rebra

Рассказ придуманный и графоманский (это я к тому, чтобы незаинтересованные не теряли времени :)

С запотевших стекол маршрутки был виден силуэт парня, который ускоренно шел к этой самой остановке. Возможно, как подумали некие пассажиры этого металлического бутерброда, ему тоже нужно именно на этот маршрут. Но, он не бежит вроде, а скорее идет. Значит не нужно ему сюда. И так лицом прижались к стеклу – негде айфону упасть.

Маршрут № 99 с треском двинулся.

В переполненном транспорте у людей вырабатывается суперспособность – не смотреть друг другу в глаза. Все стоят, опустив голову, едут через снежинки домой, на работу, никуда.

С чувством неловкости и злобы пробираются к выходу через туловища, со стыдом извиняться за танцы на ногах, держа за ручку портфель, или сумку, так, как раненного товарища на поле битвы. В конце, конечно же, как в видеоигре, нужно победить главного дракона – обойти большую, толстую женщину. Она, в свою очередь, конечно же, не будет хотя бы делать вид, что пытается дать дорогу. Она честная, знает, что это не сработает. И ваше трение куртками при выходе – единственная ее близость за долгое время. Да, это обязательно толстая женщина, потому что обычно все толстые мужчины сидят.

Машина несется мимо улиц, лиц, остановок. Уставшие люди, под таким же уставшим закатом, по уставшей дороге едут домой.

Парень, пусть он будет Костей, нарисовал пальцем на стекле смайлик, но подумав, что глупо взрослому парню этим заниматься, поспешил сделать из улыбки кляксу. Его голова была забита самым новогодним вопросом: что дарить? В этом году появилась девушка. Это первый большой праздник для них общий, а еще и родители есть. Но Костя не знал, что уже вечером его проблемы решаться! Все его проблемы. Их решит тромб. Образуется где-то в правой ноге, и к сердцу – забитое сердце решит проблему забитой головы. Теперь проблемы с выбором ложились на плечи родных – цинковый или деревянный?

Деревянный. Конец года пора чудес – столяр, который уже сделал чехол для Кости, тоже был в этой маршрутке. В это время года он очень богат. На новый год большой популярностью пользуются деревянные рамки 2 видов: рамки для картин, и гробы – рамки для людей. Пытаясь как-то спрятать руку в опасное место в забитой маршрутке, он еле держался, чтобы не впиться зубами в палец – чертова заноса. Он мастерил гробы, потом, из ненужных и вырубленных деталей – собирал рамки. Безотходное производство. Поговаривают, что в некоторых семьях его работы были и на стене, и в земле – но несли разное настроение.

Заноза из пальца была так близко к тому, ради которого ее «выбили»: он сидит, глупо и тревожно смотри в окно через дыру из кляксы, которую он сделал из смайлика. А смайлик был симпатичным.

Перед выходом сидела девушка – настолько обычная, и не примечательная, что и описывать ее не стоит. Если бы люди смотрели бы глаза друг другу в транспорте, то увидели бы – что глаза ее сейчас отыгрывали роль ванной, которую оставили набираться воды, и благополучно забыли, отсасывая член соседу. Слезы держались из последних сил, проигрывая гравитации. Больше всего она сейчас хотела, чтобы маршрутчик не справился с управлением, протаранил столб, и был бы ее конец. Вроде бы глупость – из университета исключили. Вроде бы знала, что не ее это быть менеджером, и понимала, что все к этому идет. Но как это объяснить дома? Как рассказать друзьям, которые такого же отношения к высшему образованию, но, все таки, остались учиться? Ей было невыносимо тяжело, когда она проходила мимо одногруппников – они все толпились у аудитории. Она бы не пошла на эту пару, но теперь – она и не может. Как она могла так глупо к этому отнестись? Как она могла проиграть и в этом? Мама и тут была права. Лиза, а так именно звали эту девушку, сейчас даже не слушала музыку в наушниках. Считала, что теперь не достойна. Обожаю, когда в моменты наших промахов мы решаем себя наказать чем-то малозначительным.

«Черт, - думала Лиза, - от чего шофер так гонит-то?».

На всю маршрутка скрипело хриплое радио, с шипением играя «джингл белс» как бы намекая, что новый год умирает для всех уже в 16 лет. В связке шипение дополнялось криками в телефон одной тучной женщины. Она умудрялась перекрикивать не только музыку, но и мысли некоторых людей. Мысли не смелые, но и они были вправе существовать.

