Мухи, тараканы, клопы, вши и прочие неприятные соседи донимали людей во все времена. Жители дореволюционной России страдали от них тоже. У них не было современных эффективных препаратов, но были народные средства. С другой стороны отношение к гигиене и санитарным нормам было проще, поэтому не все видели в таком соседстве большую проблему.
Мухоморы, как можно догадаться из названия, действительно использовались для травли мух. Подобные свойства приписывали мухоморам и в Европе. Существовал ещё средневековый европейский рецепт: замочить сушёный мухомор в молоке и оставить это угощение мухам. Этот рецепт встречается в 13 веке в сочинении исследователя Альберта великого в его труде «De Vegetabilibus» («О растениях»), и у более поздних авторов. При этом среди современных исследователей нет единого мнения о том, эффективно ли это угощенье. В России встречался рецепт с мухоморами, замоченными в сладком сиропе.
Ещё одни неприятные соседи – тараканы. В некоторых источниках пишут, что тараканы появились в России в 18 веке во время Семилетней войны, и эти мелкие безобразники приехали в Россию вместе с возвращавшимися военными обозами, поэтому тараканов стали звать прусаками. На самом деле это не совсем точно. В 18 веке из Европы завезли рыжих тараканов, которых и назвали прусаками. Однако до этого в России уже были тараканы, только чёрные. Нет единого мнения о происхождении этого слова. Большинство исследователей считает, что оно пришло из какого-либо тюркского языка. Есть версия, что от чувашского «tаr-аqаn» - «беглец». Есть версия, что это производное от тюркского targan – пренебрежительного названия крупного чиновника. Другие усматривают сходство с польскимими словами «kаrасzаn» и «karakan», которые означают всё тех же тараканов. Есть и другие версии. Одно можно сказать более-менее точно: тараканы жили ещё в допетровские времена на Европейской части России и постепенно продвигались на Восток по мере освоения русскими Сибири. Немецкий академик П. С. Паллас (1741 – 1811), который путешествовал по Сибири, упоминал в 1876 году и гостей из Азии: «В Усть-Каменгорске за несколько лет примечены некоторые маленькие азиатские тараканы, о которых думают, что они привезены сюда с ташкентскими товарами. Сия досадная и вредная гадина так скоро здесь расплодилась, что все почти домы ими полны». В 18 веке в России чёрные тараканы ещё соседствовали с прусаками, но затем рыжие захватчики их сильно потеснили.
Поначалу отношение к тараканам было нейтральным, и с ними особо не боролись. Более того, некоторые верили, что тараканы живут только в «хороших» местах, а их появление обещало прибыль. Появление чёрных тараканов по народным поверьям обещало появление у незамужних девушек женихов. Были курьёзные случаи, когда в дома с «добрыми» намерениями подбрасывали тараканов (прусаков на удачу, чёрных – при наличии засидевшихся девушек на выданье). Иногда и сами хозяева их подкармливали. При этом ещё в начале 19 века такие суеверья встречались не только среди крестьян, но и среди дворян. Поэтому некоторые люди с тараканами и не боролись. Из воспоминаний Ф. Ф. Вигеля о поездке в Сибирь на рубеже 18 и 19 века: «Надобно сказать правду, что места, чрез кои мы проезжали, совсем не были привлекательны красотою, что в избах тараканы хозяйничали и жили в совершенном согласии с людьми, и наконец, что всё это было лишь приготовлением к величайшим неприятностям путешествия и к воззрению на настоящее безобразие природы. Мы приближались к Барабинской степи».
Франсуа Жувене "Мужик с мухой и тараканом" (1723)
Немецкий востоковед Юлиус Клапрот (1783 – 1835), приглашённый адъюнктом азиатских языков в Петербургскую академию наук, в 1807-1808 годах путешествовал по Кавказу и по пути заехал в Орёл. Единственное неприятное впечатление от Орла было связано у путешественника с квартирой, выделенной ему и его спутникам полицией, в которой было полно тараканов. Однако немец проявил наблюдательность и здесь: «Место кишело тараканами, обычной чумой российских домов, построенных из дерева и камня. Эти насекомые настолько многочисленны, что стены и потолок почти покрыты ими, и нужно проявлять величайшую осторожность, так как они в любой момент могут упасть в снедь или питьё. Если оставить буханку белого хлеба всю ночь открытой, то на следующее утро вы найдёте её проеденной тараканами таким образом, что она напоминает губку. Кроме крупных тараканов есть мелкие, которых русские зовут “прусаки”. Простые люди утверждают, что последних ранее не существовало в России, они появились после Прусской войны и, следовательно, пруссаки колдовством создали эту неприятность».
Если тараканов становилось слишком много, крестьяне зимой «вымораживали» дома. Для этого они на несколько дней уходили из дома, оставив его без отопления, чтобы «соседи» погибли от холода. Ещё в 1776 году тобольский губернатор Д.И. Чичерин даже издал приказ полиции «как ныне наступило холодное время, то за первое предлагаю во всех харчевнях и где хлеб и калачи пекут, вымораживать тараканов. Равным образом и во всех в Тобольске домах».
Забавный обычай описал А. А. Коринфский: «Деревенская молодежь не отстает от стариков в суеверных обычаях, — почти всегда, впрочем, обращая их в игру-забаву. Так, на Семен-день, совпадающий с древним праздником в честь Белбога, крестьянские девушки хоронят мух и тараканов, покровителем которых, между прочим, считался и названный славянский бог. Для этого делаются гробки из свеклы, репы или моркови, в которые и кладутся погребаемые насекомые, а затем зарываются в землю. При этом поется немало песен, ничего общего ни с «богом мух», ни с какими погребальными обычаями не имеющих. Погребальщицы, разряженные в свои лучшие наряды, играют песни, а парни, тайком собирающиеся поглядеть на девичью забаву, высматривают себе подходящих невест. После похорон девушки идут вместе с выбегающими к ним из своей засады парнями пить брагу, и вслед затем деревня оглашается протяжною хоровой песнею:
„Ай, на горе мы пиво варили; Ладо мое, Ладо, пиво варили! Мы с этого пива все вкруг соберемся; Ладо мое, Ладо, все вкруг соберемся!..“
Этот обычай описывает и С. В. Максимов в книге «Нечистая, неведомая и крестная сила» (1903): «Во многих местах с Днем Семена Летопроводца связывается «потешный» обычай хоронить мух, тараканов, блох и прочую нечисть, одолевающую крестьянина в избе. Похороны устраивают девушки, для чего вырезают из репы, брюквы или моркови маленькие гробики. В эти гробики сажают горсть пойманных мух, закрывают их и с шутливой торжественностью (а иногда с плачем и причитаниями) выносят из избы, чтобы предать земле. При этом во время выноса кто-нибудь должен гнать мух из избы "рукотерником" (полотенцем) и приговаривать: “Муха по мухе, летите мух хоронить” или “Мухи вы, мухи, комаровы подруги, пора умирать. Муха муху ешь, а последняя сама себя съешь”. Обычай хоронить мух и тараканов наблюдается по всему северу России, причем даже детали его везде одни и те же и только кое-где вместо "рукотерника" советуют изгонять мух штанами, в полной уверенности, что это средство неизмеримо действительнее, так как муха, выгнанная штанами, навсегда теряет охоту возвращаться в избу снова. С изгнанием мух связана и специальная примета: “Убить муху до Семина дня – народится семь мух; убить после Семина дня – умрет семь мух”».
Мухи и тараканы – соседи неприятные, но, по крайней мере, не кусают хозяев. Многие исходили из принципа: выловил в супе таракана – выкинь и дальше ешь, он же не ядовитый. Совсем другое дело вши и клопы. Из материалов Этнографического бюро Тенишева, описание, оставленное корреспондентом из Калужской губернии: «Конечно, при таких условиях крестьянам трудно вымыться в бане, особенно трудно, чтобы чиста была голова, а потому их любимое занятие в свободное время – искать в голове друг у друга насекомых. Мать, лаская своего ребёнка, непременно, хоть слегка поищет в его волосах паразитов. Летом во всех избах очень много бывает мух, травят их мухоморами. Кроме мух почти во всех крестьянских избах бывают клопы не только в стенах, но и в колыбели ребёнка. Чтобы их уничтожить, крестьяне мажут стены керосином, тухлою рыбьей чешуёю, приносят в избу снопы конопли, но все эти средства плохо помогают. Духота, мухи и клопы не дают летом спать в избе, а потому многие крестьяне при первой возможности уходят спать из избы в сенцы, чуланы, амбары, на дворе, которые они называют “клетью”, и в сараи. Немало в деревнях и тараканов, которых они вымораживают».
Исследователь С. В. Максимов упоминает и эту живность: «Но едва ли не наибольший интерес представляет обычай изгнания из избы клопов и тараканов, точно так же приуроченный к первому дню Пасхи. Делается это таким образом: когда хозяин придет после обедни домой, он не должен входить прямо в избу, а должен сперва постучаться. Хозяйка же, не отворяя дверей, спрашивает: “Кто там?” – «Я, хозяин твой, – отвечает муж, – зовут меня Иван. Ну, что, жена, чем разговляться будем?» – “Мы-то разговляться будем мясом, сметаной, молоком, яйцами”. – “А клопы-то чем?” – “А клопы клопами”. Крестьяне уверены, что, подслушав этот диалог, клопы или испугаются и убегут из избы, или набросятся друг на друга и сами себя съедят. Есть еще и другой, более упрощенный способ изгнания клопов и всяких паразитов; когда хозяева идут от обедни с пасхами, какая-нибудь старуха берет веник и кричит: “Прусаки и тараканы и всякая гадина, выходите вон из избы – святая пасха идет”. Это восклицание должно быть повторено три раза, причем старуха усиленно метет веником к порогу и трижды машет им за порог. Когда же пасха придет уже на порог, старуха швыряет веник за порог, как можно дальше, и тем самым намечает путь отступления для всякой избяной нечисти».
Максимов упоминает и другой курьёзный способ: «В Пензенской губернии точно так же «черпают росу», хотя здесь она служит не только для здоровья, но и для чистоты в доме: купальской росой кропят кровати и стены дома, чтобы не водились клопы и тараканы. Впрочем, от клопов существует и другое, более радикальное средство: когда в дом придет священник и, окропивши св. водой, станет уходить, то нужно вслед ему мести пол, приговаривая: “Куда поп, туда и клоп”. После этого уже ни одного клопа не останется, так как все они перейдут в тот дом, куда далее направится священник».
От вшей страдали и бедные, и богатые. Бедные, конечно, чаще из-за скученного проживания. Некоторые крестьянские семьи имели общую одежду, особенно верхнюю. Один и тот же тулуп могли носить время от времени два-три родственника. При этом банный день был раз в неделю. Одежду, тем более дорогую, иногда было невозможно постирать. В роскошных париках 18 века могла тоже завестись живность. Некоторые аристократы голову просто брили. Вшей вылавливали руками, одежду прокаливали над огнём. Существовали изящные блохоловки. Один из рецептов 18 века – надавить соку из свежего лимона, смешать с солью, подержать в печи, растолочь и посыпать этим порошком голову. В 18 веке ко вшам относились лояльно, как к неизбежному злу. Сюжеты на тему ловли блох не раз встречались в живописи, в том числе с пикантным уклоном. В конце 19 века чистота и опрятность ценились и среди небогатых людей, а вши в этот образ не вписывались. С другой стороны мыло стало доступным по цене, поэтому вшивых стало меньше. Когда появился керосин, для травли вшей применяли и его. Со временем появились и более надёжные препараты, которые можно было купить в аптеке.
Дореволюционный чиновник - это звучит гордо. Или не очень. Зависит от его класса и времени службы, потому что отношение к службе со временем менялось. В результате портреты чиновников 18 века, первой половины 19 века или рубежа 19 и 20 века сильно отличались.
При Петре I все дворяне были обязаны служить либо в армии, либо чиновниками. Указом Петра III дворяне официально получили право не служить, однако абсолютное большинство предпочитали хотя бы на некоторое время устраивались на службу. Тех, кто этого не делал, ещё в Пушкинские времена презрительно называли недорослями. Табель о рангах определяла многое, например, количество лошадей, которые позволялось запрягать в свой экипаж, рассадку за праздничным столом. В романе «Евгений Онегин» даже в провинциальном доме Лариных «разносят блюда по чинам». Престижнее всего было служить в Министерстве иностранных дел, далее следовали другие столичные ведомства, затем губернские и уездные.
Состоять на госслужбе было престижно и для всех сословий, а для дворян ещё и делом принципа. Служить в частной компании для дворянина считалось занятием несолидным. Крупный чиновник А. М. Фадеев вспоминал, что после свадьбы подумывал устроиться в частную компанию за хорошую зарплату, но его тесть князь Голицын категорически запретил, назвав это позором. Также он вспоминает приятеля, которого перестали уважать за то, что он одно время за большие деньги работал на этнического еврея. При этом сноб Голицын сам был почти банкротом. В конце 19 века госслужба по-прежнему была престижна, но к работе в частных компаниях в дворянской среде относились уже лояльно. С одной стороны менялись общественные взгляды, с другой стороны многие дворяне после отмены крепостного права утратили львиную долю своих доходов, поэтому вопрос зарплаты и иных выгод службы был гораздо актуальнее. Наличие высшего образования для чиновника было уже преимуществом.
Служебная карьера определялась табелью о рангах. Чиновники делились на 14 классов, где 14-й – самый низший. На верхней ступени стояли чиновники 1-5 класса (канцлер или действительный тайный советник 1-го класса, действительный тайный советник, тайный советник, действительный статский советник и статский советник). К средней группе относятся чиновников 6-8-го класса (коллежский советник, надворный советник и коллежский асессор), на низшей ступени стояли остальные. Была ещё и четвёртая группа работников – канцелярист, подканцелярист и копиист, они до полноценных чиновников не дотягивали. Большинство молодых людей начинало карьеру с должности копииста.
Первую группу чиновников составляла высшая бюрократия: в столицах это члены Государственного совета, министры, сенаторы, директора министерских департаментов; в губерниях - генерал-губернаторы, губернаторы, вицегубернаторы, председатели казенных палат, председатели палат уголовного и гражданского суда. Среднее звено правительственного аппарата представляли чиновники 6-8-го класса, занимавшие должности советников центральных и губернских учреждений, начальников отделений департаментов министерств, полицмейстеров, градоначальников, губернских прокуроров, судей. Именно они составляли ядро губернской администрации. Самой многочисленной была третья группа - чиновники 9-14-го класса. Для многих чин титулярного советника был потолком. В «Шинели» Н. В. Гоголя (опубликована в 1843 году) «маленький человек» Акакий Акакиевич Башмачкин как раз «был то, что называют вечный титулярный советник, над которым, как известно, натрунились и наострились вдоволь разные писатели, имеющие похвальное обыкновенье налегать на тех, которые не могут кусаться». В 1722 – 1845 годах потомственное дворянство давалось за выслугу первого обер-офицерского чина на военной службе и чина коллежского асессора на гражданской, а также при награждении любым из российских орденов, с 1845 по 1856 год — за выслугу чина майора и статского советника, и за награждение орденами Святого Георгия, Святого Владимира всех степеней и первыми степенями других орденов, с 1856 — за выслугу чина полковника, капитана I ранга, действительного статского советника. Соответственно, для не дворян служба давала гипотетическую возможность получить личное дворянство. Про Башмачкина известно, что он был сыном чиновника, но если он не родился дворянином, то так им и не стал. Про Чичикова тоже не уточняется: темно и скромно происхождение нашего героя. Родители были дворяне, но столбовые или личные – Бог ведает». Чичиков был коллежским советником, поэтому в любом случае потомственным дворянином».
Чинопочитание в обществе было очень велико, и, чтобы успеть выше продвинуться по служебной лестнице, дворяне подыскивали своим детям место уже лет в 16-17, когда заканчивали домашнее обучение или реже частный пансион. В университеты поступать не стремились, считая это пустой тратой времени. Гораздо большую роль играли связи родственников. Продвижение по службе во многом тоже зависело от связей. Кто-то стремился сделать карьеру, а кто-то просто «просиживал штаны», чтобы дождаться получения желаемого чина и после этого выйти в отставку. В 18 и начале 19 века такие молодые люди обычно занимались в основном простым переписыванием бумаг и выполняли несложные поручения. Также среди чиновников 18 и начала 19 века было много отставных военных. Военная служба была престижнее гражданской, поэтому многие предпочитали начинать с неё. В губернских городах отставные военные чаще всего служили советниками, асессорами и дворянскими заседателями (чины 6 - 10-го класса). В уездных городах они занимали должности городничего, уездного судьи, земского исправника, казначея, заседателей, получая чины с 8-го по 11-й класс «за уряд» (на время пребывания в должности).
Островский "Доходное место"
Среди мелких чиновников (помимо чиновников потомственных вроде Башмачкина) было много бывших семинаристов и детей канцеляристов. Чтобы канцеляристы обязательно обучали детей грамоте (и тем самым подготавливали кадры), в 1774 году был даже издан специальный указ, обязывавший канцеляристов обучать своих детей грамоте, «а если и после этого у кого окажутся дети грамоте неумеющие, таковых не только в военную, но и никакую службу отнюдь не отсылать». Детям священно- и церковнослужителей для поступления на гражданскую службу необходимо было получить увольнение из духовного звания. Исключали без проблем «за излишеством числа», «по болезни», «по прошению» и очень часто в связи с исключением из семинарии или духовного училища. Бюрократия приводила к большой потребности в кадрах, поэтому в чиновники брали всех, кто был обучен грамоте, то есть умеющих читать, писать, выполнять простые арифметические действия. Среди чиновников были выходцы из купечества, мещанства, крестьянства и отпущенные на волю крепостные.
