Серия «Быт и нравы дореволюционной России»

Жизнь в дореволюционной России во многом опиралась на церковный календарь. На него ориентировались даже те, кто в повседневной жизни набожностью не отличался, потому что религиозные традиции часто смешивались с делами сугубо мирскими, а церковные праздники сливались со светскими. Сначала зимние праздники, с Рождеством, днём Василия Великого, Новым годом, Святками, Крещением. Весной – Великий пост, Благовещение, Вербное воскресенье, Пасха и Светля седмица, а затем Красная горка, открывавшая череду свадеб. А летом – то, что исследователи называют «обрядовый комплекс троицко-семицкого празднества» - Семик, Вознесение, Троица и не только. В народе его называли Зелёными святками. Об этом периоде и будет сегодняшний пост.

Точное время Зелёных святок могло варьироваться в зависимости от региона. У русских часто Зелёными святками называлась неделя, предшествующая празднику Троицы, на территории современной Украины  — период с четверга седьмой недели после Пасхи по вторник восьмой недели после Пасхи (в иных местах по Троицу). Аналогичный праздник встречается и у других славян. Также этот период связан с культом русалок, но о них будет отдельный пост.

Вознесеньев день (Вознесение) — день 40-й день после Пасхи, всегда приходится на четверг. Он празднуется в честь вознесения Господня. Воскреснув, Иисус 40 дней являлся своим ученикам, а на 40-й вознёсся на небо. Считалось, что в этот день природа начинает переход от весны к лету. В церквях проводятся праздничные литургии. В «Лете Господне» Ивана Шмелёва упомянута ещё одна традиция: «На Вознесенье пекли у нас лесенки из теста — «Христовы лесенки» — и ели их осторожно, перекрестясь. Кто лесенку сломает — в рай и не вознесется, грехи тяжелые. Бывало, несешь лесенку со страхом, ссунешь на край стола и кусаешь ступеньку за ступенькой. Горкин всегда уж спросит, не сломал ли я лесенку, а то поговей Петровками. Так повелось с прабабушки Устиньи, из старых книг. Горкин ей подпсалтырник сделал, с шишечками, точёный, и послушал ее наставки; потому-то и знал порядки, даром, что сроду плотник».

Семик (другие названия: Русалка (новг., вологод.), Четверток, Тюлпа) отмечается на 7 четверг после Пасхи, за три дня до Троицы. Этот праздник считался прежде всего женским. Девушки и молодые женщины веселились, пели песни, водили хороводы. Иногда к ним могли присоединяться холостые парни. Проводились игры, имитирующие полевые работы.

Встречались обряды, связанные с культом плодородия. Например, «вождение колоска»: самую красивую девочку 9-12 лет нарекали колоском и наряжали в красивый сарафан и венок, украшенный лентами. Затем  участвовавшие в вождении колоска девушки и женщины разбивались на пары. Девушки одной пары брали друг друга за руки чуть выше кисти, так что все четыре руки образовывали плотный квадрат. Пары становились рядом, образуя дорожку из рук между двух рядов девушек, обращенных друг к другу лицом. По дорожке из рук шла девочка-"колосок", опираясь на головы участниц. Пара, которую прошла девочка, покидала свое место и становилась вперед, продолжая дорожку. Таким образом процессия продвигалась по направлению к полю, начавшему в это время колоситься. С начала шествия звучала песня:
"Пошел колос на ниву,
На белую пшеницу!
Уродился на лето
Рожь с овсом, со дикушей (гречиха),
Со пшеницей".

Иногда девочка-колосок шла по березовым поленьям, которые участницы обряда держали в руках; во время шествия здесь пели:
"Ходит колос по яри,
По белой белояровой пшенице
Где парни шли, тут парина,
Где девки шли, тут и рожь густа,
Нажиниста, умолотиста
Как у каждого из ста по четыреста,
Как из колосу осьмина
Из зерна-то коврига
Из полузерна пирог
Еще собинничек-полусапожничек".

В поле девочка  срывала горсть ржи и раскидывала колоски по дороге назад. Участницы обряда, вернувшись в деревню угощали своих родителей и односельчан коллективной брагой.

Девушки и молодые жёны, не имеющие детей, устраивали в Семик обряд кумления. Сам процесс установления отношений кумовства назывался кумиться, кумиковаться, семичаться. Обычно кумились парами, реже вчетвером. Случались обряды кумления между девушками и парнями, мужчинами и женщинами, но обычно это происходило в другие дни. Сам обряд мог отличаться в разных регионах. Чаще всего он выглядел так: девушки свивали из ветвей березы венки и целовались сквозь них, приговаривая:

Покумимся, кума,
Покумимся.
Нам с тобою не бранится,
Вечно дружиться.

Далее была совместная трапеза, обычно включавшая в себя яичницу.

Праздничные гуляния происходили как в селах, так и в городах. «На Ярилином поле по семикам городское мещанство устраивало гулянье», — пишет А. М. Горький в «Жизни Матвея Кожемякина». В Москве подобные гулянья происходили в Марьиной Роще.

Проходили в Семик и совсем не праздничные мероприятия. В этот день можно было хоронить и поминать заложных покойников, то есть тех, кто, по мнению земляков, не мог упокоиться. К таковым могли относить колдунов, а также умерших насильственной смертью, самоубийц. Однозначными кандидатами в заложные покойники были утопленники. Из-за суеверий тела этих бедолаг могли оставаться непогребёнными неделями и даже месяцами. В эти дни можно было служить панихиды по тем, кто не получил отпевания при погребении. Из работы епископа Афанасия (1887 – 1962) «О поминовении усопших по уставу Православной Церкви»: «Древняя Русь имела еще один день, в который, главным образом по городам, совершала особое поминальное моление. Это был четверток перед праздником Святой Троицы. В этот день русские люди совершали трогательное дело братской любви к усопшим, к совершенно незнаемым, даже к злодеям, в разбое убитым грабителям и казненным преступникам. Смерть все сглаживает, и братья о Христе даже о распутных братьях с любовью молятся и совершают все напутственное заупокойное чинопоследование, которым обычно провожаются из сей жизни все благочестиво скончавшиеся православные христиане».