Она, эта женщина, хвасталась подруге, что ее муж, наконец, выбил билеты на первый ряд. Несмотря на Аншлаг. Что спектакль ей, в принципе, понравился. Что давно так культурно не отдыхала. Но черлядь, не понимавшая сей глубины происходящего, ей мешала иногда, и что актриса, игравшая Каренину, не убедительно бросилась под поезд. Видать, ей необходима была помощь Машеньки с маслом. Она смогла разбавить обычную давку в транспорте своей вязкой культурой.

Я ошибся, ее крики не слышали двое. Сидели в самом конце, несмотря на духоту, стоявшую, они прижались друг другу, хихикали, о чем-то говорили. Только транспорт и любовь заставляет прижиматься друг к другу в духоте. Он рассказывал разные истории, почти смешные, почти веселые – за ее улыбки, как скалолаз за выступы, он держался. Рассказывал, и удивлялся – как не замечал раньше, что чувствовать чужую ладонь в своей так приятно. Она же думала, когда же он ее поцелует, наконец?

Через время, когда истории уже не будут веселыми и смешными, он уже будет извиняться за то, что не умеет вовремя целовать. А это очень важно, если не самое важное в отношениях. Но кому нужны извинения, если нужда есть в поцелуях? Уже по этому маршруту, он будет кататься сам, смотреть отрешенно на свою ладонь, пустую, уродливую. Выходить на конечке, подниматься к пляжу. Смотреть на хлопья снежные, вспоминать то, чего не было. И просить за них прощения.

А она будет где-то у соленой воды, где ее вовремя целуют. Разве можно ненавидеть за чужое счастье и свою трусость? Но сейчас все в порядке. Истории смешные, ладони любимые.

Впереди, в 3тьем ряду, если можно выразиться так, сидели тоже двое. Уже долго вместе, привычные друг другу, как налет на зубах по утрам. Обсуждали работу, скорый отдых, рутину. Но он, Артем, не знал, как сказать ей, Маше, что уже не те чувства. Да, и маме его она никогда не нравилась. И тут вроде у него новые отношения наклевываются, и не интересно давно с ней. Вообще, нужно им расстаться – вот до нового года точно, дал он себе слово. Он машинально утвердительно головой двигал ее рассказам. Она же не знала, как сказать ему, что сейчас их тут уже трое. Вот на новый год точно скажу – думала Маша. Как мы близки, и как по-разному думаем, да?

Запахи в транспорте играют отдельную роль. Парфюм, вместе с потом, «елочка», которая висит на зеркале заднего вида. Пьяный дядя Сережа, гостинцы из села внукам, которые они никогда не будут есть.

Между тремя влюбленными и Артемом проигрывал сну Миша. Он студент заочник, пытается писать стихи, быть хорошим человеком, не забывать дни рождения родителей. Днем работает в пекарне, вечером ненавидит себя. Не может избавиться от запаха выпечки и от лишних 20 килограмм. Конечно, раз в полгода записывается в тренажерный зал, еще чаще его бросает. Над ним же стояла Светлана, которая записалась в зал несколько лет назад, и с тех пор не отписывалась. Она похудела – но ушли груди. Потом накачала ноги, стройное тело стало – остались растяжки. Смирилась с ними – заметила лицо - себя так и не полюбила. Она голодная и злая возвращалась с тренировки, и ненавидела Мишу за две вещи: он не уступал ей место (в транспорте нет места феминизму), и от него безумно пахло булками, которые ей запрещено было есть. Миша казался ей очень съедобным, и чрезмерно везучим – он работает с едой, постоянно, не голодает. Всегда пирожки, булки, торты - везунчик.

А он поначалу хотел ей уступить место, но в переполненной машине, кому-то одному? Парень украдкой поглядывал на ее красивые ноги, и боялся поднять глаза выше. Ну, разве такая посмотрит на такого, как он – думал Миша. Хотя всю дорогу она только на него и смотрела – а нужно было, всего то – уступить место и покормить. Красавицы ведь тоже девушки, да?

Рядом с ней нетерпеливо ерзал Саша. Он будет выходить на роддоме. Первенец. У него ужасно трясутся колени, он еле держится за поручни, его даже тошнит. Он счастлив. В голове его сын уже ходит на футбол, ловит первую свою рыбу, получает фингал, приводит девушку домой. Папа. По началу, казалось невозможным, решение оставить ребенка – теперь все, вот. Его человечек. Новое начало. Жена умница. Теперь все по-другому. Он с интересом слушал рассказ женщины про театр, люди казались ему теплыми. Для Саши сейчас никто не толкался и не давился в маршрутке, а просто пытались скрытно обняться. Ему нравился даже запах. Духи? Это круто. Пирожки? Еще лучше. Все так прекрасно, разве может быть по-другому? Одно его беспокоило – почему водитель так медленно едет?

