GDScorpio

- Хомяк - это почти что человек, - сказал Володя.
- Почему? - спросил я.
- За щеки все тащит и давится, - сказал Володя. - Хомяк есть человек, только на латыни. Наука, - он наставительно поднял палец вверх.
Я посмотрел на хомяка. Он был слишком звериным для таких рассуждений, но Володе я верил. Он работал менеджером в какой-то торговой сети и, по собственным признаниям, так уставал врать на работе, что на обычную бытовую ложь сил уже не оставалось. Из-за этого у Володи было много проблем.
И еще у него был хомяк.
Я потыкал в животное пальцем, но оно было слишком занято усваиванием полусъедобного Володиного мусора; мне подумалось, что человек все-таки таким обычно не занимается. Разве что на халяву. Непостижимость звериной души проявлялась еще и в том, что рядом стояла миска с дорогим кормом.
- Кстати, а зачем ты его собачьим кормом пичкаешь? - спросил я.
- Плох тот рядовой, который не мечтает стать генералом, - сказал Володя. - И потом...
- Что потом? - перебил я.
- И потом, ушел я из менеджеров. Неделю назад еще. Он теперь моя работа, - Володя погладил меланхолично жующего хомяка. - У меня ведь знакомый в местном НИИ работает. Говорит, испытывают они препараты на хомяках. Не знаю, чем им мыши не угодили. Даёт он мне, значит, корм, - Володя потряс полупустым пакетом, - и хомяка. Через месяц обратно отдавать, на опыты.
- Что ты несешь? - спросил я.
- Я, друг мой, несу теперь в массы просвещение и науку. Могу даже документы показать. И на хомяка, и на препараты.
Я посмотрел на хомяка с уважением и сочувствием. Потом представил, как сижу в гигантской клетке и грызу корм. И сплю. И снова грызу.
Хорошо, наверное, быть хомяком.
Но опыты - это все-таки унизительно.
- И что в твоих кормах с препаратами необычного? - спросил я.
- Пока не знаю, - признался Володя. - Может, позеленеет. Или в размерах увеличится. Может, эти изменения только учёным и видны. Пускай его внутри рентгенами изучают.
Хомяк громко запищал. Я поморщился. Ногтями по стеклу и то мелодичнее скребут. Хотя за деньги я б, наверное, и не такое терпел.
- Только ты не думай, я его не из-за денег держу, - сказал Володя. - Я науку люблю с детства. Энциклопедии. Знал, что пауки не насекомые?
- Знал, - сказал я. - Они паукообразные.
Володя огорчился. Впечатление не произвелось.
- А знал, что беременность хомяков составляет двадцать дней? - с надеждой спросил он.
- Нет, - сказал я. - Этого я не знал.
Володя обрадовался.
- Знай теперь. Я за неделю на хомяках собаку съел.
Он взял хомяка за шкирку и ткнул в миску с едой.
- Ешь, сволочь, - ласково сказал Володя.

Через три недели Володя позвонил снова.
- Алло, - сказал он. - Хомяка помнишь? Приезжай.