П. А. Федотов "Свежий кавалер" В своё время эту картину сочли издевательством над чиновниками
Всё больше семинаристов стали чиновниками при Сперанском, который сам был из их числа. Занимали они обычно незначительные должности, получали минимальную зарплату и компенсировали малые доходы мелкими взятками. Из воспоминаний Ф. Ф. Вигеля: «В кабинете Сперанского, в его гостиной, в его обществе, в это самое время зародилось совсем новое сословие, дотоле неизвестное, которое, беспрестанно умножаясь, можно сказать, как сеткой покрывает ныне всю Россию, — сословие бюрократов. Все высшие места президентов и вице-президентов коллегий, губернаторов, обер-прокуроров береглись для дворян, в военной или гражданской службе или и при дворе показывающих способности и знания: не закон или правило какое, а обычай, какой-то предрассудок редко подпускал к ним людей других состояний, для коих места советников в губерниях, обер-секретарей или и членов коллегий, были метою, достижением коей удовлетворялось честолюбие их после долговременной службы. Однако же между ними те, которые одарены были умом государственным, имели все средства его выказывать и скоро были отличаемы от других, которые были только нужными, просто-деловыми людьми. Для первых всюду была открыта дорога, на их возвышение смотрело дворянство без зависти, охотно подчинялось им, и они сами, дорожа приобретенными правами, делались новыми и от того еще более усердными членами благородного сословия. В последних ограниченность их горизонта удерживала стремление к почестям; но необходимое для безостановочного течения дел, полезное их трудолюбие должно же было чем-нибудь вознаграждаться? Из дневного пропитания своего что могли отделять они для успокоения своей старости? Беззаконные, обычаем если не освящаемые, то извиняемые средства, оставались единственным их утешением. За то от мирских крупиц как смиренно собирали они свое малое благосостояние! Повторяя, что всякое даяние благо, они действительно довольствовались немногим. Там, где не было адвокатов, судьи и секретари должны были некоторым образом заступать их место, и тайное чувство справедливости не допускало помещиков роптать против такого рода поборов, обыкновенно весьма умеренных. Они никак не думали спесивиться, с просителями были ласковы, вежливы, дары их принимали с благодарностью; не делая из них никакого употребления, они сохраняли их до окончания процесса и в случае его потери возвращали их проигравшему. К ним приступали смело, и они действовали довольно откровенно. Их образ жизни, предметы их разговоров, странность нарядов их жен и дочерей, всегда запоздалых в моде, отделяли их даже в провинции от других обществ, приближая их однако же более к купеческому. Их всё-таки клеймили названием подьячих, прежде ненавистным, тогда унизительным…
М. М. Сперанский
Канцелярии министерств должны были сделаться нормами и рассадниками для присутственных мест в губерниях. И действительно, молодые люди, преимущественно воспитанники духовных академий или студенты единственного Московского Университета, принесли в них сначала все мечты юности о благе, об общей пользе. Жестокие строгости военной службы при Павле заставили недорослей из дворян искать спасения в штатской, а запрещение вступать в нее еще более их к тому возбудило; но по прежним предрассудкам все почти кинулись в Иностранную Коллегию; тут вдруг, при учреждении министерств, явилась мода в них из неё переходить. Казалось, всё способствовало возвышению в мнении света презираемого дотоле звания канцелярских чиновников, особенно же приличное содержание, которое дано было бедным, малочиновным людям и которое давало им средства чисто одеваться и в свободное время дозволительные, не разорительные, не грубые удовольствия...
Когда в 1807 году курс на звонкую монету стал вдруг упадать, и служащие начали получать только четвертую долю против прежнего, тогда бедность сделалась вновь предлогом и извинением их жадности». По инициативе Сперанского был принят указ, согласно которому для получения чина коллежского асессора (8-й класс), дававшего права потомственного дворянства, и статского советника (5-й класс) необходимо было предъявить свидетельство об окончании университета или сдать соответствующие экзамены. Это должно было поднять уровень грамотности среди чиновников, а по факту чиновники платили взятки университетским преподавателям и получали необходимый документ. Николай I специальным указом (1827) окончательно запретил прием на службу лиц из податных сословий, сделав исключение лишь для выпускников учебных заведений, дававших при окончании курса классные чины (университеты, духовные академии и семинарии, лицеи и училища высших наук). Тем не менее в 1836-1843 годах около 65% служащих, получивших чин коллежского асессора, а с ним и потомственное дворянство, происходили из духовенства, почетных граждан, купечества и мещанства.
Н. П. Загорский "Поздравление подчинённого"
Важной особенностью дореволюционного быта было размытие границы между личными и служебными отношениями. Люди общались не только на работе, но и после службы, нередко ходили друг другу в гости, особенно холостые. Это показано в произведениях Гоголя, который в юности сам был мелким столичным чиновником. Взаимоотношения с начальником тоже выходили за рамки служебных. Во время праздников подчинённые поодиночке или все вмести приходили домой к начальнику, чтобы поздравить его лично. Направляя бумаги к вышестоящим лицам, чиновники в подписи указывали и должность, и ФИО, а начальник мог просто указать свою фамилию. У более-менее высокопоставленных чиновников был и дома оборудован кабинет, куда по рабочим делам могли прийти в нерабочее время. Из воспоминаний М. Л. Назимова (в 1820-1840-х годах канцелярский служитель уездного суда в Нижнем Новгороде): «Чиновный люд не мог и думать под страхом административных взысканий не явиться в Новый год или царские дни с поздравлением к своему начальству, начиная с низшего до высшего - губернатора. Чтобы поспеть туда и сюда, чиновники с раннего утра были на ногах, а побогаче в экипажах, в мундирах и треугольных шляпах, несмотря ни на какой дождь или мороз. Я видел, как дядюшка мой, губернский прокурор, принимал этих ранних гостей в халате и затем сам надевал мундир и являлся к губернатору". Эти обязательные визиты были повсеместным явлением среди чиновников. "Теперь это почти уже вывелось, - писал Мешков в 1870 году, - и, пожалуй, также покажется смешным, но тогда, 45 лет назад, были другие понятия. Младшие вовсе не считали за унижение оказывать уважение старшим, как считается теперь».
А. Л. Юшанов "Проводы начальника"
В 18 веке рабочий день в учреждениях длился по 12 часов: с 5 утра до 2 часов дня и с 5 до 10 часов вечера, а в случае необходимости служащие оставались и позднее. За пьянство, опоздания и прочие провинности канцелярских служащих в провинции могли серьёзно наказать. Иногда их арестовывали, сажали в колодки, пороли розгами. В 1804 году Александром I был принят специальный указ «О нечинении в присутственных местах над приказнослужителями бесчиния и жестокости». Из указа: «По делам правительствующего Сената открылось, что в некоторых губерниях советники губернских правлений наказывают приказных служителей непристойно и бесчинно, как то: сажают под стражу, в тюрьму, содержат в цепях, таскают за волосы, бьют . по щекам и в присутствии, наконец, и самых больных понуждают к отправлению должности... чтобы такого бесчиния и жестокости нигде допускаемо не было». Пороть канцеляристов перестали, но наказания сохранялись. Например, могли задержать зарплату. При этом присутственные места (места, где работали чиновники) вне столицы стали активно строить только к концу 18 века. До этого работали, где придётся, и помещения нередко были ветхими и плохо оборудованными. К концу правления императора Александра I все губернские и уездные учреждения были переведены из временных помещений в новые здания присутственных мест. Тогда же появились типовые правительственные здания. Обычно это были двухэтажные каменные здания с четырьмя отдельными флигелями имели одинаковую планировку. На первом этаже находились комнаты для проживания городничего и уездное казначейство, на втором - уездный суд с дворянской опекой, земский суд и городническое правление; одноэтажные флигели занимали архив, комнаты для арестантов, каретный сарай и конюшня с пожарными инструментами. Во второй половине 19 века условия труда стали лучше, и хамить подчинённым и обращаться к ним на «ты» было уже неприлично.
На рубеже 19 и 20 веков чиновники всё же трепетно относились к субординации. В. Ф. Романов в книге «Старорежимный чиновник» подробно вспоминал свою службу на рубеже 19 и 20 века. Романов трудился в столице в Земском Отделе. Описывал он и отношения с начальником. «Хотя на меня С. никогда не повышал голоса, а, в случае недовольства мною, только краснел и переходил в задыхающийся шепот, столкновение мое с ним, по свойствам моего, тоже взбалмошного, характера, было неизбежно. С. имел наклонность к тому, что называется “важничаньем”; например, выходя, по окончании службы, в приемную, он, на ходу, как то вбок, протягивал дежурному чиновнику руку, не глядя на него, и быстро говорил: “до свиданья-с”; пожимать руку начальства приходилось, часто видя уже только его спину. Я, взявший за свой идеал бюрократа, холодный корректный тип Каренина, в душе оставался склонным к дебошам студентом; манера прощаться со мною Савича обозлила меня, и я придумал мстительный план, как выйти из не нравившегося мне положения: после шести часов вечера я уходил в дальний угол приемной комнаты и стоял там до выхода Савича из кабинета; он, зная, что дежурный чиновник сидит за столом против дверей его кабинета, быстро выходил и сейчас же протягивал руку для прощания, я же медленно шел к руке начальства через всю комнату; протянутая рука висела в воздухе, лицо Савича делалось пунцовым и злым. Это было глупо с моей стороны, я не понимал тогда, что никакого умысла у торопящегося домой Савича задеть самолюбие молодого чиновника нет, но я получал от подобных выходок большое удовольствие: “на, мол, смотри и убеждайся, что свобода моя дороже всяких успехов у начальства”. Когда я входил в кабинет к Савичу, я часто держал руку в кармане; он, молча, упорно на нее смотрел, а я делал вид, что ничего не замечаю. Иногда, когда ему надоедало почему-то долго видеть меня у себя в кабинете, он шептал: “голубчик, быть может, Вы могли бы ходить несколько скорее”, я говорил почтительно: “слушаюсь” и двигался чрезвычайно медленно. Должен сказать, что к нарушению дисциплины, в сущности, подавал нам пример сам Савич, не говоря уже о его, часто нецензурных, выражениях и криках при посторонней публике, он, если не любил какого-нибудь начальника, открыто игнорировал его и даже ругал последними словами при своих подчиненных, даже при курьерах. Один товарищ министра, которого Савич терпеть не мог, прислал как-то раз к Савичу курьера за перепиской по какому-то делу; Савич писал срочную бумагу, обозлился, что его оторвали от хода его мыслей и крикнул: “скажи ему, чтобы убирался к…”, последовало площадное ругательство. При свойстве наших характеров, повторяю, отношение ко мне Савича должно было перейти в раздражительную вражду, и это именно обстоятельство заставило меня через несколько лет уйти из любимого мною учреждения…
Когда я представился Савичу, он мне сказал, что я назначаюсь в 3-е делопроизводство… Всех делопроизводств в отделе тогда было, кажется, 16; размещались служащие в двух этажах очень тесно. Каждое делопроизводство имело, большей частью, только по одной комнате, в которой начальник отделения — делопроизводитель работал вместе со всем персоналом отделения. Поэтому я сразу же познакомился со всеми моими будущими сослуживцами по 3-му делопроизводству… Я узнал, что дело было вовсе не в их образовательном цензе, а просто в том, что они ни к какой служебной карьере не стремились, мечтали хозяйничать в своих имениях, службой не интересовались и, так сказать, отбывали временную повинность — посидеть в Министерстве первые годы по окончании лицея; лицеисты ведь причислялись к тому или иному ведомству сразу же по окончании курса, так сказать механически, а нуждающиеся в средствах получали даже какое-то ежемесячное пособие впредь до назначения на штатное место …
Хотя Корвин был, как я говорил, человек нервный и раздражительный, у нас вскоре установились прекрасные служебные отношения. Молодежь его боялась и уважала, т. е. при появлении его прекращала разговоры и не нарушала вообще тишины в комнате, чтобы не мешать ему заниматься…
Младшие помощники были Н. Н. Принц и юрист Московского Университета Н. И. Воробьев. Если бы Н.Н. был современником Л. Толстого при творении им Анны Карениной, то я был бы убежден, что многие черты Стивы Облонского он списал с “Принцика”, как называли мы его… Он, с первых же дней нашего знакомства, вручил мне тетрадку, собственноручно им составленную, с образцами различной деловой переписки. Видя изумление на моем лице и предугадывая вопрос: “разве все надо писать одинаково, по шаблону, а нельзя по своему?” он ласково улыбаясь, предупредил меня: “видите ли, в служебной переписке имеются издавна установленные формы по, так сказать, мелким текущим делам: например, вы читаете резолюцию делопроизводителя “о.б.п.”, то есть оставить без последствий, находите у меня в моей тетради образец “о.б.п.”, затем: “на расп. губ.” — губернатору на распоряжение и т. д. и т. д.; таких образцов здесь до сотни; привыкните к ним и будете в час в десять раз больше давать, чем при измышлении своих форм из головы; большие деловые бумаги, разные представления в Советы, рапорты в Сенат и т. п. — там, конечно, придется писать по-своему, но до этого Вы еще не скоро дойдете”… И в мелкой «текущей» работе чиновника технический навык и шаблон — громадный плюс: ненастоящий чиновник часто небольшое деловое письмецо сочиняет и мусолит в течении времени, за которое настоящий чиновник написал бы таких писем десяток.
В обществе распространен взгляд на наш канцелярский стиль, как на нечто, в лучшем случае, смешное. Это неверно. Предрассудок этот относится к далеким временам. Язык наших канцелярий отличается строгой грамотностью, сжатостью и, главное, точностью. Его единственный недостаток в первые годы моей службы заключался в крайней, обычно, сухости, но на моих глазах язык этот во многих ведомствах эволюционировал в чисто литературный живой язык, сохранив при том основное свое качество — точность. Смешного “канцелярского стиля” я не застал, но слышал о нем от одного дореформенного чиновника: его юмористическая сторона заключалась в крайне почтительном отношении подчиненных к начальству и начальников во взаимных отношениях между собою; например, докладчик писал, должен был писать, всегда сомневаясь в своих силах разобраться в деле, даже правильно изложив его сущность, в таком роде: “сущность дела едва ли не сводится к следующему”, но, Боже упаси, сказать просто, что «дело заключается в следующем», это было бы нескромно, невежливо по отношению к более осведомленной высшей власти. Начальство к начальству никогда не обращалось с возражениями; надо было всегда похвалить предложенную меру, указать на ее положительные стороны, а затем уже высказать соображения о совершенной ее негодности. В таком духе в мое время писало только министерство финансов, весьма одобряя предложенные меры и кончая отказом в деньгах на их осуществление. Кроме того, некоторые архаичные приемы переписки сохранялись еще в канцеляриях самого затхлого министерства, если не считать его юрисконсульской части, а именно юстиции: там в каждом отделении имелся какой-то редактор, который исправлял и без того бесконечно в многочисленных инстанциях вылизанные бумажки».
Н. П. Загорский "У мирового судьи"
Интересные воспоминания о жизни и повседневном быте столичных чиновников среднего уровня оставил С. Ф. Светлов «Утром чиновник встает часов в восемь, девять или десять, глядя по тому — начинается ли его служба рано или поздно. Обыкновенно встают в девять часов и пьют чай или кофе с булками (французская булка, розанчик, сухари, крендели, ватрушечки и пр.). Явясь на службу, чиновники редко принимаются за дело сразу. Сперва поговорят, потолкуют о новостях, а иной раз пробегут и казенные газеты.
Часу в первом желающие идут в буфет позавтракать и попить чайку, на что уходит с полчаса времени. Буфет содержит кто-нибудь из сторожей, причем, понятно, никаких пошлин не несет, за помещение ничего не платит и пользуется казенными 20 дровами. Иногда буфеты держат жены мелких чиновников. В некоторых учреждениях завтрак и чай разносятся сторожами прямо по комнатам, так что в буфет не ходят. Расчет с буфетом производится в день получения жалованья, двадцатого числа, причем некоторым приходится уплачивать за месяц до десяти и до пятнадцати рублей. Средним же числом расход на буфет составляет рублей пять или шесть.
Присутствие кончается в разных учреждениях не одинаково, но в большинстве — от четырех до пяти часов. В летнее время присутствие кончается несколько раньше, чем зимою и, сверх того, чиновники имеют по одному свободному дню в неделю, кроме праздников. По окончании присутствия чиновники идут обедать, кто домой, кто в рестораны, а кто и в кухмистерские, где можно пообедать за тридцать или сорок копеек и нажить себе катар желудка. Редкий из чиновников предварительно обеда не пропустит маленькую рюмочку и другую водки, настойки или какого-нибудь вина. Обычное меню среднего чиновника — суп, бульон или щи, жаркое (бифштексы, телятина, котлеты, свинина жареная, голубцы, иногда что-нибудь из дичи) и сладкое (желе, муссы, компот, кисель с молоком, фрукты недорогие и пр.). Обыкновенно будничный обед состоит из трех блюд: жидкого горячего, жаркого и сладкого.
После обеда или ложатся отдохнуть или читают газеты. Часов в восемь пьют чай и затем или садятся за работу или отправляются на прогулку, в гости, в клуб и пр. Если чиновник остается дома и у него никого из гостей нет, то часов в одиннадцать или двенадцать подается ужин из закусок (селедка, колбаса, сардинки, масло, сыр, оставшееся от обеда жаркое) и чай или пиво. После ужина ложатся спать. Таков образ жизни чиновника семейного, живущего своим домом.
Кстати сказать, что современные столичные чиновники не очень любят, когда их зовут “чиновниками”, не любят одевать вицмундиры (к которым прибегают только в случае необходимости), избегают носить ордена и интересуются больше всего не служебными почестями, а окладами. Теперь чин или орден не представляет ничего завлекательного; другое дело — повышение содержания, получение награды денежной, пособия на лечение болезни или на воспитание детей.