В самом первом ряду сидели Паша и Гена. Гена придумал, как приобщить брата к науке: к горячо любимой астрономии. Все было довольно таки просто: они сделают на чертовом колесе пол круга (а именно туда он и ехал), замрут на вершине, тут он вытащит телескоп (он маленький) – и уже деваться некуда. 10 минут для полной влюбленности в ночное небо полностью хватит. Да и 0,5 водки оператору тоже хватит для такой остановки. Плюс зима – там никого не будет.

«Кто-то рожден для высокого, а кто-то – мой спутник на соседнем кресле. Он, наверное, и голову никогда не поднимает, какие звезды. Весь грязный, в обносках. Даже жаль его…» – с презрением и с высока думал Гена про Пашу.

А Паша спал, прислонившись головой к стеклу. По дороге оно дрожит, укачивает лучше любого снотворного – мы все это знаем. Так вот он спал, спал всегда, когда может. Работает разнорабочим, иногда грузчиком, иногда кем придется. Сегодня, например, он перевозил, потом разгружал с одного конца города в другом какие-то огромные детали, для какого-то чертового колеса. У Паши нет какой-то трагической истории, благородной цели, или беременной жены. Он так привык, и он так живет.

Где-то среди пассажиров девушка жаловалась подруге, что отбыв полгода за границей, не может тут жить. Что небоскребы скребутся у нее в памяти, что вода там вкуснее, жизнь лучшее. Ей даже этот Манхеттен во снах приходит! Подруга жалостливо успокаивала ее, думая про себя, что за пределы города никогда не выбиралась, и что даже во снах видит этот город. Просыпается, и снова он: в окне, за окном, в голове.

Люди толпились, пряча друг от друга глаза. Об автобус бились снежинки, их было все больше и больше. Лучей от солнца все меньше и меньше. Это выглядело до грусти обыденным – солнце светит, снег идет. Маршрутка едет. Люди выходят на остановках, заходят. Тот же маршрут, только люди меняются. И то не всегда.

Я тоже должен был быть в этой самой 99. Но опоздал, чуть-чуть. Остался в первом абзаце силуэтом. Я не могу заставить себя бежать за транспортом – это слишком. Следующая все равно придет, кстати, к сожалению, этот принцип у меня работает только с транспортом.

Я смотрел в даль на этот автобус, а в руках держал краску для волос – цвет рябина. Мама попросила купить. Как-то совсем не заметил, как волосы моей мамы стали одного цвета со снегом. И друг – БАЦ, и вся голова седая. А я стою на остановке, смотрю на краску эту, думаю: почему я всегда опаздываю, и неужели молодость моей матери стоит всего 18, 50 за флакон?

А в это время по маршруту уходил мой 99й.

Рассказ придуманный и графоманский (это я к тому, чтобы незаинтересованные не теряли времени :)

Паша решил, что нет больше смысла продолжать что-либо делать. То есть совсем. Дышать и пульс тоже казались ему бессмысленными. Он из тех отвратительных людей, которые каждый день хотят умереть, но, сдавая анализы, просят тщательнее натирать клаптик кожи спиртом. Но сегодня Павел был молодцом – решил все-таки закончить все это.

В магазине он выбирал между рисом долгозернистым и рисом пропаренным. И решил точно покончить с собой. Такие решения так и принимаются: никаких багровых закатов на фоне тихого моря, или долгой и зубодробильной борьбы. Нет. Где-то в магазине, стоя в очереди, или переходя дорогу – внезапная вспышка. И все. Ты покойник. Ты сам это принял. Так же и Павел: между двумя видами риса он выбрал суицид.

С Милой он познакомился в университете. На учебном походе. Все как в старых советских фильмах: ночь, дешевая водка, обгоревшие, но безумно вкусные сосиски – которых не хватит. Ты их ешь, и песок на зубах хрустит, но так вкусно – как никогда до, и уже никогда после. Туалет в кустах. Костер, вместо проектора.

Затем песни под гитару, целующиеся пары, насекомые. И чувство светлой грусти, когда было настолько душевно, что вывернуло боль. И, конечно же, зудящее одиночество, когда живые и теплые эмоции, пробивают твою защиту, уходя, оставляют тебя голого, сам на сам с дурными мысли.

Сидел так Паша, под градусом и звездами, чавкая пожирал себя изнутри. И вдруг заметил ее: огненно-рыжая, маленькая, как надо, и главное – в шортиках. Коротких шортиках! Хоть и сидела она через несколько человек от него, но Павел отчетливо увидел отражение костра в ее глазах – и сгорел, полностью. Понял, что только у этого пожара он хочет греться годами.