В некоторых регионах действовали запреты на купания, стирку, походы в баню.

Главный праздник этого периода – Троица, она же Пятидесятница. Праздник отмечается на 50-й день после Пасхи (в отсчет включается и самый праздник Пасхи.) Троица приходилась на седьмое воскресенье после Пасхи, через три дня после Семика.

Гоголь в записной книжке однажды упомянул: «Троицын день и Семик — не работают три дня: заплетают венки, поют песни; хороводный праздник, оканчивающийся бросанием венков в реку».

Ближайшая после Семика суббота называется родительской. В этот день поминали почивших родственников, навещали могилы.

Праздник Троицы издревле был связан с культом растительного мира. Дома традиционно украшали берёзовыми ветвями. Берёзки ставились в церквях. Существовал также обряд завивания этого дерева. Незамужние девушки ещё Семик уходили в лес, находили молодую березку и заплетали в кольцо ветки, стараясь не сломать. В Троицу девушки возвращались и расплетали. Если листья оставались зелеными – это хорошая примета, если завяли - наоборот. В городах в церкви несли не только берёзовые ветки, но также букеты сирени.

Один из праздничных обрядов описан во второй главе «Евгения Онегина» (строфа XXXV), где о Лариных говорится:

В день Троицын, когда народ
Зевая, слушает молебен,
Умильно на пучок зари
Они роняли слезки три…

Заря — пахучая травка, которую во время троицкого богослужения следовало оросить слезами, дабы очиститься от грехов.

Существовал обряд «оплакивания» цветов. Букет брали с собой в церковь, где на него обязательно нужно было пролить слезы. Считалось, что это помогало предотвратить летнюю засуху, которая могла гибельно отразиться на будущем урожае. Это упомянуто в стихотворении С. Есенина:

«Троицыно утро, утренний канон,

В роще по берёзкам белый перезвон.

Тянется деревня с праздничного сна,

В благовесте ветра хмельная весна.

На резных окошках ленты и кусты.

Я пойду к обедне плакать на цветы…»

Из воспоминаний С. П. Жихарева о празднике в Москве (1805): «У Троицы насмотрелся, наслушался и намолился вдоволь. А сколько воспоминаний! Четыре года прошло с тех пор, как при вступлении моем в пансион Ронка матушка возила меня к Троице за благословением преподобного чудотворца. В теперешнюю поездку мне хотелось непременно совершить пелеринаж мой по прежним следам моим. Приехав в пятницу, я начал с молебна, прикладывался к раке угодника, удостоился прикоснуться губами к деревянному гробу его и затем, в субботу, ездил в Вифанию — словом, все исполнил точно так же, как и в первую поездку, по матушкиному указанию. В Вифании встретил митрополита во время его прогулки. Он часто останавливался, подзывал к себе проходящих, раздавал какие-то приказания, вероятно, по случаю наступающего в лавре праздника, и долго разговаривал с семинаристами. Преосвященный Платон показался мне древним Платоном, беседующим в афинской академии с своими учениками; только я уверен, что языческий Платон не был так благообразен и не имел такой силы убеждения, как наш Платон, христианский. Про него, не обинуясь,- сказать можно: поучает — яко власть имея! В лавру преосвященный переехал в воскресенье ко всенощной, а вчера, в день праздника, служил литургию и говорил получение, которого я, стоя, за теснотою, далеко, расслушать не мог».

Спустя пару десятилетий Анна Керн писала: «Но видите ли, только что проснулась — и за перо. Сейчас еду к обедне. У нас очень холодно. Я надеваю черный бархатный капот, и он имеет для меня сладкие воспоминания. Целую ваши ручки и посылаю вам доброго дня, благодаря бога за прекрасный сон. Целую Шиповника глазки, увы! мысленно.

Сейчас возвратилась от обедни, была в соборе, усердно молилась богу, вспомня Троицын день. Архиерей служил, и певчие очень хорошо пели. Я была одна, совершенно одна. Вообразите, каково мне было, вспомня Лубны, мою бесценную маменьку. Сердце сильно у меня билось, когда я въезжала под большой каменный свод и подъезжала к вратам церкви; мне казалось, что я одна во всей природе, и когда вошла в церковь, насилу могла перевести дух; я пошла по левую сторону, где меньше было народу, и недалеко от левого крылоса заняла пустое место у стены, между двух очень бедных старушек. До половины обедни я спокойно молилась, но вдруг я заметила, что глаза всех мужчин устремлены на меня, чего никак нельзя было избежать, ибо они стояли на правой стороне, совершенно против меня; добрый мой телохранитель стоял недалеко позади меня. Еще более меня потревожило то, что двое мужчин неподалеку от меня стояли, и увидела пьяных или сумасшедших, разговаривающих между собой, мне казалось, про меня. Я вспомнила вас, мой ангел. Вот что значит слабость нервов. Мне так сделалось дурно, что я чуть не упала и решила подозвать к себе Кира И. и после была спокойнее, спешила скорее из церкви, никого не видела. Голова и теперь кружится».

