернулись в город, нам сказали, что, кроме двух дней в неделю, уже назначенных для французской комедии, будут ещё два раза в неделю маскарады. Великий князь прибавил к этому ещё один день для концертов у него, а по воскресеньям обыкновенно был куртаг. Итак, мы собирались провести довольно весёлую и оживлённую зиму. Один из маскарадных дней был только для двора и для тех, кого императрице угодно было допустить; другой — для всех сановных лиц города, начиная с чина полковника, и для тех, кто служил в гвардии в офицерских чинах; иногда допускалось и на этот бал дворянство и наиболее именитое купечество. Придворные балы не превышали числом человек полтораста-двести; на тех же, которые назывались публичными, бывало до 800 масок. Императрице вздумалось в 1744 году в Москве заставлять всех мужчин являться на придворные маскарады в женском платье, а всех женщин — в мужском, без масок на лице; это был собственный куртаг навыворот. Мужчины были в больших юбках на китовом усе, в женских платьях и с такими прическами, какие дамы носили на куртагах, а дамы — в таких платьях, в каких мужчины появлялись в этих случаях. Мужчины не очень любили эти дни превращений; большинство были в самом дурном расположении духа, потому что они чувствовали, что они были безобразны в своих нарядах; женщины большею частью казались маленькими, невзрачными мальчишками, а у самых старых были толстые и короткие ноги, что не очень-то их красило. Действительно и безусловно хороша в мужском наряде была только сама императрица, так как она была очень высока и немного полна; мужской костюм ей чудесно шёл; вся нога у неё была такая красивая, какой я никогда не видала ни у одного мужчины, и удивительно изящная ножка. Она танцевала в совершенстве и отличалась особой грацией во всём, что делала, одинаково в мужском и в женском наряде. Хотелось бы всё смотреть, не сводя с неё глаз, и только с сожалением их можно было оторвать от неё, так как не находилось никакого предмета, который бы с ней сравнялся. Как-то на одном из этих балов я смотрела, как она танцует менуэт; когда она закончила, она подошла ко мне; я позволила себе сказать ей, что счастье женщин, что она не мужчина, и что один её портрет, написанный в таком виде, мог бы вскружить голову многим женщинам. Она очень хорошо приняла то, что я ей сказала от полноты чувств, и ответила мне в том же духе самым милостивым образом, сказав, что если бы она была мужчиной, то я была бы той, которой она дала бы яблоко».

К. А. Сомов "Арлекин и дама"

Вспоминала Екатерина и о другой забавной истории, случившейся с ней на балу. «Здесь княжна Н. С. Долгорукая стала хвалить знакомую девушку. Я, позади её стоя, вздумала вздыхать и, наклонясь к ней, вполголоса сказала: „Та, которая хвалит, не в пример лучше той, которую хвалит“. Она, обратясь ко мне, молвила: „Шутишь, маска, ты кто таков? Я не имею чести тебя знать. Да ты сам знаешь ли меня?“ На это я отвечала: „Я говорю по своим чувствам и ими влеком“… Она оглянулась и спросила: „Маска, танцуешь ли?“… и подняла меня танцевать». После танца Екатерина поцеловала княжне руку и продолжала делать комплименты до тех пор, пока любопытная девушка не сдёрнула с неё маску. Сначала обе сконфузились, затем посмеялись.

Тома Кутюр "Ужин после маскарада" (1855) Государственный музей изобразительных искусств имени А. С. Пушкина

Со временем подобные мероприятия стали регулярно устраиваться и частными лицами. Особенно много маскарадов проводилось, начиная со святок и до начала Великого поста, во время которого были запрещены все светские развлечения. На лето многие дворяне отправлялись в свои имения, поэтому бальная, театральная и маскарадная жизнь замирала. Часто маскарады устраивались на детские праздники.

Эдуар Мане "Бал маскарад в опере" (1873)

В 19 веке вход на многие маскарады был по купленным билетам, а дам и вовсе часто пускали бесплатно. Лишь бы имелась на лице маска, а все остальное указывало, что под этой маской скрывается хорошенькая женщина. Публика на подобных мероприятиях стала разношёрстной и часто сомнительной, а прекрасными незнакомками часто оказывались жрицы любви. Добропорядочным дамам посещать маскарады стало неприлично, хотя некоторые все равно ходили тайно в поисках острых ощущений. К тому же там часто назначали свидания, что тоже добавляло пикантности. Аналогичная ситуация была и в Европе, что нашло отражение в живописи.

Джон Харрисон Витт "Красотка в маске" (2-я половина 19 века)

В. Ф. Романов в книге «Старорежимный чиновник. Из личных воспоминаний от школы до эмиграции» описывает забавный случай, произошедший с его коллегой, который незадолго до этого приехал в столицу из Сибири. «Помню, как один мрачный циник, разочарованный в женщинах, презиравший и любивший их только в самых грубых целях, уговорил Крафта поехать с ним в «высшее светское» общество Петербурга; Крафт испугался, но после долгих уговариваний, согласился и был привезен на маскарад в приказчичий клуб, известный своими, лёгкого поведения, маскарадными дамами. Его спутник предупредил его, чтобы он ничему не изумлялся, так как столичные нравы отличаются необыкновенной вольностью по сравнению с сибирскими. Несмотря на это, Крафт, изумленный роскошью зал старинного особняка, который занимал Приказчичий Клуб, был все-таки совершенно потрясен, когда услышал разговоры и почувствовал на самом себе, действительно, необычайно свободные жесты двух дам, которым он был представлен в необыкновенно почтительной форме его товарищем. Пока его дёргали за его длинную бороду, он ещё считал, что это признаки великосветского вольнодумства, но, когда началось ещё более фамильярное обращение, он догадался в какой круг общества ему пришлось попасть в первые же дни его столичной жизни. Савич, которому рассказали об этой истории, много смеялся, вызвал Крафта к себе и, притворяясь серьёзно рассерженным, сделал ему выговор на тему, что вот, мол, серьёзный человек, так сказать, ученый, и вдруг, не успел приехать в столицу, как попал уже в полусвет, т. е. пустился по скользкому пути. Крафт, принимая шуточный разнос начальства за серьёзный, был очень сконфужен, оправдывался, что он ехал с целью познакомиться с Петербургским светом и т. д., и вышел из кабинета Савича красный, как рак, в недоумении, кто мог донести Савичу о его приключении. Через несколько дней Савич лично уже встретил Крафта поздней ночью с дамой, наружность которой не оставляла сомнений, что она принадлежит к завсегдатаям приказчичьих маскарадов. На ближайшем докладе Крафта Савич спросил, что это за дама гуляла с ним. Крафт опять сконфузился и нерешительно проговорил, что это племянница губернатора Барабаша. Савич только улыбнулся по поводу столь наивной хитрости Крафта».

Жан Луи Форен "На маскараде"

В итоге к 20 веку маскарады стали проводиться либо в качестве детских праздников, либо как развлечение для для тех, кто любит погорячее. Во время Первой мировой войны интерес к подобным мероприятиям начал угасать, и они канули канули в лету.

Жан-Леон Жером "Дуэль после маскарада" (1859) Эрмитаж

*********************

Чарльз Херманс "После маскарада"

***********************

Картина П. Ф. Яковлева "Убийство после маскарада" сохранилась только в виде открытки с репродукцией.