Но несмотря на бурю чувств, он никак не решался подойти к ней, не понимал, с какой стороны подступиться – и тут удача. Она стоит спиной, тут медленно, он сразу его заметил, комар летит со стороны кроны деревьев – и садиться прямо под шортиками. Он решает, конечно же, спасти девушку от опаснейшего зверя. Хотел хлопнуть ладонью, но передумал, решив, что не прилично и пошло – в итоге, дабы не оставить шансов ни насекомому, ни девушке – убрал угрозу ногой. Это тот случай, когда поступок не кажется глупым до совершения, но потом превращается на многочасовые размышления перед сном.

Удар получился сильным, очень. Настолько, что всю ночь проплакала, а Паше разбили нос. Но как это бывает обычно – сработало. Сошлись. С разбитым носом, но целым сердцем, Паша потом повторял, что стрела амура была на носу комара. И что этих же комаров даже приятнее прибивать, когда на любимых сидят.

Все у них происходило быстро – несколько свиданий. Давались стандартные клятвы приправленные обещаниями: путешествия, две собаки, раз в год каникулы с родителями, двое детей, совместный бизнес – пекарня, затем миграция, Париж, круассаны по утрам, кабриолет.

Потом долгожданная ночь вместе – кровь на простыне, при виде нее Паша почувствовал ответственность, Мила любовь. Затем переезд, прожили душа в душу год. В какой-то момент решили поменять окна – поставить современные, пластиковые. Тут стало уже ясно, что все серьезно, свадьба. Года шли, они понемногу набирали вес, но вместе сбрасывали к какой-нибудь свадьбе. И снова набирали. Париж так и остался их родным городом, кабриолет обзавелся крышей, и стал называться «метро», круассаны стали бутербродами. Паша работал в банке, и не жаловался. Мила была бухгалтером, и время от времени пила.

Паша спокойно себе жил, но Мила все помнила. Не понятно, когда начались ссоры, Паша не помнил, когда он первый раз ее ударил. Она приходила под утро, и всегда были разные отговорки – подруги рожали, отчеты горели, людей спасали – раз даже задерживала грабителя. Паша сначала не замечал, потом терпел, начал бить. Но все шло по кругу. Она гуляла, он бил, вместе страдали.

Скандалы стали нормой.

Как-то у цыган купил шелковый шарф, алого цвета, настоящий, как они его заверили. Отдал крупную сумму, и с презентом, гордый, пришел домой. Но, скандалы стали нормой.

- Как ты мог отдать за такую паршивую подделку такие огромные деньги?! Как?! – вопила она.

А он не понимал:

- Какая подделка? Это настоящий шелк! Я с чистым сердцем, тебе приятно сделать! Да что с тобой не так?! – кричал он.

- Со мной не так?! Со мной?! Ты отдал за этот блядский шарф пол зарплаты, когда у нас столько проблем! Я погибаю, понимаешь? Погибаю. Я не об этом мечтала, нет. Не так должно быть. У нас, черт возьми, на кухне у всех шкафчиков ручек нет. Да от этого торшера откололся кусочек, и ты никак его обратно не приклеишь! Разве этого я заслужила? Чтобы торшер был вот такой?! Это твой кабриолет?! Твои обещания вот такие вот?! – она начала плакать, Паша стоял прибитый. Сначала хотел было ударить, да не смог.

- Но, - наконец начал он,- у всех, же так! Все по молодняку планируют, мечтают – но вырастают в семьи и живут вот так. Вот все! Мила, ты чего…

- Стареют, а не вырастают.

Шарф она, все таки, стала носить, неделю проходила.

В один из дней он получил от нее сообщение, что больше не может, сил нет, просит прощения – и уходит от него, навсегда. Внутри у Паши что-то оборвалось, было грустно, но не так, как он ожидал. Было терпимо, до момента с рисом.

И вот он в квартире, пить Паша не любил, но убивать себя на трезвую ему было стыдно. Выпил водки, поморщился. Хотел найти изящный способ, как красиво покончить с собой. Ходил, думал. На глаза попался алый шарф. Взял его в руки – обжегся. Совладав с болью, открыл окно – замахнулся выкидывать его, и замер. Если выкидываете вещи бывших – никогда не махайте, иначе запах ударит в нос, и попадет далеко.

Они были пропитаны духами Милы, он вспомнил ее, пожар в глазах любимой все таки сжег его, и принял единственно верное решение – повеситься на нем же.