Спустя полчаса я снова оказался у дешевой железной клетки. Пахло смесью холостяцкого быта и хомячьего свинства. Я посмотрел на клетку. Хомяк бодро бегал по колесу. Изредка он, не удержавшись, с писком слетал в глубину клетки. Я огорченно отметил, что хомяк остался обычным: маленьким и даже не зеленым.
- Я посоветоваться хочу, - сказал Володя. - Мне через три дня хомяка обратно ученым сдавать...
- А ты к нему привязался и отдавать не хочешь, - предположил я.
Володя непонимающе уставился на меня.
- Да нет. Мне тут один американский сайентист за этого хомяка предлагает в два раза больше. Говорит, что такой хомяк поставит на уши все научное сообщество. И что все-таки такого в этой жирной скотине?
Володя лениво щелкнул хомяка по носу.
- Продашь - не выполнишь свой священный патриотический долг, - сказал я. - Но за долг не платят. Я бы, наверное, продал, если бы никто не знал.
- Ты знаешь, - угрюмо сказал Володя. - Теперь не получится. Совесть заест.
- Хомяку-то все равно, русский там опыт или американский, - возразил я. - Но ты все-таки сам решай.
Я погладил хомяка и уехал. Через полчаса Володя позвонил.
- Я его американцам отдам, - приглушенно сказал он. - Решено. Спасибо, что приехал.
Я заверил Володю, что он поступает верно, и бросил трубку.
Спустя десять минут телефон зазвенел снова.
- Не могу американцам отдавать, - сказал Володя. - Ну, пускай там денег не заплатят, а совесть мучить не будет.
- И это верно, - убежденно сказал я и снова бросил трубку.
За этот вечер Володя позвонил мне пятнадцать или двадцать раз. Каждый раз он искушался деньгами или свято убеждался в собственном патриотизме. Наконец мне это надоело; я отключил телефон и лег спать. Спалось мне плохо: снились то говорящие зеленые хомяки, то Володя с огромными резцами.

Утром я включил телефон и перезвонил Володе.
- У меня больше нет проблемы, - печально сказал он. - Хомяк пропал.
- Что, совсем? - спросил я.
- Нет, наполовину, - огрызнулся Володя и тут же взволнованно добавил: - Слушай, а может, оно и к лучшему? Я ночью ворочался, заснуть не мог, все думал: дурак я или предатель родины? А сейчас обнаружил, что клетка пустая, и легче даже стало. Никому не должен.
- Это верно, - сказал я и предположил: - Может, и не было никакого хомяка? Массовая галлюцинация.
- Да какая уже разница, - сказал Володя. - Ну, давай.
И бросил трубку.
Я отложил телефон и посмотрел на хомяка; тот ползал по старым джинсам. Я поднял и погладил зверька. Он уставился на меня бессмысленным взглядом.
- Массовая галлюцинация, - сказал я.

Эта легенда стара как мир, однако мало кто знает, что возрастом своим она сравнима лишь с тем миром, где произошли следующие события, но никак не с нашей молодой планетой, завернувшей себя в бесконечные пеленки и отказавшейся становиться мудрее и опытнее — к счастью живущих на ней.

Где-то среди зелени была деревня, а рядом с деревней была горная цепь, настолько высокая и широкая, что полдня в деревне было темно: жителям приходилось ждать, пока солнце наконец выглянет из-за горы и одарит всех своим недоверчивым светом. Никто и никогда не перебирался через горы; таким образом, люди проживали в деревне весь свой век, так как с другой стороны было бескрайнее море, о котором знали лишь то, что десять лет назад рыбак уплыл в поисках лучшей жизни и не вернулся, а через три года волна прибила к берегу чьи-то белые и чистые кости.

Жители деревни не были склонны к приключениям, но нельзя было назвать их и трусами: истина заключалась в полном безразличии людей ко всему, что не касалось их уютных домов и ухоженных садов-огородов, где ровно два раза в год природа являла миру идеальные овощи и фрукты. Если бы вы очутились здесь и спросили у тех людей, не желают ли они преодолеть гору и посмотреть, что находится за нею, они бы сделали вид, что не расслышали вас, и любезно предложили бы чаю с печеньем, а если бы вы остались здесь хотя бы на месяц, то вскоре и сами забыли бы о всяких путешествиях: может ли подобный вздор забивать голову хорошего хозяина?Пожалуй, никто здесь даже не скажет гостю вроде вас: «Как здорово, должно быть, за горами» - ибо и ребенок здесь не в состоянии помыслить, что за вековыми тенями может скрываться жизнь и что, даже если так и есть, их в состоянии преодолеть хотя бы один, пусть и бесконечно смелый, путешественник.