К порученному делу вообще относятся добросовестно и стараются исполнить его по мере сил и способностей; огромное большинство ведет себя добропорядочно и честно, но бывают и взяточники, особенно в специальных ведомствах. В этом отношении весьма печальною известностью пользуются интенданты, инженеры путей сообщения, экономы и смотрители казенных учреждений. Эти господа действительно не пропускают того, что плывет мимо. Достаточно указать на ряд интендантских процессов после турецкой войны 1877 г. и на обнаруженные в августе 1892 г. злоупотребления инженеров путей сообщения в Могилевском округе, где кучки шоссейного щебня оказались из мусора и где прикарманивали строительные суммы с крайней наглостью и бесцеремонностью, так что Министерство путей сообщения сочло нужным преподать своим служащим уроки о подрядах и поставках и о ведении отчетности». Зарплаты чиновников были относительно небольшими. В начале 19 века городничий официально получал 300 рублей в год, а это фактически глава уездного города. Тема вороватых чиновников и низких зарплат не раз встречается в литературе. Чичиков получал 400 рублей в год плюс премии, а за новую приличную шинель он заплатил 80. Мелкий чиновник Мармеладов в «Преступлении и наказании» на службе получал примерно 30 рублей – не так уж много, но семья была и этому рада. Часть чиновников имела иные доходы, особенно дворяне до отмены крепостного права. Часть компенсировала маленькую зарплату взятками и поборами. Во второй половине 19 века зарплаты в целом выросли.
Разумеется, это малая часть того, что можно сказать о жизни дореволюционных чиновников.
Использованные материалы
Вигель Ф. Ф.«Записки»
Писарькова Л. Ф. «Российский чиновник на службе в конце XVIII - первой половине XIX века»
Романов В. Ф. «Старорежимный чиновник. Из личных воспоминаний от школы до эмиграции»
Говоря о лекарственных средствах в Российской империи важно учитывать несколько важных факторов. Большая часть населения – крестьяне – достаточно настороженно относилась к официальной медицине и предпочитала лечиться народными средствами. Больницы были далеко не везде, соответственно, профессиональная медицинская помощь была заведомо доступна не всем. Многие не доверяли врачам, считая их шарлатанами. В больницы обращались обычно в уже запущенных случаях, когда медики заведомо не могли помочь, и это подкрепляло общественное мнение. При этом в народе было много суеверий, и болезни нередко связывали со сверхъестественными причинами, от порчи, сглаза и происков колдунов до божественной кары за грехи. Поэтому даже при наличии больниц и врачей официальная медицина соседствовала со старинными рецептами, народными средствами и бытовой магией. Народная медицина – это отдельная обширная тема, поэтому в этом посте речь пойдёт об исключительно официальной медицине с её пилюлями, мазями, микстурами и порошками.
Первая аптека в России появилась при Иване Грозном, но она обслуживала только царскую семью и её приближённых. Существовали зелейные лавки, в который продавались лекарственные травы и товары для здоровья, но работа их чётко не регламентировалась, и об ассортименте их товаров судить трудно. Появление и развитие привычных нам аптек было связано в первую очередь с военными нуждами. В допетровские времена аптеки были государственные и обслуживали в первую очередь военных. Тогда вопросами медицины занимался Аптекарский приказ. Это учреждение отвечало за работу придворных и военных медиков, занималось организацией лечения больных и раненых военнослужащих, следило за работой аптек. И врачи, и аптекари, как правило, были иностранцами, приглашёнными в Россию на службу.
Сначала и лекарства и сырьё были импортным и стоили очень дорого. Позже наладили сбор лекарственных трав и в России. В Москве появились аптекарские огороды. С 1654 года при Аптекарском приказе работала Лекарская школа, в которой на протяжении 5—7 лет обучались дети стрельцов, дьяков и духовенства. Со временем Аптекарский приказ разросся и получил больше функций. Он проверял документы приехавших иностранных медиков, распределял рабочие места среди врачей, контролировал работу врачей, выплачивал им жалованье, в случае необходимости организовывал карантинные меры, готовил отечественных лекарей и курировал изготовление и продажу алкогольной продукции. Последнее было одной из главных статей дохода приказа. В 1707 году была создана Аптекарская канцелярия, которая взяла на себя часть функций приказа, который просуществовал до 1721 года.
Указом Петра I в 1700 году были учреждены военные аптеки при всех военных и морских госпиталях, а также при крупных воинских соединениях. В 1706 году Петр основал в Москве «военную Гошпиталь» с хирургическим училищем и анатомическим театром, тогда же начала работу первая в русской армии постоянная госпитальная аптека. Первым аптекарем был назначен Христиан Эйхлер, который прослужил в аптеке 18 лет. После него аптекой в течение 45 лет руководил Иван Маак. В 1715 году в Петербурге на Выборгской стороне были построены сухопутный и адмиралтейский «генеральные гошпитали» для солдат и матросов. Деятельность воинских аптек регламентировалась «Воинским Уставом» 1716 года. В Киеве гарнизонная аптека была открыта в 1715 году, а в 1716 году «Воинский Устав» предписал открыть еще две аптеки — одну при кавалерии, другую при пехоте. С развитием флота были открыты аптеки при морских госпиталях. По инициативе императора начались активные научные исследования лекарственных растений, которые росли в России, в том числе в Сибири.
При Петре I помимо государственных аптек стали появляться вольные – частные. Правительство открытие аптек поощряло различными льготами, например, отсутствием податей. Землю для аптеки можно было получить у государства бесплатно. В 1701 году Петр I издал высочайший указ о том, «что всякий русский или иностранец, который пожелает вести вольную аптеку, с разрешения правительства получит безденежно необходимое для сего место и жалованную грамоту на наследственную передачу сего заведения». Первая грамота на право открытия аптеки в Москве 27 ноября 1701 г. была выдана Иоганну Готфриду Грегориусу, который в 1702 году открыл своё заведение в Москве в Ново-Немецкой слободе. Вторую грамоту в 1701 году получил Даниил Алексеевич Гурчин, предположительно, поляк. По поручению Петра I им написаны работы «Аптека обозовая или служивая» и «Аптека домовая». Всего в Москве было открыто 8 аптек. Первая государственная аптека в Петербурге была открыта в 1704 году. Впоследствии она получила название Главной аптеки и помещалась сначала в крепости, а потом была перенесена в дом Медицинской канцелярии на Миллионной улице. В 1707 году была учреждена полевая аптека в Лубнах. Аптеки появились в Астрахани (1721), в Симбирске (1778), в Нижнем Новгороде (1780), в Перми (1786), в Казани и не только. Хотя открыть аптеку мог теоретически любой желающий, требовалось согласовывать этот вопрос с уже работавшими в данном городе аптекарями.
В 1763 году указом Екатерины II была создана Медицинская коллегия, и аптеками занималась уже она. В 1775 году императрица создала новое ведомство – Приказы общественного призрения. На губернском уровне они курировали работу народных школ, госпиталей, аптек, приютов, больниц, богаделен и тюрем. В 1810 году появилось Министерство полиции, а при новом министерстве в 1811 году был создан Медицинский департамент и Медицинский совет. В Медицинский совет входили и аптекари. Он занимался снабжением военного ведомства лекарствами и оборудованием, а также снабжением государственных аптек и ревизией частных. В конце 1819 году Министерство полиции опять вошло в состав Министерства внутренних дел вместе с Медицинским советом и Медицинским департаментом. В 1834 году при Медицинском департаменте была учреждена комиссия для производства торгов на поставку аптекарских материалов. Департамент имел широкие полномочия, в том числе заведовал медико-хирургическими академиями (Петербургской, Московской и Виленской), отвечал за приём экзаменов на учёные степени для медиков, давал разрешение на открытие вольных аптек и имел право закрытия их за злоупотребления, производил ревизии аптек. В 1836 году Министерству внутренних дел было подчинено Санкт-Петербургское фармацевтическое общество и состоящая при нем школа для подготовки фармацевтов.
женская аптека
До середины 19 века аптечное дело было тесно связано с медициной как таковой, и отдельного образования для аптекарей практически не было. Соответственно, количество аптек и аптекарей росло по мере открытия медицинских факультетов. Самый первый медицинский факультет был открыт в 1755 году при Московском университете. В начале 19 века Медицинские факультеты были открыты в Дерптском (1802), Виленском (1803), Харьковском (1805), Казанском (1814), , Киевском (1841) университетах. В столичном университете не было медицинского факультета, а врачей готовили в Военно-медицинской академии. С 1808 года начал выходить «Медико-физический журнал», в 1811- 1816 годах петербургская Медико-хирургическая академия издавала «Всеобщий журнал врачебной науки», в 1828-1832 гг. профессор химии и фармакологии, известнейший фармацевт Московского университета А.А. Иовский (1796-1857) издавал «Вестник естественных наук и медицины». С 1823 года начал выходить «Военно-медицинский журнал», стали возникать медицинские общества, в том числе и фармацевтические (Рижское, Петербургское).
Открыть собственную аптеку мог любой желающий, имеющий для этого стартовый капитал, однако управлять должен был специалист-аптекарь или провизор. Аптекари пользовались на основании Городового Положения правами Именитых граждан. Однако открытие аптеки было делом затратным, лекарства стоили дорого, а цены постоянно росли, поэтому бизнес этот был не самым рентабельным. Количество аптек росло относительно медленно медленно. В начале 18 века по всей стране официально работали 14 аптек, к концу 18 века – около 100. С 1825 по 1861 год количество аптек в Москве увеличилось всего на 6 аптек, и в 1861 году их было всего 30. В начале 19 века в среднем по всем губерниям России ежегодно открывалось около 15 новых аптек. В 1804 году открылось 16, в 1810 — 14, в 1827 — 18 частных аптек. В 1828 году в стране их было 423, в 1838 году — 572, а в 1848 г. — 689. В 1851 году в России работало всего 743 частные аптеки. В это же время более чем в 150 городах России аптек вообще не было. В 1877 году по всей стране работала 1621 аптека, из которых большинство – вольные.
Дореволюционная аптека – не просто магазин, где можно было приобрести лекарства и товары для здоровья. Аптеки сами их производили, соответственно, речь шла о, как минимум, небольшом производстве. Здесь продавали готовые лекарства, а также изготавливали препараты по рецепту, предлагали предметы гигиены, минеральную воду. Некоторые аптеки разрабатывали косметические средства и даже парфюмерию. Согласно принятому в 1857 г. врачебному уставу, аптеки в обязательном порядке должны были иметь следующие помещения: рецептурную комнату (для приготовления лекарств), материальную комнату (для хранения ингредиентов), лабораторию (для проверки качества лекарственных форм), сухой подвал, ледник и сушильню для растений. Иногда в том же здании была квартира хозяина аптеки и жильё для сотрудников.
Во второй половине 19 века ситуация с аптеками улучшилась. К концу века аптечное дело в России было уже хорошо развито. Из книги Е. И. Рагозина «Путешествие по русским городам»: «Весь город спал, когда я проезжал по нем, и только в аптеке горели огни. В какое бы захолустье России вы ни попали, везде вы найдете аптеки в полном порядке, всегда готовые исполнять требования населения. Я думаю, что нигде в Европе нет такой хорошей организации аптек, как у нас, а потому мы должны очень осмотрительно относиться к разным проектам об уничтожении монополии, понижении таксы на лекарства и проч. Разрушить даже вековое учреждение вовсе не трудно, но создать его вновь невозможно.
У нас образовался целый класс людей, специально знакомых с аптекарским делом и им только и занимающихся. Люди эти, благодаря высокой таксе на лекарства, дорожат своим делом, весьма внимательно к нему относятся и всецело преданы ему. Они продают аптеки, покупают вновь, переезжают из города в город, но почти до конца жизни остаются верными своей профессии. Тысячи аптек в России, разбросаны они по всем местечкам и городкам, и везде свято исполняют свой великий долг. Бывали ошибки в составлении лекарства, случались и несчастия – отравления, но это капля в море сравнительно с тем огромным количеством лекарств, которые ежедневно составляются в этих маленьких лабораториях, рассеянных по всей России и всегда готовых подать помощь больному человеку.
Я потому обращаю внимание на наши аптеки, что мы часто не умеем дорожить своим хорошим, и потому еще, что, как мне кажется, аптекарское дело начинает у нас уже подрываться. В некоторых уездных городах земство, руководясь желанием удешевить лекарства, открыло свои аптеки и принудило этим закрыться бывшие в городах аптеки. Впоследствии вольные аптеки эти закрывались, и я знаю случаи, когда после таких проб города оставались вовсе без аптек. По моему мнению, может быть, и ошибочному, за аптеками необходимо сохранить монополию и высокую таксу, так как только при этих условиях аптекарское дело может быть выгодным и аптекарям не будет надобности прибегать к обманам. Земство для облегчения бедного сельского населения может продавать лекарства за удешевленную цену и даже раздавать их даром, но вряд ли следует разрешить земству открывать в городах вольные аптеки».
Такса – фиксированная цена на лекарства. В небольших городах недобросовестные аптекари иногда всё же злоупотребляли тем, что аптек было не так много, и у покупателей не было выбора. Врач польского происхождения В. Г. Загорский в книге «Мои воспоминания» оставил подробные описания Челябинска 1885—1892 годов. Он описал в том числе местную больницу, которой руководил, и аптеку. «Больница была рассчитана на 75 коек, но в случае необходимости в ней можно было поместить 100 и даже больше больных. Железные койки, опрятное постельное бельё и чистота производили хорошее впечатление. Зато аптека была оборудована скверно, в ней недоставало большого количества необходимых медикаментов. Лекарства приготовляли фельдшеры. Ещё хуже дела обстояли с оборудованием, поскольку, кроме инструментов для ампутации, ножниц, нескольких скальпелей и пинцетов, больше ничего не было. Я не понимал, как Падарин мог оперировать…
Прежде всего нужно было обеспечить больницу лекарствами и хирургическими инструментами. Получив у городского головы кредит, я заказал в аптеке Туржанского в Екатеринбурге необходимые медикаменты, а из Москвы у Трындина — самые необходимые на первое время хирургические инструменты, а также недорогой микроскоп Райхерта…
В Челябинске была только одна аптека, владельцем которой был немец Штопф. Аптекарь и его жена были во всём друг на друга похожи. Оба маленькие, круглые как огурчики, румяные, они совершенно акклиматизировались в Челябинске. Аптека оставляла желать много лучшего, в ней не было новейших средств, таких как апоморфин, кокаин, антипирин и т. п., о которых Штопф, кажется, ничего не слышал. Я никак не мог его убедить, чтобы он заказал эти медикаменты.
Аптека В. К. Феррейн в Москве
“Это ненужные выдумки, — ответил он мне. — Мы без этих гадостей обходились до сих пор и впредь обойдёмся”. Штопф не придерживался твёрдой аптечной таксы и брал за лекарства по своему разумению: один раз дешевле, а другой раз за то же самое лекарство в три-четыре раза дороже. На мои предостережения, чтобы так не делал, потому что когда-нибудь попадётся, он только смеялся. И, конечно, попался. Ревизия аптеки, проведённая моим отцом, который как врачебный инспектор приехал в Челябинск, обнаружила в аптеке непорядки, отсутствие множества медикаментов. Выяснилось, что за один мой рецепт Штопф взял в 18 раз больше, чем позволяла такса. Мой отец приказал вернуть пациенту всю полученную сумму. Кроме того, Штопф вынужден был пообещать, что поставит в аптеку необходимые медикаменты, в том числе некоторые новые, которые, согласно закону, обязана иметь так называемая «нормальная» аптека. После отъезда моего отца аптекарь иронизировал, говоря, что настали новые времена, что в России повеяло новым духом, видимо, скоро явится антихрист и т. д. Однако вынужден был исполнить то, что ему велели, и начал придерживаться таксы. Через несколько лет он сказал мне: – А вы знаете, ваш отец — мудрый человек, а я был глуп. Я и сам теперь доволен: аптека приносит гораздо больший доход, чем раньше. Некоторые новые медикаменты на самом деле замечательные, даже на себе и на своей жене я убедился в их эффективности. Да, прогресс — это прогресс».
Помимо цен на лекарства вопросы могли возникать и по поводу их качества. Был анекдот. Приходит в аптеку мужчина и просит что-нибудь от такого-то диагноза.
— Вот попробуйте пилюли доктора Пупкина.
— Нет, только не это. Пупкин – это я.
На самом деле контроль медицинских препаратов существовал. При Аптекарском приказе анализ лекарств проводили так называемые алхимисты, а при Петре I — вновь открытые аптеки и химическая лаборатория при Берг-коллегии. Во времена Екатерины II эту задачу решала Медицинская коллегия. С 1797 года – губернские управы. При Александре I вопросами медицины занималось МВД, для чего при нём были созданы Медицинский департамент и Медицинский совет, за последним были закреплены, в частности, такие обязанности, как «проба и сличение аптечных веществ, рассмотрение чрезвычайных требований аптек, разрешение сомнений о привозимых из-за границы лекарственных средств». На местах проверками занимались губернские врачебные правления. В изданных в 1873 г. Министерством внутренних дел «Правилах для открытия аптек» была подробно изложена процедура их освидетельствования. Сводилась она к периодическим (не реже 3 раз в год) «нечаянным» ревизиям аптек представителями врачебных правлений, в ходе которых оценивалось общее состояние аптеки, соблюдение требований по хранению, производству и отпуску лекарств, отбирались образцы для экспертизы, проверялось соответствие цен аптекарской таксе. В случае выявления недоброкачественной продукции предусматривалось наказание. За нарушения полагался штраф, но в целом наказания были мягкими.
Ближе к концу 19 века проблема контроля качества стала острее, потому что всё чаще лекарства ввозились из-за рубежа, количество аптек выросло, а подделки было всё труднее отличить от оригинала. В 1899 году Медицинским советом издаются «Правила для разрешения пропуска заграничных готовых лекарств», где была описана процедура, через которую проходили препараты до выпуска их в продажу. Образец препарата должен был быть представлен в 3 экземплярах (для Медицинского совета, Департамента таможенных сборов, столичного врачебного правления) и иметь сопровождающую документацию. Результаты экспертизы и все сведения (качественный и количественный состав, способ приготовления, употребления и дозировка) о каждом вновь разрешаемом к обращению препарате, как зарубежном, так и отечественном, опубликовывались в специальных изданиях: в «Правительственном вестнике», «Вестнике финансов» и «Вестнике общественной гигиены, судебной и практической медицины» (печатный орган Министерства внутренних дел). Списки разрешённых и запрещённых препаратов поступали на таможню.