Встал на шаткую табуретку (у них в квартире все было шаткое), перевязал один конец шарфа вокруг шеи, другой же накинул на люстру. Выбил табуретку, повис на мгновение, и под треск рвущейся ткани упал на спину. Шарф превратился с одной стороны в галстук, с другой в тряпку. Лежал на спине, смотрел на алое пятно сверху, лихорадочно вспоминая, рвется ли шелк. При этом остро понимал, что до остервенения хочет рис пропаренный.

Еле проснувшись – еле живой, даже не открыв глаза, я первым делом почесал попу. Хотя, буду откровенным, и не стану врать в этой истории – почесал жопу. С огромным усилием разомкнул на ¾ одно око, на ½ другое, стал похожим на нищего, пьющего облепиховый чай, но победил желание вырвать себе глаза. На часах 02:20. Восьмое января. Прямо из-за занавесок пробивался яркий, острый, бархатный свет. С этими же усилиями встал: всегда мечтал, чтобы в такие незначительные моменты мне аплодировали, а комментаторы орали бы что-то вроде «ЭТО НЕВЕРОЯТНО! ОН СДЕЛАЛ ЭТО! ЭТО ГОРДОСТЬ НАЦИИ! ПРОСТО НЕВООБРАЗИМО!».

А толпа бушевала бы, скандируя мое имя. Стадионы с замиранием сердца ждали бы, какую булку я выберу – со сгущенкой, или изюмом. И рыдали, потом, обнимаясь, и в газетах писали бы про это. Было бы намного легче, если нами гордились и поддерживали бы даже в будничных поступках.

Вот я встал, босыми ногами, нежно ступая по элегантно разбросанным вещам в комнате, побрел к окну. Кстати, думаю, что по бардаку в комнате можно предсказывать судьбу человека – это как новые созвездия, галактики, или даже линии на ладонях. Не грех даже девушку привезти к себе, встать посреди комнаты, приобнять, и шептать на ушко тихонько: «Видишь, там, слева, в углу штаны висят? Ну, там, рядом с сапогами, под глобусом с флагом ГДР. Они от отца еще остались, он их обещал забрать с прошлой зимы. Вот еще ролики торчат из стены. Видишь? А в роликах цветы – это тебе», тут она умиляется, вы сражаетесь на языках, и нет вопросов – среди всего вы нашли друг друга.

Полусонный-полуголый-полуживой я двигался по сугробам вещей к окну. Одна часть меня умоляла вернуться в кровать, просто развернуться на другой бок, положить на голову подушку, при этом попытаться не придушить себя и уснуть. Но другая половина ясно чувствовала надежду, что я:

1) наконец помер и иду к свету

2) за мной прилетели пришельцы, и не выйти к ним было бы просто невоспитанно.

После постели холодный воздух комнаты заставил меня вжиться в роль Джека из «Титаника» - я не сомневался в том, что за волосы стянул бы Розу в воду. Думаю, Джека остановили 3 фактора: любовь, окоченелые пальцы и сценарий.

Отбросил глупые мысли, добрался до цели. Уверенно взялся за конец шторки. Собрался с силами, в голове звенят стадионы. Пытался приготовиться к тому, что сейчас свет, который я освобожу, просто разорвет мне все внутри (как минимум глаза) – теперь почувствовал себя человеком, с пистолетом у виска. Сделал глубокий вздох – отдернул занавески. Выстрел.

Помню, в школе с лучшим другом играли в игру «красивая малолетка». При встрече красивой девушки (девочки), младше нас, было право ударить другого со всей силы в плечо (в плечо попадали редко). Избитый не имел право отвечать ударом на удар, и с каждой девушки была только одна попытка причинить боль друг другу в сутки. В этом абсолютно нет логики, никакой. Но было очень больно, соответственно весело. Даже рефлекс выработался странный – ищи/бей.

Так мы развлекались вплоть до весны. Каждый год нас, школьников, 9го мая вывозили к памятнику Неизвестному солдата. Мы смотрели концерт, встречались с ветеранами, торжественно грустили и ели пирожки.

Во время очередного перерыва на кормление мое сердце забилось учащенно, кровь прилила к глазам, скулы начало сводить – красивая, младше (теоретически). Прямо в нескольких метрах. Не раздумывая ни секунды, собрав всю силу и боль в кулак: в последние пару дней проигрывал заметно - ради всех служивших, ради праздника Победы и всех съеденных пирожков, я хлестко и что было силы, с разворота обрушил ярость моего лучшего удара на моего лучшего друга. Почти обрушил. Я промахнулся, чуть-чуть. И нокаутировал девочку из другой школы.