Но самое трогательное описание Троицы оставил Иван Шмелёв в «Лете господнем». «— Верно. Завтра вся земля именинница. Потому — Господь ее посетит. У тебя Иван-Богослов ангел, а мой — Михаил-Архангел. У каждого свой. А земли-матушки сам Господь Бог, во Святой Троице… Троицын день. “Пойду, — скажет Господь, — погляжу во Святой Троице, навещу”. Адам согрешил. Господь-то чего сказал? «Через тебя вся земля безвинная прокляна, вот ты чего исделал!» И пойдет. Завтра на коленках молиться будем, в землю, о грехах. Земля Ему всякие цветочки взростила, березки, травки всякие… Вот и понесем Ему, как Авраам-царь. И молиться будем: “пошли, Господи, лето благоприятное!” Хо-рошее, значит, лето пошли. Вот и поют так завтра: «Кто‑о Бог ве-лий, яко Бо-ог наш? Ты еси Бо-ог, тво-ряй чу-де-са‑а!”…

Я жмурюсь радостно: Троицын День сегодня! Над моей головой зеленая березка, дрожит листочками. У кивота, где Троица, тоже засунута березка, светится в ней лампадочка. Комната кажется мне другой, что-то живое в ней.

На мокром столе в передней навалены всякие цветы и темные листья ландышей. Все спешат набирать букетцы, говорят мне — тебе останется. Я подбираю с пола, но там только рвань и веточки. Все нарядны, в легких и светлых платьях. На мне тоже белое все, пикейное, и все мне кричат: не обзеленись! Я гуляю по комнатам. Везде у икон березки. И по углам березки, в передней даже, словно не дом, а в роще. И пахнет зеленой рощей.

На дворе стоит воз с травой. Антипушка с Гаврилой хватают ее охапками и трусят по всему двору. Говорят, еще подвезут возок. Я хожу по траве и радуюсь, что не слышно земли, так мягко. Хочется потрусить и мне, хочется полежать на травке, только нельзя: костюмчик. Пахнет, как на лужку, где косят. И на воротах наставлены березки, и на конюшне, где медный крест, и даже на колодце. Двор наш совсем другой, кажется мне священным. Неужели зайдет Господь во Святой Троице? Антипушка говорит: “молчи, этого никто не может знать!” Горкин еще до света ушел к Казанской, и с ним отец.

Мы идем все с цветами. У меня ландышки, и в середке большой пион. Ограда у Казанской зеленая, в березках. Ступеньки завалены травой так густо, что путаются ноги. Пахнет зеленым лугом, размятой сырой травой. В дверях ничего не видно от березок, все задевают головами, раздвигают. Входим как будто в рощу. В церкви зеленоватый сумрак и тишина, шагов не слышно, засыпано все травой. И запах совсем особенный, какой-то густой, зеленый, даже немножко душно. Иконостас чуть виден, кой-где мерцает позолотца, серебрецо, — в березках. Теплятся в зелени лампадки. Лики икон, в березках, кажутся мне живыми — глядят из рощи. Березки заглядывают в окна, словно хотят молиться. Везде березки: они и на хоругвях, и у Распятия, и над свечным ящиком-закутком, где я стою, словно у нас беседка. Не видно певчих и крылосов, — где-то поют в березках. Березки и в алтаре — свешивают листочки над Престолом. Кажется мне от ящика, что растет в алтаре трава. На амвоне насыпано так густо, что диакон путается в траве, проходит в алтарь царскими вратами, задевает плечами за березки, и они шелестят над ним. Это что-то… совсем не в церкви! Другое совсем, веселое».

Также девушки пускали по воде веночки. Если веночек плыл – это хорошая примета, если тонул – плохая. В некоторых местах были и другие обряды, связанные с водой.

На следующий день после Троицы был Духов день (День Святого Духа). Некоторые утверждали, что «земля на Духов день — именинница». В этот день было не принято заниматься сельскохозяйственными работами. Было распространено поверье, что вечером накануне Святой Дух спускается на землю, «разливается по полям» и входит в дома. В полях устраивали крестные ходы.

В Вятской губернии зафиксирован обычай кормить землю — «бабский праздник». Замужние пожилые женщины уходили в поле, где стелили на земле скатерти, раскладывали еду и устраивали трапезу, а часть принесённых продуктов оставалась в поле, присыпанная землёй. В этот день берёзки, которые были украшением Троицы, выносили за пределы деревни. Иногда их оставляли в поле, иногда топили.

После Троицы начинался Петров пост. День Петра и Павла (29 июня/12 июля), в народе Петровки, считался серединой лета. Во второй половине лета праздники тоже были, и о них будет отдельный пост.

****************

Часть информации взята тут

И. Кузнецов «Предания русского народа»

С. П. Жихарев «Записки современника»

Ю. Федосюк «Что непонятно у классиков, или Энциклопедия русского быта XIX века»

И. Шмелёв «Лето Господне»

Во второй половине 19 века в России было довольно много юмористических журналов. Один из самых известных — «Шут», который выходил еженедельно с 1879-1914 год. Предшественником «Шута» был четырехстраничный журнал «Маляр», который издавался в Петербурге в 1870-х. Редакции журнала «Шут» находились в Санкт-Петербурге на Невском проспекте, 12 и в Москве в конторе Н. Нечковской. Журнал шутил обо всём: повседневной жизни, превратностях любви, политике, международной обстановке и не только. Основателем издания и первым главным редактором был художник Дмитрий Александрович Есипов. Затем его сменил В. Я. Эренпрейс. В 1890 году успешный журнал купил Роман Романович Голике, который существенно улучшил качество печати. Р. Р. Голике являлся редактором журнала с 1891 по 1906 (до 26 номера включительно). После Голике издателем-редактором стала В. В. Языкова.