Во второй половине 19 века возникла другая проблема – аптечная наркомания. Некоторые лекарства имели неожиданные побочные действия, а понятия «наркоман» ещё не было. В качестве успокоительных средств продавали препараты на основе опиума, и их давали даже детям. Средства для анестезии (от опиума до эфира, использовавшегося как «веселящий газ») нередко приобретались совсем для других целей. Бойко шла торговля кокаином, который завозился преимущественно из Германии. О нём вспоминал в мемуарах актёр Александр Вертинский: «Продавался он сперва открыто в аптеках, в запечатанных коричневых баночках, по одному грамму. Самый лучший, немецкой фирмы “Марк”, стоил полтинник грамм. Потом его запретили продавать без рецепта, и доставать его становилось все труднее и труднее. Его уже продавали «с рук» — нечистый, пополам с зубным порошком, и стоил он в десять раз дороже. На гусиное пёрышко зубочистки набирали щепотку его и засовывали глубоко в ноздрю, втягивая весь порошок, как нюхательный табак… Короче говоря, кокаин был проклятием нашей молодости. Им увлекались многие. Актёры носили в жилетном кармане пузырьки и «заряжались» перед каждым выходом на сцену. Актрисы носили кокаин в пудреницах. Поэты, художники перебивались случайными понюшками, одолженными у других, ибо на свой кокаин чаще всего не было денег… Помню, однажды я выглянул из окна мансарды, где мы жили (окно выходило на крышу), и увидел, что весь скат крыши под моим окном усеян коричневыми пустыми баночками из‑под марковского кокаина. Сколько их было? Я начал в ужасе считать. Сколько же я вынюхал за этот год! И в первый раз в жизни я испугался». Актёр смог побороть свою зависимость, а его сестра умерла от передозировки. Во время Первой мировой войны кокаин заметно подорожал, и его стало труднее достать, зато опиатов стало больше, так с одной стороны ими торговали недобросовестные медики, с другой на них подсаживались раненые. О том, насколько опасны эти препараты, многие ещё не знали. В 20 веке контроль за оборотом медицинских препаратов ужесточили, но не все меры успели реализовать.
Продолжаю рассказ о том, чем жители Российской империи занимались в течение года. О зиме, весне, лете (пост 1, пост 2) рассказы уже были, и наступила осень.
Основными сельскохозяйственными работами конца лета и осенью были следующие: сбор урожая, распашка и боронование пара (пар – поле, которое специально в этот год не засеивали), посадка озимых культур, обработка собранного урожая, обработка технических культур, например, льна и конопли, заготовки на зиму (сушение и засолка грибов, обработка ягод, засолка огурцов, засолка или квашение капусты. Осенью забивали скот, отсюда пословица «цыплят по осени считают). И это лишь часть работ. В зависимости от климата каждой местности их точное время могло варьироваться.
Н. К. Пимоненко "Жатва на Украине" (1896)
Колосья срезали вручную серпами, затем их вязали в снопы, подсушивали. В южных регионах могли сушить прямо в поле, в северных чаще в помещениях – овинах. Обычно овин был двухъярусным, и нижний ярус мог быть в яме. На нижнем ярусе устанавливали печь, которую топили по-чёрному, на верхнем помещали снопы. Подсушенные колосья молотили, чтобы выбить зёрна. Место, где молотили зерно, называлось гумно. Иногда гумно было просто на улице, иногда оно было огорожено и имело навес, иногда это была полноценная сельскохозяйственная постройка, совмещённая с овином. Молотить могли вручную – цепами, но были и механические молотилки.
цеп
Обмолоченное зерно хранили в амбарах. Амбар – хозяйственная постройка для хранения зерна, муки, иногда и некоторых других продуктов. Другое название – житница (жито – зерно). Закромом называли отгороженное в амбаре место для ссыпки зерна (современному человеку это слово привычнее во множественном числе – закрома). Также для хранения урожая использовался сусек –отгороженный досками отсек, стационарно установленный ларь. В сказке про колобка старик со старухой скребли муку по сусекам.
Сусеки амбара Коневой (Щелоковской хутор)
Многие важные события были привязаны к церковному календарю. Это не значит, что все были исключительно верующими людьми, но праздники отмечали как часть традиций и социальной жизни. Светское и религиозное было тесно переплетено, поэтому важные события планировали, ориентируясь на церковный календарь. На него же ориентировались в хозяйственной деятельности. Это происходило не только по религиозным соображениям, просто по этим датам было удобно ориентироваться.
Для многих крестьян предвестниками осени были Успенский пост, длится с 1/14 по 15/28 августа, и праздник Успения (кончины) Богородицы. Накануне Успенья праздновали Обжинки или Дожинки – конец сбора урожая.
Б. М. Кусотидиев "Жатва" (1914)
В допетровские времена 1 сентября отмечали Новый год. Позже праздник перенесли, но день в народном календаре сохранился как Семёнов день. Он считался удачным для переезда в новый дом и празднования новоселья. Перед переездом люди обязательно забирали с собой домового. Делали это обычно пожилые женщины. Для этого в последний раз они затапливали печь, собирали угли в горшок, накрывали скатертью и приглашали домового на новое место. Затем горшок торжественно вносили в новое жилище, трясли скатертью по углам, угли бросали в новую печь, а горшок разбивали. На новоселье гости приносили хлеб-соль и подарки, а кум и кума должны принести полотенце и мыло. Неделя с 1-го по 8-е число называлась «Семёнскою», и именно её когда-то считали Бабьим летом (хотя хорошая погода на радость и бабам, и мужикам могла, конечно, стоять и дольше).
К. Лебедев. «Гумно» (1894)
Из книги А. А. Коринфского «Русь народная» (1901): «“Батюшка-сентябрь не любит баловать!”, “В сентябре держись крепче за кафтан!”, “Считай, баба, осень с сентября по шапкам да по лаптям!”, “В сентябре и лист на дереве не держится!” Начинается сентябрь-месяц бабьим летом, в некоторых местностях продолжающимся неделю (с 1-го по “Аспосов день” — 8-е число), по другим уголкам светлорусского простора захватывающим и целых две седмицы — с “Семена-дня” вплоть до Воздвиженья, 14-го числа. “Хвалилися бабы да бабьим летом на Семен-день, а того бабы не ведали, что на дворе сентябрь!” — подсмеиваются в ненастные дни сентября-листопада-деревенские краснословы над падкими до праздничанья бабами, но и сами не забывают, что у мужика, по народному присловью, “в сентябре-осеннике только те и праздники, что одне новыя новины”.
Сентябрь — конец полевых работ: остается во время него в поле разве одну “зябь зябить» (запахивать землю под пар, на весну), да жнивье выжигать, стадами утолоченное. О последнем и вспоминает деревня в поговорке: «В сентябре — огонь и в поле, и в избе”. К 1-му числу сентября — последний досев ржи для самого неторопливого хозяина-пахаря. “Семен-день — севалка с плеч!” — говорят в народе, убежденном, что позже этого срока, установленного многоопытными и богобоязненными дедами-прадедами, и сеять грешно. “Семен-день — и семена долой!”, “На Семен-день до обеда сей-паши, а после обеда на пахаря вальком маши!” — приговаривает посольский люд…
Овин-садило из деревни Вахонькино Кадуйского района Вологодской области. В настоящее время находится в музее народного деревянного зодчества «Витославлицы» (Великий Новгород)
В сентябре, по примете, “всякое семя из колоса наземь плывет”: плохо тому хозяину, на свой горб худому работнику, у которого какое-нибудь зерно застоится на корню после Семена-дня не только в поле, но и на огороде. “Не время в поле жать, когда бабам по заполью впору льны стлать!” — говорит сельскохозяйственный опыт, проверенный годами да годами, — говоря, приговаривает: “Лён стели к бабьему лету, а подымай к Казанской!” (осенняя Казанская — 22-го октября), “Бабье лето — бабий праздник, бабьи работы!”, “Кто о бабьем лете жать-косить пойдет, того не то что мужики, а и бабы засмеют!”».
4 (17) Сентября – праздник, посвящённый иконе «Неопалимая Купина». Икона встречалась в русских храмах часто, поэтому нередко этот день был местным храмовым праздником. В этот день проводились молебны и различные ритуалы, призванные защитить от пожаров. 5-е сентября — день, посвященный памяти пророка Захарии и праведной Елисаветы, родителей Крестителя Господня. Этот день считался благополучным для гаданий, поэтому у местных гадалок и колдунов было много визитёров. Затем следовал «Луков день» (памяти преп. Луки). На него во многих местах торговали репчатым луком. Существовало суеверие, что если кто-то испечёт хоть одну луковицу до того, как урожай лука будет полностью собран, то всё остальное засохнет. Поэтому суеверные огородники бдительно стерегли свой урожай.
8 (21) сентября – Аспосов день – Рождество Богородицы. Праздник также называли «Малой Пречистою» («Большая Пречистая» — праздник Успения). Он относился к двунадесятым праздникам (то есть к 12 важнейшим церковным праздникам, Пасха в них не входила, она шла отдельно). В этот день в храмах проходили праздничные литургии. Крестьяне устраивали праздник также и в честь собранного урожая. В этот день тесть и тёща, а также прочая родня традиционно навещали молодожёнов.
12 сентября — день памяти священномученика Корнилия-сотника. На него собирали последние (кроме репы) корнеплоды, в том числе лук, картофель, хрен. «С Корнилья корень в земле не растет, а зябнет!», «Корнилий святой — из земли корневище долой!»
Рубка капусты. Челябинская область (Уфимская губерния), 1908. Фотограф М. А. Круковский
14 (27) сентября – ещё один из двунадесятых праздников. Воздвиженье – праздник в честь обретения Креста Господня, которое произошло, согласно церковному преданию, в 325 или 326 году в Иерусалиме около горы Голгофы — места распятия Иисуса Христа. По одной версии, во время раскопок у языческого храма Венеры, находящегося на месте Голгофы, были обнаружены три креста. Чтобы определить, на каком из трёх крестов был Иисус, их поочерёдно прикладывали к больной женщине, чтобы она исцелилась. По другой версии святая Елена узнала, что под храмом Венеры находятся кресты. Храм был разрушен, кресты извлечены, а для определения нужного креста их поочерёдно прикладывали к покойнику, и после одного из прикладываний покойник ожил. После того, как крест был найден, епископ Макарий установил его для всеобщего обозрения. В этот день праздничные службы проводятся в особых фиолетовых одеждах. Верующие должны соблюдать строгий пост. В этот день на строящихся храмах устанавливались кресты.
На Воздвиженье начинали рубить капусту. Существовали такие поговорки: «Возриженье — капустницы, капусту рубить пора!», «То и рубить капусту, что со Воздвиженья!», «У доброго мужика на Воздвиженьев день и пироги с капустой!», «И плохая баба о Воздвиженьи — капустница!», «На Воздвиженье — чей-чей праздничек, а у капусты поболе всех!», «На Воздвиженье первая барыня — капуста!» Занятие это было женским. В некоторых регионах в честь этого устраивались посиделки – девушки приходили поочерёдно друг к другу в гости, при этом рубка капусты сопровождалась шутками, песнями, угощением. «Воздвиженские капустники» длились до двух недель. При этом парни присматривались к гостьям, и данное полезное занятие нередко сопровождалось новыми знакомствами и флиртом.
Н. Фешин "Капустница"
15 (28) сентября – день Никиты-гусятника. Из книги А. А. Коринфского: «Следом за Воздвиженьем-праздником — день Никиты осеннего. Осенний Никита (вешний — 3-го апреля) зовется в посельском быту “гусепролетом”, “гусятником”, “репорезом”. Ломающий сентябрь пополам Никитин день в просторечьи слывет “гусарями”… В старые годы на него соблюдалось немало любопытных, в пережитке уцелевших и до наших дней обычаев. С незапамятных пор держали на Руси гусей, не только для хозяйства (на убой), но и “для охоты”. Гусиная охота была издавна одною из любимейших забав на Москве Белокаменной, да и по другим исконно-русским местам. Гусаки-бойцы откармливались совершенно особо ото всех других гусей и — наметавшиеся в своем боевом деле — ценились на большие деньги, составляя похвальбу-гордость хозяина-охотника. Твердо памятовали русские люди, что “делу — время, потехе — час”. Никита-гусятник был для многих часом потехи. Обхаживали в этот день любители гусиного боя друг друга. Собиравшиеся в обход запасались мешочком с пшеницею. При входе стучали они в дверную притолоку, особым причетом очестливым вызывая хозяина показать “охоту”. Хозяин приглашал гостей дорогих на загородь, где жила-оберегалась у него “гусиная свора”. Сопровождая гостей, он не забывал угостить их доброю чаркой вина из предусмотрительно захваченной сулеи. Пили гости, рассыпали гусям пшеницу. Желая выказать особо-дружеское расположение к кому-либо из гостей, хозяин дарил ему гуся. Получивший подарок должен был отдарить его тем же. Подаренный гусь передавался из полы в полу при троекратном целованье и уверениях в нерушимой дружбе. Целый день ходили гусятники-охотники из дому в дом. Вечером все гурьбой шли — зваными гостями — на пирушку к самому богатому и тороватому из своей братии, заранее предвкушая ничем для них не заменимое удовольствие гусиного боя. В таком доме стояла на столе круговая чаша с зеленым-вином или медом сыченым. Каждый гость, входя, пригубливал эту чашу и клал на стол калач — «гусям на новоселье». Когда собирались все званые-прошеные, хозяин вносил в горницу пару убранных красными лентами лучших гусей-бойцов из своей охоты. Гусей этих обрызгивали медом, пили над их головами мед и зелено-вино. Во время боя бились об заклады, — причем бывало и так, что разгоряченные спором охотники вступали чуть не в рукопашную, совершенно забывая о мирной-праздничной цели своего веселого прихода.
Во времена барщины было в обычае на осеннего Никиту подносить боярам от каждой вотчины гуся с гусынею. Делали это выборные старики. Подносимая гусыня накрывалась красным платком; гусь подносился со льняной плетенкой на шее. Барская семья встречала челобитчиков в сенях и приказывала угостить их вином. Этот обычай соблюдался ещё в 40-х — 50-х годах. По народному поверью, гусей стережет, ото всякого лиха оберегает Водяной. Памятуя об этом, ещё в недавние времена считали гусехозяева необходимым «задобрить дедушку» в ночь под Никитин день. Для этого носили на реку нарочно откармливавшегося «жертвенного» гуся, отрубали здесь ему — с особым причетом — голову и, обезглавленного, бросали в воду, упрашивая речного хозяина принять подарок, не гневаться и не оставлять гусей береженьем на будущее время. Голова жертвенного гуся относилась на птичий двор, из опасения, чтобы Домовой, ведущий всему счет “по головам”, не проведал о сделанном Водяному подарке и не прогневался бы, в свой черед, на это. С Никиты-осеннего начинают бить гусей на продажу». Также в этот день заканчивали собирать урожай репы.
Илларион Прянишников "Возвращение с ярмарки" (1883)
1 (14) октября – день праздника Покрова Пресвятой Богородицы. Покров – самый важный осенний праздник. Он связан с событием, согласно церковной традиции, произошедшим в 910 году, когда в одном из храмов Константинополя во время богослужения юродивый Андрей и его ученик Епифаний увидели парящую в воздухе Богородицу, которая распростерла над молящимися свое широкое белое покрывало — покров — и произнесла молитву о спасении мира. К Покрову крестьяне-отходники возвращались в родные деревни.
С этой даты традиционно начинали играть свадьбы. А. А. Коринфский упоминает такие традиции: «В Вологодской губернии, а также и в некоторых иных местах, к Покрову-дню ткут крестьянские девушки, задумывавшиеся о женихах, так называемую «обыденную пелену». Собравшись вместе, они с особыми, приличными этому случаю песнями теребят лен, прядут и ткут его, стараясь непременно окончить всю работу в один день, обыденкой. Приготовленную таким образом пелену (холстину) перед обедней на Покров несут к иконе Покрова Пресвятой Богородицы. Шепотом причитают они при этом: «Матушка Богородица! Покрой меня поскорея, пошли женишка поумнея! Покрой ты, батюшко-Покров Христов, мою победную голову жемчужным кокошником, золотым назатыльником!...
Накануне Покрова молодые деревенские женщины сжигают в овине свои старые соломенные постели. Этим, по суеверному обычаю, охраняются молодухи от «призора недоброго глаза». Старухи сжигают в это же самое время изношенные за лето лапти, думая исполнением этого «прибавить себе ходу на зиму». Ребятишек обливают перед Покровом водою сквозь решето, на пороге хаты. Это делается, по старинной примете, в предохранение от зимней простуды».
Также в этот день в армию отправляли рекрутов. «В приказе сказано, до Покрова нужно свезти рекрут в город», — говорит приказчик барыне в рассказе Л. Толстого «Поликушка». Считалось, что После Покрова происходит переход от осени к зиме.
22 октября (4 ноября) – день Казанской иконы Божией Матери. В некоторых местах свадьбы играли, начиная с этой даты. Казанская икона Божией Матери считалась «женской заступницей», поэтому это, прежде всего, женский праздник. Этот день традиционно завершались строительные работы; плотники, каменщики, штукатуры, землекоп к этому времени сдавали по подрядам работу и получали плату за труд.