Она встала, начала смотреть на меня. И больше ничего не делала. В итоге развернулась и просто ушла. Без слез, истерик и разбирательств. Медленно, но уверенно, чуть прихрамывая, но с гордой осанкой. Признаюсь, мне до сих пор жаль, что лучший удар в моей жизни пришелся на восьмиклассницу, которая даже не расплакалась! Удивительный повод для грусти.

Я же в свою очередь тоже не двигался, но от потрясения чуть ли не плакал. Считаю, это лучшим своим поступком на праздник победы – избить девочку и чуть разреветься. Еще и друзья оставили меня столь же быстро, как пальто в гардеробной. Оказался сам.

Проводив ее взглядом, вытер сдерживающиеся слезы, на слегка скошенных ногах (все-таки бить школьниц дело не самое легкое), я, было, двинулся в сторону всей церемонии. Вот-вот должна была наступить моя очередь стараться придать взгляду осознанность, охватывая глазами смешанную толпу из живых и выживших. Но я не успел.

- Стой! – где-то из-за деревьев появился дедушка. Настолько старый, насколько это возможно. От количества медалей на груди его тянуло к земле. Морщины на лице образовывали замысловатые узоры, где-то встречались, расходились. Напоминали карту метро, со своими маршрутами и конечками – думаю, так оно и было. Не верилось даже, что когда-то мы были одного возраста.

Сначала было захотел бежать – ноги не слушались. Потом хотел все отрицать – но решил, что если он победил фашистов, то у меня точно нет шансов.

- Ты зачем, мерзавец, девушку ударил?! Как не стыдно?! – а мне было стыдно, да еще и слово такое интересное - «мерзавец». Давясь соплями и стыдом, я начал все объяснять, про ошибку, про игру эту дурацкую, даже правила рассказал. Чистосердечно все разложил и был готов к линчеванию.

Дедушка несколько мгновений изводил меня взглядом своих бесцветных глаз, глубоко вдохнул, и начал:

- В начале войны меня, как и всех тогда, по возрасту, призвали на фронт. В день отъезда вся деревня собрались провожать нас. Во время этого всего я столкнул соседнюю девчушку, Машу, в казан с водой. Случайно, не со зла. Но это показалось мне настолько смешным, что даже не подал ей руку, а ведь с самых пеленок вместе росли.

Она на меня ужасно обиделась. Ее карие, очень красивые глаза налились слезами, но я не подал виду, просто сказал: «Та ладно тебе, ничего, же не случилось страшного. Еще поплачь тут!»

Она бросила мне: «С такими извинениями прощу тебя на снег 8 января!», развернулась и ушла. По народным приметам, снег 8 января не идет.

Мы в тот же день уехали.Думал, как вернусь, все в порядке будет. Через месяц узнали, что в деревню немцы пришли...

На Прибалтике повоевал, в Беларуси, много страшного видел, делал. А забыть то, что перед Машей не извинился – не могу. Расстались мы так с ней – по глупому. Это как камушек в ботинке – мелочь вроде, а изводит, и изводит, и изводит. Сынок, в жизни мы всегда будем делать больно близким, да и не только им. Но всегда нужно уметь просить прощения. А главное вовремя, не тянуть. А теперь найди девочку, извинись, будь мужчиной.

Как только мои глаза привыкли к свету, ненарочно, случайно, где-то из детства, в нос ударил запах хвои – хотя таковых рядом не было. За окном был снегопад. Яростный, живой, хвастливый. Огромные, жирные снежинки осаждали машины, деревья, тротуары, урны – все вокруг. Это тот снег, который толпится на волосах, превращается в снеговиков, мокрые носки, и грязь весной. Появлялся со всех сторон, щелей – не просто падал, а существовал. От его света я и проснулся – вы знаете это особенное свечение ночного снегопада. А на часах 8 января. Значит, кого-то, все-таки, простили. А я слепой, но довольный, пошел спать.

Пока дети смотрели на плоскую картину своего быстрого и болезненного взросления, я вспомнил, что быстрые ноги грусти не боятся. Собрав свое благородство и мужество в один маленький, нелепый узел, выкинул их, и решительно оставил место происшествия. По дороге в больницу давал себе клятвенные обещания:

1) Никогда не кормить уличных животных

2) Никогда не бить детей

3) Никогда не есть камбалу. Я пытаюсь быть взрослым и расчетливым, поэтому от второго пункта я отказался.

Сначала я пытался обходить лужи – не получалось. Затем смекнув логику мироздания – решил обходить сухие места. Если обходя лужи – попадаешь в лужи, значит обходя сухие места – попадаешь на эти же сухие места. И так происходит не только с лужами, вы же понимаете. Но тут чуда не было, и идея как есть глупа на слух, такая есть и в практике. Я промок еще больше. Чего еще я ожидал? И это не только про лужи, вы же понимаете.