Журнал пользовался неоднозначной репутацией. Некоторые считали его пошлым, другие - забавным. Среди сотрудников были талантливые художники, например, Мстислав Добужинский, который описал свою работу в журнал «Шут» в «Воспоминаниях»: «Глупее всего было то, что, закабалив себя ради жалования, я на своей службе не получал пока ни копейки! Полагалось выдержать какой-то законный срок! Но как раз именно под крышей этого допотопного учреждения неожиданно открылся источник небольшого постороннего и постоянного заработка. Среди моих скучных и сонных геморроидальных сослуживцев оказался один жизнерадостный молодой человек Мазуркевич, круглолицый и румяный, с эспаньолкой и в золотом пенсне со шнурком, хохотун и анекдотист и вдобавок стихотворец — совсем роза среди чертополоха. (Злые языки говорили, что это он автор стишков на шоколадных этикетках, вроде: "Как и русский, Так и эст шоколад охотно ест".) Этот добродушный весельчак скоро познакомился со мной (я упорно держался в стороне от всех), и я узнал от него, что он постоянный сотрудник "Шута". От скуки я раз не утерпел и нарисовал в карикатурном виде одного из чиновников. М[азуркевич] подглядел карикатуру, и ему пришла блестящая мысль делать вместе со мной еженедельную страницу в "Шуте" — "недельные (это казалось, вероятно, ужасно остроумно) наброски", — и стал меня соблазнять верным заработком. И увы, как меня ни коробило сотрудничество в этом пошловатом издании, я скрепя сердце согласился. Рисовал я "инкогнито" — вместо подписи ставил монограмму "М. Д .", которая походила на шляпу, и, хотя злободневные темы были самые плоские, меня занимало выдумывать общую страничную композицию и упражняться в чистоте штриха. Приходилось рисовать литографской тушью, острым пером на тонкой кальке, и это требовало большой аккуратности. Потом я стал изобретать и новую технику: брал литографский карандаш, подкладывал под кальку разные шероховатые поверхности и проч. Некоторые рисунки были все-таки довольно живы и орнаментальны (таких несколько я сохранил)»

Журнал часто шутил на тему современной литературы и искусства. К новомодным течениям он относился без энтузиазма

ЧТО-ТО ВЫШЛО

Мысль усталая бродит —

Всё же берусь за перо...

Кажется, что-то выходит?

Впрочем, нет, нет — не остро.

Боль в голове, пальцы сводит...

Браво кричу я, вот так-с

Кажется, что-то выходит?

Что же? — Огромнейший клякс

В журнале были и шуточные обзоры книг. В рубрике «Библиография» описывалась книга некого Никольского «Песни страсти Востока». По словам обозревателя «Шута» Д. Каррика, из 73 страниц книги 20 оказались пустыми. Возможно, это был типографский брак, но именно эти страницы Каррик считает самыми достойными внимания, поскольку их не надо читать. В принципе, отмечает он, можно не читать и остальные, ибо читатель узнает из книги: «Во-первых, что все женщины Востока до такой степени хороши, что у автора при описании красот их тела дрожали колени, как у паралитика; а во-вторых, что все красавицы Востока ходят в бальных туалетах прародительницы Евы, так как от жгучих и огненных взглядов этих красавиц сгорают все ткани их одежды, не исключая даже шаровар из чертовой кожи» (1903. № 5. С. 15).

В другой раз высмеивалась книга «Тайны кокетливых будуаров. Пикантные рассказы», которая была подписана псевдонимом С. Карр. За ним скрывался писатель-юморист, сотрудник целого ряда юмористических журналов Сергей Александрович Патараки (1860–1919)6 . Сотрудничал он и с «Шутом». Журнал писал о его книге с неприкрытым сарказмом: «Прячась от мужей под кроватями чужих жен, автор писал эти милые рассказы. Некоторые из них водянисты, но это объясняется тем, что автор, лежа под кроватью, попадал иногда пером не в чернильницу, а в сосуд совершенно не литературный» (1903. № 45. С. 15).

Иногда были шутливые обзоры вымышленных книг, но с отсылками к известным авторам.

Например: К. Рылов. «Война и мир. Драма. (Не читавшим “Войны и мира” Л.Н. Толстого драма эта продается за три рубля, а читавшим этот роман – драма продается за три копейки.)»

Виктор Александрович Крылов (1838–1908) – чрезвычайно плодовитый русский драматург, известный помимо прочего многочисленными либретто для оперетт и постановкой (в соавторстве с С. Сутугиным) романа Ф.М. Достоевского «Идиот» (1899).

Т.А. Расов. Образование женщин, или влияние фарфоровой посуды на лысины мужей. Издание 142-ое. 1903 г. Тьмутаракань.

К.О. Ринфский. Ранние порки. Сказка для млекопитающихся детей. Москва. 1903 г. Цена 35 коп.

П.Е. Шкова-Тюфякова. Любовь – не игрушечка. Роман в 128 частях. (Ожидается продолжение.) СПб. Цена 128 рублей» (1903. № 17. С. 14). (Намёк на первую жену М. Горького Е.П. Пешкову)

В 1900 году в журнале появилась «Провинциальная страничка», позже переименованная в «Нашу провинцию». Своего рода в «Наша Раша» того времени. Далее подборка из этой рубрики

Когда упоминают о народных головных уборах, вероятно, первое, что приходит людям на ум – кокошник. Однако, с одной стороны, головных уборов было гораздо больше, с другой – то, что считают кокошником, может оказаться вовсе не им. Более того, иногда даже на старинных картинах и фотографиях трудно однозначно опознать предмет, не имея возможности оценить его с других сторон. Вот, например, картина неизвестного художника, которую назвали «Крестьянка в кокошнике».  На деле это может быть и не он. Давайте разберёмся.

Говоря о головных уборах, стоит учитывать, что они были многообразны, в каждой местности даже один и тот же предмет гардероба имел свои конструктивные особенности, и при этом одну и ту же вещь могли называть по-разному. Но общим было одно: головные уборы крестьянских девушек обычно оставляли открытой макушку и косу, которая была нередко предметом гордости, к тому же косвенным показателем здоровья (фальшивые косы  тоже делали). Замужние женщины волосы прикрывали.