Считалось, что с этой даты наступают холода. Были такие поговорки: «Матушка Казанская необлыжную зиму ведет, морозцам дорожку кажет!», «Что Казанская покажет — то и зима скажет!», «Бывает, что на Казанскую с утра дождь дождит, а ввечеру сугробами снег лежит!», «Выезжаешь о Казанской на колесах, а полозья в телегу клади!», «И зиме до Казанской устанавливаться заказано!», «Со Казанской у нас — тепло морозу не указ!», «Казанские морозы железо не рвут, птицу на лету не бьют, а за нос бабу хватают, мужика за уши пощипывают!», «Идет на pop мороз, а в кармане денежки тают!», «С назимней Казанской скачет морозко по ельничкам, по березнячкам, по сырым берегам, по веретейкам!», «Не велик мороз, да краснеет рос!», «Сказывали бабы, что и на Казанскую в стары годы мужик на печи замерз!», «С Казанской — мороз подорожным-одежным кланяться велит, а к безодежным сам в гости ходить не ленится!», «С Казанской не льнуть к тычинке морозобитной хмелинке!»
Константин Юон «Мельница. Октябрь. Лигачёво» (1913)
28 октября (10 ноября) — день святой Параскевы; если он приходится в пятницу, то она зовётся «Параскевой-Пятницею». Параскева-Пятница – с одной стороны святая, с другой – особый фольклорный персонаж, который воплотил в себе и языческие верования. Некоторые исследователи считают, что она частично воплотила в себе черты языческой богини Мокоши, образ которой связан с женскими работами (прядением, шитьём и др.), с браком и деторождением. Параскеву-Пятницу изображали не только в виде икон, но и деревянных скульптур – редкий случай в Православии. Из книги С. В. Максимова «Нечистая, неведомая и крестная сила» (1903): «Рыбьей чешуйкой серебрятся на дне колодцев серебристые гривенники и пятиалтынные... передаются или прямо бросаются разные изделия женского досужества, часто с громким заявлением о прямой цели жертвования: сшитое бельё в виде рубах, полотенца на украшение венчика и лика, вычесанная льняная кудель или выпряденные готовые нитки, а также волна (овечья шерсть) (“Угоднице на чуловки!”, “Матушке-Пятнице на передничек!” — кричат в таких случаях бабы)».
26-е октября — день памяти святого великомученика Димитрия Солунского, Димитриев день. Этот день был ранее днём повиновения воинов, павших в Куликовской битве. В Дмитриев день традиционно навещали могилы родственников.
И это лишь самые важные вехи дореволюционной осени.
P.S. Это 1000-й пост в моём профиле, даже трудно поверить, что я столько постов написала
В. Е. Маковский "Отдых на пути из Киева. Богомолец"
Старинная пословица гласила: щи да каша – пища наша. О дореволюционной каше пост уже был, поэтому стоит поговорить о щах, а заодно и первых блюдах как таковых.
Говоря о дореволюционной кухне вообще и о первых блюдах в частности, важно учитывать, что под одним и тем же названием могли скрываться разные блюда, тем более что значение некоторых слов со временем менялось. Слово суп стало использоваться в России только в 18 веке, и сначала только в дворянской среде. В народе использовались другие названия. Так ухой в допетровские времена (а в некоторых местах и позже) называли бульоны как из рыбы, так и из мяса, приправленные различными овощами. Уха могла быть, например, куриной. Позже под ухой стали подразумевать именно рыбный суп. Рыбные супы в России ели чаще мясных, так как рыба была доступнее мяса. Её теоретически можно было поймать самостоятельно, и на базаре многие виды рыб стоили недорого. В течение года было немало постных дней, и в некоторые из них допускалось есть рыбу.
Адриан Волков "Демьянова уха"
Разновидностей ухи было огромное количество. До наших дней дошли, например, рецепты двойной и тройной ухи. Сначала бульон варится на мелкой рыбёшке, которую позже выбрасывают, и варят дальше, добавив более крупную рыбу, например, щуку. В тройную уху на третьем этапе добавляли ещё более дорогую рыбу, например, осетра. Самая дорогая дореволюционная уха варилась из стерляди. Александр Дюма, путешествовавший по России в 1850-х, писал: «Россия похваляется своей национальной кухней и блюдами, которые никогда не будут позаимствованы другими народами, потому что готовятся из таких продуктов, какие можно найти только в отдельных краях этой обширной империи, и каких нет больше нигде. К таким блюдам, например, относится стерляжья уха. Стерлядь водится только в водах Оки и Волги. Русские без ума от супа из стерляди. Стерлядь … может жить только в тех водах, где она появилась на свет. Поэтому её живьём доставляют в Санкт-Петербург в воде из Оки или из Волги; если за время доставки стерлядь засыпает, как кобыла Ролана, что имела один недостаток; была мертва, то такая рыба больше ничего не стоит. Куда ни шло возить живую рыбу летом, когда вода, защищённая от солнца, сохраняет нужную температуру и может быть освежена или заменена такой же речной водой, взятой про запас в охлаждаемых емкостях. Но зимой! При помощи обычной печи нужно не только не дать воде замёрзнуть, но и поддержать температуру, среднюю между зимней и летней, то есть 8-10 градусов выше нуля. Словом, до постройки железной дороги, русские вельможи любители стерляжьей ухи, держали специальные фургоны с печкой и живорыбным садком, чтобы стерлядь с Волги и Оки возить в Санкт-Петербург; обычно хозяин показывает гостям живую, плавающую рыбу, которую через четверть часа они едят в виде ухи». На самом деле стерлядь, почившая по дороге в столицу, тоже стоила денег, но гораздо меньше, чем живая. Некоторые роскошные рестораны и богатые гурманы могли, чтобы произвести впечатление на гостей, предложить им выбрать ещё живую рыбу, плавающую в бассейне или аквариуме, а затем приготовить её.
Некоторые считают калью отдельным блюдом, некоторые – разновидностью ухи. Она упоминается в «Лете Господнем» Ивана Шмелёва: «А калья, необыкновенная калья, с кусочками голубой икры, с маринованными огурчиками…» И у Алексея Толстого в «Князе Серебряном» также упоминается калья: «Никогда так не удавались им лимонные кальи…» Этот суп готовили на густом бульоне с добавлением огуречного рассола. В качестве основы использовали жирную рыбу либо икру, иногда добавляли утиное мясо или курицу. Калья считалась дорогим блюдом. Специалистов по её приготовлению называли «калейщиками».
Художник Евгений Рухмалев
Ещё одним вариантом первого блюда было ушное. По одной версии название связано с ухой, по другой это блюдо могло накрываться «ушком» из теста. При этом в наши дни нет единого мнения, что именно представляет из себя ушное. Одни утверждают, что это густой суп, другие – нечто вроде рагу, в котором много бульону или соусу. Владимир Даль дает такое определение этому блюду: «Ушное — мясной и вообще всякий навар, похлебка, горячее, мясное и рыбное». Он же приводит пословицу: «Свекольное тельное (прим. блюдо из рыбы), да редечное ушное, то еда скупого». Ушное упоминается в наставлении «Юности честное зерцало», авторство которого приписывают Петру I. «Когда прилучится тебе с другими за столом сидеть, то содержи себя в порядке по сему правилу: во-первых, обрежь свои ногти, да не явится яко бы оные бархатом обшиты, умой руки и сядь благочинно, сиди прямо и не хватай первый блюдо, не жри, как свинья, и не дуй в ушное, чтоб везде брызгало». Рецепт ушного есть в книге Василия Левшина «Русская поварня» (1816): «Баранью грудину, или реберные части, разняв в куски, варить в воде с луком и морковью, или репою скрошенными; присолить и подбить легкою подпалкою». Подпалка – заправка в виде муки, прожаренной в масле до коричневого цвета.
Аналогичиная ситуация и со щами. Не было единого «канонического» рецепта. Единственное, что можно сказать точно, то, что в состав блюда традиционно входила капуста. В сезон – свежая, в остальное время квашенная. Вот примеры рецептов из уже упомянутой «Русской поварни»:
Щи с говяжьими голяшками.
Говяжьи голяшки и ветчины, нарезав небольшими кусками, приставить в горшке с водою вариться. Между тем кислую капусту перемыть в воде, отжать и приставить повариться особливо с малым кусочком коровьего масла. Когда капуста поотварится мягко, выложить оную на сито, а потом к голяшкам в горшок прибавить крошеного луку, и поставив в печь, продолжать варение, пока капуста разварится. Решетного хорошего хлеба накрошить сухариками, обжарить в говяжьем сале, или масле коровьем. Щи приправить немного перцом и сметаною, выложить в чашу и сухари.
Щи сборные.
Для оных употребляется говядина, свежина, ветчина и баранина, кусками изрезанная, гусь и две курицы целых. Варение производится тем же образом, как выше сказано о щах с [9]голяшками. Так же отваривается и капуста, которая обыкновенно употребляется к сему кислая, по нужде ж и свежая изрубливается крошевом. Приправляются эти щи луком и сметаною.
Щи ленивые.
Для оных взять капусты свежей кочнями, каждый разрезать начетверо, перебрать, вымыть, и отжать, варить в воде с говядиною, нарезанною кусками, и несколькими кусочками ветчины. Надобно, чтобы капуста уварилась очень мягко. В приправу оных употребляется трава укропная и сметана.
Согласно некоторым рецептам в щи добавляли муку. Существовали рецепты постных щей. Вместо мяса в ход шли грибы, чаще всего сушёные. В северных регионах в ходу были серые щи. На них шли самые грубые капустные листы, мелко порубленные и заквашенные особым способом.
Борщ тоже мог быть совершенно разным. Согласно словарю Даля, борщ – «род щей, похлёбка из свекольной кваши, на говядине и свинине или со свиным салом». А вот рецепт из всё той же «Русской поварни»:
Борщ.
Говядину кусками и немного ветчины, также целую курицу приставить вариться с водою. Взять бураков обще с их травою, скрошить полосками, обжарить в масле коровьем, смочить отваром из горшка, в котором варится говядина и курица; после бураки совсем выложить к говядине, приправить солью, прибавить укропу, луку и уварить очень спело.
Даже сейчас нет единого рецепта, и встречается вариант, когда в борще нет свеклы, зато есть помидоры.
Летом ели холодные супы, прежде всего борщ и ботвинью, которая была даже популярнее. В «Толковом словаре живого великорусского языка» Владимира Даля ботвинья описывается как «холодная похлёбка на квасу из отварной ботвы, луку, огурцов, рыбы». Ботвинью любил император Александр I. Существует байка, что он однажды захотел угостить английского посла своим любимым блюдом и тому прислал ботвинью, но блюдо послу категорически не понравилось, потому что ему этот суп разогрели. Популярная в своё время книга Е. А. Авдеевой «Поваренная книга русской опытной хозяйки» (вышла в 1840-е и много раз переиздавалась) приводит такие рецепты:
Окрошка
В летнее время окрошка заменяет суп. Взяв остатки жаркого, какое случится, накрошить мелкими кусочками; также накрошить свежих или соленых огурцов, круто сваренных яиц, прибавить мелко изрубленного зеленого укропу и луку. Несколько тщательно обмытых кусков льда залить квасом, посолить, заправить сметаною и дать постоять четверть часа. Если квас не сладкий, то прибавлять сахару по вкусу.
Ботвинья с осетриною
Летом подают иногда вместо супа ботвинью с рыбою. К ботвинье лучше всего идет малосольная осетрина, но также подают к ботвинье малосольную белугу, севрюгу и другую соленую рыбу, а где можно достать, то и свежую. Ботвинья приготовляется таким образом: взять какой угодно зелени, щавелю, шпинату или свекольнику, сварить в воде мягко, откинуть на сито и выжать воду; потом изрубить, прибавить свежих, мелко нарезанных огурцов, зеленого рубленого укропа и луку. Если есть раки, то, очистив потребное количество раковых шеек и изрезав, положить в ботвинью, залить квасом. Приготовляют еще ботвинью из свеклы: сварив свеклу, вычистить, изрубить мелко, прибавить рубленого луку и укропа, накрошить свежих или малосольных огурцов. Примечание: к описанному приправленному квасу -«ботвинья» - рыба подается отдельно на блюде.
Ботвинья с лососиною
Нарезать мелко очищенных огурцов четырехугольными кусочками, положить в кастрюлю и поставить на лед. Очистить, вымыть и сварить щавель в соленой воде, протереть сквозь частое сито и поставить в холодное место. Очистить немного молодого шпината и столько же молодого свекольника, вымыть, бланшировать до мягкости в кипятке и, когда будут готовы, положить в холодную воду, потом отжать и изрубить мелко. За 15 минут до отпуска сложить все в одну кастрюлю, опустить несколько кусков чистого льду, развести процеженным квасом, снабдить по вкусу солью, перцем и положить мелко изрубленной зелени, т. е. эстрагону, укропу и шарлоту. Лососина подается на отдельном блюде, нарезанная порционными ломтиками.
В. Е. Маковский "В трактире"
Интересный холодный суп упоминает в своих мемуарах уроженец Киева А. Н. Вертинский: «Итак, в семь часов подавали ужин. На первое был украинский, или, как его называли, “гетманский”, борщ. Подавали его в холодном виде. Был он, конечно, постный, без мяса. Приготовленный на чистом подсолнечном масле. В нем плавали “балабушки” — маленькие шарики из молотого щучьего мяса, поджаренные на сковородке, потом маленькие пельмени, начинённые рублеными сухими грибами, потом маслины и оливы, потом жаренные опять же в подсолнечном масле небольшие карасики, вывалянные в муке. Ещё к борщу подавались жареные постные пирожки с кислой капустой, или с кашей, или с грибами. На второе была огромная холодная рыба — судак, или карп, или щука. Потом шла кутья. Рисовая кутья с миндальным и маковым сладким молоком в высоких хрустальных кувшинах и взвар, или “узвар”, из сухих фруктов, и ещё компот из яблок, чернослива и апельсинов. Что это был за ужин! Нельзя было оторваться от него!»
Примечательно, что раньше пельмени тоже обычно шли в качестве первого блюда, и их подавали в тарелке с бульоном. Это отмечает и кулинар Авдеева: «В большинстве домов пельмени подаются не третьим, а первым блюдом, вместо супа».
Встречались блюда, которые вообще трудно классифицировать. Является ли, например, супом суп-пюре? Подобные рецепты пришли в Россию в 18 веке, преимущественно из Франции. Встречались супы, которые больше похожи на десерты или каши, например, молочные супы. Вот несколько рецептов из книги Елены Молоховец:
Суп молочный с клецками
Вскипятить 9–10 стаканов молока, перед подачей опустить в суп заварные клецки, или мучные, или бисквитные, вскипятить; когда будут готовы, подавать.
Лапша на молоке
1,8 л молока, 130 г вермишели, 50 г сливочного масла, соль Цельное молоко вскипятить, всыпать вермишель, но гораздо лучше домашнюю лапшу, сварить, посолить, положить сливочного масла, сразу же подавать. Домашнюю лапшу приготовить из 130 г муки и 1 яйца. Вообще домашняя лапша несравненно вкуснее купленной вермишели.
½ стакана риса сварить, всыпать в 1,8 л вскипяченного молока, слегка посолить, положить ложку сливочного масла, дать увариться, тотчас подавать. Отдельно подать сахар и корицу.
Молочный суп с манной крупой
Вскипятить 3 бутылки молока с 1 ст. ложкой сливочного масла, всыпать, мешая, ½ стакана манной крупы, хорошенько прокипятить, помешивая, сразу же перелить в суповую миску и подавать. Посолить в миске, потому что манку с солью варить нельзя – она свертывается. Для желающих подаются отдельно сахар и корица. А исследователь В. В. Похлёбкин упоминает «суп миндальный с саго». Саго — пищевой продукт, получаемый из ствола саговой и других пальм, а также саговника поникающего. Употребляется в пищу с незапамятных времён; преимущественно в Юго-Восточной Азии и Океании.
Зинаида Серебрякова "За завтраком"
Примечательно, что довольно долго в крестьянской среде было принято есть всем вместе из одной посуды. Эта привычка встречалась и у солдат, которые часто ели небольшими группами с одного котелка, и среди мастеровых. Об этом вспоминает выросший в бедной мещанской семье купец И. А. Слонов в книге «Из жизни торговой Москвы»: «Ужинали все вместе, причем тарелок, ножей и вилок у нас не было. Ели все из общей большой деревянной чашки, деревянными ложками. Нарезанное мелкими кусочками мясо во щах мы могли вылавливать только после того, как отец скажет “таскай со всем”. Если же кто из детей зацепит кусочек мяса ранее того, отец ударял по лбу деревянной ложкой». Дворяне и те, кто на них ориентировался, естественно, так не делали. Суп на кухне из кастрюль переливался в супницы и подавался в столовую. Далее за столом из супницы его половником разливали по тарелкам. При этом суп – не обязательно обеденное блюдо. Его могли есть и утром, и за ужином. Суп часто если с различной выпечкой. Крестьяне и небогатые горожане обычно с хлебом. Люди более состоятельные – с пирожками. На территории современной Украины с супом могли есть пампушки.
В. Е. Маковский "Обед"
Супы входили в меню практически любого общепита (разве что в кондитерских их не подавали). Без супа не обходился ни один ресторан, трактир, столовая. На рынках были обжорные ряды, где продавали еду для самой непритязательной публики. Стандартное меню дешёвого «фаст-фуда» - пирожки (иногда лучше не знать с чем именно) и чашка супа или бульона. Колоритное описание оставил в книге «Москва торговая» И. А. Слонов: «Два-три десятка здоровых и сильных торговок, с грубыми и загорелыми лицами, приносили на толкучку большие горшки, в простонародье называемые корчагами, завёрнутые в рваные одеяла и разную ветошь. В этих горшках находились: горячие щи, похлёбка, варёный горох и каша; около каждого горшка, на булыжной мостовой, стояла корзина с чёрным хлебом, деревянными чашками и ложками. Тут же на площади под открытым небом стояли небольшие столы и скамейки, всегда залитые кушаньем и разными объедками. Здесь целый день происходила кормёжка пролетариата, который за две копейки мог получить миску горячих щей и кусочек чёрного хлеба. <…> Торговка вставала с горшка, поднимала с него грязную покрышку и наливала в деревянную чашку горячих щей».