Про больницу я скажу потом, но что запомнилось мне навсегда, и что бросает меня в самые страшные воспоминания – запах больничных палат. Это вонь чрезмерной, острой стерильности, через которую пробивается цепкими щупальцами смрад дерьма. Этот микс сшибает голову сильнее, чем микс водки с томатным соком после долгой завязки. Не знаю, что и как и где я закончу, но если эта вонь будет со мной в последние часы – я проиграл все, что мог.

Как вывод могу сказать, что лучше погибнуть пьяным на вокзале где-то за тысячи километров от желанных, чем в больничной палате под капельницами. С этим нервным запахом стерильности и дерьма, который не можешь от себя отмыть долгие часы.

з.ы. в инстаграме у себя я тоже рассказываю истории, не часто, но пытаюсь)

Он долго планировал, отменял, и снова планировал этот день. Собрав все яйца в кучу, и связав все это дело напутствием родителей – решился. Время делать предложение руки и сердца. Уже несколько лет вместе, родственники спрашивали, друзья шутили, она намекать стала. Намеки он начал замечать уже около года – а соответственно, делала она их уже года три, примерно.

Наметив нужный день в календаре, Андрей с 6 утра начал свою операцию.

Как в школьные времена перед 1сентябрем – надел с вечера разложенный на стуле костюм. Нацепил отвратный, но горячо любимый бежевый галстук. Подарен он был любимой на один из незначительных, но не менее пьяных праздников. Найдя где-то в закромах джентльменского набора щипчики, начал со слезами и чихами выдергивать давно торчащие, отравительные, но безумно родные волосы из носа. Надел туфли, которые были ношены всего 1 раз – и то на похороны, поэтому они избежали танцев(бурных) и были как новенькие. Ко всему марафету наш герой добавил: бритье - два раза, душ из одеколона (как учил отец) и помолился – как он признавался потом, молитва была прочтена наполовину, так как забыл вторую часть, да и глупым ему это показалось.

Надумал наш герой сделать предложение с утра, просто заявится на порог с цветами, весь нарядный – никаких ужинов, вставание на колени и аплодисменты толпы. Если любит – и так примет. Как он объяснил потом – до вечера не стерпел бы, и лег бы с инфарктом, а так легче: лучше сразу, с рассветом все решить.

Самую большую проблему он встретил в цветочном. Андрей точно знал, что она неравнодушна к пионам, но любит или ненавидит она их – этого, увы, уже не помнил. А ведь хотел он сделать все идеально – и купить именно любимые. Он прошестал соцсети, фотографии, памятные события в голове – но нет, вспомнить не смог, а подругам звонить ее не хотел. В конце концов, собрав всю судьбу, удачу и нервы в один смелый пучок, и купил огромный букет пионов. Решил, что если судьба - то угадал. Если нет - то он, любимый, на фоне ненавистных цветов будет контрастировать, и будет еще краше.

Через 15 минут он был уже на пороге ее дверей, через 25 уже звонил в дверь, после 26 был самым несчастным человеком на земле.

Во время нашего с ним застолья, в тот же вечер, он убитый и глубоко разочарованный, полностью не разбиравшийся (как оказалось) в намеках, промямлил:
- Знаешь, что самое отвратное?
- Что же?
- Я же цветы, пионы эти, проклятые. Их я правильно выбрал, где-то в другом месте ошибся, видимо...

В свободное время я подрабатывал в фотосалоне. Делал людям различные фотографии на документы – эта работа, честно сказать – мне нравилась. Я ощущал некий смысл что ли – не смотря на то, что у меня не было возможности путешествовать – фото, сделанные мной – оказывались во всех уголках нашего с вами шара. Я занимался самообманом и радовался. В последние полтора года внезапно осознал, что фото на шенгенскую визу я делал чаще, чем на гражданский паспорт. Люди массово ринулись на заработки. И обычно – это была Польша. Многие «искатели счастья» даже не всегда знали, что такое «Шенген», а просто говорили:

- Мне это, в Польшу.

Никогда и никого не останавливали слухи о том, что там всё уже и хуже, 12 часовая рабочая смена, 6 дней в неделю – закурить то, закурить то времени не бывает! Таких причин не уезжать было много, но ответ всегда был один:

- А тут то? Тут что, лучше?

Ощущение, что кто-то глубоко и бешено разрезал запястья страны, и народ багровыми реками утекает в чужие края.