Самым часто встречающимся головным убором был простой платок. Носили его и замужние женщины, и девушки. Девушки могли просто накинуть на голову платок или косынку, не скрывая волосы полностью и не убирая косу. Некоторые довольствовались платками из домотканого материала, который выбеливали и украшали вышивкой или набивным рисунком, а в 19 веке многие носили изделия из ситца. Самым любимым цветом был красный, самым доступным – синий.

Примечательно,  что многие казачки предпочитали платки кружевные. В 19 веке в некоторых регионах стало весьма популярно плетение кружев, а во второй половине 19 века появились относительно недорогие кружева фабричного производства. Социальный статус казака был выше, чем у крестьянина, даже свободного, и казачки в том числе таким образом показывали, что они не «какие-то мужички» в простых платках. Они либо шили кружевные, либо, как минимум, старались добавить кружевную отделку. Вышивка на платках казачек встречалась редко.

Замужние женщины порой носили по два платка. Под первый платок, обычно мелкоузорный или чисто белый, как под повойник убирались волосы. Второй повязывался поверх нижнего так, чтобы надо лбом был виден его край, оттеняющий лицо. Существовали разные способы ношения платка. Замужние женщины чаще всего завязывали концы платка на затылке или, скрестив их под подбородком, оборачивали вокруг шеи и завязывали сзади. Девушки и пожилые женщины повязывали платки под подбородком.

Одним из самых доступных вариантов украшений для девушек была лента, вплетённая в косу. При этом во многих регионах лента по всей длине косы означала, что девушка на выданье, если лета вплетена в половину косы – просватана, а замужние ленты обычно уже не носили. Иногда концы кос украшали бантами.

Также на концы кос могли вешать украшение – косник. Чаще всего косник был треугольником из красивой ткани, украшенный вышивкой. Замужние крестьянки носили две косы, которые убирали под головной убор.

Встречались украшения в виде венков из цветов. Цветы могли быть как натуральные, так и искусственные. Их делали иногда из воска, но чаще всего из плотной, окрашенной яркими красками, хорошо прокрахмаленной ткани. Цветы на тонких проволочках прикрепляли к металлическому или берестяному узкому ободку. К цветам добавляли перья селезня, павлина, бусы, стеклярус, а сзади крепили ленты. Такие венки встречались на территории южных регионов современной России и Украины. Изначально это был головной убор, который надевали на все праздники, а в начале 20 века его носили в основном на свадьбах невесты и другие участвовавшие в празднике девушки.

Другой вариант – повязки на голову. Повязка представляла собой полосу ткани (шелка, бархата, парчи, кумача, позумента) на подкладке шириной от 5 до 25 см, длиной около 50 см. Форма держалась за счёт основы из простёганного холста или картона. Повязку надевали на темя или лоб и завязывали тесемками на затылке под косой. Это был праздничный головной убор, который носили в особо торжественные дни: на святочные посиделки, праздничные гулянья, на Троицу, невесты – на девичник.

Сохранились интересные свидетельства о ярмарке невест в Емецке в Архангельской губернии. На неё съезжались девушки и юноши со всей округе, чтобы найти себе пару. Современники вспоминали, что головной убор стал на ярмарке социальным маркером. Девушки из обеспеченных семей носили повязки, и их называли повязочницами, а бедные могли позволить себе только незатейливые ситцевые косынки, и их называли косыночницами.

Венец – ещё один праздничный и свадебный головной убор девушки. Венец часто представлял собой неширокий обруч, изготовленный из луба или бересты, обтянутый сверху тканью и украшенный бумажными цветами, перьями, бусами, стеклом или бисером. Венец надевался на лоб и завязывался на затылке. Сзади к нему прикрепляли широкую полосу парчи или шелка, декорированную на конце кружевом, бахромой из гаруса. Она прикрывала косу и спускалась чуть ниже лопаток.

Такие венцы получили распространение в южных губерниях Европейской России и в Тобольской губернии.

Венец другого типа был шире, вырезался из бересты или картона, проклеивался холстом. Его поверхность делалась ажурной или сплошной, причем верхний край был зубчатым, как говорили крестьяне, «с городками». Такие венцы могли быть сердцевидными с резным краем, напоминающими короны, или полуовальными с высокой передней частью. Лицевую сторону венца украшали жемчугом, бисером, драгоценными или полудрагоценными камнями, цветным стеклом в металлической оправе, перламутром, цветной фольгой, золотошвейным узором, медными или латунными листочками на стебельке из канители. Изнаночную сторону обтягивали тканью. Такой венец обычно закрепляли на неширокой повязке из парчи, которая кончалась длинными тесемками. Его завязывали на затылке под косой. Дополнительным украшением к венцу была бисерная или жемчужная поднизь, спускавшаяся на лоб, и широкая полоса парчи, которая прикреплялась к венцу сзади и спускалась по спине девушки до лопаток. Венцы «с городками» были распространены на севере Европейской России: в Архангельской, Вологодской, Олонецкой, Новгородской губерниях, на севере Костромской, северо-западе Тверской, в некоторых деревнях Санкт-Петербургской и Пермской губерний. В конце XIX века из категории праздничных головных уборов венец перешёл в категорию обрядовых, став головным убором невест.

Замужние женщины нередко составные головные уборы. В качестве нижнего слоя был повойник (от слова «повивать») – мягкая шапочка, полностью скрывавшая волосы. Повойник был нижним слоем, поверх которого в повседневной жизни надевали обычно платок, в некоторых местностях сороку, по праздникам – кокошник. Ходить в одном повойнике по улице считалось неприличным.

Будничный повойник изготавливали из холста, ситца, сатина, миткаля и иных недорогих тканей. Праздничный — из дорогих тканей, украшали вышивкой, бисером, стеклярусом, жемчугом, тесьмой, позуметом и т. д.. Повойники шили обычно с круглым или овальным верхом и прикрепленным к нему нешироким околышем. Встречались также повойники, изготовленные из одного куска ткани, которая собиралась на темени в мелкие складочки. Были и другие фасоны.