Еще немного о дореволюционном меню в моих предыдущих постах:
Продолжу цикл постов об интересных деталях быта в литературе и о том, какими эти произведения видели современники их авторов. На очереди «Выстрел» из «Повестей Белкина» А. С. Пушкина. Эта повесть была опубликована в 1831 году. Комментарии отделены курсивом. Начнём с эпиграфа.
Стрелялись мы.
Баратынский.
Я поклялся застрелить его по праву дуэли (за ним остался еще мой выстрел).
Вечер на бивуаке.
В качестве него автор использовал произведение Бестужева-Марлинского «Вечер на бивуаке». Это небольшой рассказ, опубликованный в 1823 году. Бивуак - походное расположение войск на отдых или ночлег под открытым небом, вне населённых пунктов. По сюжету офицеры в разгар войны с Наполеоном коротают вечер, рассказывая истории из своей жизни. Самой интересной оказалась история бравого подполковника Мечина. В ней он описывал, что в юности был влюблён в некую княжну Софию S, которая сначала отвечала ему взаимностью. Он уже хотел сделать ей предложение, но не успел. На балу он повздорил с неким повесой, который дурно отзывался о Софье. Мечин вызвал соперника на дуэль, на которой был тяжело ранен, и едва не умер. А когда поправился, оказалось, что Софья собралась замуж за его соперника. У героя осталось право на выстрел, но он не успел его реализовать. Старший мудрый товарищ добился того, что парня отправили далеко с депешей к Кутузову. Позже Мечин случайно столкнулся с Софьей. Выяснилось, что жених оказался негодяем. Он был банкротом и рассчитывал на богатое приданое, но оказалось, что родители Софьи сами разорены и рассчитывали на богатство жениха. В итоге муж замучил жену и довёлл до чахотки. Опозоренная женщина раскаялась и умерла на руках у главного героя. Бестужев-Марлинский был модным автором в то время, поэтому ссылка на такое произведение настраивало на соответствующий лад.
Перейдём к тексту Пушкина. Мы стояли в местечке ***. Жизнь армейского офицера известна. Утром ученье, манеж; обед у полкового командира или в жидовском трактире; вечером пунш и карты. В *** не было ни одного открытого дома, ни одной невесты; мы собирались друг у друга, где, кроме своих мундиров, не видали ничего.
Местечко – населённый пункт, где жили евреи. С 1791 году в России существовала черта оседлости для евреев. Вне этих мест евреи не могли постоянно жить или работать. Речь шла в основном о южных и западных регионах. В черту оседлости входили частично территория современных Украины, Беларуси, Литвы, Царства Польского, Бессарабии, области войска Донского. В 18 – начале 19 века состоятельные и высокопоставленные лица часто держали «открытые столы», то есть к ним на обед свободно могли прийти их небогатые знакомые и подчинённые. Молодые офицеры часто обедали у старших офицеров. Это помогало экономить деньги, да и своей прислуги для приготовления обеда у молодёжи часто не было. Открытые дома – дома, где регулярно принимали гостей.
Один только человек принадлежал нашему обществу, не будучи военным. Ему было около тридцати пяти лет, и мы за то почитали его стариком. Опытность давала ему перед нами многие преимущества; к тому же его обыкновенная угрюмость, крутой нрав и злой язык имели сильное влияние на молодые наши умы. Какая-то таинственность окружала его судьбу; он казался русским, а носил иностранное имя.
Раньше отношение к возрасту было другим. Молодость считалась достоинством для потенциальных невест. Юноши наоборот часто старались накинуть себе лет. В целом возраст добавлял людям солидности и уважения. Имя главного героя – Сильвио – Пушкин предположительно взял из романа Жюля Жанена «Мёртвый осёл и гильотинированная женщина» - модного в то время романа утрированно романтического содержания.
Некогда он служил в гусарах, и даже счастливо; никто не знал причины, побудившей его выйти в отставку и поселиться в бедном местечке, где жил он вместе и бедно и расточительно: ходил вечно пешком, в изношенном черном сюртуке, а держал открытый стол для всех офицеров нашего полка. Правда, обед его состоял из двух или трех блюд, изготовленных отставным солдатом, но шампанское лилось притом рекою. Никто не знал ни его состояния, ни его доходов, и никто не осмеливался о том его спрашивать.
Ходить пешком было часто признаком бедности. Держать открытый стол наоборот было дорогим удовольствием. Шампанское стоило весьма недёшево, и лить его рекой мог только состоятельный человек.
У него водились книги, большею частию военные, да романы. Он охотно давал их читать, никогда не требуя их назад; зато никогда не возвращал хозяину книги, им занятой. Главное упражнение его состояло в стрельбе из пистолета. Стены его комнаты были все источены пулями, все в скважинах, как соты пчелиные. Богатое собрание пистолетов было единственной роскошью бедной мазанки, где он жил.
В 18 веке книголюбов было не так уж много, тем более любителей романов. Однако уже в 19 веке в дворянской среде читать было уже действительно модно, а разжиться хорошей книгой в глубинке было проблематично. Люди часто делились книгами. При этом литературные вкусы были даже иногда важным штрихом к портретам героев книг. Мазанка – дом из глины, сырцового кирпича или дерева, обмазанный глиной. Такие дома особенно характерны для территории Украины, где, вероятно, и случилась история.
И. Е. Репин. «Украинская хата». 1880
Разговор между нами касался часто поединков; Сильвио (так назову его) никогда в него не вмешивался. На вопрос, случалось ли ему драться, отвечал он сухо, что случалось, но в подробности не входил, и видно было, что таковые вопросы были ему неприятны. Мы полагали, что на совести его лежала какая-нибудь несчастная жертва его ужасного искусства. Впрочем, нам и в голову не приходило подозревать в нем что-нибудь похожее на робость. Есть люди, коих одна наружность удаляет таковые подозрения. Нечаянный случай всех нас изумил.
В то время дуэли были даже в моде, особенно среди офицеров. Так они могли показать свою удаль, и при этом часто поединки заканчивались ничем, соперники мирились или стреляли в воздух. Однако убийства тоже случались. Для офицера, застрелившего соперника, обычно это заканчивалось отправкой в дальние гарнизоны, в зону боевых действий и/или разжалованием в солдаты (но они, как правило, быстро дослуживались до офицерского звания). Люди предполагали, что с Сильвио приключилась похожая история.
Однажды человек десять наших офицеров обедали у Сильвио. Пили по-обыкновенному, то есть очень много; после обеда стали мы уговаривать хозяина прометать нам банк. Долго он отказывался, ибо никогда почти не играл; наконец велел подать карты, высыпал на стол полсотни червонцев и сел метать. Мы окружили его, и игра завязалась.
В тексте не сказано, во что играли герои. Но, скорее всего, в штосс (он же фараон). Играли обычно вдвоём, и у каждого была своя колода карт. Один был банкомётом, второй – понтёром. Понтёр из своей колоды выбирал карту, откладывал её лицом вниз и делал на неё ставку – куш. Ставку можно было положить на саму карту или написать мелом на сукне карточного стола. Масть карты была не важна, только номинал. Банкомёт брал свою колоду, клал перед собой карты и поочерёдно раскладывал на две кучки, сначала направо, затем налево. Правая стопка карт у правой руки банкомета считается стороной банкомета, а левая стороной игрока. Если загаданная карта оказалась справа – выиграл банкомёт, если слева – понтёр. Если загаданная карта одновременно выпала обоим, побеждал банкомёт.
Сильвио имел обыкновение за игрою хранить совершенное молчание, никогда не спорил и не объяснялся. Если понтёру случалось обсчитаться, то он тотчас или доплачивал достальное, или записывал лишнее. Мы уж это знали и не мешали ему хозяйничать по-своему; но между нами находился офицер, недавно к нам переведенный. Он, играя тут же, в рассеянности загнул лишний угол. Сильвио взял мел и уравнял счет по своему обыкновению. Офицер, думая, что он ошибся, пустился в объяснения. Сильвио молча продолжал метать.
Загибая углы (от одного до всех четырёх), понтёр повышал ставку.
Офицер, разгоряченный вином, игрою и смехом товарищей, почел себя жестоко обиженным и, в бешенстве схватив со стола медный шандал, пустил его в Сильвио, который едва успел отклониться от удара. Мы смутились. Сильвио встал, побледнев от злости, и с сверкающими глазами сказал: «Милостивый государь, извольте выйти, и благодарите бога, что это случилось у меня в доме».
Шандал – большой подсвечник на несколько свечей. Традиционно шулеров били подсвечником. Поэтому запустить подсвечником в человека за карточным столом – это ещё и назвать его шулером – вдвойне оскорбительно и однозначно повод для дуэли. «Милостиливый государь» во времена Пушкина было неоднозначным обращением. Ранее это было нейтрально вежливым обращением среди дворян, затем к нему прибавился привкус казёнщины. К друзьям так обращаться было не принято, это было демонстрацией недовольства и/или попыткой дистанцироваться. Как в СССР назвать человека не товарищем, а гражданином.
Прошло три дня, поручик был еще жив. Мы с удивлением спрашивали: неужели Сильвио не будет драться? Сильвио не дрался. Он довольствовался очень легким объяснением и помирился.Это было чрезвычайно повредило ему во мнении молодежи. Недостаток смелости менее всего извиняется молодыми людьми, которые в храбрости обыкновенно видят верх человеческих достоинств и извинение все возможных пороков. Однако ж мало-помалу всё было забыто, и Сильвио снова приобрел прежнее свое влияние. Один я не мог уже к нему приблизиться.
Уклониться от дуэли действительно считалось большим позором, поэтому люди были вынуждены устраивать поединок, даже если не хотели. Но в таких случаях часто дуэль заканчивалась бескровно.
Рассеянные жители столицы не имеют понятия о многих впечатлениях, столь известных жителям деревень или городков, например об ожидании почтового дня: во вторник и пятницу полковая наша канцелярия бывала полна офицерами: кто ждал денег, кто письма, кто газет. Пакеты обыкновенно тут же распечатывались, новости сообщались, и канцелярия представляла картину самую оживленную. Сильвио получал письма, адресованные в наш полк, и обыкновенно тут же находился.
Ранее почту вывозили и привозили по конкретным дням недели. Информацию о том, когда можно что-либо отправить или получить, печатали в специальных адрес-календарях. При этом почта делилась на лёгкую (письма, бумаги) и тяжёлую (посылки). Письма обычно вывозились чаще и приходили быстрее. Письма между Москвой и Петербургом шли быстро, их вывозили почти каждый день, а в глубинке почтовые дни были пару раз в неделю.
Далее Сильвио получил письмо, дал прощальный обед и перед отъездом, наконец, объяснился с автором, рассказав свою историю.
— Вам было странно, — продолжал он, — что я не требовал удовлетворения от этого пьяного сумасброда Р ***. Вы согласитесь, что, имея право выбрать оружие, жизнь его была в моих руках, а моя почти безопасна: я мог бы приписать умеренность мою одному великодушию, но не хочу лгать. Если б я мог наказать Р ***, не подвергая вовсе моей жизни, то я б ни за что не простил его.Я смотрел на Сильвио с изумлением. Таковое признание совершенно смутило меня. Сильвио продолжал.— Так точно: я не имею права подвергать себя смерти. Шесть лет тому назад я получил пощечину, и враг мой еще жив. Любопытство мое сильно было возбуждено. «Вы с ним не дрались? — спросил я. — Обстоятельства, верно, вас разлучили?»— Я с ним дрался, — отвечал Сильвио, — и вот памятник нашего поединка. Сильвио встал и вынул из картона красную шапку с золотою кистью, с галуном (то, что французы называют bonnet de police ) (прим. полицейская шапка); он ее надел; она была прострелена на вершок ото лба.— Вы знаете, — продолжал Сильвио, — что я служил в *** гусарском полку. Характер мой вам известен: я привык первенствовать, но смолоду это было во мне страстию. В наше время буйство было в моде: я был первым буяном по армии. Мы хвастались пьянством: я перепил славного Бурцова, воспетого Денисом Давыдовым.
Алексей Петрович Бурцов (1784 1813) – гусар, которому посвящены несколько стихотворений его однополчанина Дениса Давыдова. Благодаря стихам имя этого офицера стало нарицательным. Бурцов был участвовал в войне 1812 гогда, а погиб в Германии в 1813 году. По иронии судьбы не в бою, а из-за неудачного пари с другими офицерами, что перемахнёт на коне забор. Не перемахнул. Известно, что с 1803 по 1807 год он служил в Белорусском гусарском полку, в 1807 году он был переведён в Саратов, а в 1810 году вернулся на старое место службы. Практически всё мирное время полк пребывал в Киевской губернии, где, возможно, и приключилась эта история.
Дуэли в нашем полку случались поминутно: я на всех бывал или свидетелем, или действующим лицом. Товарищи меня обожали, а полковые командиры, поминутно сменяемые, смотрели на меня, как на необходимое зло.Я спокойно (или беспокойно) наслаждался моею славою, как определился к нам молодой человек богатой и знатной фамилии (не хочу назвать его). Отроду не встречал счастливца столь блистательного! Вообразите себе молодость, ум, красоту, веселость самую бешеную, храбрость самую беспечную, громкое имя, деньги, которым не знал он счета и которые никогда у него не переводились, и представьте себе, какое действие должен был он произвести между нами. Первенство мое поколебалось. Обольщенный моею славою, он стал было искать моего дружества; но я принял его холодно, и он безо всякого сожаления от меня удалился. Я его возненавидел. Успехи его в полку и в обществе женщин приводили меня в совершенное отчаяние. Я стал искать с ним ссоры; на эпиграммы мои отвечал он эпиграммами, которые всегда казались мне неожиданнее и острее моих и которые, конечно, не в пример были веселее: он шутил, а я злобствовал. Наконец однажды на бале у польского помещика, видя его предметом внимания всех дам, и особенно самой хозяйки, бывшей со мною в связи, я сказал ему на ухо какую-то плоскую грубость. Он вспыхнул и дал мне пощечину. Мы бросились к саблям; дамы попадали в обморок; нас растащили, и в ту же ночь поехали мы драться.Это было на рассвете. Я стоял на назначенном месте с моими тремя секундантами. С неизъяснимым нетерпением ожидал я моего противника. Весеннее солнце взошло, и жар уже наспевал. Я увидел его издали. Он шел пешком, с мундиром на сабле, сопровождаемый одним секундантом. Мы пошли к нему навстречу. Он приближился, держа фуражку, наполненную черешнями. Секунданты отмерили нам двенадцать шагов. Мне должно было стрелять первому: но волнение злобы во мне было столь сильно, что я не понадеялся на верность руки и, чтобы дать себе время остыть, уступал ему первый выстрел; противник мой не соглашался. Положили бросить жребий: первый нумер достался ему, вечному любимцу счастия. Он прицелился и прострелил мне фуражку. Очередь была за мною. Жизнь его наконец была в моих руках; я глядел на него жадно, стараясь уловить хотя одну тень беспокойства... Он стоял под пистолетом, выбирая из фуражки спелые черешни и выплевывая косточки, которые долетали до меня. Его равнодушие взбесило меня. Что пользы мне, подумал я, лишить его жизни, когда он ею вовсе не дорожит? Злобная мысль мелькнула в уме моем. Я опустил пистолет. «Вам, кажется, теперь не до смерти, — сказал я ему, — вы изволите завтракать; мне не хочется вам помешать...». — «Вы ничуть не мешаете мне, — возразил он, — извольте себе стрелять, а впрочем как вам угодно: выстрел ваш остается за вами; я всегда готов к вашим услугам». Я обратился к секундантам, объявив, что нынче стрелять не намерен, и поединок тем и кончился.
Исследователи считают, что похожий эпизод имел место в жизни Пушкина в 1822 году. П. И. Бартенёв со ссылкой на слова очевидцев утверждал, что в Кишинёве Пушкин повздорил с прапорщиком генерального штаба А. Зубовым, которого заподозрил в шулерстве. На место дуэли Пушкин пришёл с фуражкой, полной черешни. Пока Зубов целился, Пушкин ел ягоды и плевал в сторону соперника косточками. Зубов выстрелил, но не попал, а Пушкин не стал стрелять.
Я вышел в отставку и удалился в это местечко. С тех пор не прошло ни одного дня, чтоб я не думал о мщении. Ныне час мой настал...Сильвио вынул из кармана утром полученное письмо и дал мне его читать. Кто-то (казалось, его поверенный по делам) писал ему из Москвы, что известная особа скоро должна вступить в законный брак с молодой и прекрасной девушкой.— Вы догадываетесь, — сказал Сильвио, — кто эта известная особа. Еду в Москву. Посмотрим, так ли равнодушно примет он смерть перед своей свадьбой, как некогда ждал ее за черешнями!
Далее, как, вероятно помните, рассказчик узнал судьбу Сильвио. Несколько лет спустя он жил в деревне Н***го уезда и узнал, что в соседнее богатое имение вернулась его хозяйка – красавица-графиня.
Приезд богатого соседа есть важная эпоха для деревенских жителей. Помещики и их дворовые люди толкуют о том месяца два прежде и года три спустя. Что касается до меня, то, признаюсь, известие о прибытии молодой и прекрасной соседки сильно на меня подействовало; я горел нетерпением ее увидеть, и потому в первое воскресение по ее приезде отправился после обеда в село *** рекомендоваться их сиятельствам, как ближайший сосед и всепокорнейший слуга.
В то время соседи практически всегда были между собой общались. Даже если они ранее не были знакомы, было совершенно нормально прийти к соседу и познакомиться. Приглашение не требовалось.
Для тех, кто всё-таки забыл финал: в кабинете рассказчик увидел картину, пробитую двумя выстрелами, один поверх другого, и похвалил стрелка. Им оказался Сильвио. После медового месяца Сильвио заявился к графу в это имение и снова вызвал на дуэль. Граф промазал, а графиня уговорила хорошего стрелка не убивать его.