Был также у меня друг. Назовем его Игорь. Он был ярым патриотом. Когда в стране только начались беспорядки – он был в первых рядах. Постоянно ездил в столицу, стоял до конца со всеми на площадях и рвал горло, крича слова гимна родины. На телефону заставку поменял, на патриотичную. Даже наколку «трезубца» наколол на предплечье. Игорь был настоящим сыном родины. Помню, когда обсуждали с ним все эти польши и заработки, он менялся в лице, весь становился багровым от ярости, почти хрипя говорил, что стране будет лучше без этих подлецов и предателей.

- Сам подумай, - говорил он мне – Ведь едут искать счастье за бугор только неудачники. Человек, который ничего не смог добиться на родине, и ему легко отказаться от ничего! Успешные и богатые привязаны к тому месту, где зарабатывают. Поэтому и убегают проходимцы – им нечего терять. Они и так уже проиграли. Понимаешь?! Только жертвы убегают!

Я с ним не спорил, так как с такими спорить – себе дороже, да и соглашался в некотором смысле с его доводами, не со всеми, но доля правды была в его «батхёрте».

И вот в обычный будний день Игорь зашел ко мне на работу, обменялись вежливым и ненужным диалогом на тему «привет, как семья?», который обычно убивает неловкость. Затем он попросил сделать ему фото, как на паспорт, и чтобы лицо крупное было, процентов на 80%, белый фоне.

Приготовив фотоаппарат, посадил друга на место и начал готовиться. И тут я завис, наконец-то поняв, какое ему фото нужно, и тихо, почти шепотом, спросил:

- Ты что, в Польшу?

Тут парень взорвался:

- Да, в Польшу! И не смотри на меня так! Я всего на пол года. Ты же знаешь, что я с Аленкой то моей свадьбу хотим сыграть. Красивую, богатую, чтобы не хуже чем у всех, даже лучше! Да и я что ли олух, не могу устроить или как? И от этого не буду я свою страну любить меньше, не буду! Но я не вижу другого способа. Что, мне грабить пойти или как? Плюс машинку свою нужно обновить, на морько летом - а сколько я тут со своей «пятихаткой» в месяц смогу сделать? Сколько? Нисколько! И не смотри так, самому тошно – но жизнь такая. Жить хочется! - я же ему в ответ ничего не сказал, и обвинять его не хотел. Просто удивился.

Игорь уехал благополучно, через некоторое время к нему уехала его Аленака. Было это год назад. Они благополучно сдали документы на ПМЖ (постоянное место жительство), и все у них хорошо. Правда, я слышал от общих знакомых, что «трезубец» Игоря ему мешает на работе, удалять его собирается. Правда, думаю, шрамы останутся у него. Навсегда.

P.S. это просто одна история из жизни, не хотел кого-то оскорбить. Спасибо

Как это бывает обычно, осень всегда приходит не только с дождями. День проходил совсем обыденно. Мы катались на машине по разным участкам, делали свою работу, спорили, смеялись, сетовали на внезапно испортившуюся погоду (всегда внезапно, и всегда осенью), и, конечно, мечтали о море.

День потихоньку уходил, капал мелкий дождик. И один из рабочих, узнав, куда нам по дороге, радостно и почти жалобно попросился с нами

- Дождик начинается, а жена моя то промокнет, не любит она этого, подвезете, а? У меня все с собой, пожалуйста.

Тут стоит сказать немного слов о рабочем – назовем его Серегой. Серега мужчина не высокий, но коренастый, всегда гладко выбрит, и часто трезвый. Под 50, отлично делает свою работу, вечно загорелый. Такой типичный маляр. И еще часто говорит про свою жену – кто за глаза его называет каблуком, кто говорит, что просто любит он свою. Для меня он был еще хуже: «романтичным каблуком» - подкаблучник, которому это нравится.

Стоял, опять таки, обычный разговор в салоне автомобиля, шутили, спорили, смеялись, на погоду жаловались. Серега попросил остановить на перекрестке – смотрим, а рядом только кладбище. В воздухе повисло молчание, но рабочий как не замечал этого, улыбаясь во все 27 зубов, сказал нам:

– Тут она похоронена, такое хорошее место! Сейчас укрою ее клеенкой от дождика, а то дождь, а не любит она этого. И заодно за заказчика ей расскажу, пусть со мной посмеется. Ладно, спасибо мужики, я побежал. Да завтра!

Всю обратную дорогу мы молчали, мелкий дождик как в фильмах добавлял атмосферу. Каждый думал о своем, пережевывая незаметный, но очень колючий комок в горле. Мне сразу хотелось позвонить всем своим родным, бывалым, врагам, бывшим – попросить, чтобы зонт не забыли.

Уже в конце пути водитель спросил меня

- Ты знал?

- Нет, а ты?

- Никто не знал. Как же так не отпускает-то?