Надетый повойник затягивали сзади тесьмой, вставленной в его нижний край. Он плотно сидел на голове. Другие названия – волосник, сдериха, подубрусник и шамшура. На территории современной Украины  аналогичную функцию выполнял чип, он же очипок.

Родственницей повойника была кика или кичка. Кики носили преимущественно в Тульской, Рязанской, Калужской, Орловской и других южных губерниях. Кикой называли и нижнюю часть характерной формы, и весь составной головной убор в целом. В отличии от обычного повойника кика была жесткой и имела характерную форму, иногда с рогами. Такую называли рогатой кичкой.

Поверх нижнего слоя кики могла надеваться сорока. Сороки были самых разных форм, в зависимости от местности. Сзади была широкая полоса ткани – позатыльник. Обычно наиболее нарядные сороки носили молодые женщины в первые годы брака. Часто это была самая богато украшенная и дорогая часть гардероба, которую очень берегли и надевали только по праздникам.

Кокошник – праздничный головной убор замужних женщин. Его название произошло от слова «кокошь» — «курица». Другие названия – кокуй, кукуйник, кокошница. Его изготовляли на твердой основе из нескольких слоев простеганного холста или проклеенного картона, обтянутой дорогой тканью и богато украшенной вышивкой, речным жемчугом, бисером, стеклярусом. От девичьих уборов кокошник отличается тем, что он полностью скрывает волосы, включая макушку. Поверх кокошника тоже могли накидывать платок, шаль, фату. По форме различают несколько видов кокошников.

Однорогий кокошник. Обычно имели бисерную или жемчужную поднизь-сетку, которая прикреплялась к очелью и закрывала лоб почти до бровей. Были распространены в центральных губерниях Европейской России — Владимирской, Костромской, Нижегородской, Московской, Ярославской, — а также в губерниях, примыкающих к ним: Вологодской, Казанской, Симбирской, Пермской, Вятской.

Двурогий кокошник — кокошник, мягкий сзади с высоким твeрдым очельем в форме равнобедренного треугольника или полумесяца с опущенными вниз к плечам острыми или слегка закруглёнными концами. Размах очелья мог достигать порой 60 см.

Кокошник, сшитый в виде конуса с удлинённой передней частью. Украшались золотошвейной вышивкой или твёрдыми «шишками», сплошь унизанными жемчугом, располагавшимися по очелью. Шишки, согласно архаическим поверьям, олицетворяли культ плодородия.

Кокошник в виде шапочек с высоким очельем и плоским округлым верхом.

В 15-17 веке кокошник был головным убором состоятельных женщин, боярынь, цариц. У крестьянок он был редкостью, они чаще носили сороки. После того, как Пётр I стал бороться с традиционной одеждой, кокошники стали атрибутом богатых крестьянок и купчих. Многие купцы были выходцами из крестьян, поэтому на многих портретах купчих женщины позируют в традиционных головных уборах.

При Николае I стилизованный кокошник стал частью придорного платья. Во второй половине 19 века в обществе вновь проснулся интерес к народному костюму. На волне неорусского стиля красавицы в кокошниках замелькали в рекламе. Женщины стали заказывать портреты в народных костюмах. Художник Константин Маковский, можно сказать, поставил на поток написание портретов в образах всевозможных боярынь, для чего обзавёлся обширной коллекцией предметов старины, с которыми позировали заказчицы.

И это далеко не все возможные головные уборы.

Часть информации взята тут

Федосюк Ю. "Что непонятно у классиков, или Энциклопедия русского быта XIX века"

Шангина И. И. "Русский традиционный быт. Русский костюм 18 - начала 20 века"

https://ru.wikipedia.org/wiki/Кокошник_(головной_убор)

Когда именно на территории современной России появились кулачные бои, доподлинно неизвестно, скорее всего, ещё в дохристианскую эпоху. Церковь подобные забавы осуждала. Время от времени от времени с этим явлением пытались бороться и на законодательном уровне. В 17 веке бои были официально запрещены, при Петре I запрет сняли, и в 18 веке бои стали массовым явлением. Екатерина I попыталась прописать более чёткие правила проведений данных мероприятий. Согласно её указу их нужно было согласовывать с полицией. Также запрещались нечестные приёмы, например, использование оружия, камней и иных подручных средств. Пётр II за своё недолгое правление подписал немного указов. Одним из них запрещал бить лежачих во время кулачного боя. Императрица Елизавета пыталась запретить проведение боёв в Петербурге и Москве. При Екатерине II отношение было лояльным. Придворные Ф. В. Ростопчин и младший брат фаворита императрицы Алексей Орлов любили подобные мероприятия.

С. П. Жихарев, описывая скачки, проводимые в 1805 году, упоминает, что после собственно скачек были и другие развлечения. «После цыганской пляски завязался кулачный бой, в который вступая, соперники предварительно обнимались н троекратно целовались. Победителем вышел трактирный служка из певческого трактира, Герасим, ярославец, мужичок лет 50, небольшой, но плечистый, с длинными мускулистыми руками и огромными кулаками. Говорили, что он некогда был подносчиком в кабаке и сотоварищем нынешних знаменитых откупщиков-богачей р* и ц** которых колачивал напропалую. Этого атлета, лет восемь назад, отыскала княгиня Е. Р. Дашкова и рекомендовала графу Орлову».

В 1823 году после непреднамеренного убийства одного из участников кулачного боя, произошедшего в Пирятине (Полтавская губерния) Александр I бои официально запретил. Аналогичный запрет был  в своде законов от 1832 года, и до 1917 года он снят не был. Тем не менее, несмотря на запрет, люди с энтузиазмом поколачивали друг друга и дальше.