Сказывают, что Сильвио, во время возмущения Александра Ипсиланти, предводительствовал отрядом этеристов и был убит в сражении под Скулянами.
Битва под Скулянами между борцами за независимость Греции и турками произошла в 1821 году.
Сегодня в качестве материала для разбора хочу поделиться довольно забавным литературным произведением, написанным в 1811 году. Про его художественную сторону не говорю, оно интересно самим своим контекстом. Надо заметить, что ещё в 18 веке в России люди читали не так уж много. В основном религиозную литературу, реже учебную, справочные материалы. Первые вышедшие в России романы были переводами или вольным изложением иностранных. Во второй половине 18 века отечественные авторы уже были, как и первые попытки теоретизировать писательский труд. Но чёткой литературной традиции ещё не сложилось, и между авторами часто случались споры и даже нешуточные конфликты. В качестве первого художественного произведения, вышедшего в Российской империи, обычно называют французский роман в письмах «Езда на остров любви» в переводе В. К. Тредиаковского, опубликованный в 1730 году. Сам роман Поля Таллемана был написан ещё в далёком 1663 году. Тредиаковский в 1740-х буквально воевал с литератором Сумароковым, и это было лишь началом литературных войн. Позже оппоненты активно боролись с Карамзиным, и это тоже приводило к скандалам. Особенно усердствовал в этом литературный и театральный деятель князь А. А. Шаховской. «Опасный сосед» - отголосок подобного конфликта.
К вопросам теории стихосложения и тд со временем добавились идейные дискуссии, в том числе предшественников западников и славянофилов. Подобные споры высмеял в своей поэме поэт Пушкин, правда, не А. С., а его дядя Василий Львович Пушкин. По понятным причинам цензура такое не пропустила бы, но поэма гуляла в виде рукописных экземпляров и была хорошо знакома читающей публике. Автор, как видим, высмеивает тех, кто ориентируется на идеализированную русскую старину, поэтому он использует устаревшие слова. Также много отсылок к древнегреческой мифологии, которая образованной публике была прекрасно знакома. Далее мои комментарии отделены от авторского текста курсивом.
Ох! дайте отдохнуть и с силами собраться! Что прибыли, друзья, пред вами запираться? Я всё перескажу: Буянов, мой сосед, Имение свое проживший в восемь лет С цыганками, с блядьми, в трактирах с плясунами, Пришел ко мне вчера с небритыми усами, Растрепанный, в пуху, в картузе с козырьком, Пришел, — и понесло повсюду кабаком. «Сосед, — он мне сказал, — что делаешь ты дома? Я славных рысаков подтибрил у Пахома;
Подтибрил - украл На масленой тебя я лихо прокачу».
Масленая – Масленичная неделя. В это время традиционно многие устраивали катания на санях Потом, с улыбкою ударив по плечу, «Мой друг, — прибавил он, — послушай: есть находка; Не девка — золото; из всей Москвы красотка. Шестнадцать только лет, бровь черная дугой, И в ремесло пошла лишь нынешней зимой. Ступай со мной, качнем!» К плотско́му страсть имея, Я, виноват, друзья, послушался злодея. Мы сели в о́бшивни, покрытые ковром,
Пристяжная - боковая лошадь в упряжке, которую пристёгивали к основной - кореннику Извозчик ухарский, любуясь рысаками, «Ну! — свистнул, — соколы! отдернем с господами». Пустился дым густой из пламенных ноздрей По улицам как вихрь несущихся коней. Кузнецкий мост, и вал, Арбат и Поварская Дивились двоице, на бег ее взирая. Позволь, варяго-росс, угрюмый наш певец,
Варяго-россов в своих сочинениях упоминает Ломоносов, он считал, что они – дальние родственники пруссов, возможно, предки некоторых прибалтов. Но тут речь не о конкретном народе, а высмеивании научных и псевдонаучных изысканий Славянофилов кум, взять слово в образец. Досель, в невежестве коснея, утопая, Мы, парой двоицу по-русски называя, Писали для того, чтоб понимали нас. Ну, к черту ум и вкус! пишите в добрый час! «Приехали», — сказал извозчик, отряхаясь. Домишко, как тростник от ветра колыхаясь, С калиткой на крюку представился очам. Херы с Покоями сцеплялись по стенам.
Хер и Покой – старые названия букв Х и П «Кто там?» — нас вопросил охриплый голос грубый. «Проворней отворяй, не то — ракалью в зубы,— Ракалья – негодяй, подлец
Буянов закричал, — готовы кулаки»,— И толк ногою в дверь; слетели все крюки. Мы, сгорбившись, вошли в какую-то каморку, И что ж? С купцом играл дьячок приходский в горку; Пунш, пиво и табак стояли на столе. С широкой задницей, с угрями на челе, Вся провонявшая и чесноком, и водкой, Сидела сводня тут с известною красоткой; Султан Селим, Вольтер и Фридерик Второй Смиренно в рамочках висели над софой; Две гостьи дюжие смеялись, рассуждали И Стерна Нового как диво величали.
Имелась в виду комедия А. А. Шаховского «Новый Стерн» (1805), в которой высмеивался Карамзин. Василий Пушкин с Карамзиным дружил, а Шаховского терпеть него. Поэтому проститутки в дешёвом борделе – поклонницы творчества Шаховского Прямой талант везде защитников найдет!
Кривыми часто называли одноглазых Но вот кривой лакей им кофе подает; Безносая стоит кухарка в душегрейке;
Душегрейка – тёплая кофта или куртка без рукавов, часто стёганая на вате Урыльник, самовар и чашки на скамейке;
Урыльник – ночной горшок «Я здесь», — провозгласил Буянов-молодец. Все вздрогнули — дьячок, и сводня, и купец; Но все, привстав, поклон нам отдали учтивый. «Ни с места, — продолжал Сосед велеречивый,— Ни с места! Все равны в борделе у блядей Не обижать пришли мы честных здесь людей. Панкратьевна, садись; целуй меня, Варюшка; Дай пуншу; пей, дьячок». И началась пирушка! Вдруг шепчет на ухо мне гостья на беду: «Послушай, я тебя в светлицу поведу;
Светлица – светлая комната и самая красивая комната, где встречали гостей. Естественно, применительно к этой халупе, это шутка Ты мной, жизненочек, останешься доволен; Варюшка молода, но с нею будешь болен; Она охотница подарочки дарить».
Тут явно под подарками имеются в виду ЗППП Я на нее взглянул. Черт дернул! — так и быть! Пошли по лестнице высокой, крючковатой; Кухарка вслед кричит: «Боярин тороватый, Дай бедной за труды, всю правду доложу, Из чести лишь одной я в доме здесь служу». Сундук, засаленной периною покрытый,
Раньше большие сундуки часто использовались в качестве спальных мест Огарок в черепке, рогожью пол обитый,
Рогожа - грубая хозяйственная ткань, сплетённую из волокон рогоза при рогожном промысле или мочала (его делали из луба от старых лип)
Рубашки на шестах, два медные таза, Кот серый, курица мне бросились в глаза.
Да уж, это явно не изысканный бордель, раз такой интерьер Знакомка новая, обняв меня рукою, «Дружок, — сказала мне, — повеселись со мною; Ты добрый человек, мне твой приятен вид, И, верно, девушке не сделаешь обид. Не бойся ничего; живу я на отчете, И скажет вся Москва, что я лиха в работе». Проклятая! Стыжусь, как падок, слаб ваш друг! Свет в черепке погас, и близок был сундук... Но что за шум? Кричат. Несется вопль в светлицу. Прелестница моя, накинув исподни́цу, От страха босиком по лестнице бежит; Я вслед за ней. Весь дом колеблется, дрожит, О ужас! Мой Сосед, могучею рукою К стене прижав дьячка, тузит купца другою; Панкратьевна в крови; подсвечники летят, И стулья на полу ногами вверх лежат, Варюшка пьяная бранится непристойно; Один кривой лакей стоит в углу спокойно И, нюхая табак, с почтеньем ждет конца. «Буянов, бей дьячка, но пощади купца»,— Б<лядь> толстая кричит сердитому герою. Но вдруг красавицы все приступают к бою. Лежали на окне «Бова» и «Еруслан»,
Бова-королевич и Еруслан Лазаревич — персонажи русского фольклора, которые изображались на лубках в конце XVII и в начале XVIII века «Несчастный Никанор», чувствительный роман,
«Несчастный Никанор, или Приключение из жизни российского дворянина» Назарьева вышел в 1789 году «Смерть Роллы», «Арфаксад», «Русалка», «Дева Солнца»;
«Смерть Роллы» - трагедия в пяти действиях немецкого автора Августа Фридриха Фердинанда фон Коцебу. «Арфаксад» - вероятно, «Арфаксад : Халдейская повесть» П. М. Захарьина, вышла в 1790-х. «Русалка» - вообще культовое произведение. Изначально в театрах с успехом ставили оперу «Дунайская дева» австрийского композитора Ф. Кауэра по пьесе К. Ф. Генслера «Дунайская нимфа» 1790-х. Когда она всем осточертела, её переделали в «Днепровскую русалку», которую с разными вариациями показывали зрителям ещё не один год. Они их с мужеством пускают в ратоборца.
Ратоборец – старинное название воина На доблесть храбрых жен я с трепетом взирал; Все пали ниц; Сосед победу одержал. Ужасной битве сей вот было что виною: Дьячок, купец, Сосед пунш пили за игрою, Уменье в свете жить желая показать, Варюшка всем гостям старалась подливать; Благопристойности ничто не нарушало. Но Бахус бедствиям не раз бывал начало. Забав невинных враг, любитель козней злых. Не дремлет сатана при случаях таких. Купец почувствовал к Варюшке вожделенье (А б<лядь> в том спору нет, есть общее именье), К Аспазии подсев, дьячку он дал толчок;
Аспазия – знаменитая гетера, возлюбленная Перикла, с которой связывают становление Афин как культурного центра Эллады Буянова толкнул, нахмурившись, дьячок; Буянов, не стерпя приветствия такого, Задел дьячка в лицо, не говоря ни слова; Дьячок, расхоробрясь, купца ударил в нос; Купец схватил с стола бутылку и поднос, В приятелей махнул, — и сатане потеха! В юдоли сей, увы! плач вечно близок смеха! На быстрых крылиях веселие летит, А горе тут как тут!.. Гнилая дверь скрипит И отворяется; спокойствия рачитель, Брюхастый офицер, полиции служитель, Вступает с важностью, в мундирном сертуке, «Потише, — говорит, — вы здесь не в кабаке; Пристойно ль, господа, у барышень вам драться? Немедленно со мной извольте расквитаться». Тарелкою Сосед ответствовал ему. Я близ дверей стоял, ко счастью моему. Мой слабый дух, боясь лютейшего сраженья, Единственно в ногах искал себе спасенья; В светлице позабыл часы и кошелек; Чрез бревна, кирпичи, чрез полный смрада ток Перескочив, бежал, и сам куда не зная. Косматых церберов ужаснейшая стая,
Цербер – трёхголовый пёс из древнегреческой мифологии, охраняющий выход из царства мёртвых в Аиде Исчадье адово, вдруг стала предо мной, И всюду раздался псов алчных лай и вой. Что делать! — Я шинель им отдал на съеденье. Снег мокрый, сильный ветр. О! Страшное мученье! В тоске, в отчаяньи, промокший до костей, Я в полночь наконец до хижины моей, О милые друзья, калекой дотащился. Нет! полно! — Я навек с Буяновым простился. Блажен, стократ блажен, кто в тишине живет И в сонмище людей неистовых нейдет; Кто, веселясь подчас с подругой молодою, За нежный поцелуй не награжден бедою; С кем не встречается опасный мой Сосед; Кто любит и шутить, но только не во вред; Кто иногда стихи от скуки сочиняет И над рецензией славянской засыпает.
Кстати в «Евгении Онегине» есть эпизодический герой Буянов. Сам А. С. Пушкин тоже иногда писал фривольные произведения, но это уже другая история.
Продолжаю цикл рассказов об интересных бытовых подробностях в литературных произведениях. На очереди «Шинель» Н. В. Гоголя. Комментарии выделены курсивом, чтобы отделить от авторского текста.
В департаменте... но лучше не называть, в каком департаменте. Ничего нет сердитее всякого рода департаментов, полков, канцелярий и, словом, всякого рода должностных сословий. Теперь уже всякий частный человек считает в лице своем оскорбленным все общество. Говорят, весьма недавно поступила просьба от одного капитан-исправника, не помню какого-то города, в которой он излагает ясно, что гибнут государственные постановления и что священное имя его произносится решительно всуе. А в доказательство приложил к просьбе преогромнейший том какого-то романтического сочинения, где чрез каждые десять страниц является капитан-исправник, местами даже совершенно в пьяном виде.
Капитан-исправник – начальник полиции в уезде, избиравшийся дворянами из своей среды. Автор не так уж сгущает краски. В то время не раз бывали случаи, когда поступали подобные жалобы. Актёр Каратыгин в мемуарах вспоминал, что на его популярную пьесу про немца-булочника жаловались дважды. Реальный немец-булочник жаловался, что автор издевается лично над ним. А столичного полицейского возмутила сцена, где страж правопорядка заходит в булочную и говорит, что хочет взять булку, но при этом не показано, что он за неё платит – намёк на коррупцию. В итоге по требованию полиции текст скорректировали.
Итак, в одном департаменте служил один чиновник; чиновник нельзя сказать чтобы очень замечательный, низенького роста, несколько рябоват, несколько рыжеват, несколько даже на вид подслеповат, с небольшой лысиной на лбу, с морщинами по обеим сторонам щек и цветом лица что называется геморроидальным...
Гемороидальный цвет лица – жёлто-серый.
художники Кукрыниксы, 1952
Что касается до чина (ибо у нас прежде всего нужно объявить чин), то он был то, что называют вечный титулярный советник, над которым, как известно, натрунились и наострились вдоволь разные писатели, имеющие похвальное обыкновенье налегать на тех, которые не могут кусаться.
В табеле о рангах было 14 классов, где 14-й – самый низший. Титулярный советник – 9-й.
Фамилия чиновника была Башмачкин. Уже по самому имени видно, что она когда-то произошла от башмака; но когда, в какое время и каким образом произошла она от башмака, ничего этого не известно. И отец, и дед, и даже шурин, и все совершенно Башмачкины ходили в сапогах, переменяя только раза три в год подметки.
Тут косвенно упоминается «противостояние» башмаков и сапог. В целом башмаки/ботинки в городе считались, если так можно сказать, более «цивильной» обувью. Некоторые чиновники предпочитали ботинки, особенно в тёплое время года. Но некоторые всё-таки ходили в сапогах. При этом, как в случае с нашим героем, одних и тех же весь год. Заменить подмётки старых сапог стоило значительно дешевле, чем заказывать новую обувь.
Чиновник на картине Федотова носит старые сапоги
Родился Акакий Акакиевич против ночи, если только не изменяет память, на 23 марта. Покойница матушка, чиновница и очень хорошая женщина, расположилась, как следует, окрестить ребенка. Матушка еще лежала на кровати против дверей, а по правую руку стоял кум, превосходнейший человек, Иван Иванович Ерошкин, служивший столоначальником в сенате, и кума, жена квартального офицера, женщина редких добродетелей, Арина Семеновна Белобрюшкова. Родильнице предоставили на выбор любое из трех, какое она хочет выбрать: Моккия, Соссия, или назвать ребенка во имя мученика Хоздазата. «Нет, — подумала покойница, — имена-то все такие». Чтобы угодить ей, развернули календарь в другом месте; вышли опять три имени: Трифилий, Дула и Варахасий. «Вот это наказание, — проговорила старуха, — какие всё имена; я, право, никогда и не слыхивала таких. Пусть бы еще Варадат или Варух, а то Трифилий и Варахасий». Еще переворотили страницу — вышли: Павсикахий и Вахтисий. «Ну, уж я вижу, — сказала старуха, — что, видно, его такая судьба. Уже если так, пусть лучше будет он называться, как и отец его. Отец был Акакий, так пусть и сын будет Акакий».
Раньше социальный статус женщины определялся по мужу, соответственно, чиновница – жена чиновника. Столоначальник – должностное лицо, возглавлявшее стол — низшую структурную часть центральных и местных государственных учреждений, обычно был чиновником 7-го класса. Квартальный офицер – квартальный надзиратель – офицер полиции, который отвечающий за правопорядок в конкретном квартале.Раньше детей старались крестить как можно раньше, часто это происходило на следующий день после рождения. Детская смертность была высокой, и суеверные люди верили, что умершие некрещёнными младенцы пополняют ряды нечисти, а крещение наоборот защищает. Часто для выбора имени использовали святцы. Автор намеренно выбрал максимально нелепые для русского уха имена, дни памяти этих святых на самом деле приходятся на другие даты. Имя Акакий тоже не самое ходовое.
Сколько не переменялось директоров и всяких начальников, его видели всё на одном и том же месте, в том же положении, в той же самой должности, тем же чиновником для письма, так что потом уверились, что он, видно, так и родился на свет уже совершенно готовым, в вицмундире и с лысиной на голове.
Вицмундир – форменная одежда гражданских чиновников в виде фрака. Примечательно, что вицмундиры появились только в 1834 году, так как Николаю I не нравилась разносортица в одежде чиновников, а повесть написана в 1842 году. Поэтому герой носил униформу не так уж долго.
Сторожа не только не вставали с мест, когда он проходил, но даже не глядели на него, как будто бы через приемную пролетела простая муха. Начальники поступали с ним как-то холодно-деспотически. Какой-нибудь помощник столоначальника прямо совал ему под нос бумаги, не сказав даже «перепишите», или «вот интересное, хорошенькое дельце», или что-нибудь приятное, как употребляется в благовоспитанных службах. И он брал, посмотрев только на бумагу, не глядя, кто ему подложил и имел ли на то право. Он брал и тут же пристраивался писать ее. Молодые чиновники подсмеивались и острились над ним…
Раньше к субординации относились очень трепетно, и она проявлялась буквально во всём, даже том, как человеку давали задания. К герою не относились даже покровительственно, его просто считали пустым местом. Коллеги видели это, поэтому его задирала даже молодёжь ниже по чину. При этом герой очень любил свою работу и не стремился к продвижению по карьерной лестнице.