Все изменилось, когда у ближайшей к деревне горы, прозванной Ближайшей, — никто не обвинил бы этих людей в недостатке усердия, но слово «фантазия» казалось им не более реальным, чем висящее в воздухе картонное солнце, — появилось размытое пятно, постепенно превратившееся в череду крепких деревянных телег. На каждой из телег было нечто заслуживающее внимания, и если на первых ехали люди, точно такие же, как они, с четырьмя конечностями и округлыми головами, то пассажиры задних телег были бездумными животными или, во всяком случае, казались такими на вид. Некоторых зверей жители деревни узнавали, некоторые же, из числа тех, что не водились поблизости, казались им чересчур странными: или бесконечно прекрасными, или, напротив, уродливыми до невозможности. Замыкала процессию телега, везшая огромный кусок яркой полосатой ткани; все это пробудило в людях необычайное любопытство, доселе дремавшее в их телах уже сотни лет, и разные предположения о происхождении телег и их временных обитателей появились еще до того, как те наконец достигли одинокой деревни. Впрочем, ни одно из них не соответствовало истине.

Так в деревне появился Цирк.

Подобно городской птице, постепенно смелеющей в надежде склевать зажатый в детской руке кусок хлеба, люди начали подходить к появившемуся на поле неподалеку пестрому шатру, и вскоре деревню захватил ураган из счастливых детей, довольных родителей и циркачей, что после долгих странствий смогли излить свое мастерство на подходящего зрителя. Диковинные звери, ловкие фокусники и клоуны, великолепно знавшие одну из сложнейших задач актера - смеяться и улыбаться, когда того не хочется вовсе, - все они увлекли людей настолько, что не только упомянутое любопытство проснулось в их сердцах, но и страсть к познанию всего нового, недоступного тому, кто обречен находиться оставшуюся жизнь в небольшой долине, что привыкшему к свободе мира человеку показалась бы тесной и душной комнатой после роскошного дворца.
Прошли месяцы, и одной ночью Цирк, прощально мигнув фонарями, уехал, оставив людей с новоприобретенной страстью. Однако первый камень в стене недоверия был выбит; в деревне закипело невиданное доселе производство и суета. Рассудив, что Цирк не мог появиться из ниоткуда и исчезнуть в никуда, к горам заспешили те, кто гордо стал именовать себя разведчиками, и высокие природные тропы, что века ждали внимания к ним, открылись взорам новоиспеченных исследователей. Не прошло и десяти дней, как было готово всё, что помогло бы сотням любопытствующих преодолеть горы, а провизии и вовсе оказалось столько, что половину пришлось оставить хмурым старикам, не пожелавшим отправляться в путь.

Деревня готовилась открыть для себя Мир.

И она открыла его.

Многие годы после этих событий уставшие путники возвращались к горам и проходили снова путь, по которому отправлялись в свет, но находили лишь пепелище. Те же, кто мирился с Миром, вспоминали уютные стены и заборы деревни; нередко из их новых жилищ был слышен полный тоски крик.

Мир был большим.

А Цирков было мало.