Особенно популярны кулачные бои были на территории современной европейской России, в Поволжье, в Витебской губернии. На территории современной Украины – преимущественно в левобережной части, а на Западе – значительно меньше. В Польше, Финляндии, Прибалтики кулачные бои практически не проводились. Сезон боёв – с зимы и до середины лета. Особенно часто бились зимой. Обязательные битвы были на Масленицу. Летом бились на открытых пространствах, например, пустырях, лугах, иногда на мостах, зимой – на льду водоёмов. Иногда победителям полагались призы. Нельзя было наносить удары сбоку, когда человек не видит нападавшего. Упавшего тоже бить не полагалось.

Были и одиночные поединки, и групповые «стенка на стенку». У ударов были свои названия:

Прямой удар в голову — «подставить в фонарь», «дать в хлебово», «в рожество», «в личность», «во всю ширь»;

Боковой удар в голову — «намылить сусалы», «свернуть по сусалам», «салазки подбить/своротить/вертеть», «пустить звонаря», «свистнуть по уху»;

Удар сверху в голову — «по кумполу», «чербер сшибать»;

Удар снизу в голову — «в подбородок»;

Прямой удар по туловищу — «в живот», «в душу», «штыком», «в подвздох»;

Боковой удар по туловищу — «отмять», «отмочить», «отвалять», «настрочить» или «отмочалить бока», «дать пирога в бок», «дать блоху»;

Удар снизу по туловищу — «под дых», «поддать духу», «под дыхло», «дать никитки» или «дать микитки»;

Удар сверху по туловищу — «сверху по ключице», «сверху по плечу», «с потягом по боку».

Бой один на один мог проводиться разными способами. Чаще всего он длился до тех пор, пока один из участников не признавал себя побеждённым или просто не мог продолжать. Иногда бились до первой крови, иногда до трёх падений одного противника на землю.

Был и другой вариант, когда два противника обменивались ударами поочередно, пока один из участников не сдастся. Названия были разные: «удар на удар», «раз на раз», «стукалка», «чередом». В некоторых случаях противники стояли, реже сидели. Обычно не принято было наносить удары в голову, особенно в виски, так как это иногда приводило к смерти.

К. С. Петров-Водкин в первой части автобиографической трилогии «Хлыновск» описывает такой бой: «Федор… крикнул:

- Ладно, ребята, - вызов беру, только и мое условие ставлю.

Толпы обеих стен притихли. Федор продолжал:

- Биться один на один - до трех ударов - по очереди. Бить по обычаю. Ни кистенев, ни рукавиц чтобы… Ни о ком не подумали бы злого чего…

Толпа зашевелилась и загудела всей массой.

- Зачинать кому? - крикнул мордвин.

- Зачинать по жребию… - ответил Федор.

Выбрали место. Толпа сделала собой круг. Противники сняли полушубки, рукавицы, шарфы и шапки. Вынули жребий. Начинать приходилось мордвину. И вот…(соперники) встали один против другого…

Федор очень мало расставил ноги, чтобы иметь упор; сложил на груди руки и едва заметно покачивался.

…Мордвин. …ударил, с этим типичным гортанным выкриком рубщиков леса: г-гах…

Такие удары вгоняют ребра в сердечную сумку и рвут легкое при неопытности принявшего удар, но Федор принял его, как груз. Он взметнулся на бок, сделал несколько волчковых оборотов и грохнулся на снег».

Падение на землю обычно не означало проигрыш, если человек давал понять, что хочет продолжить бой. В качестве соответствующего знака в Тамбовской губернии могли, например, поднять руку. В битве стенка на стенку поднятая рука могла означать, что человек не хочет биться с конкретным противником из противоборствующей команды, например, если тот намного крупнее. Иногда руку поднимали в качестве просьбы дать несколько минут передохнуть, и такого человека нельзя было атаковать. Готовность вступить в бой в Тамбовской губернии показывали, хлопая в ладоши. В. Н. Давыдов «Рассказах о прошлом» описал бои в Тамбове середины 19 века: «Наконец, одна из групп выделяла здоровенного парня. Он выходил из группы несколько вперед и, подбоченясь, орал на всю ивановскую: "Давай бойца с другого конца!" Тогда из другой группы выходил парень не менее здоровый и ловкий. Между ними завязывалось состязание". Если бой проводился для выяснения отношений, как элемент обычного права, он назывался "базар"».

Иногда бились улица с улицей, иногда деревня против другой деревни. В таком случае бои могли начинаться с битвы детей, затем подростков, потом взрослых мужчин. Из воспоминаний жителя села Мезинец Староюрьевского уезда Тамбовской губернии М. И. Мокринского: «Как же вели себя на улице парни и мужчины? Одетые в суконные зипуны, обутые в лапти, суконные онучи, обмотанные бечевкой из моченца, красные кожаные рукавицы из барана, которые покупали на рынке. Шапка "крымка", молодежь и подростки баловались друг с другом и группами толкались, бились ладонями и слегка сжатыми кулаками. В рукавицах - по горбу, по бокам, по голове, а иногда и заденут по носу... Взрослые всеми силами старались ссорить подростков в кулачный бой. И вот отбираются самые смелые ребята в две противоположные шеренги. И впервые на середине выходили на поединок в кулаки. Рядом с ними были подручные и вот начинает разгораться маленький кулачный бой. Вслед за подростками на помощь выходили постарше. Малышей вытесняли из шеренг. Потом доходило до взрослых, и тут уж начинали азартный кулачный бой. В шеренгах некоторые послабее падали на землю и обязательно вниз лицом. Бывает так, что некоторые злоумышленные бойцы пинком ноги так могут задеть, что и зубов во рту не останется. В шеренгах с обеих сторон были прославленные бойцы, которых называли: Степан, Пахом и другие более ловкие и сильные в кулачном бою, и если они пойдут в шеренгу, за ними гурьбой ломятся на поддержку несколько также ловких и сильных мужиков. Иногда эти прославленные бойцы бывают под хмельком. Это делают для того, чтобы прибавилось храбрости и смелости, и вот они с ревностью врываются, напором смяв толпу людей на фланг.