Если бы соразмерно его рвению давали ему награды, он, к изумлению своему, может быть, даже попал бы в статские советники; но выслужил он, как выражались остряки, его товарищи, пряжку в петлицу да нажил геморрой в поясницу.
Титулярный советник носил погоны или петлицы с одним просветом (узкой полосой) и эмблемой ведомства — «пряжкой». Но герой к большему и не стремился.
Ни один раз в жизни не обратил он внимания на то, что делается и происходит всякий день на улице, на что, как известно, всегда посмотрит его же брат, молодой чиновник, простирающий до того проницательность своего бойкого взгляда, что заметит даже, у кого на другой стороне тротуара отпоролась внизу панталон стремешка, — что вызывает всегда лукавую усмешку на лице его.
Стремешка – деталь внизу брюк, которая надевалась на обувь, чтобы брюки не задирались.
… когда чиновники спешат предать наслаждению оставшееся время: кто побойчее, несется в театр; кто на улицу, определяя его на рассматриванье кое-каких шляпенок; кто на вечер — истратить его в комплиментах какой-нибудь смазливой девушке, звезде небольшого чиновного круга; кто, и это случается чаще всего, идет просто к своему брату в четвертый или третий этаж, в две небольшие комнаты с передней или кухней и кое-какими модными претензиями, лампой или иной вещицей, стоившей многих пожертвований, отказов от обедов, гуляний, — словом, даже в то время, когда все чиновники рассеиваются по маленьким квартиркам своих приятелей поиграть в штурмовой вист, прихлебывая чай из стаканов с копеечными сухарями, затягиваясь дымом из длинных чубуков, рассказывая во время сдачи какую-нибудь сплетню, занесшуюся из высшего общества, от которого никогда и ни в каком состоянии не может отказаться русский человек, или даже, когда не о чем говорить, пересказывая вечный анекдот о коменданте, которому пришли сказать, что подрублен хвост у лошади Фальконетова монумента, — словом, даже тогда, когда все стремится развлечься, — Акакий Акакиевич не предавался никакому развлечению. Никто не мог сказать, чтобы когда-нибудь видел его на каком-нибудь вечере.
В прежние времена социальная жизнь людей была насыщеннее, чем сейчас. Поддерживать связи, регулярно ходить в гости было нормой (и наоборот сторониться людей было дурным тоном, понятия интроверт в современном смысле не было, таких просто считали чудиками). С любимыми и не очень коллегами люди общались и на работе, и в нерабочее время. Чем выше этаж – тем обычно дешевле квартира. До появления лифтов самым хорошим считался второй этаж. Соответственно, четвёртый – обычно удел небогатых горожан. Вист – карточная игра, появилась в 18 веке, предшественница преферанса. Фальконетов монумент – конная статуя Петру I, известная как Медный всадник. Под комендантом имеется ввиду П. Я. Башуцкий, который считался исполнительным, но не очень умным человеком. Про него ходило много анекдотов. Например такой: Александр I вызвал Башуцкого и возмутился, что в городе непорядок, украли хвост (или укоротили) у Медного всадника. Надо немедленно разыскать похищенное. Башуцкий уехал, потом вернулся довольный и сообщил, что хвост на месте. А чтобы и позже не украли, он велел поставить часового возле памятника. Оказалось, что это была первоапрельская шутка. На следующий год ночью Башуцкий разбудил государя и сказал, что в городе пожар, а потом заявил, что это тоже первоапрельская шутка. На это император ответил, что комендант – дурак, и это не шутка, а правда.
Есть в Петербурге сильный враг всех, получающих четыреста рублей в год жалованья или около того. Враг этот не кто другой, как наш северный мороз, хотя, впрочем, и говорят, что он очень здоров… В это время, когда даже у занимающих высшие должности болит от морозу лоб и слезы выступают в глазах, бедные титулярные советники иногда бывают беззащитны… Акакий Акакиевич с некоторого времени начал чувствовать, что его как-то особенно сильно стало пропекать в спину и плечо, несмотря на то что он старался перебежать как можно скорее законное пространство. Он подумал наконец, не заключается ли каких грехов в его шинели. Рассмотрев ее хорошенько у себя дома, он открыл, что в двух-трех местах, именно на спине и на плечах, она сделалась точная серпянка; сукно до того истерлось, что сквозило, и подкладка расползлась. Надобно знать, что шинель Акакия Акакиевича служила тоже предметом насмешек чиновникам; от нее отнимали даже благородное имя шинели и называли ее капотом.
Серпянка – токая льняная ткань, изготовленная кустарным способом, обычно использовалась в деревнях для занавесок, пологов и тд. Капот – вид домашней одежды на подобие халата, носился обычно нараспашку и без пояса.
Увидевши, в чем дело, Акакий Акакиевич решил, что шинель нужно будет снести к Петровичу, портному, жившему где-то в четвертом этаже по черной лестнице, который, несмотря на свой кривой глаз и рябизну по всему лицу, занимался довольно удачно починкой чиновничьих и всяких других панталон и фраков… Сначала он назывался просто Григорий и был крепостным человеком у какого-то барина; Петровичем он начал называться с тех пор, как получил отпускную и стал попивать довольно сильно по всяким праздникам, сначала по большим, а потом, без разбору, по всем церковным, где только стоял в календаре крестик. С этой стороны он был верен дедовским обычаям, и, споря с женой, называл ее мирскою женщиной и немкой.
Квартира на четвёртом этаже и со входом с чёрной лестницы – максимально дешёвое жильё. Рябое лицо – с неровностями (иногда постакне, но в то время чаще от оспы). Мирская женщина – любящая мирские удовольствия, противовес воцерковлённой (увлечённой религией и духовной жизнью). К иностранцам вообще и к немцам в частности крестьяне относились настороженно, часто негативно. Жена по-простому звала портного одноглазым чёртом.
Так как мы уже заикнулись про жену, то нужно будет и о ней сказать слова два; но, к сожалению, о ней не много было известно, разве только то, что у Петровича есть жена, носит даже чепчик, а не платок; но красотою, как кажется, она не могла похвастаться; по крайней мере, при встрече с нею одни только гвардейские солдаты заглядывали ей под чепчик, моргнувши усом и испустивши какой-то особый голос.
Замужние женщины, как правило, носили головные уборы. Крестьянки в повседневной жизни носили простые платки. Горожанки носили чепцы. Эта мода сначала была среди дворян, затем её переняли и остальные. Соответственно, упоминание чепчика показывает своего рода эволюцию. Женщина хоть и была женой бывшего крепостного крестьянина, но не относила себя к крестьянам и ориентировалась на городскую моду.
Взбираясь по лестнице, ведшей к Петровичу, которая, надобно отдать справедливость, была вся умащена водой, помоями и проникнута насквозь тем спиртуозным запахом, который ест глаза и, как известно, присутствует неотлучно на всех черных лестницах петербургских домов, — взбираясь по лестнице, Акакий Акакиевич уже подумывал о том, сколько запросит Петрович, и мысленно положил не давать больше двух рублей.
Герой явно рассчитывал отделаться минимальной суммой. Далее колоритное описание портного и торг. А в итоге новая шинель стоила 150 рублей, но позже удалось снизить цену до 80.
— Нет, — сказал Петрович решительно, — ничего нельзя сделать. Дело совсем плохое. Уж вы лучше, как придет зимнее холодное время, наделайте из нее себе онучек, потому что чулок не греет. Это немцы выдумали, чтобы побольше себе денег забирать (Петрович любил при случае кольнуть немцев); а шинель уж, видно, вам придется новую делать.
Онучи – ткань, которую оборачивали вокруг ноги под обувь вместо чулок.
Дорогою задел его всем нечистым своим боком трубочист и вычернил все плечо ему; целая шапка извести высыпалась на него с верхушки строившегося дома. Он ничего этого не заметил, и потом уже, когда натолкнулся на будочника, который, поставя около себя свою алебарду, натряхивал из рожка на мозолистый кулак табаку, тогда только немного очнулся, и то потому, что будочник сказал: «Чего лезешь в самое рыло, разве нет тебе трухтуара?» Это заставило его оглянуться и поворотить домой.
Будочник – страж правопорядка, низшее звено. Будочники дежурили возле специальных полосатых будок. Обычно их набирали из числа отставных солдат, а большинство солдат были выходцами из крестьян. Поэтому будочники обычно были малограмотными людьми, которые с прохожими не церемонились. «Табельным оружием» будочника была алебарда.
Акакий Акакиевич думал, думал и решил, что нужно будет уменьшить обыкновенные издержки, хотя, по крайней мере, в продолжение одного года: изгнать употребление чаю по вечерам, не зажигать по вечерам свечи, а если что понадобится делать, идти в комнату к хозяйке и работать при ее свечке; ходя по улицам, ступать как можно легче и осторожнее, по камням и плитам, почти на цыпочках, чтобы таким образом не истереть скоровременно подметок; как можно реже отдавать прачке мыть белье, а чтобы не занашивалось, то всякий раз, приходя домой, скидать его и оставаться в одном только демикотоновом халате, очень давнем и щадимом даже самим временем.
Чтобы скопить на шинель, герой отказался практически ото всех радостей жизни. Напомню, герой получал 400 руб в год, то есть примерно 33 рубля в месяц. Сколько стоил чай в 1830-х, точных сведений мне найти не удалось. В современных источниках где-то пишут про 1 руб за за фунт дешёвого чая и 10 за дорогого, где-то указывают 4.50 руб в среднем. Вероятно, последняя цифра близка к истине. Демикотон – плотная и жёсткая двойная хлопчатобумажная ткань атласного переплетения, часто шла на дешёвые сюртуки.
Купили сукна очень хорошего — и не мудрено, потому что об этом думали еще за полгода прежде и редкий месяц не заходили в лавки применяться к ценам; зато сам Петрович сказал, что лучше сукна и не бывает. На подкладку выбрали коленкору, но такого добротного и плотного, который, по словам Петровича, был еще лучше шелку и даже на вид казистей и глянцевитей. Куницы не купили, потому что была, точно, дорога; а вместо ее выбрали кошку, лучшую, какая только нашлась в лавке, кошку, которую издали можно было всегда принять за куницу.
Коленкор – в то время плотная хлопчатобумажная ткань. И обычные кошки в качестве меха тоже использовались. Для тех, кто забыл дальнейшие детали сюжета: получив новую шинель, в первый же день Акакий Акакиевич пошёл в гости вместе с коллегами, засиделся допоздна, и по дороге домой его ограбили.
Отчаянный, не уставая кричать, пустился он бежать через площадь прямо к будке, подле которой стоял будочник и, опершись на свою алебарду, глядел, кажется, с любопытством, желая знать, какого черта бежит к нему издали и кричит человек. Акакий Акакиевич, прибежав к нему, начал задыхающимся голосом кричать, что он спит и ни за чем не смотрит, не видит, как грабят человека. Будочник отвечал, что он не видал ничего, что видел, как остановили его среди площади какие-то два человека, да думал, что то были его приятеля; а что пусть он, вместо того чтобы понапрасну браниться, сходит завтра к надзирателю, так надзиратель отыщет, кто взял шинель.
Будочники славились наплевательским отношением к своей работе и в целом пользовались в народе сомнительной репутацией. С преступниками они бороться не спешили.
Старуха, хозяйка квартиры его, услыша страшный стук в дверь, поспешно вскочила с постели и с башмаком на одной только ноге побежала отворять дверь, придерживая на груди своей, из скромности, рукою рубашку; но, отворив, отступила назад, увидя в таком виде Акакия Акакиевича. Когда же рассказал он, в чем дело, она всплеснула руками и сказала, что нужно идти прямо к частному, что квартальный надует, пообещается и станет водить; а лучше всего идти прямо к частному, что он даже ей знаком, потому что Анна, чухонка, служившая прежде у нее в кухарках, определилась теперь к частному в няньки, что она часто видит его самого, как он проезжает мимо их дома, и что он бывает также всякое воскресенье в церкви, молится, а в то же время весело смотрит на всех, и что, стало быть, по всему видно, должен быть добрый человек.
Квартальный надзиратель отвечал за квартал, кварталы объединялись в части, частный пристав отвечал за полицейскую часть. То есть, по современным меркам, хозяцка советовала обратиться к начальнику районной полиции. В то время между гражданами и полицией были более тесные отношения. С одной стороны полиция выполняла и многие административные функции, поэтому людям часто приходилось к ней обращаться. С другой стороны жители сами старались иметь с полицейскими хорошие отношения, особенно в небольших городах, где все тем более друг друга знают. По праздникам часто дарили подарки, и это не считалось взяткой, зато помогало ускорять решение вопросов. При этом границы служебного времени и частной жизни квартальных надзирателей и частных приставов были размыты, поэтому граждане иногда могли прийти к ним домой. В данном случае поход был неудачен, заниматься розыском шинели полиция не спешила. Далее по совету коллег герой пошёл к «значительному лицу», которое стало таковым совсем недавно.
Впрочем, он был в душе добрый человек, хорош с товарищами, услужлив, но генеральский чин совершенно сбил его с толку. Получивши генеральский чин, он как-то спутался, сбился с пути и совершенно не знал, как ему быть. Если ему случалось быть с ровными себе, он был еще человек как следует, человек очень порядочный, во многих отношениях даже не глупый человек; но как только случалось ему быть в обществе, где были люди хоть одним чином пониже его, там он был просто хоть из рук вон: молчал, и положение его возбуждало жалость, тем более что он сам даже чувствовал, что мог бы провести время несравненно лучше. В глазах его иногда видно было сильное желание присоединиться к какому-нибудь интересному разговору и кружку, но останавливала его мысль: не будет ли это уж очень много с его стороны, не будет ли фамилиярно, и не уронит ли он чрез то своего значения?
Здесь Гоголь очень тонко показал поведение подобных персонажей в обществе, ориентированном на субординацию и «чинопочитание».
Значительное лицо находился в своем кабинете и разговорился очень-очень весело с одним недавно приехавшим старинным знакомым и товарищем детства, с которым несколько лет не видался. В это время доложили ему, что пришел какой-то Башмачкин. Он спросил отрывисто: «Кто такой?» Ему отвечали: «Какой-то чиновник». — «А! может подождать, теперь не время», — сказал значительный человек. Здесь надобно сказать, что значительный человек совершенно прилгнул: ему было время, они давно уже с приятелем переговорили обо всем и уже давно перекладывали разговор весьма длинными молчаньями, слегка только потрепливая друг друга по ляжке и приговаривая: «Так-то, Иван Абрамович!» — «Этак-то, Степан Варламович!» Но при всем том, однако же, велел он чиновнику подождать, чтобы показать приятелю, человеку давно не служившему и зажившемуся дома в деревне, сколько времени чиновники дожидаются у него в передней.
Раньше граница между личным и служебным была размыта, поэтому подчинённых и просто просителей часто принимали дома в своём кабинете. При этом посетителей нередко умышленно заставляли ждать. Передняя – небольшое помещение в барских квартирах, которое отделяло входную дверь от коридора. Там гости оставляли верхнюю одежду, и там же ждали посетители, которых не считали нужным сразу пускать в квартиру и встречать как полноценных гостей.
Акакий Акакиевич уже заблаговременно почувствовал надлежащую робость, несколько смутился и, как мог, сколько могла позволить ему свобода языка, изъяснил с прибавлением даже чаще, чем в другое время, частиц «того», что была-де шинель совершенно новая, и теперь ограблен бесчеловечным образом, и что он обращается к нему, чтоб он ходатайством своим как-нибудь того, списался бы с господином обер-полицмейстером или другим кем и отыскал шинель. Генералу, неизвестно почему, показалось такое обхождение фамилиярным.
— Что вы, милостивый государь, — продолжал он отрывисто, — не знаете порядка? куда вы зашли? не знаете, как водятся дела? Об этом вы должны были прежде подать просьбу в канцелярию; она пошла бы к столоначальнику, к начальнику отделения, потом передана была бы секретарю, а секретарь доставил бы ее уже мне...
— Но, ваше превосходительство, — сказал Акакий Акакиевич, стараясь собрать всю небольшую горсть присутствия духа, какая только в нем была, и чувствуя в то же время, что он вспотел ужасным образом, — я ваше превосходительство осмелился утрудить потому, что секретари того... ненадежный народ...
— Что, что, что? — сказал значительное лицо.
— Откуда вы набрались такого духу? откуда вы мыслей таких набрались? что за буйство такое распространилось между молодыми людьми против начальников и высших!
Значительное лицо, кажется, не заметил, что Акакию Акакиевичу забралось уже за пятьдесят лет.
Обер-полицмейстер – начальник столичной городской полиции. Обращение «милостивый государь» во времена Гоголя было весьма неоднозначным. В 18 веке – начале 19 века это было стандартное вежливое обращение между дворянами, особенно когда точно не знали чина человека. Со временем к нему добавился привкус казёнщины, вроде «дорогого товарища». Затем добавились ноты подчёркнутого дистанцирования (по аналогии с СССР, не товарищ, а гражданин). Чтобы произвести впечатление на приятеля, значительное лицо требует обращаться через канцелярию, что в данном случае было бы странно. Башмачкин искал помощи в деле личном, а не служебном. Обращение «Ваше превосходительство» соответствует третьему или четвёртому классу. Значительное лицо называет Башмачкина молодёжью. В то время возраст наоборот добавлял солидности, поэтому назвать 50-летнего человека молодым было подчёркнуто пренебрежительно. Финал, вероятно, все помнят: потрясённый герой умер и стал привидением.