… Их было не меньше пятнадцати, и все они тащились по рельсам с бодростью, достойной ленивца. Кто-то плакал, кто-то молился, а кто-то шел молча, будто окончательно смирившись со своим положением. Высокий мужчина в сером костюме шел, подняв голову так высоко, словно это должно было выделить его из толпы и заставить других подчиняться его воле; но истина заключалась в том, что никто не обращал на него ни малейшего внимания. Всех их объединяло отсутствие всякого багажа и вместе с тем — отсутствие жажды, голода и изможденности на лицах.
Шпала. Шпала. Шпала. Туфли, башмаки и босые ноги стучали о рельсы, и все это складывалось в незамысловатую мелодию, написанную, казалось, композитором настолько же безразличным к окружающему миру, насколько таковыми были люди, невольно ставшие частью странного оркестра. Это продолжалось бесчисленное множество дней и недель — по крайней мере, так казалось каждому из путников. На деле же, вероятно, не прошло и шести часов, но гнетущее впечатление, создаваемое стенами железнодорожного тоннеля, сжимало время в тиски, после чего оно, как пружина, распрямлялось и делалось в десятки раз длиннее.
Шпала. Шпала. Глухая мелодия замолкла: тоннель кончался. Дети, женщины, мужчины — все смотрели под ноги, и каждый боялся поднять голову, чтобы увидеть, что впереди. И все же все знали, что их ждет: в нескольких шагах от них была стена света, ослеплявшая даже своим отражением в металлических шпалах.
Наконец высокий мужчина в сером костюме, все так же не распрямляя шею, сказал, пытаясь вложить в голос как можно меньше неравнодушия: «Мы пришли». Никто снова не обратил на него внимания: банальность высказывания была ясной всем, даже младенцу, мирно спавшему на руках у молодой, но отчего-то седой женщины.
Мы пришли! - настойчиво повторил мужчина, и на этот раз банальность отразилась от стенах, превратившись в многократное эхо.
Никто по-прежнему не отвечал. Тогда мужчина с досадой пожал плечами и, подняв голову, шагнул вперед.
Прецедент поднял волну, и волна разбилась о берег: следом за серым костюмом в путь двинулась седая женщина, крепко вцепившаяся в своего ребенка, словно коршун в добычу. Затем — парень в вязаной шапке и лохмотьях. Двое мужчин, выглядевших так, что каждому, кто взглянул бы на них, в голову пришло бы лишь слово «средний». Еще одна женщина. Подросток лет четырнадцати.
Люди поднимали головы и шли — все еще молча. Прошло всего десять минут, и в тоннеле не осталось никого.
Никого, кроме женщины лет сорока с безобразным, но живым лицом. Она все так же стояла, опустив голову, и не издавала не слова. Она уже знала, что это бесполезно. Знала, что осталась одна.
Внезапно в тоннеле стало темно, и женщина удивленно подняла голову. Впереди не было стены света: тоннель кончался стеной, в которой, словно рукой ребенка, была вырезана неровная дверь. Женщина повернула ручку и вошла.

Где-то в Санкт-Петербурге, в одной из районных больниц, открыла глаза жертва клинической смерти.

Нередко сейчас можно увидеть посты и комментарии про то, что плохо слушать рок вроде AC/DC, Nirvana, потому что это мейнстрим. А почему бы не рассмотреть это с другой стороны?
Буду откровенен: я полюбил музыку не так давно. Проще говоря, до начала этого года я не слушал ничего вообще, пока что-то не подтолкнуло меня купить мп3-плеер. Теперь в этот плеер надо было загрузить музыку, которая мне понравится, и я зашел в интернет с конкретной целью: найти хорошие группы.
К каким группам я обратился сразу? Правильно. К тем, что наиболее известны в интернетах: к AC/DC, Nirvana, Rammstein, к "Королю и Шуту" и "Арии", в конце концов.
Сейчас список композиций в плеере у меня состоит в основном из песен этих групп - популярных и вполне заслуженно обретших популярность (разве что из "Нирваны" мне нравится парочка композиций, не более, но не в этом суть). Это не все альбомы и даже не пара десятков песен, а в основном известные или случайно услышанные и запомнившиеся композиции. Я слушаю и переслушиваю их регулярно, потому что видно, что в эти песни вложили душу. Того же AC/DC в плеере у меня всего десяток песен, но исключительно тех, что я могу слушать вечно.
Так нужно ли слушать абсолютно все творчество группы, чтобы любить ее и даже фанатеть от нее?
В общем, если встретите на улице паренька или девушку в майке с надписью "AC/DC" или крупным портретом Кобейна, не спешите плеваться и строчить злые посты. Вполне вероятно, что к прослушиванию их подстегнули модность и известность определенных групп, но дальше они пошли своим путем. Или не пошли дальше, а слушают исключительно те самые популярные группы - но любят их.
А если вы все-таки считаете, что в мире есть множество куда более хороших, но не настолько раскрученных рок-групп, познакомьте этих людей с ними. Вполне вероятно, что именно вы поможете им сформировать собственные предпочтения в музыке. Разве это не лучше, чем гневно брюзжать в интернете всего лишь из-за очередного любителя Smells Like Teen Sprit?..