Шеренги со второго фланга также подбираются ловкие, смелые и храбрые на встречу. И вот тут-то завязывается настоящий озорной кулачный бой. С обеих сторон лезут с напором в гущу людей, чтобы поддержать свою сторону и выбывших, образовывается две упорно противостоящие стороны, шеренги длиною в несколько десятков сажень. И если посмотреть с возвышенного места, то тебе представится в этой шеренге сверху видно махание рук сжатыми кулаками, то подымающие вверх, то опускающие вниз и клубы, и какой-то гул голосов и криков людей. Иногда на одном месте бой кулачный продолжается по несколько минут. И вот одна сторона оказывалась слабее. Вторая сторона прорывается и бойцы выходят на простор, гонят проигравших, наперед забегают другие, стараются задержать в одиночку и группами, и гонят до тех пор, пока не окажется ни одного человека задерживающего. Кроме тех, которые люди не участвуют в кулачном бою, стараются с большим интересом посмотреть, как идет кулачный бой. Где происходит бой-ничего не увидишь. Они взбираются на возвышенные места, лезут на деревья и т.п. Женщины и девушки также интересуются посмотреть на кулачный бой. Следом продвигаются некоторые любители смотреть кулачный бой, приезжают из других сел, деревень за несколько верст, где нет кулачных боев. И так кончили кулачный бой».

В Петербурге бились на Неве и на Фонтанке, у Апраксина двора,  у императорских стеклянного и фарфорового заводов. В Москве – на Москве-реке и Яузе, в пригородах. Из воспоминаний московского  купца Ивана Слонова: «Затем мы с товарищами, по примеру взрослых людей, иногда устраивали кулачный бой с учениками духовного училища: последних всегда было больше и нам порядком от них доставалось.

В семидесятых годах кулачные бои в Коломне были в большой моде. Выдающиеся кулачные бойцы щедро поощрялись любителями этого спорта, богатыми коломенскими купцами, которые на эту забаву денег не жалели.

Купцы нередко привозили и свои семьи любоваться кулачными боями… Каждое воскресенье на льду Москвы-реки устраивался большой кулачный бой. Сначали начинали драться мальчики, затем подростки и в заключении вступали взрослые люди. Бой продолжался 2-3 часа и оканчивался вечером, когда становилось темно. С одной  стороны дрались коломенцы, с другой – крестьяне из пригородных сёл и деревень. Участвующих в бою было от двух до трёх тысяч человек. Обе стороны назывались “стенками”. Ими предводительствовали как с одной, так и с другой стороны выдающиеся бойцы.

У коломенцев долгое время был в большом фаворе непобедимый кулачный боец – кузнец Трушка. Этот человек был несколько выше среднего роста, коренастый, с громадной головой, плотно сидевшей на широких плечах. На одну ногу немного прихрамывал. Трушка имел силу колоссальную: когда он участвовал в бою, победа была всегда на стороне коломенцев.

Кулачные бои сопровождались страшным шумом и громким криком нескольких тысяч людей. Этот шум было слышно даже в городе. Но когда одна из стенок дрогнет и, одолеваемая противником, покажет тыл, в этот момент рёв толпы был ужасен…

Это было нечто стихийное: страсти разгорались, люди становились зверями, ломали друг другу рёбра, руки, ноги и разбивали лица в кровь.

После каждого боя, на льду реки и на лугу, подбирали несколько изуродованных людей. Бывали случаи, когда среди них находили убитых… и ничего – всё благополучно сходило с рук; в следующее воскресенье опять устраивали такой же бой».

После революции кулачные бои официально считались пережитком прошлого, однако и в новом государстве побоища время от времени случались. Но это уже другая история.

*********

часть информации взята тут

С. П. Жихарев «Записки современника»

К. С. Петров-Водкин «Хлыновск»

И. А. Слонов «Из жизни торговой Москвы»

Традиционные русские рукопашные состязания и их особенности на Тамбовщине

В 1857 году в Петербурге шотландским предпринимателем Арчибальдом Мерилизом (1797—1877) и братом его жены Эндрю Мюром (1817—1899) был зарегистрирован торговый знак «Мюр и Мерлиз». Предприниматели занимались оптовой продажей галантерейных товаров, преимущественно из Британской империи, затем также стали продавать мебель и шляпы. В 1882 году компания открыла филиал в Москве на Кузнецком мосту, где в то время располагались дорогие магазины. В 1885 году торговый дом «Мюр и Мерилиз» въехал в новое здание на Театральной площади. В новом универмаге было 44 отдела. В 1891 году в здании случился пожар, но дело смогли возродить благодаря страховым выплатам. В 1900 году здание снова сгорело, и убытки компании составили полтора миллиона рублей. Некоторое время торговый дом работал в арендованном здании на Кузнецком мосту, затем отстроили новое здание. Сейчас в нём расположен ЦУМ.

В конце 19 века у компании появился новый совладелец – талантливый управляющий и, по некоторым источникам, пасынок Мюра Филипп Уолтер (1845–1919). В 1890-х компания окончательно перешла от оптовой торговли к розничной. В знаменитом универмаге появились новшества, которых не было во многих других магазинах. Безукоризненно вежливые продавцы, наличие ценников, соответственно, персонал не мог жульничать, называя цены по усмотрению, а покупатели – торговаться. Также торговый дом выпускал каталоги товаров, которые можно было заказывать дистанционно. Предлагаю взглянуть на некоторые страницы каталога «Мюр и Мерилиз» 1897 года.